Труднее всего признаваться не в том, что преступно, а в том, что смешно и постыдно. Ж.Ж. Руссо Юридическое разрешение конфликта обычно рассматривается в соответствии с канонической, не предполагающей отклонений процессуальной схемой, что связано с абсолютизацией идеи государственности и права. При этом реакция как общества в целом, так и сталкивающихся сторон, не находящих адекватной возможности выразить свое отношение к регулированию конфликта, может принимать необычные и неожиданные формы. Исследователь подобного рода реакции сталкивается с феноменом амбивалентности — двойственности переживания, связанной с тем, что у человека или группы людей — участников конфликта проявляются одновременно два противоположных чувства — симпатии и антипатии, любви и ненависти. Абмива- лентность коренится в противоречивости системы ценностей. По А.С. Ахиезеру, каждый человек осмысливает любое явление через дуальную оппозицию, через поиск смысла в преодолении этой оппозиции, через «переваривание» каждого из этих полюсов'. Так, непосредственное участие судебных органов в процессе разрешения конфликта приводит к расщеплению его на «официальный» уровень, когда рациональность воплощения в государственных решениях, кажется, торжествует, и «неофициальный», который определенно не «вписывается» в общепринятые и санкционированные элементы культуры. Несанкционированная «критическая» культура может найти отражение в анекдоте - одной из форм рефлексии, критики социальной жизни. Представляя собой краткий устный рассказ бытового или общественно-политического содержания с неожиданно шутливой или сатирической концовкой, анекдот не только свидетельствует о противодействии официальной культуре, но и служит социальным индикатором роста напряженности в конкретных группах. Юридический анекдот в этом отношении наиболее показателен. Он сопровождает всю историю государственности, достигая расцвета в переходные периоды. - Как создают анекдоты? Садятся и сочиняют? - Нет, сначала сочиняют, а потом садятся. - Кто у вас там сидит и сочиняет? - Кто сочиняет, тот и сидит539. Анекдот в годы тоталитаризма взял на себя функции не только информации о судебных процессах, но и городского, интеллигентского фольклора. Б. Слуцкий, к примеру, с иронией писал: Место государства в жизни личности уменьшается до неприличности. Люди не хотят читать газеты. Им хватает слушать анекдоты. Функционально анекдот, вызывая смех, снижает сложившиеся правовые ценности, престиж медиатора конфликта, помогая тем самым возвышению Я над асоциальным не-Я. В подобных случаях смех, находясь в оппозиции к серьезности правовых актов, как бы смягчает положение участников конфликта, приводит к переосмыслению уже сложившегося правового опыта, может стать стимулом его изменения. Так вполне безобидные анекдоты и шутки по поводу «нетрадиционных» форм сексуальных отношений явно расшатывали сложившуюся практику уголовного наказания за них. Судят гомосексуалиста. Прокурор произнес яркую обвинительную речь. Обвиняемому предлагают последнее слово, от которого он жеманно отказывается. Все удивлены. Судья снова предлагает обвиняемому произнести речь. Наконец, тот соглашается и говорит: «Ну, если вы уж так настаиваете, я скажу... Мне очень и очень нравится прокурор!» В тоталитарном обществе власти видят в анекдоте разрушительную силу, поскольку вызываемый им смех выступает против идеологии, выполняющей интегративные функции. Серьезность и сопутствующие ей страх, тайна несовместимы со смехом — таково кредо любой авторитарной власти. Для нее позволить смеяться над собой означает признать свое банкротство. Именно поэтому, по правдоподобным рассказам очевидцев, правый берег Беломо- ро-Балтийского канала обустраивали рассказчики анекдотов, а левый — их слушатели. История взаимоотношений судебной власти и сочинителей анекдотов в России прослеживается исследователями с середины XVII в. П.Н. Полевой считал, что фацеции (небольшие «смехотворные» повести) и шарты (анекдотические рассказы) появились на Руси одновременно с рыцарскими романами, предположительно из Польши. Из наиболее знаменитых ранних юмористических произведений, посвященных правосудию, выделяется французский фарс «Адвокат Патлен», приписываемый поэту Ф. Вийону. Из пяти персонажей фарса два юриста — сам адвокат и судья, совершенно не разбирающийся в плутнях Патлена, который, согласно замыслу автора, олицетворяет пороки профессии — жадность, хитрость (однако перехитрил всех крестьянин Тибо). Как я нисилюсьтам и сям Не промах. Большего хитрюги Прибрать хоть что-нибудь к рукам - Не сыщется у нас в округе. Напрасный труд! Не странно ль