7.1. В поисках пространств социального теоретизирования

Формы, в которых люди издревле пытаются обустроить собственную социальность, многочисленны и разнообразны. Наблюдаемая многоликость, причудливая разнохарактерность известных в истории обществ оказалась сравнимой по своему богатству с тем, что мы вообще в состоянии себе вообразить.

Возможно, именно безотчетность, глубина и мощь коллективного бессознательного, в плену которого неизбежно находится постигающий разум, всякий раз оставляют такие модели ситуативными и поверхностными. Разумеется, они вовсе не бесполезны. Некоторые из них восхищают проницательностью и дают надежные ориентиры. Но они, увы, хронически несовершенны. Пространство этих моделей лишено не только целостности, но в нем трудно обнаружить даже какую-либо связность. Они бывают точны в деталях и дискурсивно безупречны, но их универсальное расширение оборачивается пустотой, как говорят философы, «тощих абстракций». Их практическое применение неоднократно

308

приводило к социальным катастрофам как в прошлом, так и в наши дни. В Новейшей истории не было, пожалуй, ни одного прецедента, когда по отношению к одному и тому же пространственно-временному культурному локусу не выстраивались бы множественные, в том числе и противоречащие одна другой модели социальности. Что же касается результатов интегрального моделирования всего культурно-исторического разнообразия социальности, то они, насколько иногда щедры и смелы по отдельности и в частностях, настолько же скудны и более чем скромны в целом.

В сравнении со своим культурным «сверстником» — естествознанием, социология достигла заметно более скромных успехов. И снисходительно поясняющей ссылке на сложность предмета (по сути сомнительной и уж наверняка деструктивной) следует предпочесть довод о недостаточной проясненности методологических средств построения моделей социальности как в плане перспектив постановки и разрешения принципиальной и фундаментальной для гуманитарного знания проблемы детерминации моделей коллективным бессознательным, так и в свете более конкретной и «близкой» задачи — реконструкции методологических оснований попыток создания социальных типологий.

В культурной антропологии второй половины XX в. исследователи располагают богатейшим эмпирически-конкретным материалом. Однако довольствуются они беднейшими социальными схемами еще середины XIX в. Лесли Уайт или Альфред Радклиф-Браун просто следуют Генри Мэйну и Льюису Моргану, находивших в истории только два типа обществ: примитивные societas, основанные на родственных узах и современные civitas, которые зиждятся на территориальной организации1. Конечно, далее современные культурантропологи разветляют эту исходную систематику, обнаруживая и изучая разные формы племенных консолидации societas, а также поли-

1 Уайт Л. А. Государство-Церковь: его формы и функции // Антология исследований культуры. В 2 т. — СПб., 1997. — Т. 1. Интерпретации культуры. — С. 285-313.

309

тические формы современного гражданского общества civitas. Л. Уайт исследует, как кровнородственные группы становятся территориальными единицами политических систем (например, как в ходе эволюции политической организации Древнего Египта локализованные кланы трансформируются в номы), а в классовом гражданском обществе различает формы монархии, феодализма и демократии. Джордж Мердок к 70-м годам издает фундаментальный «Этнографический атлас», в котором в виде табулограмм упорядочена обширная информация по более чем шестистам культурам мира, причем основанием упорядочения социальных структур опять-таки являются системы родства (по линиям отцовской или материнской, двухлинейной или мужской).

Представители культурной антропологии, изучающие конкретные и разнообразные общества, обходятся такими скудными типологическими схемами социальности вовсе не вопреки достижениям теоретической социологии.

С позиций методолога очевидно, прежде всего, что первым и главным фактором многих из существующих концепций социальных идентификаций является просто-напросто бытие обществ во времени. Были такие, которые существовали раньше, есть общества, которые существуют сейчас и будут общества, в которые трансформируются нынешние. Civitas не случайно вот уже полтора столетия именуются «современными», что, как и приставка

310

«пост», прямо указывает на не слишком щедрую социологическую идею, что раньше общества были не такими, как сейчас, и в дальнейшем тоже изменятся. Кроме этой банальности, по интересующему нас вопросу социология, к счастью, содержит также кое-что еще.

В качестве второго из факторов, позволяющих проводить социальную дистинкцию, издревле, от Платона, общепринято наблюдение специфики потестарного механизма — того, как в разных социумах консолидируется и осуществляется власть. Единодушно также третьим из факторов идентификации социальности признаются преобладающие в том или ином обществе занятия людей — земледелием ли, скотоводством, охотой и собирательством, промышленным производством и т. д. В данном контексте несущественно, что для Ш.-Л. Монтескье прошлые общества были поглощены военным делом, тогда как современные ему — торговлей, или что К.

