ИЗОЛЯЦИЯ И ДВОЙНАЯ МАРГИНАЛЬНОСТЬ

В Париже и Брюсселе у Маркса появилась возможность в течение небольшого перйода времени работать в обстановке, в которой были представлены одновременно и его единомышленники, и благодарная рабочая аудитория.

Отчасти из-за своего задиристого и властного характера, но главным образом вследствие объективных причин, Маркс в начальный период своего лондонского изгнания оказался почти в полном одиночестве. Он вскоре ясно понял, что революционные мечты его собратьев по изгнанию — это всего лишь мечтания, лишенные серьезной основы в реальной жизни. Поэтому, насколько это было возможно, он отошел от их общества. Хотя он и имел общий с ними социальный статус иностранца, человека, который, если воспользоваться терминологией Зиммеля, не был врёменным жителем, живущим сегодня здесь, а завтра там, но который вынужден оставаться на месте, не создавая, однако, тех органических уз с окружающим миром, которые характеризуют коренного жителя. Превосходное литературное воображение Э. Вильсона позволило охватить все специфические особенности положения изгнанника. Он пишет: «Жизнь политических изгнанников отягощена состоянием духа, которое невозможно вообразить людям, имеющим родину. Именно те, кого их принципы и интересы возвысили над обычными гражданами, теперь, лишенные гражданской основы и органической связи с обществом, оказываются в положении, сведенном до второстепенного. И даже не испытывая трудностей, с которыми изгнанник сталкивается в поисках работы и приобретении друзей в чужой стране, ему трудно закрепиться на новом месте, построить здесь новую карьеру, поскольку он все время пребывает в надежде на возвращение домой, когда падет режим, который подверг его изгнанию»50.

В начале своего пребывания в Лондоне Маркс жил в состоянии двойного изгнания; он почти не имел контактов с немецкими или английскими интеллектуалами и в то же время был изолирован от эмигрантской среды. В феврале 1851 г. Энгельс писал Марксу: «Начинаешь все больше и больше понимать, что эмиграция — это такой институт, в котором всякий, кому не удалось его избежать, обязательно становится глупцом, невеждой или просто негодяем». А в ответ Маркс писал, что он приветствует «свободную и подлинную изоляцию, в которой мы оба теперь находимся. Она соответствует нашему положению и нашим принципам»51. В том же письме Энгельс говорит Марксу

о том, что теперь они должны писать «солидные книги», в которых им даже не обязательно «упоминать всех этих пауков эмигрантского мирка». Изоляция и маргинальность, приведшая к разрыву почти всех связей с бывшими товарищами и соратниками, позволила Марксу получить необходимый временной интервал, отделявший его от повседневных дел, и посвятить себя целиком фундаментальной работе над «Капиталом» под охранительной сенью библиотеки Британского музея.

В эти годы у Маркса было всего несколько преданных учеников, но у него был Энгельс в качестве неизменного второго «я». Роль Энгельса в жизни Маркса вряд ли можно переоценить. Энгельс соглашался со всеми теоретическими идеями Маркса, хотя ни в коем случае нельзя считать, что он делал это автоматически; он сам был очень одаренным человеком, способным высказывать критические суждения самого высокого порядка. Глубоко восхищенный Марксом, он неизменно оказывался в роли чрезвычайно способного и почтительного сына, хотя был всего на два года моложе Маркса. Это свидетельствовало о том, что Маркс не был полностью одинок в своей изоляции и что он мог, таким образом, нести бремя маргинальное™ с большей легкостью, получая поддержку по крайней мере одного человека, который был готов полностью разделить это бремя52.

Энгельс был более земным, более реалистичным и менее беспокойным человеком, чем Маркс; он представлял для Маркса надежный ориентир реальности, от которого, не будь направляющего воздействия Энгельса, он мог бы, поддавшись искушению, отойти слишком далеко в область абстрактных умствований.

За исключением своей оплачиваемой журналистской работы в «The New York Tribune», Маркс никогда не писал для изданий несоциалистического направления. Он не стремился найти свою аудиторию среди образованных людей, которые были по стоянными читателями известных еженедельных или ежемесячных изданий викторианской Англии. И лишь изредка он сотрудничал в радикальных эмигрантских изданиях в Англии и на континенте. Две его исторические работы о революции 1848 г. и все последующие были, тем не менее, написаны для европейских радикалов. В этих работах Маркс предвещает возрождение революции, и когда в 50-е и 60-е гг. этого не произошло, он совсем лишился читающей публики, порвав с пережившими 1848 г. Это были годы физических и психологических страданий для Маркса. Но его поддерживал Энгельс, ставший его реальной аудиторией, наряду с воображаемой аудиторией социалистических рабочих, для которых Маркс и писал свой «Капитал».

