ПАРАНОЙЯ

солютное недоверие и подозрительность в отношении других людей, мотивы которых истолковываются как злонамеренные (Robins and Post, 1997). Но авторы быстро размывают данное клиническое определение с тем, чтобы включить в него более широкое определение манеры поведения личности и воззрений на окружающий мир, характеризующихся настороженностью, подозрительностью, гиперчувствительностью, изоляцией и, в особенности, защитным механизмом проецирования. Они предупреждают, что будут использовать эти термины как взаимозаменяемые (5). В потоке теоретических спекуляций содержащийся в DSM—IV нетеоретизированный подход теряется еще больше.

Основа динамики параноидальной личности на удивление схожа со «злокачественным нарциссизмом». Идеи преследования и величия являются защитой от таких дискомфортных ощущений как истощение, неадекватность, стыд и уязвимость. Эта динамика включает в себя триаду неутолимых нар- циссических претензий, неизбежно ведущих к недовольству, разочарованию и фрустрации, когда нарциссические потребности оказываются неудовлетворенными, вызывая нарциссическую ярость, порожденную тем отпором, которые получили претензии человека, и ощущением предательства. Эта ярость проецируется на «козлов отпущения» — отсюда потребность во врагах (Volkan, 1994), а ее итогом оказывается насилие. В этом суть «психополитики ненависти» (Robins and Post, 1997). Истоком данной динамики является «параноидно-шизоидная позиция», фаза нормального детского развития согласно постулату Мелани Кляйн. Это примитивное психологическое состояние характеризуется расщеплением на идеализируемый хороший, приятный и любящий объект (хорошая мать) и плохой, неприятный и преследующий объект (плохая мать).

Групповая паранойя рассматривается просто как проявление патологии лидера. Его последователи страдают от заниженной оценки своих собственных ущербных личностей и выказывают готовность ненавидеть, имитировать, некритически брать на веру какие-либо факты и пытаться совершить невозможное. Религиозная идеология придает смысл деятельности последователей, которые ради бегства от самих себя жаждут, чтобы их призвали, ищут группу, в которую можно вступить, и лидера, за которым следовать (Robins and Post, 1997: 100). Их самоощущение покоится на це

лостности их системы верований, которая оберегает их от болезненной психологической дезинтеграции. С этой точки зрения их действия является оборонительной агрессией против врага, который бросает их системе верований вызов и тем самым угрожает их психологической целостности. Но не эти верования порождают жажду нанести удар. Эти верования суть как бы емкость для сильных и опасных чувств. Нападки на эти верования грозят разрушить данную емкость и переполнить последователей этими чувствами. Поэтому такие нападки провоцируют страстную, зачастую насильственную реакцию.

Данные рассуждения, опирающиеся на мнение о наличии таинственных внутренних сил, которые не поддаются формальному изучению, конечно же, невозможно опровергнуть. Ни в одной из десяти биографий моджахедов нет никаких упоминаний о болезненном саморасщеплении, при котором насилие используется как форма самоисцеления. Принижение религии, подразумевающееся в таких рассуждениях, глубоко оскорбило бы любого индивида из числа включенных в выборку, причем совсем не по тем причинам, которые предполагаются при таком подходе.

Каждая религиозная или политическая идеология предлагает способ истолкования мира. Любому из таких толкований можно с легкостью навесить ярлык заговора. Примеры того, что многие политические и религиозные движения содержали в себе элементы теории заговоров, тривиальны и с аналитической точки зрения бесполезны. Что требуется показать, так это то, что лидеры и члены этих движений страдают либо от параноидального расстройства личности, либо от параноидальной динамической триады, берущей начало в остановке психологического развития на «параноидно-шизоидной» стадии. Ясно, что продемонстрировать такое было бы трудно, не имея доступа к «внутренним» данным, но пока это не сделано, данный тезис остается спекуляцией, не подкрепленной никакими эмпирическими свидетельствами.

В более широкой выборке, являющейся объектом исследования, я не выявил у изучаемых лиц до их присоединения к джихаду какой-либо модели, присущей параноидальному личностному расстройству или образу жизни. Характер подпольной организации предполагает определенную озабоченность проблемами безопасности и секретности просто в интересах выживания. Это реализм, а не паранойя. Любая политическая группа, применяющая насилие, какой бы ни была ее идеология, также стала бы демонизировать своего противника и копить оружие для борьбы. Это опять же присуще природе этих организаций и не свидетельствует о паранойе. Единственным имеющим смысл способом выявить у террористов клиническую паранойю или параноидальные моменты в образе жизни является изучение того, как они психологически приспосабливались к окружающему миру до присоединения к джихаду. Поскольку такое приспособление по определению носит длительный характер, а его корни уходят в подростковый пери

од данная личностная черта или расстройство должны были предшествовать их вступлению в джихад.

Из десяти подробных биографий только история Аз-Завахири содержит какой-то намек на паранойю, предшествовавшую его присоединению к джихаду. В отрочестве, более чем за двадцать лет до создания «Аль- Каиды», он сформировал вместе с друзьями и братом свою собственную подпольную группу.

Труднейшей задачей стал бы поиск элементов паранойи у Бин Ладена в доафганский период его деятельности. Абухалима, Шейх, Рессам, Джарра и Муссауи были счастливыми молодыми людьми без каких либо намеков на паранойю. Дауди и Атта были интровертами и, как представляется, не являлись параноиками. Келькаль был озлоблен тем, что попал в тюрьму из- за того, что был схвачен в украденной машине, но до обращения к терроризму паранойя у него не наблюдалась.