это?.. Я, после мэра, всех умней. А все ж — без хвастовства! - я малый Оригинальные русские произведения XVII в. можно отнести к одному из двух направлений, «в равной степени свойственных характеру человека и его постоянному отношению к действительности: одно шутливое и веселое, с оттенком легкой и добродушной иронии; другое — мрачное, безжалостное, суровое...»540. К первому направлению относятся все те произведения, в которых осмеиваются жалкое состояние тогдашнего судопроизводства, ненасытное корыстолюбие и взяточничество судей и нескончаемая волокита при рассмотрении тяжб. «Повесть о Шемякином суде» и «Повесть о Ерше Ершовиче» — наиболее известные памятники смеховой литературы541. В «Повести о Шемякином суде» бедняк, обвиненный богатым братом, попом и горожанином, оказался на скамье подсудимых. Благодаря казуистической ловкости судьи Шемяки бедный крестьянин был оправдан, но сам процесс и приговор кажутся образцом сатиры на любое судопроизводство. «Повесть о Ерше Ершовиче» также отражает тогдашние законы, порядки и обычаи. Действующие лица этого произведения — боярин Осётр, воевода Сом, выборные Судак и Щука, челобитчик Лещ и ябедник Ерш — своеобразная группа «противовеса» официальной судебной культуре. Повесть по сути дела представляет собой сатирическую басню, где высмеиваются не только судебная практика, но и некоторые проявления человеческих отношений. «Драгоценнейший исторический документ», по словам В.Г. Белинского, показывает русский национальный ум с его тонкой насмешливостью542. В частности, насмешки Ерша после произнесе ния обидного приговора «казнить торговой казнию - против солнца повесить в жаркие дни» заключены в словах, что судьи судили не по правде, а по мзде, и, плюнув им в глаза, он «скочил в хворост: только того Ерша и видели». М. Зощенко, делая выписки из «Русской правды», обратил внимание на следующий пункт: «Если убьют купчину немца в Новгороде, то за голову десять гривен». Далее он меланхолично замечает: Столь унизительно низкая цена за голову иностранного специалиста в дальнейшем, правда, была доведена до сорока гривен и убийство интуристов, видимо, стало не всем по карману и не всем доступно, но все же цена была немного больше, чем удар чашей или рогом по отечественной морде... Однако не будем разбираться в этих психологических тонкостях. Деды небось туго знали, что делали543. Владимир Мономах, продолжая законодательную работу Ярослава Мудрого, внес в «Русскую правду» много изменений. Основными из них были следующие: 1) за убийство из мести был установлен штраф, как ныне за неверное сведение в газете. Но штраф был до того ничтожный, что самый бедный человек, лишенный возможности ежедневно обедать, мог позволить себе дважды в день совершить убийство из мести; 2) убийство пойманного вора не считалось убийством, но ворам закон запрещал попадаться, и воры никогда не обходили закон... ...Министров юстиции тогда еще не было, и судьи имели полную возможность судить по существующим законам. Но судьи были истинные патриоты. Они поняли, какой вред могут принести патриотическим идеям писаные законы, и за небольшое вознаграждение они стали показывать, как можно обходить законы544. Современный анекдот содержит многие приемы, использованные в рассмотренных произведениях (контраст, противоречие, отклонение от признанной нормы и проч.), отличаясь более заостренными сатирическими формами. Его суть можно объяснить на основе теории смеха А. Бергсона: «Будет комическим всякий распорядок действий и событий, который дает нам внедренные друг в друга иллюзии жизни и ясное впечатление о механиче ском устройстве»545. Для утверждения своих выводов известный философ затратил много усилий, подыскивая примеры и анализируя приемы. Один из них он назвал инверсией. Представьте себе несколько лиц в известном положении: вы получите комическую сцену, если сделаете так, что данное положение превратится в свою противоположность, а роли переменятся... Так мы смеемся над подсудимым, который читает нравоучения судье, над ребенком, который пытается поучать своих родителей... История преследователя, ставшего жертвой своего преследования, обманутого обманщика составляет основу многих комедий. Мы находим ее уже в старинных фарсах. Адвокат Патлен учит клиента, как надуть судью; клиент пользуется той же уловкой, чтобы не заплатить адвокату. Сварливая жена требует, чтобы муж исполнял всю работу по дому, и составляет для него подробнейший список обязанностей. Когда она попадает в чан, муж отказывается вытащить ее оттуда, говоря: «Этого нет в твоем списке»546. Критики Бергсона, впрочем, подмечали некоторую ограниченность