Любезные Б и В, дорогая юная Г, с удовольствием вспоминаю наш с вами продолжительный разговор на даче о запахах и обонянии. Позвольте вернуться к нему уже на бумаге. Речь у нас, в частности, шла о «больших» и «малых» запахах (вы мне рассказали, что такое различение использовала Г в детстве). Я, помнится, сказал: Зиммель прав, говоря, что обонятельная система обслуживает ближнюю зону взаимодействия. Его я, собственно, и явился с вами обсуждать. Но В, иного от нее и не ждал, сразу возразила, что это если и верно, то лишь применительно к взаимодействию людей. Взаимодействие со стихиями (а Вы, дорогая В, любите понятие стихий), мол, подчиняется другим правилам. «Большие» запахи моря или пожара, снега или леса могут быть ощущаемы на значительном расстоянии. Это, заметил Б, запахи не индивидуализируемые. «Большие запахи» считаются — на манер знаков — одинаковыми для всех. Индивидуальные особенности субъекта проявляются лишь в том, чувствует он данный запах или нет, отдает себе в этом отчет или нет. На таких расстояниях в основном ощущаются запахи коллективно переживаемые, значимые для больших масс людей. Как мы тогда согласились, социально чуткое дитя Г потому и назвала их «большие запахи». Я согласился с В, что это могут быть антропогенные запахи, но никогда — запахи собственно людей (кроме мертвецов, пришлось заметить мне). То есть это может быть запах города, лесопилки, жнивья, сенокоса, газона. Предлагаю, сказала В, считать антропогенными также запахи животноводческих ферм, помоек, полей орошения. В этом ряду — запах зоопарка. У меня это вызвало детские ассоциации, а Вы, дорогой Б, вспомнили, слова героя одной песенки Э. Соловьева конца 1960-х ГОДОВ; Я живу на Пресне около зверинца: В засранные клетки смотрится луна. Утром, понимаешь, начинаю бриться — Запахом неволи тянет из окна. «Большие» или средовые запахи, как правило, имеют названия, настаивали вы трое, в отличие от человеческих «малых», неописуемых. «Большой» запах назван по объекту, который его порождает или о котором он сообщает. В силу простоты, определенности и общепризнанности именно эти запахи служат в литературе (и жизни!) средствами, во-первых, показать, место и время действия, а во-вторых, социально привязать героя. На запахах дальней дистанции основаны образы родного места, малой родины и родины вообще. Суша, которую почуяли мореплаватели, оазис, который почуяли верблюды, стойбище, которое почуяли ездовые собаки, и т.п. В последних случаях роль детектора «своего, родного» отдана домашним животным, В эту категорию, хочу теперь добавить к нашей беседе, попадает пресловутый «дым отечества», который тогда упомянула отличница Г. Действительно, известный всем со школьного детства сильный и внутренне напряженный образ существует как очень важный инструмент для выяснения отношений современного человека русской культуры со своей социально-территориальной принадлежностью. Традиционализирующий подход при этом будет заключаться в том, чтобы связать индивида с «землей», то есть с территориально определенной общностью. И тогда — в эпопеях ли, в песнях ли — вовсю работают образы запахов, нагруженные функцией поддержания солидарности, верности общинным ценностям, — это запахи пашни или родного завода, причала и т.п. Противоположная тенденция будет выражаться в отождествлении себя не с территориальной, а с подчеркнуто экстерриториальной общностью, такой как культура, литература, язык (На последнем, как вы помните, особо настаивал Бродский.) Тогда ольфакторные коды неуместны. Эксплуатируя в политических целях понятие русскоязычного населения, люди весьма далекие от позиций этого поэта, сами того не замечая, развеивают легендарный дым отечества. Говоря о действии обонятельных отношений на дальних дистанциях, мы имели с вами случай отметить два края образующегося ряда. Край предельной конкретности задает команда «Газы!». В истории нашей популярной словесности отразилась эпоха изобретения и распространения первого оружия массового поражения. В литературно-отработанном словце Осоавиахим о газах — последний слог, он же первый в названии Академии химзащиты. Газ, договорились мы с вами, можно считать особой разновидностью запаха. Особо интересно это делать в применении к тем самым страшным газам, про которые говорилось: «без вкуса, цвета и запаха». Вы привели воспоминания старшего поколения вашей семьи об осо- авиахимовских текстовках, которые, как ваши старики вам рассказывали, никто не хотел учить, а они застряли в памяти. «Табун-зарин-заман». У какого-то запах чесночный, у какого- то горчичный, а у еще одного — коварство! — запах миндаля. Тема: смерть, причиненная вдыханием, особенно вдыханием через нос, то есть «смерть от запаха» — симметрична теме «запах смерти», но не совпадает с ней. Смерть от аромата цветка или смерть от запаха, который не имеет запаха, — вы правы, дорогая В, соблазны для массовой литературной культуры очевидны. Химическое оружие, говорил Б, осталось в воспоминаниях о давно читанном