Сущность и значение социально-политического кризиса XVIII века

Состояние мусульманского мира в XVIII в. американский историк М. Ходжсон определил очень выразительно — «канун потопа». Библейский образ «потопа» был выбран, чтобы подчеркнуть ту степень ухудшения материальных условий существования, внутренней политической дезинтеграции, социального и культурного застоя, которая, по мнению автора, была характерна для крупнейших мусульманских держав позднего средневековья — Османской, Сефевидской и Могольской империй.

Концепция Ходжсона показательна для современного западного востоковедения, представители которого, принимая принцип многомерности исторического процесса, тем не менее по-прежнему выводят свои оценки из частных показателей, отражающих состояние одной из подсистем общественной структуры. В данном случае исходным моментом для заключений о «декадансе» и «потопе» является вывод о том, что исламские государства уже прошли свой пик «абсолютизма». Не говоря уже о неправомерности использования данного понятия по отношению к османской политической системе XV—XVI вв., непродуктивен и сам метод определения уровня развития мусульманских стран лишь на основе данных о качестве функционирования централизованного аппарата управления.

Рассмотренные в настоящем исследовании сведения источников позволяют увидеть более широкую картину османской действительности и дать принципиально иную оценку ее состояния. Прежде всего следует отметить несостоятельность утверждений о застое и упадке. Перестройка аграрных отношений, новые явления в городском производстве и торговом обмене, трансформация основных социальных групп и сдвиги в политической системе показывают, что все важнейшие компоненты общественного организма не утратили способностей к развитию.

Само существо социально-экономических процессов, отражавших возрастание роли уклада, который связан с частнофео- дальной собственностью на землю, не дает никаких оснований, чтобы расценивать их как попятное движение или выражение декаданса. Вместе с выявившимися признаками кризиса военно-феодальной структуры государства они свидетельствуют о переходе османского общества на следующую стадию своего развития— более зрелые общественные отношения. Конечно, не следует преувеличивать степень прогресса, достигнутого к концу XVIII в. Для значительной части населения столь гетерогенного организма, каким была Османская империя, в частности для балканских народов, для армянских и греческих общин в Анатолии, переход к нормам и порядкам более развитого общества означал повторный выход на тот же уровень социально-экономического развития, который уже был достигнут ими к моменту складывания этой мусульманской державы на стыке Запада и Востока. Нельзя забывать и о тех этнических общностях, которые существовали на азиатских и африканских окраинах империи и сохраняли свою специфику общественных отношений. Поэтому реальный шаг вперед сделала в основном турецкая народность, внесшая наибольший вклад в создание государства и оказавшая благодаря этому сильное воздействие па состояние общества в целом.

Перемены в жизни общества наступали неодновременно. Ранее всего они проявились в сфере материального производства, позже — в области социально-политических отношений. Менее других оказалась задета духовная жизнь, о чем можно судить не только по состоянию литературы или искусства, но и по реакции правящей верхушки на новые явления в османской действительности. Лишь к концу XVIII в. ее представители смогли в какой-то мере осмыслить сдвиги, происходившие как внутри империи, так и за ее пределами, и выработать применительно к изменившимся условиям собственную программу действий.

До настоящего времени историкам не удавалось определить масштабность и роль данного процесса. Многие западные исследователи, подобно М. Ходжсону, исходили из общей посылки о примате идеи, духовного начала в развитии общества и потому абсолютизировали роль надстроечных структур. Для советских специалистов был характерен крен в другую сторону. Под- черкивая зависимость социально-политических институтов от характера общественного производства, они явно недооценивали возможности обратного воздействия надстройки на развитие производственных отношений. Еще более детерминированными и менее значимыми выглядят явления политической и социокультурной жизни в работах сторонников «политэкономическо- го» направления.

В конечном счете ни один из этих подходов не дал возможность раскрыть истинное содержание и воздействие кризисной ситуации. В первом случае потому, что значение перемен в Османской империи пытались выявить путем сопоставления с синхронными им достижениями в других странах без учета различий в уровне их развития. Во втором — перестройка социально- политических порядков рассматривалась лишь как одно из последствий социально-экономического кризиса, хотя у историков нет оснований говорить, что феодальные порядки изжили себя к концу XVIII в.

Последовательное использование системного подхода, основанного на признании взаимодействия базисных и надстроечных структур и значимости как прямых, так и обратных связей, позволяет увидеть в жизни османского общества XVIII в. явное отставание институтов надстройки от уровня базисных и тормозящее воздействие первых на процесс общественного производства.

