ПРЕПОДАВАТЕЛИ И КОЛЛЕГИ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

Необычайной удачЙ1 для Сорокина было его поступление в Петербургский университет и Психоневрологический институт как раз в тот период, когда многие выдающиеся ученые начали разрабатывать свои новаторские психологические и социологические идеи в рамках существующей университетской среды.

Ковалевский был социальным историком и социологом общемировой значимости548. Он считался последователем сэра Генри Мейна в своих сравнительных исследованиях социальных институтов в контексте их эволюционного развития, что проявилось в названии некоторых из его работ, написанных в конце 80-х гг.: «Современный обычай и древний закон», «Первобытное право», «Закон и обычай на Кавказе», «Сравнительно-исторический метод в юриспруденции», «Земельные общины». Его более поздние работы, такие как «Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства», продолжали ту же традицию. В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, Ковалевский переключил свое внимание со сравнительного изучения истории социальных институтов на социологию, опубликовав в числе прочих работ обзор социологических теорий того времени — «Современные социологи», а также свое исследование сферы интересов и методов социологии.

Сын богатого землевладельца, Ковалевский располагал независимыми средствами, так что ему не приходилось полагаться на свои заработки профессора государственного права в Московском университете. Это принесло ему большую пользу, когда правительство, приведенное в смятение его широко провозглашаемым убеждением, что конституционная реформа неизбежна, уволило в 1889 г.549 его из университета.

Концепция однолинейного эволюционного развития во многом занимала центральное место в кругу теоретических пристрастий Ковалевского. Хотя он и высказывался критически в адрес некоторых эволюционистов и выступал против их «организмических» теорий общества, сам он так никогда и не смог освободиться от исходных посылок эволюционной теории. Несмотря на все свои сомнения и оговорки, он, по существу, придерживался той утешительной идеи XIX в., что основным законом социологии является закон всеобщего эволюционного развития (прогресса). «Сходство экономических условий, — писал он, — сходство правовых отношений... сходство в уровне знаний служат основанием для того, что народы различных рас и принадлежащие к разным эпохам начинают свое развитие с одинаковых стадий»550. В последующем развитии, утверждал он, появление похожих структур и институтов в культурах, не имеющих ничего общего между собой, также свидетельствует о действии одинаковых законов стадийного развития.

Главной задачей социологии, утверждал Ковалевский, является изучение коллективных ментальностей социальных групп, поскольку они связаны с эволюцией их социальных организаций. Являясь последователем Конта, Ковалевский утйерждал, что социология должна изучать социальный порядок и социальный прогресс. Не оставаясь только описательной наукой, она должна также содействовать социальной политике, раскрывая все те причины, от которых зависят порядок и прогресс. Прогресс состоит в постепенных изменениях в социальных и экономических структурах и, следовательно, создает объективные критерии, которые могут быть использованы законотворцами для поддержания социального порядка, путем приспособления социальных институтов к требованиям развития.

Общая эволюционная схема Ковалевского, которую он использовал во многих исторических исследованиях и этнографических работах по Кавказу, вряд ли заслуживает здесь нашего внимания. Она очень похожа на аналогичные схемы Спенсера, Моргана и английских антропологов XIX в. Однако необходимо отметить его многократно повторяемое категорическое утверждение, что всякая монистическая теория должна быть отвергнута, независимо от того, базируется ли она на экономических факторах или же ее основой служит демографический детерминизм. Только принимая во внимание все разнообразие причинных факторов, считал Ковалевский, можно было бы должным образом оценить сложность эволюционных явлений. Он достигал своего наиболее убедительного результата, когда рассматривал взаимосвязь, существующую между многими различными факторами — демографическими, политическими, правовыми, экономическими, — вызывающими нарождение новой стадии в эволюционном развитии. И если даже он и придавал демографическим детерминантам большее значение и изучал их более детально, чем все остальные, он, тем не менее, оставался стойким сторонником плюралистического характера социальной причинности. Он всегда подчеркивал, что даже тогда, когда демографические факторы оказываются решающим элементом при объяснении, например, экономических процессов (как, например, во время чумного мора в период позднего средневековья и проч.), они никогда не действуют в одиночку.

