Self, или мое собственное Я Итак, в основе рассуждений Мида о характере и свойствах социального лежит понимание не природы человека, а специфики человеческого опыта. Ученого интересует функциональный, бихевиористский, а отнюдь не социально-антропологический подход к этому сюжету. Не случайно само слово «человек» Мид старается не употреблять, заменяя (если не подменяя) его понятием рефлексивного Self687. «Если мы откажемся от концепции субстанциональной души, которой наделяется при рождении коммуникативное Я, то можем расценивать развитие индивидуального коммуникативного я и его самосознания в сфере его опыта»688. На самом деле мое собственное Я в трудах Мида — аналитический «двойник» души, превращающий тайну человеческой жизни, общения людей друг с другом в логически решаемую проблему. У примитивных народов, пишет Мид, давно подмечено стремление разграничить человеческое тело, конкретного видимого человека и его внутреннюю сущность, нечто подобное душе, которую они овеществляют, мысленно воплощают в каком-нибудь предмете, растении, животном. Делается это для того, чтобы защитить ее от порчи, дурного влияния. «Двойник» этот, по мнению Мида, есть прототип моего собственного Я, как средоточия жизни человека, его внутренней целостности689. Справедливости ради следует заметить, что Мид не исчерпывает человеческое Я собственным пониманием и не обольщается относительно своих научных выводов. «Возможности нашей природы, тех видов энергии, на которые с таким упоением указывал Уильям Джемс, — это возможности нашего собственного Я, лежащие за пределами нашего собственного, непосредственного представления. Мы просто не знаем, что они из себя представляют. В определенном смысле они — самое увлекательное содержание, которое мы можем созерцать в той мере, в какой можем ими овладеть»690. Непросты отношения моего собственного Я с категорией «личность» (personality). Понятие «личность» Мид употребляет гораздо реже, чем Self, в ряде случаев даже заменяя им «самосознание» (Self-consciousness). По своему содержанию данное понятие ближе всего к понятию «индивидуальность» как характеристике социально значимых отличий человека от окружающих. Это своего рода модель конкретного человека, система мыслей, ощущений и «Я-концепций», как считают окружающие, специфичных для него. По мнению Мида, личность непременно содержит в себе, разделяет права и ценности, общие для своей социальной группы. Однако помимо этих воспитанных черт у нее есть нечто свое, особенное, ни на кого не похожее. И эта инаковость — «наиболее ценная часть индивида. Вопрос в том, может ли она быть привнесена в мое собственное социальное Я или мое собственное социальное Я попросту объемлет эти реакции, которые могут стать всеобщими в рамках большого сообщества... Никто не заставляет нас принимать вторую точку зрения»691. Признание Мидом уникальности человеческой личности, по-видимому, все-таки не означает признания им вечного, сверх- природного, общечеловеческого. Это не более чем виньетка на общем рисунке Я, которое рождается и живет в мире объективных смыслов и значений, в области до-личностного (по своей природе), межтелесного, или интерсубъективного. Мид говорит так: «Я хочу ясно показать, что характерной чертой моего собственного Я является отношение к себе самому именно как к объекту. Это свойство показывает само слово «Self», рефлексивное и указывающее на то, что оно может быть как субъектом, так и объектом»692. Оно — познающее и одновременно познаваемое самим собой693. Истоки самосознания человека — вещь парадоксальная. Хитрость заключается в том, что человек не способен прямо и непосредственно познать самого себя опытным путем. Он узнает о себе самом от других, окружающих его людей, исходя из некоего общего отношения к себе той социальной группы, к которой он принадлежит. «...