Взаимоотношения торгово-ремесленных слоев и других групп городского населения

В отличие от сельских районов с их достаточно простой социальной организацией османские города представляли собой сложные организмы с точки зрения как их функциональной значимости, так и состава населения.

Особое место в городах занимало купечество, которое Эвлия Челеби назвал «средним сословием». По своему составу оно было весьма разнородным, но, говоря о купечестве как об определенной группе городского населения, обычно имеют в виду уже упоминавшихся тюджаров (или базыргянов). Отличительными их особенностями являлись полный отрыв от функций производства и наличие значительных денежных средств. Наряду с торговлей они постоянно занимались ростовщичеством и откупами, выполняли функции саррафов, что при большом разнообразии циркулировавших в обращении монет приносило им значительные прибыли. Вместе с тем по своему правовому положению они относились к общей массе податного населения. То обстоятельство, что большинство торговцев состояло из немусульман, ставило купечество в еще более противоречивое положение. С одной стороны, выступая в качестве носителей торгово-ростовщического капитала, тюджары грабили народ, а с другой — и сами подвергались налоговому гнету и произволу властей как в центре, так и на местах.

Низ пирамиды составляли горожане, занимавшиеся ремеслом и розничной торговлей, связанные с транспортными операциями, сферой услуг, а также различными сельскохозяйственными занятиями.

Возможности для изучения условий жизни и труда горожан в XVIII в. достаточно велики. Они определяются довольно большим числом свидетельств, оставленных европейскими современниками, побывавшими в Османской империи, и еще большим количеством османских архивных материалов, в частности протоколов шариатских судов, содержащих многочисленные записи о торговых сделках, кредитных операциях, разделе наследства и иных событиях, которые позволяют судить не только о состоянии экономической жизни, но и о социальных процессах в османских городах.

Остановимся на последствиях того явления, которое отмечают все османские и европейские авторы с конца XVI в.,— прогрессирующем проникновении янычар и прочих солдат постоянного султанского войска в торгово-ремесленную среду. Этот процесс в своих исходных моментах был связан с перестройкой аграрных порядков, сопровождавшейся разложением сипахийского ополчения, усилением антифеодальных выступлений крестьян, сепаратизмом провинциальных пашей. Продолжение агрессивной внешней политики и внутриполитические осложнения вынуждали Порту все больше ориентироваться на войска капыкулу, размещать янычарские гарнизоны по всей империи. Если при Сулеймане Кануни в реестрах янычар значилось от 8 тыс. до 12 тыс., то к концу того же XVI в.— 30—35 тыс. В первой половине XVII в., при Мураде IV, янычарское войско составляло 46 тыс.

Столь быстрый рост войска, состоявшего на казенном жалованье, оказался не под силу османским финансам. Увеличение затрат на армию еще в конце XVI в. привело к превышению расходов казны над ее поступлениями, а в дальнейшем — и к полному истощению ее запасов ценных металлов. Из-за нехватки серебра жалованье солдатам стали выдавать нерегулярно, в испорченной монете; часто выплата денег задерживалась на длительный срок. Потребность в деньгах, не удовлетворяемая низким жалованьем, заставляла янычар обращаться к побочным заработкам — ремеслу и торговле. С тех пор как новые занятия стали приносить им основной доход, желание солдат воевать упало и они под любыми предлогами старались избежать участия в походах. Француз Фебюр, посетивший Турцию во второй половине XVII в., писал: «Янычары, бывшие некогда силой и опорой Оттоманской империи, стали сейчас причиной ее упад- ка. Это происходит от того, что большая их часть занимает должность лишь для совершения злоупотреблений, для того, чтобы иметь право угнетать других, собирать налоги с народа и ради других корыстных целей. Почти все они, противу старым обычаям, женаты, занимаются ремеслом, держат лавки и торгуют, как и прочие; когда же им приказывают собираться на войну, они убегают и прячутся или же дают офицерам деньги, чтобы не идти в поход» [94, с. 89J.