концепции «наличности автоматизма». Так, Б. Дземидок указывал, что нас не может рассмешить ни солдатская муштра, ни выдержанное в едином ритме выступление группы гимнастов547. Наверное, в определенной степени это так. Но в качестве контраргумента можно найти случай из армейской жизни: - Капитан Хендерсон, - сказал военный прокурор, - объясните суду, что произошло в вашей роте седьмого сентября. - В этот день я проводил занятие по строевой подготовке и подал рядовому Гейнсу команду «Бегом», но он ее не выполнил и продолжал идти шагом. - Рядовой Гейнс, - обратился председатель суда к обвиняемому, - вы знаете, что, отказываясь выполнять приказ, вы совершаете серьезное преступление. Почему вы не выполнили приказ? - Ваша честь, - ответил рядовой, - как вы знаете, согласно уставу, после предварительной должна подаваться исполнительная команда. - Да, это так, - подтвердил председатель суда. - Но дело как раз в том, что капитан подавал только предварительную команду «Бегом», а исполнительную «Марш» не подавал. Решением суда рядовой был оправдан548. В научной социологической и правовой литературе юридическое регулирование конфликтов обычно рассматривается как прямолинейный монолог. Например, с момента принятия Основ уголовного судопроизводства 1958 г. принято считать, что оценка доказательств представляет собой мыслительную деятельность суда, прокурора, следователя и лица, производящего дознание. Получается, что обвиняемый, его адвокат, потерпевший и другие участники процесса не имеют права на оценку доказательств. С точки зрения социолога такая ситуация абсолютно ненормальна. Уже отмечалось, что каждое явление, в том числе конфликтное, по своей сути амбивалентно. Юридический монолог, представляя одну из сторон, находится в противоречии с диалогом, он утверждается всевозможными средствами, и любое решение, отражающее этот монолог, воплощает собой единственную правду — истину. Следствием подобного подхода может стать не только нарушение основных прав человека, но, как это ни парадоксально, и существующего законодательства. В противоположность монологу диалог в юридическом контакте характеризуется восприятием оппонента (адвоката, подзащитного, свидетеля) не как неприятного человека, не как закоренелого преступника, лжесвидетеля, а как участника процесса с минимальным элементом единства. Пример юридического монолога: В зале суда публика ведет себя очень шумно. Судья восклицает: - Если вы не замолчите, я буду вынужден всех вас удалить! Мы и так рассматриваем уже четвертое дело, не слыша ни слова... При диалоге атмосфера в суде несколько иная. - Свидетель, вы должны говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды. - Да, Ваша честь. - Что в таком случае вы можете сказать по обсуждаемому делу? - А что можно сказать при таких ограничениях? При либеральной демократии регулирование конфликта составляет предмет настоящего диалога, результат и одновременно предпосылку правового развития общества. Это положение в определенной степени является идеальным, а иногда и иллюзорным. Однако реакция общества на правосудие как орган улаживания конфликтов становится более приемлемой по мере культурного его развития. В разрозненном обществе правосудие выступает как одна из альтернатив регулирования в противоположность сохранению ценностей локал изма, основанного на обычае, традиции, уравнительности1. Например, в юридической и философской литературе обращали внимание на японский способ разрешения конфликтов. Расположенность к согласованным действиям и решению спорных проблем в рамках компромисса составляет одну из основных черт японского образа жизни. В Японии подавляющее большинство проблем (по статистике, более 94%) решается в узком кругу и без суда — путем внесудебных дискуссий и согласований между заинтересованными сторонами. Возможно, что именно из-за этого своеобразия юридические анекдоты в этой стране чрезвычайно редки. Признание вины или признание поражения почти автоматически означает прекращение как карательных, так и ответных действий. В разделенных и кризисных обществах юридическое вмешательство в конфликт может привести к его псевдорешению, а в худшем случае — переносу его на другой уровень. Общество обычно четко улавливает эту особенность в разных формах рефлексии, в частности в контркультуре и критике. Смех стимулирует критику и поэтому может считаться начальным элементом разрушения общепринятых формальных способов разрешения проблем. Наиболее остро высмеивают процессуальные нормы — рассмотрения и разрешения в судебном заседании гражданских и уголовных дел. Излюбленные объекты насмешек и шуток — су- дебно-профессиональная культура и ритуал судебного процесса. Несколько реже высмеиваются сами нормы материального права, но обычно эти анекдоты все равно связаны с судебным процессом. В Нью-Йоркском суде слушалось дело по обвинению молодого человека, который нарушил свое обещание жениться. Истица, заявив, что юноша разбил ее сердце, потребовала компенсацию и получила по решению суда 10 тыс. долл. Второе дело было связано с наездом автомобилиста на девушку, которая получила травму - перелом нескольких ребер. Судья приговорил нарушителя к штрафу в 100 долл. Вывод: не разбивайте девушкам сердца, бейте по ребрам. Что касается судебного ритуала, то наибольшее внимание юмористов привлекает открытие председательствующим судебного заседания, а также право подсудимого по окончании судебных прений произнести последнее слово. При открытии заседания обычно зачитывается, какое дело подлежит разбирательству. В работе A.J1. Ликаса предлагается такая форма обращения: Товарищи! Суд приступает к рассмотрению уголовного дела о хулиганстве (хищении государственного имущества, изнасиловании и т.д.). Основной задачей суда является установление объективной истины по делу. Если суд убедится, что совершено преступление, ему надлежит установить, виновен ли в совершении этого преступления Иванов Иван Иванович или нет. В случае вины подсудимого будет постановлен обвинительный приговор и определена мера наказания. Если же вина Иванова доказана не будет, то подсудимый будет оправдан, поскольку советский суд осуждает и наказывает только виновных. Суд стремится к полному, всестороннему и объективному исследованию всех доказательств по делу. Решение о вине или невиновности Иванова суд примет в соответствии с законом и своим внутренним убеждением, которое сложится в результате исследования и оценки всех доказательств по делу'. Для сравнения можно привести вступительное слово председательствующего при рассмотрении тяжбы между двумя американскими нефтяными компаниями в Техасе за право владения спорным участником. Перед началом судебного разбирательства было сделано следующее заявление: - Члены суда получили от компании «Баксос-ойл» чек на сумму 100 тыс. долл., а от компании «Наксос-ойл» - на 150 тыс. Я могу сообщить, что компании «Наксос-ойл» будет возвращена разница в 50 тыс. долл., после чего суд решит дело по справедливости. Последнее слово обвиняемого перед вынесением приговора обычно характеризуется в том же духе. Судья. Ваше последнее слово, подсудимый! Подсудимый: 10 тысяч и ни цента больше! - Подсудимый, почему вы отказываетесь от последнего слова? - Думаю, что это ни к чему, господин судья. Все, что нужно было сказать, сказал мой адвокат, а все, что не нужно было говорить, сказал прокурор... Центральной фигурой насмешек общества, бесспорно, выступает судья, который председательствует в судебном разбирательстве, но, как известно, «при решении всех вопросов, возникающих при рассмотрении дела и при постановлении решения, приговора, определения, равноправен с народными заседателями»1 (последняя часть фразы представляется анекдотичной, несмотря на серьезный источник, из которого она заимствована). Особенно привлекательна для юмористов функция судьи, связанная с воспитательным воздействием судебного процесса на обвиняемого и присутствующих в зале. Эффект от воспитания зачастую предопределен интеллектуальным уровнем судьи: - Вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка! - строго говорит судья. - Что вы скажете в свое оправдание? - Хочу сказать, Ваша честь, что, даже выпив пару рюмочек, я всегда веду себя чинно и благородно. Ведь я не такой безнравственный, как Фицджеральд, не столь распущенный, как Киплинг, не такой пакостник, как Хемингуэй, не беру примера с необузданного Голсуорси или лишенного изящества Шекспира... - Хватит, хватит! - прерывает его судья. - Десять суток. А вы, пристав, составьте список всех, кого он назвал, и доставьте их сюда! Мы с ними разберемся. Настойчивые требования советских властей к юридическим органам привнести в судебный процесс морально-этические нор мы, заставить судью произносить моральные проповеди были, на наш взгляд, не только малопродуктивны, но и абсурдны по существу. Мораль и политика, мораль и право — явления разного уровня. Мораль — более высокий уровень сознания и самосознания, чем право. Разумеется, мораль может присутствовать в правовых решениях, однако, постепенно проникая в область права, она в конечном итоге способствует его ослаблению, а форсирование этого процесса приводит к полной его дискредитации. При смешении моральных и правовых норм, преувеличении роли моральных норм