Но отличие невнешнее есть. Чеченцы — единственный из известных русским народ, занятый помимо торговли еще и делом насилия. И здесь они, кажется, тоже опередили русских. Их мафия, их группировки организовались раньше ореховских или тамбовских. Их незаконные вооруженные формирования незаконнее и вооруженнее «наших». И причиной тому их природная воинственность (мы еще были мирными детьми, а злой чечен уже полз на берег и точил свой кинжал). Чеченцев — в отличие от «азеров» и «хачиков», прочих «черных», не только не любят, но еще и боятся. И этот страх имеет значительную глубину Это не просто страх перед мафией, бандитами — страх, как мы знаем, достаточно широко разлитый в современном обществе. И даже не просто страх перед инонациональными бандитами, который, как можно представить, будет выше. В который раз скажем: если говорить о популярности В. Путина, дело все-таки не в том, что он защитит от чеченских «группировок». Но в том, что касается страха перед чеченцами, мы подошли близко к сути дела. Бандиты, в общем и целом, известны публике. Если немногие видят их в их бандитских делах, то многие наблюдают их в быту, являются свидетелями их показного потребления и поведения. Чеченцев в их поведенческих проявлениях не знают. Это страх не перед видимым, а перед невидимым, можно сказать, воображаемым, или сконструированным, бандитом. О природе этого страха и объекта страха многое помогли узнать фокус-группы с представителями разных слоев населения, особенно — фокус-группы с москвичами, проводившиеся вскоре после взрывов в Москве. Они показали, что главным элементом этой конструкции является лежащее на глубине и в основе чувство исторической провинности русских перед «чеченами». Это особенное чувство, переживаемое не как эмоция стыда либо муки совести, но как боязнь возмездия. Невнятные представления о том, что империя (российская и советская), наследниками которой ощущают себя многие россияне, плохо или жестоко обошлась с целым рядом народов и народностей, в национальном сознании присутствуют. Но их нельзя назвать тягостными или фобийными. Народная совесть не мучается, ибо никаких наказаний за содеянное не , ожидается. Иначе говоря, чувство исторической национальной ответственности (коллективной вины и пр.) возникает только при ожидании, что придете» отвечать. А в случае с чеченами это так. Почему? Этим воображаемым чеченцам, показывают исследования в России, вменяются во множестве те свойства, которые русские не находят у себя самих. Потому-то чеченцы особо опасны. Важнейшими в этом комплексе являются три черты: их прирожденная воинственность: они более воины, чем русские; их обычай кровной мести: они одержимы этим и достанут везде; их историческая память: они не забыли и не забудут, что мы с ними сделали. Отношение к чеченцам в глубине своей питается этим страхом, потому популярные предложения по решению чеченского вопроса уже давно имели скрытую форму геноцида. Их надо уничтожить, иначе они уничтожат нас. Возьмем, к примеру, широко дебатировавшийся не только в публике, но даже и в Думе «мирный» вариант окончательного решения чеченского вопроса: окружить Чечню стеной. Идея была привлекательной. (Ввод войск для создания «санитарного кордона» вокруг Чечни поддержали 64% против 26%,) Идея привлекала не только тем, что защищала Россию от агрессивных чеченцев, запирая их внутри. Ее главная сила заключалась в мысли, что сама Чечня не может кормить свое население. Соответственно, стена, «санитарный кордон», блокада являлись в глазах этой публики относительно простым и «мирным» средством уморить их там. Идея выслать всех чеченцев из России в Чечню вызывала в сентябре 1999 году согласие у 64% россиян (несогласных 25%). Даже в декабре, когда действия федеральной армии 65% находили успешными, 60% населения признавались, что испытывают страх перед чеченскими террористами, боевиками. Соответственно почти 70% поддержали бы идею изоляции Чечни от других российских регионов Северного Кавказа. Следует подчеркнуть своеобразную вялость, неготовность к поддержке активных военных действий как черту массового сознания в период, когда происходило возвышение В. Путина. Идеи использования ядерного или химического оружия против Чечни высказывались (соответственно 3% и 2%), но не находили массового отклика. (Против применения оружия массового поражения в сентябре выступали 46%, за то или иное применение 26%.) При всей ненависти к чеченцам продолжал действовать эффект двух поражений в предыдущих войнах. Потребовался разогрев кампанией вокруг «агрессии против России», взрывов в Москве и других городах, чтобы общественное сознание согласилось на войну (80% сочли угрозу России от боевиков «серьезной» и «очень серьезной», 72% поддержали военные действия). Впрочем, одного такого разогрева было бы недостаточно. Он сыграл роль спускового механизма. Действительная глубинная настройка на войну произошла за несколько месяцев до этого, в ходе операций НАТО в Югославии.