Историки обычно рассматривают последствия сближения янычар с торгово-ремесленным населением городов односторонне, учитывая лишь изменения, происшедшие в войсках, и не уделяя должного внимания встречному стремлению многих городских жителей записываться в янычары. На протяжении XVIII в. Порта неоднократно пыталась остановить этот процесс. В 1709 г. кади Каира собрал старшин торгово-ремесленных объединений города, чтобы сообщить им султанский указ о запрещении присоединяться к военным корпусам — оджакам, поскольку купцы и мастеровые являются райя.

Можно предположить, что предписание, направленное в 1752 г. вали Трабзона Хекимоглу Али-паше, о проверке списков местных янычар, чтобы «по переписи тех только за подлинных признавать, кои на жалованье содержатся, а осталныя бы из тамошняго народа, которые к янычарским ортам себе причисляют, из оных орт были выключены» [41, д. 4, л. 329], и аналогичный указ паше Дамаска Четеджи Абдуллах-паше в 1757 г. та же участь постигла — ими пренебрегли [441, с. 223—224; 224, с. 167].

О масштабах сближения янычар с торгово-ремесленным населением можно судить по многочисленным данным. Так, в Салониках числилось около 15 тыс. солдат, из них лишь 1,2 тыс. человек несли военную службу, еще 6—7 тыс. были янычарами лишь номинально, занимаясь каждый своим промыслом. Вторую половину местного воинства составляли записанные в реестры дети [475, с. 8]. Если же учесть, что турецкое (мусульманское) население города составляло примерно 35 тыс., то это означало, что практически все лица мужского пола были записаны в янычарские роты. О том же явлении сообщает французский путешественник Турнефор, посетивший Эрзурум в начале XVIII в. Согласно его рассказу, в городе насчитывалось 18 тыс. турок, а 12 тыс. из них составляли янычары. «Почти все они ремесленники и дают are янычар деньги, чтобы их не трогали» [118, с. 109].

Многие европейцы, побывавшие в Османской империи, сооб- щают, что ремесленники и торговцы стремились, записавшись в реестры постоянного войска, получить возможность не платить налоги и обеспечить себе известную безопасность жизни и имущества. Так, участник австрийского посольства, направленного в Стамбул в 1719 г., Корнелиус Дриш отмечал в своих путевых заметках: «Многие из них (солдат) никогда не видели знамени янычар.

Живший в те же годы в Халебе английский врач А. Рассел отмечал: «Янычары Алеппо, как и других провинциальных городов, представляют собой людей, живущих с семьями и занимающихся каким-либо ремеслом» [112, с. 324].

Другие современники, побывавшие в Багдаде, Мосуле и Басре, также отмечали, что «городские жители почти поголовно числились, по тем или иным соображениям, в списках янычар, которые приобретали благодаря этому исключительное влияние на ход местных событий и, в свою очередь, подчинялись воздействию местных партий и течений» [189, с. 50].

В свете приведенных свидетельств становится понятной причина быстрого увеличения численности янычар, размещенных в 36 крупных городах империи, отмечаемого турецким историком И.-Х. Узунчаршылы. Если в 1685 г. в реестрах значилось 13.8 тыс. солдат, то в 1723 г.— 30,6 тыс., а в 1750 г.— 54 тыс. [483, т. 1, с. 329—330].

О тесном переплетении мусульманского городского населения с янычарами говорил в 1756 г. А. М. Обресков: «Нет ни знатнаго, ни подлаго турка, чтоб во оном записан быть не хотел, так что можно смело сказать, почти половина турок янычарами быть считаются и дозволенными оному корпусу привилегиями пользуются» [46, д. 3, л. 285].

Стремление записаться в янычары определялось не только желанием пользоваться традиционными привилегиями этого корпуса. Со временем власти предоставили ему и ряд новых льгот. Поскольку «публичная» казна оказалась не в состоянии содержать столь большое постоянное войско, а жалованье солдат не покрывало их расходов, янычарам и сипахи было разрешено участвовать в сборе налогов с местного населения, обеспечении городов продуктами питания и сельскохозяйственным сырьем.