Острота критической ситуации подчеркивалась и теми внешними выражениями, в которых проявлялось отмеченное несоответствие различных подсистем османского общественного организма. Наиболее типичным проявлением кризиса стали акции, нарушавшие порядки, которые шли вразрез с установлениями властей и приводившие в итоге к конфликту с государством, призванным охранять традиционные нормы общественной жизни. Само неподчинение реализовывалось либо в виде внутриклассовой оппозиции, либо в виде социально-классового противоборства.

К выступлениям первого порядка следует отнести действия аянов и деребеев. Стремление к увеличению нормы эксплуатации крестьян приводило их к столкновению с центральным правительством, пытавшимся добиться увеличения поступлений от податного населения в свою пользу. Иной смысл имела борьба народных масс против усиления гнета и произвола местных землевладельцев, ростовщиков и действовавших заодно с ними представителей властей. Формально выступления трудовых низов не были направлены против государства, но оно тем не менее оказывалось вовлеченным в эти конфликты. С одной стороны, райя апеллировала к султанскому правительству, добиваясь справедливости, понимаемой как восстановление прежде существовавших порядков; с другой — сама Порта принимала всевозможные меры для усмирения недовольных, не останавливаясь перед самыми жестокими наказаниями «мятежников». Одновременно она стремилась ограничить активность наиболее своевольных нотаблей, но шаги, предпринимавшиеся против них, не идут ни в какое сравнение с репрессиями против бунтующей «черни».

Как бы ни были внешне активны действия османских властей, они не могут опровергнуть единодушное мнение современников о неспособности центрального правительства контролировать ситуацию в стране. Этот показатель социально-политического кризиса в крупнейшей державе мусульманского мира был результатом двух различных, но тесно связанных между собой процессов.

Во-первых, он отражал резкое снижение дееспособности аппарата государственной власти. Выявившаяся к началу XVIII в. отсталость османских надстроечных институтов сказалась как на падении эффективности прежних методов управления, так и на заметном сокращении материальной основы деятельности Порты, что нашло свое отражение в оскудении государственной казны, нехватке средств на содержание армии и растущего управленческого аппарата.

Во-вторых, неудачи попыток правящей верхушки восстановить свою власть над страной определялись изменением функциональной направленности деятельности государственного механизма. В период складывания имперской структуры, когда сами завоеватели придерживались, по существу, раннефеодальных норм и представлений, основное внимание уделялось обеспечению существования в качестве организованного единства того политического конгломерата, каким была Османская держава. С переходом к более зрелым формам общественных отношений первостепенное значение обрела классовая функция, выражавшая отношение эксплуататоров к эксплуатируемым массам. Отсюда и столь явным был интерес представителей государственной администрации к собственному обогащению и усилению налогового и иных форм гнета. При этом заботы о регулировании хозяйственной жизни, деятельность в социальной сфере, усилия по реализации внешнеполитического курса, поощрение деятелей культуры и искусства неизбежно отходили на второй план.

Системный подход позволяет по-новому подойти и к оценке созданной в XV—XVI вв. имперской структуры, увидеть в сочетании ее централизаторских и децентрализаторских начал ту гибкость, которая позволяла приспосабливаться к изменявшимся условиям. Подобная адаптивная реакция проявилась и в тех переменах, которые произошли в XVIII в. в сфере социальных отношений и в политической системе и которые можно интерпретировать как непосредственные результаты изучаемого кризиса. В то же время кризис в силу вызванной им реорганизации надстроечных порядков имел и более широкие последствия как положительного, так и негативного свойства.

Позитивные последствия играют не меньшую роль. Заметное ослабление государственного контроля над всеми формами общественной жизни способствовало переходу от состояния, близкого к поголовному рабству, к более дифференцированным и индивидуализированным отношениям как на уровне эксплуатации, так и на уровне взаимопомощи. Вследствие подобных изменений заметно расширились возможности для личной инициативы. Свидетельство тому дает деятельность представителей господствующего класса (владельцев чифтликов, ориентированных на производство товарных культур; держателей ильтизамов и маликяне; купцов-оптовиков и посредников, связанных с левантийской торговлей), а также усилия крестьян и торгово-ре- месленного населения городов, направленные на увеличение производительности своего труда. В этом смысле можно говорить, что еще в XVIII в. были заложены определенные основы для более высоких темпов экономического развития, значительного расширения сферы торгово-денежных отношений, улучшения демографических показателей, которые стали характерными чертами жизни османского общества в XIX в.