Ремарке, рассказах Леонида Соболева о финской кампании (это о лошадиных противогазах). Дешевое оружие массового уничтожения, оно, как и ядерное, уничтожило пока меньше людей, чем дорогостоящее огнестрельное с его честным запахом пороха. Наш разговор тогда сделал петлю об оружии как литературной теме и топосе. Вспомнили, что почитаемый вами Бродский не где-нибудь, а в своей нобелевской речи упомянул автоматическое оружие. Его распространение он счел фактором формирования новой эпохи с ее новой нравственностью и новой литературой. Вспомнили, как теперь выясняется, вполне «по теме». Хоть порох нынче бездымный, но автоматическое оружие в таком изобилии вошло в нашу повседневность, что не только вид его и звуки выстрелов, но и семиотика порохового запаха присутствует в ней и в обслуживающих ее текстах. Рядовой чеченский телесюжет, о котором я рассказываю в этих письмах, связывает «большой» запах автоматного пороха с «малым» запахом человека (пленного), а там и с его жизнью и смертью. Если пленный пахнет порохом, значит, он стрелял, значит, с ним поступят соответственно морали этой войны, морали этой эпохи. Вернемся к нашему разговору про газ. Газ и смерть. Б ВСПОМНИЛ строки: А на кухне дремлет газ, С газом нужен глаз да глаз. (Кажется, Б. сказал, что это Некрасов.) В моих разговорах с другими собеседниками, любезные Б и В, корпус окололитературных воспоминаний о газе, запахе газа, об отравлениях газом, о самоубийстве посредством газа оказался значительным даже без привлечения относительно недавних телесюжетов о взорвавшихся домах в Москве. (Там тема газа как возможной причины взрыва переплеталась с темой терроризма, страхов, «чеченского следа», ФСБ и тд.) Кто-то из знающих людей заметил, что поступающий в дома газ, вообще-то, не имеет запаха. Тот «запах газа», о котором пишут на жестяных плакатиках, требующих звонить «04», получается за счет специальной пахучей добавки к горючему газу. Расчет, стало быть, на ту самую остерегающую функцию обоняния на дальней дистанции, про которую мы с вами вели речь. Расчет, надо теперь добавить, на наличие в обществе достаточно широкой и достаточно жесткой конвенции по поводу того, что именно считается «запахом газа». Эта жесткость конвенции характеризует затронутый в нашей беседе край поля «больших» запахов. На другом, напротив, ничего определенного, ничего обязательного, то есть, как Б жестко сформулировал, отсутствуют нормы на опознание запаха. И именно в их отсутствии — при наличии ценностей — вся прелесть, смягчила В. Речь пошла о контекстах, в которых встречаются клише вроде «воздух времени», «дух эпохи», «аромат прошлого» и им подобные. Такими формулами чаще пользуются в текстах не книжных, а из масс-медиа (хотя пришли они, как заметила В, конечно, из «настоящей» литературы предыдущих столетий). В силу этого вы, мои собеседники, включая юную Г, могли легко воспроизводить подобные клише, но никто не мог сослаться на конкретный источник (самая интересная мне, постороннему, форма бытования литературы). Итак, для обозначения неких важных для участников коммуникации обстоятельств используют понятия, отсылающие к обонятельным впечатлениям. В то же время никаких конвенций по поводу того, каков «аромат прошлого», не говоря уж о «духе времени», нет. Значит, здесь работают пустые конструкции, которые может всяк заполнять на свой вкус, либо, те, которые даже и не предназначены к заполнению. Тогда отсылка к аромату, запаху, духу означает отсылку к самой этой неопределенности, которая, однако, является не дезорганизующей, но, напротив, определяющей и направляющей движение смыслов. Иначе говоря, перед нами опять-таки конвенция, но совсем иного рода. Запах и, шире — дух выступают в этом случае как примеры или метафоры согласия по некоторым общим смысловым определениям ситуации или объекта. Говоря словами Б, согласие и общность оценок со стороны некоторого множества социальных субъектов по поводу данной ситуации или объекта существуют, несмотря на то что конкретные определения, которые они дают этим объектам, могут не сходиться. Так на ценностном уровне достигается согласие по поводу определения некоторого сочетания обстоятельств как относящихся к чему-то одному, как наделенных единым смыслом. Это единство далее будут звать эпохой, ситуацией, темой и пр. У нее будет свое особое место и значение в ряду подобных ей объектов — других эпох, ситуаций и т.п. На протяжении какого-то времени будет сохраняться эта конвенция, позволяющая каждому из ее участников, согласились мы, давать собственные частные интерпретации и конкретные оценки этому объекту. В мире запахов царит свобода интерпретаций, подытожила В, потому метафоры запаха удобны для обслуживания подобных случаев. Разговор наш завершался. Винный запах вокруг нас, как сообщила строгая Г, был густ, несмотря на свежие дачные воздуха. Пора было собираться. Поговорить о «маленьких» запахах не удалось, зато много сказали о «больших». Надеюсь, что вы не сердитесь на меня за мою обсессию. ^ Ваш А.