Безусловно, морская торговля, поставки в город тысяч голов скота, откупные и другие операции, требовавшие значительных капиталов, были сферой деятельности таких представителей крупного купечества, как каирский экспортер кофе Ка- сым аш-Шарайби, оставивший после своей смерти в 1734 г. наследство в 1,2 млн. курушей [447, с. 90]. Обычные ремесленники и мелкие торговцы вряд ли могли воспользоваться всеми возможностями, открывавшимися в результате приобщения к тому или иному воинскому корпусу, но даже какой-то минимум личной безопасности, обеспеченный наличием у них янычарского билета — эсаме, имел важное значение для них. Не случайно эти билеты стали предметом крупных спекуляций, приносивших большие доходы офицерам корпуса.

Хотя взятка или связи позволяли многим горожанам-мусульманам заполучить эсаме, далеко не все были его обладателями. Например, немусульмане не имели возможности вступить в янычарский корпус. В подобной ситуации отмеченный процесс сближения реализовывался в виде покровительства. Наиболее полно об этой системе рассказал И.-Л. Буркхард, хорошо ознакомившийся с османскими порядками в Халебе в конце XVIII в.: «Каждый житель Алеппо, турок или христианин, не относящийся к янычарам, должен найти себе попечителя из их среды, к которому он мог бы обратиться в случае, когда нужно вести судебный процесс, добиться возвращения должником денег, отданных взаймы, или обезопасить себя от притязаний других янычар. Каждый такой попечитель получает от своего клиента сумму, соответствующую обстоятельствам дела. Она варьируется от 20 пиастров до 30 тыс. в год. Помимо этого попечитель, заканчивающий важное дело в соответствии с пожеланием клиента, вправе рассчитывать на некоторое добавочное вознаграждение» [91, с. 654].

Широкие масштабы и разнообразные формы взаимных связей и взаимодействия янычар, купечества и ремесленников позволяют говорить о тенденции к складыванию более широкой социальной общности, располагавшей не только известными материальными возможностями, но и определенными правами. Для деятельности ее членов характерно осознание некоторых общих интересов, связанных с состоянием жизни в городах и отношениями с центральной властью. Безусловно, торгово-ремес- ленное население, зная о попытках Порты усилить налоговое обложение жителей городов, было самым непосредственным образом заинтересовано в сближении с янычарами. Вместе с тем и янычары нуждались в этом союзе. И не только потому, что он приносил им немалые выгоды, но и потому, что позволял рассчитывать на массовую поддержку в борьбе с правительством, пытавшимся добиться улучшения состояния своей армии.

Асимметричность происходившего процесса имела и другое выражение. Сближение с янычарами ставило в более выгодное положение мусульманских ремесленников и купцов по сравнению с немусульманскими. То обстоятельство, что мусульмане сумели потеснить своих коллег — христиан в ключевых позициях экономической жизни городов, наиболее явственно ощущалось в европейских провинциях империи. С одной стороны, это заставило наиболее богатую часть христианского городского населения искать сближения с правящей верхушкой посредством обращения в ислам и включения в господствующую этническую общность. С другой — резко обострился религиозно-национальный конфликт, приведший во второй половине XVIII в. к массовым выступлениям на Балканах против османского господства, в частности к греческому восстанию 1770 г.

Тенденция к складыванию новой социальной общности неизбежно должна была отразиться и на функционировании традиционных коллективов, подчеркивавших разобщенность горожан,— эснафах, кварталах, землячествах.