Хотя Сорокин и отказался от убежденной веры своего учителя в прогресс и благотворную эволюцию после приобретения жестокого опыта русской революции, очевидно, что склонность Ковалевского к широким историческим обобщениям в сочетании со скрупулезным вниманием к специфическим этнографическим и описательным деталям оставила отпечаток на его ученике. Не вызывает сомнения, что значение, придаваемое Ковалевским влиянию социальной организации на коллективные умонастроения людей, помогло вызвать в дальнейшем интерес Сорокина к социологии знания. Своим утверждением, которое он настойчиво повторял всю свою жизнь, что социология должна изучать исторические факты, и что историки и социологи должны выступать как союзники, а не как соперники в их стремлении разгадать все тайны человеческих проблем, возникающих в ходе истории, — этим он бесспорно во многом обязан Ковалевскому.

Влияние на Сорокина других его учителей было, вероятно, менее ярко выраженным, и о них имеется меньше сведений. Вслед за Ковалевским, Сорокин, по-видимому, ближе всего общался с Л. И. Петражицким (1867—1931)', основоположником русской ветви социологии права, который позднее был также учителем известного социолога Ж. Гурвича, преподававшего затем в Сорбонне, и с Н. С. Тимашевым, впоследствии выдающимся социологом права в Соединенных Штатах. Сорокин неоднократно подчеркивал влияние на него Тимашева в своих произведениях и лекциях. Петражицкий считал, что ученые-правоведы не должны ограничиваться лишь формальным изучением статутного права («писаного закона»), но должны также рассматривать те социопсихологические основания, на которых неизбежно зиждется действующий закон. Право (закон), заявлял он, прежде всего базируется на субъективном опыте. Этические и правовые чувства кладутся в основу закона, и именно эти чувства, в значительно большей степени, чем сам закон, и служат теми ориентирами, которыми необходимо руководствоваться. Более того, утверждал он, государство никоим образом не является единственным источником права. Большую часть правового свода составляет «неофициальное право», так что в любом обществе мы сталкиваемся не с монолитной правовой структурой, а с юридическим плюрализмом. Уделяя большое внимание гуманизации права, Петражицкий ставил своей целью разработку политики права, которая должна была обеспечить устойчивую согласованность закона с идеалом любви и братства. Отвергая гедонистические и утилитарные подходы к праву, Петражицкий стремился выработать субъективистский и феноменологический подход, напоминающий некоторыми своими положениями идеи М. Шелера, которые привлекли внимание Гурвича после его эмиграции из России. Разработанная Петражицким концепция психологической социологии правовых и этических явлений оказала сильное влияние на Сорокина. Он говорил, что теория Петражицкого «весьма оригинальна, исключительно логична и в то же время основана на фактических материалах и последовательна.

Хотя Ковалевский и Петражицкий преподавали в Психоневрологическом институте, очевидно, оказываемое ими влияние здесь было лишь второстепенным. Господствующая в институте атмосфера была создана строгим бихевиористом, придерживавшимся позитивистских позиций, В. М. Бехтеревым (1857—1917)'. Вслед за И. П. Павловым, у которого Сорокин учился в Петербургском университете, он был одним из основоположников современного бихевиоризма. Эксперименты Бехтерева — выдающегося психиатра и психолога — в области рефлексологии оказали глубокое влияние на Дж. Б. Уотсона и вместе с работами Павлова послужили основой для всех последующих исследований в области психологии поведения в Европе и Америке.

Самая ранняя работа Сорокина проникнута строго бихевиористским видением человеческого поведения. Поэтому он смог написать следующее: «Человеческое поведение — это исключительно сложное явление, определяемое в огромном разнообразии его состояний врожденными рефлексами и их стимулами... Равновесие поведения достигается путем самоограничения и совокупностью усилий (вкладов) различных стимулов и реакций»552.

Разочаровавшись в русской революции, Сорокин пришел к полному отказу от идей бихевиоризма и позитивизма. Он считал, что они должны утратить свои позиции в силу их слишком упрощенного подхода к человеческому поведению. Тем не менее можно утверждать, что проявляемое Сорокиным в дальнейшем стойкое стремление подкреплять свою «интегралистскую» философию скрупулезными статистическими исследованиями объяснялось воздействием, которое оказала на него та прочная позитивистская, сциентистская и бихевиористическая подготовка, которую он получил в Петербургском университете.