Человек входит в свой собственный опыт как собственное Я, или индивид, не прямо и непосредственно..., но только с того момента, как он впервые становится объектом для самого себя, точно так же, как другие служат для него объектами, или существуют в его опыте; а объектом для самого себя он становится, только принимая установки других индивидов по отношению к самому себе в пределах той социальной среды, или контекста опыта и поведения, который включает и его, и других»694. Прежде чем стать собой, человек должен увидеть себя со стороны, стать другим. Таким образом, мое собственное Я — это особая разновидность общения, а стало быть, и человеческого поведения. Оно направлено на самого себя в той же мере, в какой направлено на других. Механизм его появления таков. Уже в первые месяцы жизни ребенка можно увидеть элементы подражания окружающим, но то же самое характерно и для животных. Не стадия имитации, длящаяся, по Миду, до двухлетнего возраста, определяет превращение биологического организма в сознательное существо. «Вероятно, — пишет Мид, — человеческое общение началось не с имитации, а с сотрудничества, в котором способы поведения различались, а действия одного индивида отвечали на действия другого и вызывали их...»695 Смысл этого сотрудничества — в способности человека мысленно «перевоплощаться» в другого, истолковывая для себя его поведение, наполняя его смыслом и значением и действуя в свою очередь с учетом возможной реакции своего партнера. Осмысление ситуации, таким образом, становится «игрой жестов между нашими собственными Я, даже когда эти Я — часть нашего внутреннего самосознания»696. Как это возможно? Принятие роли другого — не механический перенос «моего собственного Я» на другого (что крайне недальновидно и попросту глупо) и не «вживание», «впитывание» другого Я (что явно невозможно и наивно), но прояснение наших с ним позиций. Это процесс творческий, В этом вопросе Мид расходится со своими именитыми соотечественниками — Джемсом и Чарльзом X. Кули, создавшим концепцию «зеркального Я»697. Позиция людей по отношению к кому-либо, утверждает Мид, есть часть их собственного опыта, который безусловен только для его обладателя. Опыт этот совершенно необязателен и спорен для другого человека. Более того, до тех пор, пока человек погружен в этот чужой опыт без остатка, он не в состоянии обрести собственное Я698. Собственное Я обретается в сопоставлении наших взглядов, позиций. Сопоставить их можно потому, что оба мы — и я, и мой собеседник — погружены в одну и ту же социо-культурную среду, наполненную общими для нас обоих смыслами и значениями. Кроме того, в момент нашего общения мы находимся в одной и той же социальной ситуации, в одинаковых обстоятельствах. Предполагает ли отношение к себе как к другому отношение к другому как к себе, сказать трудно. Мид не склонен к рассуждениям о внутренней сопричастности, сопереживанию, ответственности за другого. «Быть другим» вряд ли означает у Мида «быть-с-другим». Это скорее признание за другим прав, которыми обладаешь сам, и возможностей, которыми сам пользуешься. Социализация В нормальном случае человек начинает соотносить себя с другими вскоре после рождения. Однако в раннем детстве дитя, как, правило, «обращается к своему собственному Я в третьем лице. По сути своей это Я — смесь всех людей, с которыми общается, когда принимает их роли. Лишь постепенно это свойство приобретает достаточно ясную форму, чтобы быть отождествленным с биологическим индивидом, и явить в нем ярко выраженную личность, которую мы называем самосознанием»699. Так от двух до четырех лет, с точки зрения Мида, ребенок переживает время «театрализованной игры, представления» (play), на протяжении которого он с готовностью переходит от одной роли к другой по своему усмотрению. «Вы не можете положиться на ребенка; вы не вправе сделать вывод о том, что все, что он делает, предопределяет его действия в будущем. Он не организован как целое. Ребенок не обладает ни определенным характером, ни определенной личностью»700. Это — простейшая форма существования в качестве другого для самого себя, своего самопознающего коммуникативного Я. Да, ребенок в состоянии воспринять целый ряд общезначимых стимулов, на которые он будет способен отреагировать точно так же, как и окружающие. Однако эти его реакции очень четко распределены во времени: ему не дано вместить общий замысел происходящего, взаимную ответственность игроков друг за друга. Начиная с четырех лет и до конца своей жизни человек находится в той стадии своего развития, которая названа Мидом «игрой по правилам, соревнованием» (game). На сей раз организация отношений между людьми осуществляется по социальному, или групповому, признаку. Мое собственное Я становится «индивидуальной рефлексией обобщенных, систематизированных образцов социального или группового поведения, в котором оно вместе с другими участвует»3. Мое собственное Я, таким образом, воплощает в себе всю совокупность социальных связей, которые оно «стягивает» на себя. «...