Единственный
Уже Штирнер хотел сокрушить вслед за самим Богом и всякую идею о Боге в человеческом сознании Но, в противоположное!ь Ницше, нигилизм у него самодовольный. Штирнер посмеивается в тупике, а Ницше бросается на стены.
С 1845 года, когда был издан «Единственный и его собственность», Штирнер принимается расчищать пучь. Человек, посещавший «Кружок свободомыслящих» вместе с левыми младогегельянцами (среди которых был и Маркс), сводил счеты не только со Всевышним, но и с фей- ербаховским Человеком, с гегелевским Духом и с его историческим воплощением — Государством. Но мнению Штирнера, все эти идолы порождены все тем же «монголизмом», верой в вечные идеи. Неудивительно, что он писал: «Ничто - - вот на чем я утверж даю свое дело». Конечно же грех — это «монгольский бич», но таков и свод законов, рабами которых мы являемся. Бог — это враг; Штирнер переходит все границы в своем богохульстве («перевари облатку — и ты прощен»). Но Бог — это лишь одно из отчуждений человеческого «я», а точнее, того, чем «я» является. Сократ, Иисус, Декар г, Гегель, все пророки и философы только и делали, что изобретали новые способы отчуждать то, что я есть, то самое «я», которое Штирнер стремится отличать от абсолютного «Я» Фихте, сводя последнее к самым частным и преходящим его сторонам. «Имена не именуют его», он — Единственный.Для Штирнера всеобщая история до Рождества Христова есть всего лишь многовековое усилие по идеализации' действительности. Это усилие выражается в идеях и ритуалах очищения, присущих древним. С приходом Иисуса цель достигнута, и начина- ется другое усилие, состоящее, наоборот, в реализации идеала.
Ja очищением следует страсть к воплощению, которая все Польше опустошает мир по мере того, как социализм, наследник Христа, расширяет свою власть. Всеобщая история — это не что иное, как многовековое посягательство на принцип единственного, каковым являюсь «я», принцип живой, конкретный, принцип победы, который стремились согнуть под игом таких следующих друг за другом абстракций, как Бог, государство, общество, человечество.
Для Штирнера филантропия — это мистификация. Атеистические философские учения, вершина которых — культ государства и человека, представляют собой не более чем «теологические мятежи». «Наши атеисты,— утверждает Штирнер,— в действительности набожные люди». По сути, на протяжении всей истории существовал лишь один культ - культ вечности. Этот культ есть ложь. Истинен только Единственный, враг вечного и всего того, что не служит воле Единственного к господству.Начиная со Штирнера, страсть к отрицанию, воодушевляющая бунт, неудержимо затопляет все утверждения. Она отбрасывает суррогаты божественного, которыми загромождено моральное сознание. «Потусторонний мир сметен,— заявляет Штир- пер,— зато внутренний мир стал новым небом». Даже революция и в первую очередь революция ненавистна этому бунтовщику. Чтобы быть революционером, надо еще во что-то верить там, где верить не во что. «Революция (французская) добилась только реакции, и это показывает, чем была в действительности Революция». Рабски служить человечеству ничем не лучше, чем служить Богу. В конце концов, братство «бывает у коммунистов только по воскресным дням». В остальные дни недели братья становятся рабами. Для Штирнера есть лишь одна свобода «моя сила» и лишь одна правда - «сиятельный эгоизм звезд».
В этой пустыне все снова расцветает. «Величайшую значимость бессмысленного крика радости не понять, пока длится долгая ночь мысли и веры». Эта ночь близится к концу, скоро займется заря, но заря не революции, а восстания. Восстание само по себе - это аскеза, отвергающая всякий комфорт. Восставший будет единодушен с другими людьми только в той мере и на то время, когда их эгоизм будет совпадать с его эгоизмом. Его подлинная жизнь — одиночество, в котором он беспрепятственно утолит жажду бытия, являющуюся его единственным бытием.
Таким образом, индивидуализм достигает своей вершины. Он является отрицанием всего, что отрицает индивид, и прославлением всего, что возвышает индивида и служит ему. Что такое благо по Штирнеру? «То, чем я могу воспользоваться».
