НЕМЕЦКОЕ ОБЩЕСТВО В 20-е гг.

Германия 20-х гг., выбранная Маннгеймом, чтобы там поселиться после эмиграции из Венгрии, не была спокойным обществом. Она была ареной постоянных столкновений антагонистических слоев, принадлежавших к враждующим идеологическим лагерям.

В отличие от Венгрии в Германии существовало сильное рабочее движение. Однако сколь бы мощным оно ни было, ни господствующее социал-демократическое^крыло, ни его энергичное и радикальное марксистское крыло не были способны, как признавали представители левой интеллигенции, изменить решающим образом положение вещей. Социал-демократы, добившиеся теперь своей доли власти, к которой они безрезультатно стремились в имперские времена, с удовлетворением извлекали выгоды из своего положения. Социалисты, ранее революционно настроенные, теперь расслабились в убеждении, что Веймарская республика, несмотря на все ее недостатки, является лучшим из возможных миров. Они не проявляли внимания к бредовым и утопическим проектам «коренной реорганизации». Однако коммунисты были исполнены радикального пыла. Но после окончательного крушения революционных надежд в 1923 г.

стического, и от социалистического лагерей, погрузившись в стихию политической и культурной критики. Их основные печатные органы «Weltbuehne» и «Tagebuch»496 ругали оба лагеря и гордились своей независимостью. Венгерский завсегдатай кафе мог бы легко вспомнить атмосферу будапештских сборищ десятилетней давности, глядя на немецкие кафе, часто посещаемые берлинскими или мюнхенскими интеллектуалами в середине 20-х гг.

В университетах продолжали господствовать «чиновники от науки», которые вызывали гнев Вебера и Зиммеля, однако от** личия от предвоенных лет были, и весьма заметные. И хотя П. Гей преувеличивает, заявляя, что в Веймарский период «чужаки» внезапно стали «своими»497, несомненно, что некоторые из прежде считавшихся «посторонними» теперь были допущены в академические сферы. В частности, некоторые представители еврейской интеллигенции смогли добиться академического признания, в котором им отказывали при кайзеровском режиме. В результате многие левые интеллигенты стали рассматривать университет как пристанище, как относительно спокойное убежище, откуда они могли изучать происходящее sine ira et studio.

Произведения Маннгейма 20-х гг. свидетельствуют о том, что он продолжал живо интересоваться состоянием общества \\ бурными событиями, происходившими на политической арене. Однако очевидно, что он решил держаться в стороне от непосредственного участия в политических событиях, учитывая несчастливый опыт своего пребывания в Венгерской советской республике. Его главные сочинения в немецкий период появились в академических изданиях и были адресованы академической аудитории. Он публиковался наряду с другими в органе неокантианцев «Logos», в изданиях «Ежегодник по истории искусства», «Социологический ежегодник». Некоторые из главных его работ появились в самом престижном жур- I нале по социальным наукам — «Archiv fur Sozialwissenschaft J und Sozialpolitik» («Архив социальной науки и социальной по- I литики»), который редактировал М.

Не только журналы, в которые он писал, и не только специализированные издательства, публиковавшие его работы, но и сам стиль изложения указывает на то, что Маннгейм^ эти годы хотел, чтобы его считали членом университетского .сообщества. Хотя он писал более ясно и понятно, чем средний немецкий профессор, стиль его изложения создавал серьезные трудности для читателей, и он никогда не стремился к популярному изложению своих мыслей. Его сочинения изобилуют подстрочными примечаниями и высоконаучными дополнениями и требуют от читателя хорошего предварительного знания литературных источников. Он пишет как ученый, обращающийся к равным себе.

«Идеология и утопия», опубликованная в 1929 г., была первой из работ Маннгейма, привлекших к себе некоторое внимание за пределами академической аудитории. Она широко рецензировалась в журналах левого толка, но получила двойственный прием. Она была «слишком сильным средством» для официальных представителей социал-демократического крыла, как вспоминает П. Кечкемети, и оценивалась как недостаточно революционная коммунистами и их интеллектуальными сторонниками. Люди, подобные Г. Маркузе и Т. Адорно, видели в стремлении Маннгейма к научной политике «над схваткой» отказ от марксистского «опыта». А «постоянные» академические обозреватели оказались даже более равнодушными, чем социал-демократы, и только немногие диссидентствующие интеллектуалы, такие как Ледерер, приветствовали его с достаточным энтузиазмом. Набирающая силу волна нацизма и грозные признаки депрессии вскоре повернули внимание масс к более злободневным заботам, и споры о книге постепенно прекратились. Трудно сказать, могла ли она иметь более широкое воздействие на немецких читателей при других обстоятельствах. Как бы то ни было, ее автор был вынужден оставить свою университетскую кафедру и отправиться в Англию вскоре после прихода Гитлера к власти.