Мы — одни для одного человека и другие — для другого. Это части моего собственного Я, которые существуют только для него в его отношении к самому себе. ...Множественная личность в определенном смысле нормальна... Единство и структура моего собственного полного Я отражают единство и структуру целостного социального процесса. ...Различные элементарные Я... отвечают различным аспектам структуры целостного социального процесса»701. Мое собственное Я есть социальный процесс. Если мы сопоставим «театрализованное представление» с «игрой по правилам», то увидим существенное различие: играющий по правилам ребенок должен быть готов принять установку любого другого игрока, заранее зная, как соотносятся их роли. Игра как соревнование не только согласует отдельные индивидуальные установки между собой, но и создает единое смысловое пространство «обобщенного другого» (generalized othen), той социальной группы, к которой принадлежит игрок. В жизни ребенка игра представляет «переход от принятия роли других в театрализованном представлении (play) к организованной части, существенной для самосознания в полном смысле этого слова»702. «“Другой” находится в той же плоскости, на том же уровне восприятия, что и мое собственное Я. Между нашими собственными Я и собственными Я других не может быть проведено никакого четкого разграничения, ибо наши собственные самопознающие коммуникативные Я существуют и входят как таковые в наш опыт только потому, что там существуют и туда входят собственные Я других»3. Они в равной степени доступны и непосредственны. «Поток сознания — носитель обоих — моего собственного Я и его общества, и каждый из них может быть рассмотрен как зависящий от другого в процессе своего развития в сознании»4. Самосознание человека как умение выделять себя из окружающей среды в теории Мида неразрывно связано с умением относиться к себе как к другому, а умение относиться к себе как к другому, т. е. оценивать свои действия, непременно предполагает знание социальных критериев этой оценки, воплощенных в образе «обобщенного другого». Человеку становится доступным общество в целом, ситуация в целом с соподчиненностью ролей и взаимными ожиданиями ее участников. В той мере, в какой логична игра, логично и упорядочено мое собственное Я. «Именно в форме «обобщенного другого» социальный процесс воздействует на поведение индивидов, вовлеченных в него и производящих его, т. е. общность осуществляет контроль над поведением своих индивидуальных членов; ...в этой форме социальный процесс, или общность, входит как определяющий фактор в мышление индивидов»703. Мораль игры, стремление ощутить себя частью некоторого организованного целого захватывают ребенка гораздо сильнее, чем те этические принципы, которые исповедует его семья или сообщество в целом. Сколько бы ни продолжалось увлечение игрой, след, который она оставит в его жизни, не исчезнет. Научив человека организовывать свои отклики и реакции на происходящее, исходя из требований организации, она превратит его в того, о ком мы можем с уверенностью сказать: «У него есть характер в моральном смысле этого слова»704. Так думает Мид. Его цитату можно было бы оставить без комментариев, как справедливую с «технической» точки зрения, если бы не упоминание о морали. Ведь к теме, затронутой Мидом, можно подойти и с другой точки зрения. Интерес к социальной игре нередко делает людей заложниками так называемой «карманной психологии», о чем замечательно писал английский мыслитель первой половины XX в. Клайв С. Льюис: «Мы иногда попадаем как бы в «карманы», в