Современные исследователи османских городов достаточно ясно представляют себе процессы, происходившие в рамках профессиональных объединений ремесленников и торговцев. Не останавливаясь на дискуссионных вопросах о времени возникновения османских цехов-эснафов (позже — лонджа), отметим, что факт их существования в XVI в., равно как и мнение о последующем включении в цеховую структуру практически всего податного населения городов, не вызывает возражений у историков {257, с. 34—40; 207—208; 283, т. 1, с. 72—76; 263]. Как правило, эснаф включал всех мастеров данной профессии или специальности в определенном населенном пункте. В крупных городах (Стамбул, Каир), где существовала весьма дробная профессиональная дифференциация, родственные эснафы объединялись в союзы. Авторы XVII в. указывают, что таких объединений в Стамбуле было более 50, а в Каире — 30. В XVIII в. их число выросло соответственно до 100 и 72 [см.: 263, .с. 17—19; 337, ч. 1, с. 294]. Жизнь цеха находилась под контролем совета старейшин (ихтиярие), который выбирал для управления делами эснафа кетхуду (кяхью) и его помощника йигитбаши (в цеховых объединениях в арабских провинциях — соответственно шейх и накиб). Поскольку кетхуда (шейх) представлял цех в отношениях с другими подобными объединениями и с городскими властями, его назначение нуждалось в официальном утверждении со стороны кади. Османские эснафы были во многом схожи с объединениями ремесленников и торговцев в средневековой Европе, поскольку и те и другие были вызваны к жизни общими причинами. Ф. Эн- гельс охарактеризовал их как «ограниченность обмена, ограниченность рынков, стабильность способа производства, местная замкнутость по отношению к внешнему миру, местное объединение внутри: марка в деревне, цех в городе» [13, с. 285].

Так же как и цехи Западной Европы, османские эснафы закрепляли и консервировали определенный способ производства, устанавливая соответствующие методы работы и предъявляя строгие требования к количеству и качеству изготовляемых изделий. Столь же строго регламентировался сбыт. Каждый цех имел свой определенный район, где он мог продавать свои изделия; никто не имел права повышать цены на товары, установленные властями по консультации с цеховыми старшинами [подробнее см.: 263а].

Однотипной была и организация производственной деятельности в рамках цеха, предполагавшей наличие традиционной триады: мастер {уста)—подмастерье (калфа)—ученик (чи- рак, илагирд).

Вместе с тем существовали значительные различия между положением цеха на Западе и на Востоке, которые прежде всего выражались в степени самостоятельности ремесленных и торговых объединений по отношению к городским властям и правительству. Эснафы не играли большой роли в управлении городов, хотя цеховые старейшины входили в состав «именитых граждан» города (эхл-и эилраф). Более того, автономия цеха в административных и финансовых вопросах была весьма ограниченна, а государство стремилось выступать как определяющий фактор в хозяйственной жизни ремесленных объединений.

Эснафы сыграли положительную роль в период острого экономического кризиса конца XVI — первой половины XVII в. Однако по мере развития внутреннего рынка, увеличения размеров товарной продукции, усилившегося притока сельских жителей в города цехи становились помехой на пути дальнейшего развития городского производства. Об этом свидетельствует ряд новых явлений, отмечаемых в жизни цехов во второй половине XVII — начале XVIII в. Так, в связи с увеличением притока крестьян в города вводится более строгая регламентация цеховых статутов — увеличиваются сроки стажировки, ограничивается число новых мастеров, устанавливается более высокий вступительный взнос.

В дефтере стамбульского цеха кафесчи за 26 сентября 1726 г. имеется следующая запись: «Перечисленные выше ремесленни- ки-кафесчи пришли к согласию и заключили общий договор о том, что отныне каждый, кто стремится стать мастером, не имеет права открывать лавку до тех пор, пока не изучит в совершенстве свою профессию, и они не допустят, чтобы среди них работали лица, не достигшие мастерства. После этого каждый поручился друг за друга перед лицом собрания мастеров и кяхья цеха Хасан поручился за всех». В том же году цех штопальщиков Стамбула принял решение, согласно которому «если мастера помимо тех учеников, которых они уже имеют, захотят взять новых, то должны это сделать с общего согласия мастеров и согласно достоинствам [претендентов]. Тот, кто стремится стать мастером, должен отрастить бороду... а если ее нет, то ни под каким видом лавки не давать» [259, с. 24—25].