Предпринятый в настоящей работе анализ причин, основных черт и последствий социально-политического кризиса Османской империи в XVIII в. позволяет считать его конкретно-ис- торическим выражением тех закономерностей, которые присущи переходу от одной стадии к другой в рамках данной общественно-экономической формации. Однако правильному теоретическому осмыслению явления, изученного на конкретном материале османской действительности, мешает неразработанность категориально-понятийного аппарата, который устанавливал бы связь между двумя аспектами исторического процесса — всемирно-историческим и локальным. В трудах советских историков и философов основное внимание обращено па создание инструментов научного анализа макроединиц всемирной истории — общественно-экономических формаций и переходных периодов, связанных с их сменой. Однако нет общепризнанных понятий, обусловливающих дальнейшее членение исторического процесса и выявление закономерностей перехода от одного качественного состояния к другому в пределах определенной формации.

Как бы ни были многообразны выражения стадиальных перемен, они могут быть сведены к двум основным типам, когда переход осуществляется либо посредством постепенной эволюции, либо скачкообразно. Здесь многое зависит от объективных адаптационных возможностей самого общества, а также субъективного осознания правящими классами необходимости изменений и практического умения осуществить их. Однако и в том и в другом случае исходную фазу нового этапа составляет критическое состояние общественного организма, определяющее и особенности перехода, и главные черты последующего развития. Подобные исторические ситуации могут иметь разную сущность и разные формы проявления. Одной из ее разновидностей можно считать социально-политический кризис, аналогичный тому, который переживало османское общество в XVIII в. Его качественные отличия лучше всего определяет понятие «структурный кризис».

Впервые данное понятие было употреблено советским ученым А. М. Бельчуком применительно к одному из видов экономических кризисов современного капитализма. Характеризуя причины его возникновения, исследователь отметил, что он мог быть порожден фундаментальной диспропорцией между производством и потреблением, спросом и предложением или длительным нарушением механизма функционирования сложившихся экономических связей. Поэтому основным результатом структурного кризиса является насильственное «выравнивание» общехозяйственных диспропорций. Отличительными чертами подобного критического состояния являются его продолжительность и ограниченность какой-то одной отраслью или группой связанных отраслей, охватывающих определенную сферу экономики. Преодоление кризиса достигается весьма дорогой ценой — временной приостановкой развития, частичным уничтожением производительных сил [130].

Судя по тем показателям, которые были выделены Бельчуком, предложенное им понятие вполне применимо и в качестве категории исторического познания для выделения одного из основных вариантов состояния общества при стадиальных переменах. В новом контексте основной функцией структурного кризиса можно считать устранение, по крайней мере частичное, диспропорций, возникших между отдельными подсистемами данной этнополитической общности, и обеспечение возможностей развития всего общественного организма на новом стадиальном уровне. К числу наиболее важных его особенностей следует отнести: 1) ограниченность сферы его действия отдельными областями общественной жизни; 2) направленность основных усилий на перестройку, а не на ломку существующих порядков; 3) относительно затяжной и весьма трудный характер самого процесса.

209

14 8ак. 232

Оценивая состояние Османской империи в XVIII столетии как выражение структурного кризиса, укажем также, что оно характеризовалось и рядом специфических черт, которые и позволяют отличать конкретно-историческую ситуацию от абстрактно теоретической модели. В настоящем исследовании отмечено, что сдвиги в социально-политических отношениях имели неоднозначные последствия для разных этнорелигиозных групп, составлявших население страны. Наибольшие выгоды получило мусульманское население, особенно в Румелии и Анатолии. Именно его представители смогли использовать те возможности социальной мобильности, которые открылись в связи с перестройкой османской политической системы. К мнению аянских советов, состоявших из местной мусульманской знати, стали прислушиваться органы центральной власти. Союз янычар и мусульманского торгово-ремесленного населения стал важной политической силой в городах.

Значение отмеченных перемен подчеркивалось принявшим еще более жесткие и унизительные формы религиозно-национальным угнетением всех групп немусульманских подданных. Последние ощущали этот гнет и произвол властей особенно остро, поскольку в их среде процессы социально-экономического, этнического и культурного развития шли наиболее быстрыми темпами, а к концу века среди них появились и первые представители национальной буржуазии.