тупики мира — в школу, в полк, в контору, где нравственность очень дурна. Одни вещи считаются здесь обычными («все так делают»), другие — глупым донкихотством. Но, вынырнув оттуда, мы, к нашему ужасу, узнаем, что во внешнем мире «обычными» вещами гнушаются, а донкихотство входит в простую порядочность. То, что в «кармане» представлялось болезненной сверхчувствительностью, оказалось признаком душевного здоровья»705. Однако для Мида, как социального психолога и социолога, не существует ни категории «душевного здоровья», ни этической стороны общения и поведения людей. Его занимает совсем другое: как можно, не теряя внутреннего единства и целостности, «быть другим и в то же самое время самим собой»706. I и те, или Я-субъект и Я-объект Способность эта, по Миду, зиждется на динамической, точнее, диалогической природе моего собственного Я, не имеющего постоянного, ярко выраженного центра и работающего в «двух режимах» — I и те707, или Я-субъект и Я-объект. «...Процесс соотнесения собственного организма с другими в непрекращающихся взаимных действиях так, как он проникает в поведение индивида в рамках разговора Я-субъекта и Я-объекта, конституирует мое собственное Я»708. Выделенные Мидом грани Я ни в коей мере не являются качественно отличными, завершенными и четко очерченными его составляющими. Они — условные, функциональные полюса, способы существования, возможности моего собственного Я. Я-объект существует, по образному выражению Мида, «там» в сфере общепринятых, интерсубъективных смыслов. Оно — принятая нами система исходных установок, продуманная и осознанная, предваряющая наши действия в любой ситуации. И тем не менее, как бы ни были выверены (социальными нормами и личным опытом) наши замыслы, «результирующее действие всегда несколько отличается от всего того, что человек мог предвидеть. Это справедливо даже тогда, когда он просто ходит пешком. Само выполнение предусмотренных шагов ставит его в ситуацию, слегка отличающуюся от ожидаемой, в определенном смысле ситуацию неизвестности (novel). Это движение в будущее, так сказать, — шаг ego, или Я-субъекта. Это — нечто, что не дано в Я-объекте»709. Я-субъект выбирает из багажа Я-объекта то, что считает нужным, и применяет это в том виде, в каком считает необходимым, отвергая не устраивающее его. «Именно из-за Я-субъекта никогда до конца не знаем, кто мы, и удивляем сами себя собственными действиями»710. Пример — игра в баскетбол. Перед броском игрок не только отдает себе отчет в своих намерениях, но и прекрасно знает планы своих противников, распределение ролей внутри своей команды. Весь этот организованный набор отношений, который он приемлет — его Я-объект, или мое собственное Я, о котором он осведомлен. Но вот он бросает мяч, и оказывается, что бросок этот не вполне соответствует той гипотетической расстановке сил, которая сложилась в его сознании. Картина игры несколько видоизменяется. Почему? Потому что в игру вступило Я-субъект, конкретный, сиюминутный ответ игрока на ту систему взаимоотношений участников игры, которая изначально существовала в сознании бросившего мяч. «Отношения других конституируют организованный Я-объект, а затем человек реагирует на это как Я-субъект711. Ego, или Я-субъект, ответственно за все нововведения, изменения; Я-объект выполняет обязанности цензора, устанавливая границы дозволенного712. Я-субъект живет только в настоящем. Будучи осознанным, оно моментально превращается в Я-объект. «Если Вы спросите меня..., куда именно в Ваш собственный опыт входит Я-субъект, ответ таков: оно входит как историческая фигура»713. Я-субъект дает нам ощущение свободы, инициативы. Пусть мы располагаем сведениями о себе самих и той ситуации, в которой находимся, но точной информации о том, как мы будем действовать в этой ситуации, у нас нет. Она появится у нас только после совершения действия. Протяженное во времени социальное действие предварено в самом начале старой системой Я-объект и считается завершенным с появлением новой системы Я-объект. Я-субъект данного момента присутствует в Я-объекте следующего момента, каждый раз пересматривая однажды наработанное. «Я