Столь же энергично боролись за сохранение своей монополии пловдивские абаджи. В 1706 г. собрание мастеров приняло решение, по которому самовольное открытие лавки каралось штрафом 200 курушей (24 тыс. акче). Введение строгой регламентации привело к значительному сокращению числа новых мастеров. Согласно «кондике» (дефтеру) пловдивских абаджи, в течение XVIII в. их количество в среднем за десятилетие сократилось со 147 до 82. Возрастал и размер вступительного взноса в цеховую кассу. На протяжении большей части этого столетия он равнялся 10 курушам, а в 1773 г. достиг 40 и позднее — 50 курушей [61, с. 5—40; 62, 83, 104].

Тенденция к ограничению числа новых мастеров четко видна и в обращениях старшин дубильщиков и других эенафов к султану Мустафе III, вызвавших издание его фермана 1773 г. Суть их просьбы состояла в том, чтобы запретить «ученикам, которые еще не были „опоясаны поясом" 8, не овладели в достаточной степени своим ремеслом и не имели необходимого разрешения, открывать мастерские». Постепенное удлинение срока стажировки приводит к появлению категории «вечных подмастерьев». Интересно отметить, что в начале XVIII в. среди подмастерьев Белграда встречаются лица в возрасте 50, 60 и 70 лет. Самому старшему из них было 72 года [222, с. 233—235].

ИЗ

8 Зак. 232

Между отдельными группами ремесленников усиливается борьба за сырье и рынок сбыта своих изделий. Все более учащаются случаи нарушения монопольных прав того или иного эснафа на производство и продажу определенных товаров. Подобные факты встречаются еще в XVI в., но начиная со второй половины XVII в. поток жалоб резко возрастает. Так, кожевенники, работающие в Скутари (азиатский район Стамбула), приносят жалобу султану на жителя района Едикуле Мехмеда и его компаньона Мехмеда Тосьялы, которые открыли в деревне Ит- вароз, недалеко от Скутари, мастерскую по дублению кож и скупали по более дорогим ценам овечьи шкуры, нарушая тем самым их монополию. Торговцы готовым платьем, чтобы не платить высокую арендную плату за место в Бедестане, снимают лавки старьевщиков, пирожники начинают выпекать хлеб, в лавках торговцев железом и мелким скобяным товаром тайно плавят олово, старьевщики со столичного рынка Сипах чаршусу присваивают себе право продажи изделий шорников [87, с. 9—10, 34—35, 36—37, 41; 88, с. 42—44; 263а, с. 149—153; 398, с. 381 — 383; 327, с. 27—28].

Указанные явления в хозяйственной жизни цехов тесно связаны с изменениями в самом составе ремесленников. Мастеровой, ставший янычаром (равно как и янычар, начавший практиковаться в каком-либо ремесле), уходил из-под контроля цеховых и городских властей.

Другая возможность существовать вне цеха была связана с системой гедик, т. е. правом заниматься какими-то видами ремесла или торговли на основе особого патента — гедик хюдже- ти. Как правило, выдаваемые властями разрешения на использование тех или иных орудий труда и производственного помещения (такой тип гедика назывался мустакар) либо же на какой-то вид профессиональной деятельности без четкой привязки к определенному месту (хавай) опирались на согласие цеха. Поэтому можно считать, что одной из главных целей властей при введении данной системы было регулирование числа мастеров определенной специальности. Не случайно один из исследователей османского эснафа Г. Бэр считал патент на гедик адекватным цеховому тезкере — документу, выдаваемому старейшинами эснафа каждому новому мастеру [263а, с. 159—164].