Что ж, культурно-историческое время действительно отлично от астрономического и вполне обоснованно, как это показали М. Элиаде и многие другие исследователи, что оно характерно совсем иными параметрами. Но отнюдь не только параметрами измерения, а также и всеми другими его метрическими и топологическими свойствами! Культурно-историческое время принципиально не линейно, может иметь не одно, а несколько измерений, изменяющуюся кривизну и самую причудливую топологию (связность, ориентированность и т. д.). Между тем создается впечатление, что многие социологи молчаливо подразумевают механиче-

311

скую эвклидову линейность социологического времени, его однородность и изотропность. Темпоральный и производственный факторы идентификации социальности бесспорно взаимосвязаны, и эта тонкая и глубокая взаимосвязь является перспективным предметом изучения. Но до сих пор, похоже, их, как правило, лишь примитивно механически отождествляли, накладывали друг на друга. Поэтому и реальное социологическое время, и типы социальности исчезли, подмененные фантомом форм социальной эволюции. Мы говорим — фантом, потому что любая сколько-нибудь адекватная культурно-историческая панорама социальности принципиально не может быть развернута, как это зачастую в социологии молчаливо подразумевается, в убогом аскетизме механического эвклидового времени.

Мало того, именно к этой изначально искалеченной эволюционной линейной схеме почти все исследователи считают бесспорной и важной задачей привязать обнаруженные ими потестарные системы.

312

имущества индустриального общества, но и составляет «таблицу мозга». Это ничуть не разбросанность исследователя, а составные части единого дела, главный методологический замысел которого состоит в том, чтобы насадить на универсальную временную ось мораль (разум), потестарность и экономику. Именно в этом ключе «Курс позитивной философии» и обосновывает новую тогда науку — социологию.

В противоположность Конту, Маркс анализирует зарождающееся общество XIX в. как капиталистическое, а Алексис де Токвиль находит его главную особенность в демократичности. Видные социологи приводят веские доводы, то опровергающие восторженные контовские оценки индустриального общества, то, напротив, предельно возвышающие либерализм, в котором Конт усматривал только патологию.

Только новое поколение исследователей, открывшее социологию XX в., смогло вырваться из методологического плена ли-

313

нейно-темпоральной развертки социальных форм. Э. Дюркгейм, М. Вебер и В. Парето отнюдь не аргументируют свою новую методологическую позицию наблюдением и анализом особенностей метрических и топологических свойств социально-культурного времени. Более того, они, как правило, и не ведают никакого иного времени, кроме астрономического линейного (именно поэтому Дюркгейм и считает «не научными» попытки объяснять социальность исторически). Их отношение к прежней парадигме состоит скорее в ее игнорировании, чем в рефлексии над ней. Игнорируя линейное время в качестве измерения пространства социальных типологий, эти авторы заняты конструктивной работой по открытию иных таких измерений.

Дюркгейм вычленяет социальные консолидации не по их историческим фазам, а по сложности их структур — числу и способу сочетания сегментов. Существенным фактором дифференциации обществ он полагает так называемую моральную плотность — интенсивность коммуникаций и обменов. Когда Дюркгейм говорит, что за экономической цивилизацией Японии скрывается социальная структура «низшего вида», он имеет в виду вовсе не традиционно-эволюционистскую мифическую темпоральную «отсталость», но только факт меньшей полисегментарной сложности японского общества в сравнении с западными. Парето ищет новое основание социальной идентификации в пространстве, развернутом между двумя предельными типами обществ, характерных либо преобладанием чувств, либо господством логико-экспериментальной рациональности. Общества отличны также природой правящих элит, смена которых столь прагматична и цинична, что история из былого провидения и телеологии становится для исследователя только «кладбищем аристократий». Вебер полагает, что суть и специфика идеальных типов социальности состоит в осмысленности связей, характерных какой-либо исторической общности или последовательности событий. Смыслы же не могут задаваться жестко, однозначно, а всегда конституированы в некотором диапазоне, открытом противоречием между моралью ответственности и моралью убеждений. Социология поэтому вообще не может формулироваться в терминах жесткого детерминизма, а только через понятия вероятности, шанса. Понятие иде-

314

алъного типа предполагает соединение темпорального и структурного планов анализа, дополнительность исторического и социологического подходов. Веберовские структуры оказываются «мягкими», вариативными и в соотнесении с временной последовательностью лишают ее механической строгости оси, жесткости стержня.