становлюсь Я-объектом в той мере, в какой я помню, что я сказал... Я-субъект в моей памяти находится там (there) как делегат са- мопознающего коммуникативного Я минувшей секунды, минуты, дня. Как данность, оно — Я-объект, но Я-объект, которое прежде было Я-субъектом»5. Подводя итог, скажем, что Я-субъект характеризует творческое начало моего собственного, человеческого Я, его индивидуальные особенности, непосредственность нашего сиюминутного существования, спонтанность. «... Я-субъект как вызывает Я-объект, так и отвечает ему. Взятые вместе, они конституируют личность, как она появляется в социальном опыте. Мое собственное Я по существу есть социальный процесс, происходящий с помощью этих двух отличных друг от друга фаз. Если бы он не обладал ими, тогда бы отсутствовала сознательная ответственность и в опыте не было ничего нового»714. Я-объект связан с традицией, культурными и институциональными ограничениями нашего восприятия, с тем влиянием, которое оказывают на нас другие, с их участием в формировании нашего собственного Я. Я-объект по замыслу Мида не только оставляет за Я-субъектом свободу действия, отказываясь от его полного предопределения, но и само, в определенном смысле, является его производным. Ведь опыт Я-объекта — не столько результат усвоения общественного опыта, сколько усвоенные реакции Я-субъекта на этот опыт. Однако не следует забывать, что соотношение Я-субъект — Я-объект характеризует мое собственное Я, т.е. человеческую рефлексию, осознанный и упорядоченный опыт. Эту пару нельзя рассматривать как «бессознательное—осознанное», «нерациональное—рациональное», «эмоциональное—рассудочное», «интуитивное—логическое». Я-субъект, по определению, должно участвовать в осмысленном существовании моего собственного Я. Мид оказывается в довольно сложном положении. С одной стороны, очевидны его попытки сохранить за человеком, пусть в его Self-ob- разе, свободу творчества, способность к импровизации, многомерность существования. С другой — он явно отождествляет «человека социального» с человеком, обладающим «объясняющим умом». Кстати, и рассмотренный выше процесс развития ребенка, обретения им собственного Я, по Миду, недвусмысленно показывает, что Я-объект зарождается прежде Я-субъекта, которое возникает как его своеобразный противовес. Для того чтобы найти компромисс между этими трудно совместимыми исходными посылками, Мид вводит два новых понятия: «непосредственность восприятия» (immediacy) и «живая реальность» (living reality). «Непосредственность восприятия» и «живая реальность» К «непосредственности восприятия» он обращается, чтобы снять противоречие между спонтанным и вместе с тем рефлексивным в характере Я-субъекта. Несмотря на некоторую вольность объяснения, которую признает и сам Мид, он небезосновательно считает неизбежным присутствие в нашем восприятии элементов оценки, суждения о происходящем, моментов его интерпретации. Это — своеобразная неявная рефлексия первого порядка (несопоставимая с рефлексией научной), неизбежная соотнесенность воспринимаемого с воспринимающим. «Объекты вокруг нас представляют собой целостности, а не просто сумму частей, на которые их может разложить анализ. И они есть то, что они есть в отношении к организмам, окружение которых они составляют»715. Однако в этом случае непосредственность и безотлагательность Я-субъек- та — это непринужденность, которая органично и не задумываясь включает в себя рассудительность, а сам Я-субъект, в результате пояснений Мида, приобретает все более иллюзорный характер. В конце концов Мид чистосердечно признается в невозможности сколько-нибудь внятно растолковать природу Я-субъекта, справедливо признавая, что вопрос этот запределен науке. «У меня нет намерения поднимать метафизический вопрос о том, как человек может быть одновременно и Я-субъектом, и Я-объектом, но я вопрошаю о значимости этого разделения с точки зрения поведения как такового»716. Спустя десятилетия усилиями добросовестных последователей Мида иллюзорность Я-субъекта станет бесспорной. Еще одной попыткой Мида преодолеть мнение о всецело рациональной постижимости человеческой жизни в обществе