Однако цехи контролировали не всю систему гедика. Большое их число основывалось на разрешениях (сенедах), выдававшихся вакфом на право долгосрочной аренды принадлежавших ему лавок, мастерских, складских помещений. Кроме того, кади мог сам дать разрешение увеличить или уменьшить число геди- ков без всякой консультации с эснафами. Таким образом, появлялись возможности для нарушения монополии цеха. Последнее обстоятельство, как и изменения в составе ремесленных мастеров и членов купеческих общин, свидетельствовало о том, что цеховая система постепенно теряла свои прежние прочность и значимость, а следовательно, уменьшались возможности разъединения всей массы шехирлю на отдельные профессиональные, земляческие, конфессиональные и иные группы .

Констатируя ослабление вертикальных связей торгово-ре- месленного населения, нельзя не отметить и усиление противоречий внутри новой складывающейся общности, обусловленных имущественной и социальной дифференциацией.

В одной из своих прежних работ автор данной монографии изложил выводы относительно уровня имущественного расслоения в среде ремесленников на основе данных XVIII в. по цехам г. Сараево [181, с. 257—259]. Проведенный анализ показал наличие значительного разрыва в имущественном положении наиболее бедных и богатых мастеров. В среднем по 19 крупнейшим профессиональным объединениям коэффициент экономической дифференциации (КЭД) 9 составил 27, а в отдельных цехах под- нимался до 50, 60 и даже 130. Соответствующий показатель, выведенный на основе сопоставления стоимости орудий труда, был значительно скромнее — в среднем не выше 8. Изучение внутрицехового расслоения на основе данных по пяти цехам показало, что большинство мастеров занимало срединное положение между «богатством» и «бедностью», хотя ремесленники «среднего достатка» стояли ближе к «беднякам», чем к «богачам». Иными словами, процесс дифференциации внутри цехового коллектива, по существу, лишь начался в XVIII в. и не оказал еще серьезного влияния на большинство его членов.

Эти выводы целесообразно сопоставить с заключениями других исследователей по той же проблеме. Так, болгарский историк Н. Тодоров, изучавший имущественное состояние городского населения Видина, Софии и Русе (Рущука), в том же столетии определил, что основная масса горожан (74,8%) относршась к категории лиц со стоимостью наследства от 100 до 2 тыс. курушей. Представители следующей группы — с состоянием от 2 тыс. до 5 тыс. курушей — автор отнес к категории весьма зажиточных горожан (8,8%), сближавшихся с провинциальной Еерхушкой (3,9%), оценка наследств которой, как правило, превышала 5 тыс. курушей. На другом полюсе находилась наиболее бедная часть населения со стоимостью имущества менее 100 курушей (12,4%). Судя по описям наследства, ремесленники и торговцы располагались в основном в группах имущественным состоянием от 100 до 5 тыс. курушей Г238, с. 143—148].

Выборка 30 ремесленников из трех городов показала наличие значительного разрыва между богатыми и бедными мастерами одной профессии. Имущество одного портного было оценено в 174,5 куруша, другого — в 1644,7 куруша; двое видин- ских красильщиков оставили наследство на сумму 377 и 470 курушей, двое других — 5033 и 2794 куруша. Еще большей была разница в стоимости производственных помещений — лавок (дюкянов) и мастерских. Так, для пекарен она колебалась в пределах 20—100-кратной величины, для кожевенных мастерских составляла около 50 раз, для дюкянов шорников — 70 раз. Вместе с тем большинство учтенных ремесленников располагало состоянием от 500 до 5 тыс. курушей (56,7% в выборке против 32,2% по общим подсчетам для трех городов), и лишь примерно треть оставила наследство менее 500 курушей (36,7% против 53,6%) [238, с. 150—155, 167].

8*

115

Арабист А. Раймои также отметил существование крайнего неравенства среди ремесленников и торговцев Каира. Согласно его подсчетам, средний размер состояния тюджаров, умерших в последней четверти XVIII в., составлял 22 тыс. курушей; обычных торговцев — 1,3 тыс., ремесленников — около 750 курушей 10. Эти усредненные показатели скрывают огромный разрыв между крайними точками богатства и бедности. Если все имущество уличного торговца зеленью было оценено 3,6 куруша, то имущество Касыма аш-Шарайби (без учета недвижимости) — 315 тыс. [445, т. 2, с. 373—375].