Реакция немусульман на фактическое усиление общественно-политической и бытовой дискриминации оказалась неоднозначной. Часть зимми, преимущественно из рядов наиболее зажиточных сельских и городских жителей, попыталась найти пути к улучшению своего положения через сближение с господствовавшей этнорелигиозной группой. Их усилия, несомненно, связаны со второй волной исламизации на территории Балкан, прослеживаемой исследователями с конца XVII в. Показателен и другой вариант той же реакции, связанной с обращением за покровительством к иностранным, прежде всего западноевропейским, посольствам и консульствам. Обретение соответствующего документа (берата), предоставлявшего их владельцам, бератлы, статус, схожий с положением европейских дипломатов и торговцев, позволяло избавиться от притязаний османских властей, но ставило этих немусульман, выполнявших функции переводчиков, торговых посредников и прислуги, в положение, зависимое от соответствующего посла или консула. То обстоятельство, что во второй половине XVIII в. Порта неоднократно принимала меры к уменьшению численности христианских бератлы, свидетельствует о наличии большого числа людей, стремившихся всеми правдами и неправдами заполучить подобный документ.

Наряду с попытками как-то приспособиться к изменившимся условиям определилось и принципиально другое направление, давшее мощный толчок национальному возрождению немусульманских народов, находившихся под османским владычеством. Он тоже принимал различные формы. В творчестве таких пе- редовых представителей балканских народов, как Адамандиос Кораис, Паисий Хилендарский, Доситей Обрадович, отразились идеи национального самосознания, пробуждавшие интерес к историческому прошлому своего народа и его языку, звавшие к созданию собственной литературы и развитию просвещения. В пламенных воззваниях Ригаса Велестинлиса звучали призывы к объединению балканских народов во имя борьбы за освобождение от турецкого ига. Хотя попытка такого выступления, предпринятая греческим населением Морей в 1770 г., была подавлена, однако она показала, что идеи национального освобождения уже довольно глубоко проникли в сознание балканских народов.

С подъемом освободительной борьбы против турецко-османского владычества связан и другой аспект кризиса в империи. Его суть определял так называемый Восточный вопрос, появившийся в европейских международных делах во второй половине XVIII в. Данная тема выходит за рамки исследования, но нельзя не отметить, что политика Порты после 1740 г. начала терять свою самостоятельность и что европейские державы стремились использовать сложившуюся ситуацию. Особенно активно они стали действовать после заключения Кючук-Кайнарджийского мира 1774 г. Правительства Англии и Франции хотели бы подчинить империю своему влиянию. Поэтому они решительно выступали против планов царской России, добивавшейся расчленения османского государства и захвата черноморских проливов. Свои проекты относительно султанских владений на Балканах вынашивал Венский двор. С резким обострением борьбы вокруг Восточного вопроса связано и появление многочисленных предсказаний в европейской литературе о скорой гибели Османской державы. Ход дальнейших событий не подтвердил этих прогнозов, но они весьма показательны для представлений современников о состоянии империи, для понимания причин экспедиции Наполеона в Египет, завершившей XVIII столетие.

Тема Восточного вопроса важна и для раскрытия еще одной стороны османского структурного кризиса XVIII в. Настоящее исследование еще раз показало, что до конца XVIII в. эволюция как общественной системы в целом, так и ее экономической структуры, в частности, определялась в основном внутренними импульсами, а не воздействием левантийской торговли. Ни сельское хозяйство, ни городское производство не были готовы к функционированию в рамках мирового капиталистического рынка. Более того, из-за широкого распространения пожизненных откупов на протяжении XVIII в. практика монополий заметно усилилась и превратилась в конечном счете в основное препятствие для осуществления в империи принципа свободной торговли.

211

14* Сторонники «новой волны» 70-х годов неверно интерпретировали суть структурного кризиса XVIII в. и потому не смогли понять его роль в процессе превращения Османской империи в «периферийный» элемент мировой капиталистической системы. Между тем, дав толчок переменам в социально-политических отношениях, кризис в конце концов содействовал более устойчивому функционированию всей общественной системы. По существу, с его помощью были обеспечены необходимые ресурсы для дальнейшего существования империи, которые современники не могли видеть.

Однако последствия снятия диспропорций оказались достаточно противоречивы. С одной стороны, ослабление государственного контроля над экономикой и другими сферами общественной жизни способствовали развитию частной инициативы и поддержанию более или менее нормального ритма хозяйственной жизни, несмотря на заметное ухудшение внутриполитической ситуации. С другой — в условиях падения военного могущества и усиления центробежных тенденций начавшее обретать силу национально-освободительное движение балканских народов превратилось в реальную угрозу целостности империи. По крайней мере, именно так оценивали положение османские правители, не без оснований опасавшиеся, что эти выступления могут получить мощную поддержку со стороны России. Исходя из подобных расчетов они строили и свою политическую стратегию.