возникает некий абсурд. Русский правовед Б. Кистяков- ский писал, что на «одной этике нельзя построить конкретных общественных форм. Такое стремление противоестественно: оно ведет к дискредитированию этики и к окончательному притуплению сознания»549. Этико-идеологические установки судьи публика подвергает сомнению. Много любопытного материала дают помимо объективных (главным образом противоположные интересы участников процесса) и чисто субъективные факторы. Профессиональное тщеславие судей, такие их личностные качества, как черствость, самомнение, языковая казенщина, немедленно подмечаются и становятся объектом разнообразной критики. Особенно острой является реакция на морализаторство, проявляемое председательствующим в судебном заседании: - Для чего вы живете, что вы делаете для общества? — спросил судья у рецидивиста. - Как что делаю? Вы меня удивляете, Ваша честь. Я даю работу полиции и суду! Диалог между судьей и подсудимым разрушает мнение о превосходстве судьи. Именно по этой причине судьи обычно предпочитают монолог и строго пресекают возможные возражения и реплики со стороны подсудимого: - Обвиняемый, - говорит судья, - вы такой интеллигентный человек, а... - Сожалею, господин судья, что не могу ответить вам подобным комплиментом, ведь я присягал говорить только правду... Другой важный участник судебного разбирательства - государственный обвинитель — обычно не скрывает свою личную позицию, что не мешает ему иметь (как предполагают многие теоретики) «объективность, полноту и всесторонность» - метод, способ познания истины, якобы в равной мере присущие прокурору и суду. Во время перерыва в судебном заседании прокурору говорят: - Неужели вы не видите, что подсудимый дебил. - Это не повод для его оправдания - дебилы точно такие же люди, как мы с вами. При равноправном диалоге обвиняемого и прокурора возможна (гипотетически) такая ситуация: Обвиняемый говорит прокурору: - А теперь поклянитесь на Библии, что все сказанное вами про меня - чистая правда. - Отвечайте «да» или «нет», — прогрохотал обвинитель, — нам ни к чему ваши подробности. - Но не на каждый вопрос можно отвечать «да» или «нет»! - На каждый! — обрезал обвинитель. - Ну, — сказал свидетель, — тогда ответьте: у вас уже перестали на допросах бить подозреваемых ногами? Профессиональные черты адвоката обычно отражаются в общественном мнении гипертрофированно. Остроумие, цинизм, беспринципность, жадность адвоката - постоянные объекты шуток со стороны окружения. Об этом свидетельствуют так называемые исторические анекдоты: Марк Твен был приглашен в гости к известному адвокату. Хозяин дома, держа руки в карманах, так представил гостя собравшимся: - Вот редкий случай! Юморист, который действительно смешон! - Вы также являете собой редкий случай, - сказал ему Твен. - Адвокат, который держит руки в собственных карманах. Авторы современных анекдотов постоянно эксплуатируют эту юридическую тему, причем в отличие от других объектов насмешек (судья, прокурор, заседатели) агрессия в адрес адвоката здесь проявляется в заметно меньшей степени. — Как закончился бракоразводный процесс Джонсонов? - Как и положено. Супруг получил автомобиль, супруга детей, а адвокат — все остальное в качестве гонорара. Судопроизводство привлекает внимание благодаря своей значимости в конфликтом взаимодействии, однако и другие виды регулирования конфликта становятся предметом анекдота. Как правило, при разрешении конфликтов каждая из сторон стремится к диалогу, причем слабейшая сторона с настойчивостью пытается добиться равноправия как с посредником в споре, так и с противником. При взаимодействии существенно то, какие ценности победят в диалогах отдельных людей, втянутых в конфликт. Диалог приобретает партнерский характер, если, во-первых, взаимодействие совершается с помощью сообщений, в которых обна руживаются цели и методы деятельности обеих сторон, в о - в т о - р ы х, существуют условия обоюдной критики этих целей и методов. Доброжелательность, снисходительность сторон помогают найти формы ненасильственных действий и в конечном итоге разрешить конфликт. Любая конфликтная ситуация имеет определенное социальное содержание. Какой бы причиной она ни вызывалась, в ходе ее разрешения затрагиваются те или иные ценности. В поведении, реализующем эти ценности, следует выделить действия, направленные на демонстрацию этих ценностей. Оно проявляется, например, во взаимоотношениях между сотрудниками автоинспекции (ГИБДД) и участниками дорожного движения — водителями автомобилей. В таких случаях имеет место «вертикальный конфликт», возникающий в области отношений власти и подчинения. При