Данные по Каиру интересны и тем, что показывают резкую грань между богатым купечеством, связанным с продажей кофе, пряностей, тканей, и остальной массой торгово-ремесленно- го населения города. В конце XVIII в. среди лиц, чье наследство превышало 100 тыс. курушей, было 9 экспортеров кофе (первое — четвертое место по размерам богатства) и 8 торговцев тканями (пятое, шестое и восьмое место). Общая величина наследства 28 тюджаров (5% всех учтенных) достигала 43,4% суммарной оценки всех состояний. Эти же показатели для 154 ремесленников составили 27,6 и 8,7% соответственно. Среди лиц, оставивших наследство размером не менее 1,2 тыс. курушей, было 129 торговцев и 22 ремесленника, причем самый богатый из последних занимал 25-е место в классификации состояний [446, с. 197—200].

Отметим и другое немаловажное обстоятельство: средние размеры состояний ремесленников в разных городах империи оказываются примерно на одном уровне — от 500 до 2 тыс. курушей. По мнению Тодорова, материальное положение лиц данной имущественной группы весьма неоднозначно. Если уделом одних являлась бедность, то другие достигали той степени благосостояния, которая позволяла им быть самостоятельными и зажиточными горожанами [238, с. 173].

Не расходятся существенно показатели и для торговцев «среднего достатка». Имущественное положение большинства из них варьировалось в пределах 1—5 тыс. курушей, что вслед за Тодоровым позволяет характеризовать их как зажиточных горожан, наиболее предприимчивая и удачливая часть которых явно сближалась с городской верхушкой, представленной отчасти богатым купечеством и откупщиками, отчасти различными должностными лицами и другими представителями османских правящих кругов.

Черты сходства в положении отдельных групп городского населения позволяют говорить не только о повсеместном углублении имущественной дифференциации, но и о заметном усилении роли экономического фактора в изменении социальной организации города. Следствием этих процессов стало увеличение роли горизонтальных (сословно-классовых) связей в городской среде.

К новым чертам в жизни османских городов XVIII в. следует отнести и появление в них довольно широкой прослойки людей, живших в крайне тяжелых условиях. Ее основу составляли крестьяне, недавно переселившиеся в крупные населенные пункты империи. Новые городские жители должны были как-то обеспечивать себя необходимыми средствами к существованию.

Между тем численность ремесленников не могла увеличиваться быстрыми темпами, поскольку объем спроса на их изделия, зависевший преимущественно от запросов феодалов, оставался довольно ограниченным. К тому же османская правящая верхушка в XVII—XVIII вв. все больше интересовалась продукцией европейских мануфактур, а не товарами местных мастеров. Стремясь сохранить прежние доходы, в условиях понижающегося спроса на эти товары и возросших трудностей с сырьем, ремесленники, как уже говорилось, ужесточили цеховую регламентацию. Вот почему новые горожане были вынуждены либо всю жизнь оставаться на положении учеников и подмастерьев, либо идти на нарушение установленных порядков производства и сбыта ремесленных изделий.

Чаще всего новые горожане вынуждены были обращаться к тем профессиям, которые требовали минимума средств и орудий труда, навыков и сноровки. Вливаясь в ряды мелких бродячих торговцев, строительных рабочих, носильщиков — хамалов, землекопов, перевозчиков, оии влачили полуголодное существование. Немногим из них удавалось достичь сносной жизни, большинство же постепенно превращались в люмпенов.