По сути дела, со второй половины XVIII в. Порта оказалась в бесперспективной ситуации: стремление сохранить целостность империи вынуждало ее рассчитывать на помощь западноевропейских держав для осуществления военных преобразований и противодействия России, но такая ориентация усиливала зависимость империи и одновременно разжигала соперничество держав вокруг Восточного вопроса. Для осуществления своих политических целей османская правящая верхушка была вынуждена идти на существенные уступки союзникам, чем, по существу, и обеспечивалось снятие препятствий на пути включения империи в мировой капиталистический рынок. Этот процесс смог развернуться в полную силу лишь после завершения промышленной революции в Европе, но необходимые предпосылки для его реализации были заложены еще во второй половине XVIII в.

Взаимосвязь процессов, происходивших в XVIII—XIX вв., трудно оценить однозначно. При поверхностном взгляде на события османской истории того времени может сложиться представление, что новые условия, в которых оказалась империя в XIX в., сделали невозможным сохранение социально-политического режима предшествующего столетия. Во всяком случае, уничтожение янычарского корпуса, довольно успешная борьба Махмуда II и его преемников с аянством существенно изменили баланс сил, заметно укрепив центр за счет периферии, механизм государственного управления — за счет противостоящих ему сил.

Успех политики Махмуда II во многом определялся позитивной реакцией большей части османского общества, увидевшей в его преобразованиях возрождение традиций сильного правительства. Однако происшедшие перемены не были возвратом к прошлому, к «классическим» османским порядкам времен Мехмеда Фатиха и Сулеймана Кануни.

Султанская власть XIX в. существенно отличалась от обычного восточного деспотизма. Все основные вопросы государственного управления оказались в руках быстро развивавшейся гражданской бюрократии. Ее представители сумели оттеснить на второй план не только дворцовую камарилью, но и высшее мусульманское духовенство. Важнейшим направлением деятельности новых носителей идеи сильной центральной власти стало осуществление мер по модернизации империи. Утверждение подобного режима свидетельствовало об ускорении политического развития османского общества, его быстрой эволюции в сторону феодально-абсолютистского строя. В значительной мере динамизм перемен определялся теми факторами, о которых речь шла выше (Восточный вопрос, включение Османской империи в мировой капиталистический рынок). Вместе с тем нельзя не заметить и влияние структурного кризиса XVIII в. Вызванная им реорганизация государственного механизма усилила способность всей политической системы реагировать на изменявшиеся условия, подготовив тем самым ее последующую трансформацию в период танзимата.

Иначе сказалось воздействие исламского фактора. Начавшуюся в XIX в. модернизацию империи можно рассматривать и как дальнейшее развитие автократических традиций в османской политической жизни, для которых было характерно соединение и сосуществование светского и духовного начал власти при верховенстве первого. Одним из результатов нового курса стало сужение масштабов деятельности учреждений средневекового мусульманского общества (шариатских судов, медресе и благотворительных центров на базе вакфной собственности), а также падение роли улемов в разработке и реализации правительственных решений по административным, военным и экономическим вопросам.

Однако некоторое уменьшение общественно-политической активности высшего мусульманского духовенства не означало заметного падения их авторитета и силы воздействия ислама. Не случайно перекликаются между собой разделенные целым столетием попытка Абдул Хамида I принять титул «верховного халифа мусульманских земель» и претензии его тезки Абдул Хамида II на роль султана-халифа. Структурный кризис XVIII в., по существу, не затронул сферу духовной жизни. Основная масса населения империи, связанная с докапиталистическим производством, придерживавшаяся традиционных отношений родства и солидарности, бережно сохранявшая многие старые нормы поведения, продолжала ос- таваться под непосредственным воздействием религиозной идеологии. Соответственно многие массовые выступления, в основе которых лежали социально-классовые конфликты или борьба за национальное освобождение, выливались зачастую в столкновения мусульман с иноверцами. Религиозная рознь серьезно ослабляла накал борьбы народных масс за свои права, искажала ее направленность.

Анализ роли факторов, ускорявших или замедлявших модернизацию османского общества, показывает, что их значение не может быть понято вне связи с социально-политическим кризисом, развернувшимся в империи в XVIII столетии.