Манера повествования в «Капитале» и связанных с ним произведениях менялась от главы к главе. Иногда, как например в главе «Рабочий день», слог становился ярким, преисполненным духовной страстности и желания убедить, В прежние же времена, как например в некоторых главах первого тома и, что особенно заметно, в последнем томе, манера выражения была малопонятной и туманной. Она была такой же тяжелой и непрозрачной, как воздух прокуренных помещений, в которых Маркс вынужден был писать. Тогда вновь мы находим изобилие резких выражений: «грабеж»; «насилие»; «увечье и бойня»; «преждевременное погребение»; «вампир, питающийся кровью жертв», — все, что свидетельствует об огромном психическом напряжении и сдерживаемой ярости, которые скрывались за спокойным, хотя и властным выражением лица, которое Маркс обычно демонстрировал окружающим.

Маргинальное положение Маркса в обществе в сочетании с неприятием современной ему среды во имя воображаемой, которой еще предстояло народиться, свидетельствует как о некоторых недостатках, так и о ясности его видения.

Социальный протест и предвидение наступления нового мира были теми стимулами, которые побуждали Маркса к более тщательному и детальному исследованию функционирования капиталистической системы. Без этого не было бы «Капитала». Его собственное положение, острая боль одиночества и маргинальное™ в свою очередь постоянно подпитывали чувство оскорбления и негодования, которыми наполнены его произведения.

Его собственная напряженная и полная коллизий личная жизнь предрасполагала увидеть в конфликте и разногласии основную скрытую движущую силу истории.

Мировосприятие Маркса во многом определяется его социальным положением. Но та же самая изоляция, которая позволила ему пренебрегать привычной мудростью своего времени и проникнуть глубоко в суть социальной реальности, остававшаяся до сих пор неисследованной учеными-специалистами, способствовала также и недостаткам его работы. Отсутствие единомышленников и коллег проявляется в догматизме и непререкаемости его суждений. По общему признанию, он всегда стремился писать в соответствии с канонами научно обоснованного доказательства — требованием, которое он разделял со своими «буржуазными» противниками.

До основания им Интернационала в 1863 г. Маркс никогда не мог быть уверен в том, для кого он пишет. Однако впоследствии он вновь достиг того счастливого сочетания политической и научной ролей, которое у него так недолго было в конце 40-х гг. Вызванное им к жизни рабочее движение стало потребителем его трудов. Интернационал явился той необходимой структурой для его творчества, которой он был лишен так долго. Ему больше не нужно было писать только для Энгельса или для воображаемых читателей будущего; теперь он мог писать для конкретных современных ему людей, которые начали смотреть на него как на основоположника научного социализма. Трудно себе представить, какой бы оказалась судьба «Капитала», если бы он опубликовал его до того, как был создан Интернационал. Если судить по тому, как он был воспринят (или скорее не воспринят) учеными и широкой публикой, то вполне возможно, что он мог бы разделить судьбу прежних радикальных и нередко глубоких научных трактатов по экономике, принадлежащих перу таких последователей Д. Рикардо, как Т. Ход- кинз, У. Томпсон и Дж. Грей или Ж. Сисмонди. Кто читает их теперь? Как бы то ни было, «Капитал» и другие произведения Маркса скоро приобрели почти непогрешимый авторитет в рабочем движении, особенно в странах, говорящих на немецком языке. Однако когда это свершилось, Маркс уже находился почти на исходе своих творческих возможностей. Речи, которые он писал в 60-е и начале 70-х гг. для Интернационала, свидетельствуют о том, что он находится на вершине своих ораторских и аналитических возможностей. Но после своей заключительной дуэли с великим противником Бакуниным и роспуска I

Интернационала немногое вышло из-под его пера. К этому моменту он уже обрел читательскую публику, которую жаждал все эти годы. Теперь он купался в лучах славы и признания, оказываемого ему преданными учениками.

РЕЗЮМЕ

Выросши в стране и крае, где образованные классы глубоко страдали от духовного дискомфорта, вызванного репрессивными правительственными мерами и общей отсталостью, осознав себя самого в качестве маргинальной личности, глубоко недовольный существующим положением вещей, Маркс был подготовлен к тому, чтобы стать принципиальным критиком существующего порядка. Оружие его критики было отточено в опьяняющей атмосфере радикальных кружков и тайных философских группировок; его полемический дар развился в бесконечных спорах с диссидентствующими товарищами.

Маркс посвятил себя делу открытия для рабочего класса той идеологической завесы, которая скрывала от него действительное функционирование существующего порядка. Изображение и анализ анатомии гражданского общества явились для него основным делом жизни. Подобно многим предшественникам, он твердо держался на плечах мыслителей-титанов. Но глубиной проникновения своего видения он обязан не только этому, но также и положению вечного аутсайдера и твердому упорству в предвидении будущего — предвидении, которое было «предопределено» реализовать его рабочей «аудитории». Социолог, конечно, должен отличать пророчество от анализа, но ему следует также всегда помнить, что в случае с Марксом второе не может быть понято без первого. И что парадоксальне^:всего, труды этого страдающего чужака принесли пользу не только несчастным смертным, чего он и желал, но также и тем беспристрастным академическим ученым, к которым он. всю свою жизнь относился с пренебрежением.