К этой категории городского населения можно отнести тех, чье имущество оценивалось до 100 курушей. Как правило, основную часть суммы наследства составляли дома, находившиеся в очень плохом состоянии и имевшие весьма низкую стоимость: 30—50 курушей. Дюкяны и виноградники принадлежали членам этой группы в исключительных случаях. Их домашняя утварь также оценивалась достаточно низко. Вот несколько примеров, взятых из книги Тодорова. Умерший в 1715 г. Хасан-бе- ше сын Хусейна из Русе оставил наследство в 81 куруш: дом в 28 курушей, предметы домашнего обихода на сумму 25 курушей и 30 курушей наличными. Другой житель того же города, Ибрагим сын Абдуллаха, оставил в 1753 г. наследство стоимостью 63 куруша, состоявшее из дюкяна (30 курушей) и предметов домашнего обихода (33 куруша). Житель Видина Ахмед- беше (ум. 1731) не имел собственного дома, но владел цирюльней и Vi2 частью мясной лавки [238, с. 146]. К числу подобных же бедняков может быть отнесен и плотник из Софии Стефан, умерший в 1731 г. и оставивший после себя половину дома стоимостью 10 курушей, свой инструмент ценой 2 куруша, 10 курушей наличными и некоторое количество предметов домашнего обихода на 17,5 куруша [80, с. 27—28].

Судя по описям Видина, Софии и Русе XVIII в., удельный вес беднейшей категории населения составлял 12,4% всех горожан; фактически же он был еще выше, поскольку далеко не каждая семья этой группы обращалась в шариатский суд для раздела имущества. Продолжавшийся в течение этого века приток крестьян в города также способствовал увеличению численности плебса и резкому обострению отношений между беднейшими горожанами и имущей верхушкой, что отразилось в целой серии городских восстаний, прошедших в Османской империи в конце XVII — первой половине XVIII в. Плебс выступал самой активной политической силой в городе, поскольку неустойчивость социально-экономического положения делала его особенно чувствительным к любым мерам властей.

Умножение рядов этой группы городского общества позволяет по-новому подойти к оценке роли и места в жизни османских городов основной массы трудового населения, соединявшей в себе функции непосредственного производителя и торговца. Поскольку плебс занимал место внизу социальной пирамиды, торгово-ремесленпый люд обрел новый, можно сказать, срединный статус. Этому способствовало также и то, что крупное ку- печество-тюджа ры и базыргяны, фактически обособившись от производительного населения, стремилось войти в состав городской верхушки.

Учитывая уровень материальной обеспеченности большинства членов цеховых объединений, правильнее, видимо, будет говорить не о срединном, а о центральном положении торгово-ремес- ленного населения. Обретение этого места определялось двумя важнейшими обстоятельствами: ослаблением влияния групповых связей и интересов, разъединявших трудовые массы в городе, и все более тесным сближением их с янычарами.

И первый и второй факторы значительно усилили общественно-политическую позицию тех, кого можно было бы назвать шехирлю (горожанами). При этом сама позиция горожан заметно изменилась, став явно более оппозиционной по отношению к государству. Новая направленность проявлялась, во-первых, в стремлении заставить султанское правительство вернуться к прежнему курсу в отношении городов, во-вторых, в активном противодействии мерам, которые ущемляли интересы городских жителей. Фактически она приняла форму неприятия тех новшеств, которые пыталась вводить Порта, стремившаяся приспособиться к меняющимся условиям общественной жизни империи. Именно такая позиция горожан стала основой союза с янычарами, озабоченными сохранением своих старых и вновь обретенных привилегий. Та же причина обеспечивала и устойчивую поддержку торгово-ремесленному люду со стороны плебса, для которого ухудшение условий жизни в городе означало зачастую угрозу физической гибели.

Конечно, уровень оппозиционности не следует преувеличивать. Весь город нуждался в сильной государственной власти. Лишь невнимание султанского правительства к проблемам горожан обращало последних в силу, противодействующую властям. Чем явственнее проявлялась подобная тенденция, тем четче вырисовывались расхождения шехирлю с городской верхушкой, хотевшей сохранить лояльность по отношению к Порте. В этом конфликте определился еще один момент, ограничивавший эффективность борьбы горожан,— отсутствие необходимого лидерства.