этом сотрудник ГИБДД выполняет функции регулирования, надзора и наказания, возложенные на него государством. Выполнение именно этих функций становится причиной проблемных ситуаций, развивающихся в большинстве случаев в межличностные конфликты между сотрудниками и водителями. Проанализировав жалобы водителей по поводу деятельности патрульных милиционеров — сотрудников ГИБДД, можно прийти к выводу, что различие ролевых позиций конфликтующих сторон способствует искаженному представлению водителя (слабая позиция) о подлинных намерениях сотрудника милиции (сильная позиция) — ему приписывают злой умысел (взятка), черствость, глухоту к различным доводам. Для сотрудника ГИБДД это неравенство чревато опасностью другого рода — превышением своих служебных полномочий и злоупотреблением ими, сопровождающимися к тому же некорректным поведением. Частота конфликта и неизбежное расширение его как потерпевшей, так и выигравшей стороной (рассказы и жалобы друзьям, родным и т.д.) приводят к тому, что в него втягивается множество других людей. Заинтересованные опосредованно в его разрешении действующие лица формируют общественное мнение, как правило, враждебно настроенное не столько персонально против кого-то, сколько против системы, правил и аппарата регулирования. Критический настрой общественности отражается в шутках и анекдотах о придирчивости, невежественности и жадности сотрудников ГИБДД. Машина проскакивает на красный свет. Свисток инспектора, машина оста на вл и вается. - Ваша фамилия? — спрашивает милиционер. - Иванов, — отвечает водитель. - Не валяйте дурака, назовите настоящую фамилию. - Ладно, меня зовут Лев Толстой! Инспектор записывает эту фамилию, вручает квитанцию о штрафе со словами. - Вот так бы сразу и сказали. Думали меня надуть, а? Другая сторона конфликта также придумывает массу историй о непрофессионализме водителей, их тупости и упрямстве, где служители порядка предстают вежливыми, интеллигентными людьми, а нарушители лгут, изворачиваются и дерзят, как только могут. На улице с односторонним движением пьяный водитель вовсю гонит во встречном направлении. Постовой его останавливает и спрашивает: - Скажите, куда вы так спешите? — Сам не знаю, — отвечает водитель, - вижу только, что опоздал, все машины уже возвращаются. Подобные воззрения на нарушителей имеют не только корпоративные особенности, очерчивающие границы группы, но и зачастую содержат элементы агрессии. Наиболее распространены шутки о кавказцах за рулем. Милиционер останавливает машину и рассматривает водительские права. - Дарагой, что смотришь, что не нравится? Какие права были, такие и купил. (Вариант: Не было автомобильных прав, пришлось купить права на вождение самолета.) В 1960-е гг. были популярны анекдоты о водителях-евреях, которые могут выкрутиться из любого положения. Случай (классический): Милиционер останавливает нарушителя и просит объяснить, почему тот превысил скорость. — Ну какой же русский не любит быстрой езды? - Ваши водительские права. — Ну какие могут быть права у еврея? Некоторые специалисты не находят в подобных шутках и анекдотах социального подтекста, объясняя их подсознательной реакцией на давление извне. Когда между противоположными тенденциями возникает острый конфликт, одна из них отступает обычно неосознанно. Особенно болезненные переживания вытесняются из сознания и забываются. Но, по Фрейду, такие тенденции сохраняются. Подавленные импульсы появляются в замаскированном виде; так, запретное чувство вражды может ненамеренно выразиться в якобы невинных шутках, оговорках. Тайные, замаскированные каналы дают возможность изжить некоторые напряженности без вреда для себя и даже сохранить свое достоинство. Полиция останавливает автомобиль, петляющий по шоссе. — Сэр, мы должны проверить вас на алкоголь! - Отличная идея, ребята! А где у вас здесь поблизости бар или ресторан? Социологи и психологи считают, что нет и не будет такого общества, где отсутствуют анекдоты. Как булыжник — оружие пролетариата, танки — оружие правительства, так анекдот — оружие интеллигенции. Что касается его специфического проявления — «юридического» анекдота, то, надеемся, читатель заметил две его функции. Первая функция прямо связана с конфликтом (анекдот как агрессивная реакция общества на его разрешение), вторая функция — с социальным контролем (анекдот как регулятор поведения сторон в конфликте). В более широком социальном контексте шутки и остроты, содержащиеся в анекдоте, выражают доминирующие в обществе ценности, а в психологическом аспекте чаще всего смягчают напряженность и сокращают дистанцию между конфликтующими сторонами.