Промежуточный итог Правдоподобные мои предположения не подтвердились. Но есть установленные факты. Группы населения, говорят факты, различаются, и довольно сильно, в том, на стороне какого решения — военного или переговорного — стоит преобладающая часть их состава. Доля сторонников переговоров варьировала от 38% до 55% на таких шкалах, как возраст, образование, партийные аффилиации. Размах этих различий — до 1,4 раза. Политические ориентации оказываются не более сильным предиктором (определяющим, и в этом смысле — предсказывающим, обстоятельством), чем доход или образование. Здесь пора сознаться, что все рассказанное выше рассказано лишь для того, чтобы сообщить, что, коль скоро дело касается вопроса: воевать или вести переговоры, обнаруживается куда более мощный предиктор, чем возраст и образование, классовая принадлежность или имущественный статус, место жительства и политические убеждения. Это пол, если угодно — гендер. Среди мужчин соотношение ответов за продолжение военных операций и за переход к переговорам составляет 51:36, то есть абсолютное большинство за военные действия. Среди женщин соотношение 28:61. Подавляющее большинство — за путь переговоров. Различия в доле пацифистов *—1,7 раза, тогда как во всех рассмотренных выше случаях они не превышали 1,4 раза. Разница между мужчинами и женщинами в подходах к военным действиям в Чечне существовала с самого начала. Более того, в первые месяцы 2000 года она была больше. Доля выступавших за переговоры среди женщин была 28—30%, а среди мужчин — около 12%, то есть в два с лишним раза меньше. (Разрыв лишь однажды сокращался до полуторакратного в октябре 2000-го.) Можно снова рискнуть гипотезой, историко-психологической. Мол, бабы у нас в России жалостливые. Они всегда против драки, это мужики у нас любят чуть что — в морду. Выдвинул — проверяй. Проверяю. Оказывается, женщины, увы, не всегда были в большинстве своем за мирный путь. С декабря 1999-го и до мая 2000-го во всех возрастных группах женщин двукратно преобладали сторонницы продолжения военных действий. А если сравнить позицию женщин в феврале 2000-го (61:29) с позицией мужчин в феврале 2001-го (51:36), то вовсе не получится простой сказки про мирных баб и буйных мужиков. Как видно на приводимом ниже графике, доли сторонников переговоров в среде мужчин и в среде женщин весь этот период были разными, и разница сохранялась неизменной. Но динамика изменений в доле женщин и мужчин, переходивших от поддержки военного пути к переговорам как альтернативе, была совершенно одинаковой. Из сделанных наблюдений следуют два вывода. Первый — о том, что реакция членов общества на институционализированное, осуществляемое государством насилие определяется прежде всего их аскриптивными ролями, восходящими к традиционной и архаической социальной структуре. Методологически важно видеть, что эти реакции диктуются культурой в ее этнографическом понимании, но не культурой как мерой ци ви л изованности. женщины - - '-мужчины На политические обстоятельства общество реагирует не как политическое тело, а как совокупность гендерных типов. Таким событиям, которые происходят в Чечне, резонируют не собственно политические, не собственно нравственные измерения членов общества, но измерения якобы «природные», к каковым относится род, пол, гендер. В соответствии с этим уже возникают «женская мораль» и «мужская мораль», «женская честь» и «мужская честь» и т.д, с позиций которых судятся действия войск, начальства, боевиков и проч. И далее не антропологические, в этом смысле абсолютные, определения оказываются просто невозможны. Вывод второй. Дело не ограничивается лишь наблюдением за войной через очки со стеклами «М» и «Ж». Сама война принимает гендерную, точнее, родовую окраску. И что столь же интересно, сколь и ужасно — не с той стороны, где общеизвестные феодальные пережитки и фундаментализм. Выпускники столичных военных академий на словах предлагают делить вверенное их контролю общество на «население» и «боевиков», а фактически — на женщин и мужчин. И то, что тут значение имеет именно род как способность, удостоверяется их инструкцией блокпостам: считать боевиком лицо мужского пола с раннепубертатного до конца детородного возраста. Это известная со средневековья практика обращения номадов с покоряемыми племенами. Избавиться от тех, кто, как я, может причинять смерть нашим и жизнь своим. Находясь в рамках ролевых гендерных требований, человеческое существо — житель РФ, респондент ВЦИОМа — проявляет жалость или суровость, мягкость или жесткость. Жесткость — относительно бабьей мягкости, мягкость — относительно мужской суровости. Категории мягкости и суровости — синонимы женственности и мужественности — неизменны. Они существуют, так сказать, вне времени либо в синхронии, этим определяется одинаковое отстояние точек одной кривой на графике от соответствующих точек другой. Но наша (женская) жалость к себе или наша надежда на (мужскую) силу всякий день отсчитывается от вчерашней, не оправдавшей себя. На графиках видно, как в диахронии сперва «мужала» и «мужала» позиция лиц обоего пола (кривые доли пацифистов шли вниз). А потом в апреле 2000-го объявили, что военная операция закончена, и «женское» у мужчин выросло в 1,6 раза, а у женщин в 1,5 раза. Только у первых оно было маленькое, а у вторых большое (соответственно с 12 до 23 и с 30 до 45 вырос процент выступающих за переход к переговорам). И среди женщин тогда впервые баланс на один процентный пункт сместился в сторону «женского» способа действий, в сторону переговоров (44:45). (У мужчин соотношение также сдвигается, но перевес «мужского» все еще основательный — 51:37 в феврале 2001-го.) Гендерная дифференциация/специализация у нас существует не только в зоне «природного» — в копуляции и произведении потомства. Не только в воспроизведении общества на уровне семейных институтов, где роли кажутся почти столь же «природно» очевидными. Институты социализации на уровне общества в целом оказываются гендерно-специфичными. Социальность, вследствие этого, оказывается лишенной универсальных определений и существует в определениях частичных, релятивизируемых по полу (через мужской институт армии, женский институт школы и т.д.). Потому социальность, культура, то есть сам источник понятий, в том числе — понятий о человеческом, оказывается гендерно-специализированными. Формальная социализация, знакомство с кодифицированной общечеловеческой культурой происходят по отмеченно фемининным каналам трансляции и репродукции, и поступающее по этим каналам определение человеческого оказывается с неизбежностью женским. Оно бы неплохо. Но уравновешивается это маскулинными (а не универсальными) институтами власти и силы. И присущими им способами, например посредством «продолжения военных операций», доводится до сведения общества мужское антропологическое a priori. У войны, сказал писатель, не женское лицо. Про ту не знаю. Про лицо этой — не скажу. Но копыто у нее — раздвоенное.