А что мне по праву дозволено? «Все, на что я способен». Бунт еще раз приходит к оправданию преступления. Штирнер не только сделал попытку такого оправдания (в этом смысле его прямыми потомками оказываются все, исповедующие террористические формы анархии), но и явно опьянялся открытыми им перспективами. «Порвать со священным, а еще лучше разорвать священное,— это, возможно, станет всеобщим устремлением. Речь идет не о новой близящейся революции, а о могучем, надменном, бесцеремонном, бесстыдном и бессовестном преступлении. Не показы- ется ли оно на горизонте под раскаты грома? И не видишь ли ты, что небо, тяжелое от предчувствий, темнеет и безмолвствует?» Здесь чувствуется мрачная радость тех, кто в мансарде готовит апокалипсисы. Ничто больше не в силах сдержать движение этой желчной и властной логики; ничто, кроме «я», восставшего против всех абстракций и самого ставшего абстракцией, поскольку обрубило собственные корни. Нет больше ни преступлений, ни грехов, а стало быть, нет больше грешников. Все мы совершенны. Поскольку каждое «я», как таковое, преступно по отношению к государству и народу, следует признать, что жить — значит преступать границы. И уж во всяком случае пойти на убийство, чтобы быть единственным. «Вы не столь значительны, как преступник, вы, ничего не оскверняющие». Не совсем утратив совесть, Штирнер все же уточняет: «Убивать их, но не мучить» Но декретировать право на убийство означает мобилизацию и войну всех единственных. Убийство, таким образом, совпадает со своего рода коллективным самоубийством. Тем не менее Штирнер, который ничего этого не признает или не видит, не останавливается ни перед каким разрушением. Одно из самых горьких своих утешений бунтарский дух находит наконец в хаосе. «Тебя (немецкий народ) похоронят. Вскоре твои братья, другие народы, последуют за тобой. Когда все они уйдут, человечество будет погребено, и на его могиле Я, его наследник, наконец-то буду смеяться». Таким образом, на руинах мира горький смех короля-индивида возвестит окончательную победу бунтарского духа. Но на этом краю возможны только смерть или возрождение. Штирнер и вместе с ним все бунтовщики-нигилисты стремятся дойти до последних границ, хмелея от разрушения. Но после того как пустыня открыта, нужно научиться выживать в ней. И Ницше начинает свой изнурительный поиск.
Еще по теме Единственный:
- ПОЗНАВАЯ ЕДИНСТВЕННОСТЬ
- §24. Единственность жизни.
- Неповторимость и единственность.
- Положение единственного ребенка
- Глава 4. Единственная любовь Синей Бороды
- Глава 9. ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС В ЖИЗНИ
- Дарвинизм — единственная подлинно научная теория эволюции
- ЕДИНСТВЕННО ВОЗМОЖНОЕ ОСНОВАНИЕ ДЛЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА БЫТИЯ БОГА 1763
- РАССУЖДЕНИЕ ВТОРОЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ МЕТОД ДОСТИГНУТЬ В МЕТАФИЗИКЕ МАКСИМАЛЬНОЙ ДОСТОВЕРНОСТИ
- Пример применения единственно достоверного метода в метафизике к познанию природы тел
- КРАТКИЙ ВЫВОД О ПРАВИЛЬНОСТИ и ЕДИНСТВЕННОЙ возможности ЭТОЙ ДЕДУКЦИИ чистых РАССУДОЧНЫХ понятий
- КРАТКИЙ ВЫВОД О ПРАВИЛЬНОСТИ И ЕДИНСТВЕННОЙ возможности ЭТОЙ ДЕДУКЦИИ чистых РАССУДОЧНЫХ ПОНЯТИЙ
- § 58. Об идеализме целесообразности природы и искусства как единственном принципе эстетической способности суждения
- ГЛАВА XI ЛЮБОВЬ К ВЛАСТИ ЯВЛЯЕТСЯ ПРИ ВСЯКОЙ ФОРМЕ ПРАВЛЕНИЯ ЕДИНСТВЕННЫМ ДВИГАТЕЛЕМ ЛЮДЕЙ
- Постиндустриальный мир как единственный полюс хозяйственной мощи. Кризис модели "догоняющего" развития
- § 20, Все чувственные созерцания подчинены категориям как условиям, единственно при которых их многообразное может соединиться в одно сознание
- § 20. Все чувственные созерцания подчинены категориям как условиям, единственно при которых их многообразное может соединиться в одно сознание
- ГЛАВА VII ФИЗИЧЕСКАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ ЕСТЬ ЕДИНСТВЕННАЯ ПРИЧИНА НАШИХ ДЕЙСТВИЙ, НАШИХ МЫСЛЕЙ, НАШИХ СТРАСТЕЙ И НАШЕЙ ОБЩИТЕЛЬНОСТИ
- ГЛАВА Ш, в которой показано, что государственные интересы должны быть единственной целью для правителей государств, или, по крайней мере, этим интересам должно отдаваться предпочтение перед интересами частными
- ФАТАЛИЗМ?