Исследователи же, работающие на конкретном этнографическом материале (представители культурной или исторической антропологии, метаантропологии, этнологии, антропологии интер-претативной или социальной и т.д.) вообще склонны определять культуры, цивилизации или общества индуктивно через перечень специфических черт. Таких описанных ими особенностей можно насчитать десятки, а зачастую — сотни. Здесь типам места нет, ибо это царство уникумов. Неповторимые, хотя и в каких-то чертах схожие общества расположены в несвязном, фактически лишенном какого-либо структурирования методологическом пространстве. В тех редких случаях, когда исследователь (например, Арнольд Тойнби) пытается соединить феноменологическое изобилие социальности с попыткой упорядочения видов обществ, получается нечто громоздкое и маловразумительное. Подобные классификации, хотя и содержат интереснейший материал и стоят колоссальных усилий, увы, неизбежно страдают наличием не только фактографических ошибок, что вполне извинительно, но также обессмысливающими весь замысел упорядочения логическими изъянами.

Таким образом, существующий методологический дискурс пока в задаче упорядочения обществ демонстрирует свою несостоятельность. Вместе с тем в ходе осуществленных попыток решения этой проблемы были получены определенные результаты.

Во-первых, построение классификации обществ — это то, к чему следует, бесспорно, стремиться, но действительно насущна иная задача — построение типологии обществ. Стратагема классификации при нынешнем уровне развития социологии обозначает только замечательную отдаленную цель, но отнюдь не реальную, разрешимую и конструктивную ныне постановку проблемы. Сегодня целесообразно искать ответ на вопрос, в каком пространстве социального теоретизирования можно было бы разместить типы обществ, но не его таксономические формы.

315

Во-вторых, из измерений пространства типов социальности следует исключить время. Астрономическое время здесь бессмысленно. Социально же культурное время принципиально не линейно и многомерно (не говоря уж о его иных причудливых и слабо изученных метрических и топологических свойствах). Иначе говоря, оно не квалифицируемо в качестве параметра развертки искомого пространства. Вероятно, в принципе возможно выделить характеристики социально-культурного времени в корреляции с типами обществ и так построить типологическое пространство социальности. Но к этой оригинальной, нетрадиционной задаче еще никто не подступался. Социологическая традиция следовала до сих пор по иному пути: сначала плоскому, как теперь понятно, бесперспективному эволюционизму, а затем — дистант цированию от временного параметра. Продолжая эту традицию, не следует подвергать нелепому отрицанию очевидный факт изменчивости обществ во времени, их развития и трансформаций. Однако историческая изменчивость обществ может быть задана не априорно, в виде измерения пространства социальных типов, но получена апостериори, как возможные «ходы» между его ячейками. Исключая время как «внешний» параметр пространства, есть надежда его найти «внутри», в качестве возможных связей и конфигураций пространственных зон.

В-третьих, пространство типов обществ не может быть задано единственным измерением. Среди факторов, конституирующих социальные типы, невозможно обнаружить главный, решающий, который позволил бы абстрагироваться от всех остальных. Уже Вебер показал, что ни экономика, ни политика или религия по отдельности, односторонне не обусловливают состояния общества. Если, однако, взять в качестве измерений искомого пространства все огромное и очевидное разнообразие детерминант социальности, то такое многомерное пространство окажется бесполезным. В необозримом множестве его ячеек типология вообще исчезает и заменяется, как это и происходит в штудиях культуран-тропологов, феноменологическим описанием уникумов. В методологии науки хорошо известно, что абстрактные пространства должны быть достаточно богаты, чтобы вместить в себя разнообразие реальности, и в то же время предельно бедны, лаконичны —

.116

чтобы его поле было бы обозримым, а количество ячеек минимальным. Иными словами, число измерений пространства, как говорят логики, должно быть необходимым и достаточным.

И в-четвертых. Стандартное методологическое требование независимости переменных здесь встречает принципиальную преграду. Известно, например, что экономика действительно задает некоторый возможный диапазон форм политической власти. В тех случаях, когда система власти выходит за эти незримые рамки, прежняя экономика погибает, уступая место новым (иным) экономическим отношениям. Анализ процессов разделения труда, осуществленный в социологии, доказывает, что выявить типы обществ без учета их как потестарных, так и экономических особенностей невозможно. Но, открывая пространство типов обществ измерениями экономического и потестарного характера, мы заведомо вводим в него корреляции властных и экономических отношений. Некоторые его ячейки будут заполнены, тогда как другие — с необходимостью пустыми. Такого рода множества, в которых сплошная заполненность разорвана пустотами, «белыми пятнами» называются математиками фрактальными. Пространство типологии обществ вследствие зависимости его переменных не может быть только фрактальным.