становится понятие «живой реальности», дорефлексивной основы моего собственного Я. В самом общем приближении она может быть определена как известный нам процесс жизни, природная сила биологического организма, обладающего уникальным восприятием, субъективностью. Субъективность как живое творчество, непосредственность моего собственного Я Мид противопоставляет субъективизму жестко отрефлектированной индивидуальной перспективы, источнику неправомерного расчленения на субъект и объект познания. Субъективность — это deus ex machina, к кото- рому прибегает Мид в случаях логических «поломок» механизма Я-субъект — Я-объект. Рассмотрим их подробнее. Как мы уже знаем, содержанием человеческого поведения с целью приспособиться, «приладиться» к среде своего обитания в обществе является принятие роли «другого» или «обобщенного другого». Иные, новые условия, в которых оказывается мое собственное Я, неизбежно разрушают прежде связный, значимый контекст нашего прошлого опыта. Наступает момент дезинтеграции моего собственного Я. Единственное, что ему остается, — способность ощущать то, что с ним происходит, чувствовать, что он принимает непосредственное участие в чем-то, о чем не имеет прямого, одновременного и достоверного знания. Само понятие «настоящее» у Мида — это состояние между старым и новым. Происходящее в настоящем недоступно сознанию, т. е. нашему собственному Я. И Мид решается прибегнуть к «живой реальности» как первооснове, экзистенциальному началу человеческого Я. Именно благодаря ей «разрушение» моего собственного Я не становится фатальным, а предвосхищает его обновление. Джордж Герберт Мид творит «человека социального» весьма характерным для всех крупных социальных мыслителей образом: сочетая взвешенность и логическую выдержанность своих научных построений с интуитивной потребностью, а нередко и настоятельной необходимостью, вырваться за рамки тех ограничений, которые накладывает та или иная специальная наука в подлежащие ей философские глубины. Однако рывок этот незамедлительно вызывает противодействие дисциплинарных ограничений, отбрасывающих ученого назад, в границы «дозволенного». И вот уже качества, которыми философская мысль наделяет человеческое бытие, весьма своеобразным и рискованным образом сообщаются его производному — Self, временной, ситуативной категории действия. Свобода как сущностная, природная характеристика человека становится свободой рационального выбора среди предложенных обществом возможностей. «Человек может дойти до такого момента, когда окажется один против окружающего мира; он может выступить в одиночку против него. Но чтобы сделать это, он должен поговорить с голосом рассудка внутри себя. Он должен охватить все голоса и прошлого, и будущего»1. Ценности естественным образом вплетаются в канву ролей «обобщенного другого» и служат скорее социальными нормативами, правилами нашего общения. Вопрос об их этической состоя- тельности и правомерности не ставится в принципе. Мид не мыслит свободу в отрыве от ответственности. Но что под ней подразумевается? Ее синоним — моральная необходимость (moral necessity) или все та же ответственность за рациональные поступки, все тот же шаг в будущее из настоящего, подготовленный прошлым, для которого выявленные причинно-следственные закономерности — «условие уже избранного будущего, а не условие самого выбора этого будущего»717. Необходимость «морального действия» — это необходимость действия вообще. Термин введен, видимо, для того, чтобы подчеркнуть контраст с механической необходимостью, которой не свойственна свободная игра рациональных выборов. Так понятое моральное поведение и есть, по Миду, полнота свободы. Отсюда и предложенное им понимание счастья: взвешенное поведение в соответствии с моральным предписанием, стремление «жить так полно, сознательно и обусловлено, как это возможно». Рожденный Мидом в образе собственного Я, «человек социальный» придает весьма своеобразный оттенок и понятию человеческой свободы, и творчеству, и жизненным ценностям. «Живая реальность» все труднее угадывается за Self — проекцией мира интерсубъективных смыслов, рожденных в действии.