ЙОГ АН КАРЛОВИЧ ХАМИЛЕЙНЕН

маклер Гельсингфорской биржи

Ко мис в гостиную вскоре вышла красивая, молодая женщина и, подняв удивленно брови, промолвила: —

Вы желаете меня видеть?

Я, ломая русскую речь на финский лад, сказал: —

Мне дали ваш адрес п сообщили, что у вас я могу повидаться с господином Квятковским.

Квятковским? А кто это такой? —

Это господин, к которому у меня имеется письмо из Харькова, и нужен он мне по важному делу.

Барынька пожала плечами и ответила: —

Я, право, ничего сказать вам не могу. Впрочем, эту фамилию, кажется, я слышала от моего брата. Будьте любезны, оставить ваше письмо. Брат часа через два вернется, а за ответом, не откажите, зайти завтра часов в двенадцать.

Я несколько подумал, как бы в нерешительности, поколебался, а затем все же передал ей письмо Дзе- валтовского. Во время нашего разговора входила горничная помешать печку, и я заметил, что последняя усиленно меня разглядывает.

«Эге! Будет слежка!»—подумал я.

И, действительно, одев пальто и дав горничной синенькую на чай, я вышел на улицу и вскоре же заметил закутанную фигуру, упорно следовавшую по моим пя- ^ам. По пути в гостиницу, я зашел, как богатый человек, в дорогой ювелирный магазин, пробыл в нем минут пятнадцать, купил довольно объемистую серебряную солонку с эмалью и с футляром в руках отправился в «Боярский Двор».

Отлично, Линдер! Жду вашего завтрашнего рапорта.

На следующий день Линдер докладывает: —

Явился я на Переяславльскую ровно в двенадцать. На этот раз меня приняли двое мужчин и, па-г звавшись Квятковским и Горошком (это, действительно, были они), заявили, что брат хозяйки, передав им письмо Дзевалтовского, предоставил эту квартиру для деловых переговоров со мной. —

Вы давно прибыли из Гельсингфорса? — сиро-' сили они меня. —

Сейчас я из Харькова, где пробыл трое суток,— отвечал я.— Все это время я провел с Дзевалтовским и его супругой, три раза у них обедал.

Тут я взглянул на Квятковского и лукаво улыбнулся. Он, видимо, обрадовался поклону и окончательно успокоился на мой счет, признав во мне «пепод- дельпого» Хамилейнепа. После этого разговор принял чисто деловой характер. Я пожелал видеть товар. Мне ответили, что его сейчас нет, и ограничились лишь образцами, показав их тысяч па срок. Я долго и внимательно их рассматривал, одобрил и приступил к торгу. За два с половиной миллиона с меня запросили сначала — два. Я стал протестовать, уверяя, что организация сбыта мне обойдется дорого. В России продать бумаги невозможно, так как они, конечно, уже давно зарегистрированы всеми банками и кредитными учреждениями, как «нелегально» приобретенные. Между тем, ввиду войны, Россия блокирована и переправить их за границу нелегко. Наконец, мы в принципе сошлись на миллионе двухстах тысячах рублей. Договорившись о цене. Квятковский и Горошек заявили, что желали бы иметь уверенность и гарантию в моей покупательской способности прежде, чем доставить товар на Переяславльскую. Я вывернул было им бумажник, туго набитый «куклами» (пачки прессованной газетной бумаги, обернутые с наружной и внутренней стороны пятисотрублевками), но они на это лишь снисходительно улыбнулись и сказали: —

Этих денег, конечно, далеко не достаточно! —

Разумеется,— ответил я.— Но не могу же я носить при себе миллион двести тысяч рублей!.. —

Как же вы думаете быть? — спросили они.

Я ответил, что подумаю и постараюсь доставить им назавтра ту или иную гарантию. Если ничто меня не задержит, то буду у вас завтра, в это время,— сказал я, покидая их.

Какую же гарантию мог им представить Липдер?

Я долго ломал себе, го лову, и, наконец, остановился на следующем: я отправился в одно из почтовых отделений, возглавляемое моим знакомым, неким Григорьевым, и находящееся неподалеку от Переяславль- ской улицы.

У меня к вам просьба,— сказал я Григорьеву.— Завтра, между двенадцатью и четырьмя часами дня, явится к вам в отделение некий господин Хамилейнеп, может быть, в сопровождении знакомого и подаст телеграмму в Гельсингфорс, в отделепие Леонского Кредита с требованием перевода миллиона двух тысяч рублей на текущий его счет в московское отделение Волжско-Камского банка. Будьте добры, лично принять эту телеграмму, но, конечно, не отправляйте ее, а передайте потом мне.

Григорьев обещал все выполнить в точности, а я поставил Липдера в курс его дальнейшего поведения. Для большей убедительности Линдер должен был в своей телеграмме указать адрес на Переяславльскую улицу, куда надлежало гельсингфорскому банку направить ответную телеграмму, извещавшую о состоявшемся переводе.

На следующий день Линдер в точности выполнил всю программу: в присутствии Квятковского дал телеграмму и просил последнего немедленно известить его по телефону в «Боярский Двор» о получении ответа из Гельсингфорса.

Направившись снова к Григорьеву, я прочитал телеграмму Линдера, составленную в выражениях, выше Мной приведенных, и тут же написал ему ответ: «Москва. Переяславльская улица, 14. Хамилейнеп. Согласно вашему требованию, 1200000 (миллион двести тысяч) рублей переводим сегодня Московский Волж- ско-Камский банк ваш текущий счет № 13602 (тринадцать тысяч шестьсот два) Правление отделения Лионского Кредита».

Григорьев любезно отстукал па бумажной лентр ^екст этой телеграммы, наклеил его на телеграфный бланк, пометив сбоку место отправления (Гельсищ* форс), число и час, заклеил телеграмму и передал ее мне. На следующее утро агент Патапкип, переодетый почтальоном, полетел на Переяславльскую улицу, передал телеграмму и получил даже трешку па чай.

Линдер принялся ждать обещанного извещения по телефону.

Однако, день кончился, но никто ему не позвонил. Я стал уже волноваться, плохо опал ночь, но, вот, на утро позвонил мне Линдер: —

Меня, господин начальник, известили о телеграмме, переслав ее, и просили быть завтра, к двум часам на Переяславльской для окончания дела.

Линдер сообщил мне это каким-то упавшим голосом. —

Что это вы, Линдер, как будто испугались? —

Да, не скрою, что жутковато! Ведь, вы подумайте, господин начальник: являюсь я туда, по их мнению, с миллионом двумястами тысячами, а что, еслд этим мошенникам придет мысль меня убить и ограбить? —

Ну, вот тоя^е!.. Точно вы пе знаете, что воры — профессионалы их калибра на «мокрые» дела (убийства) не пойдут! Разве,—в случае самообороны. —

Так-то оно так, а все-таки боязно! ГГочем знать? —

Не падайте духом, Линдер, и помните, что внеочередной чин не дается даром! Вы вот что скажите мне: прихожая на Переяславльской близко расположена от гостиницы, где, обычно, вас принимают? —

Да совсем рядом, они смежны. —

Из окон гостиной, можно видеть улицу и подъезд дома? —

Да, крайнее окно выходит к самому подъезду. —

Прекрасно! Через час к вам явится агент пбд видом приказчика ювелирного магазина, где вы на днях покупали солонку. Он принесет вам футляр с заказанной, якобы, вашей вещью и непременно поже- лает передать вам ее лично. Запомните его наружность. Этот агент будет завтра, в одиннадцать часов тридцать минут утра стоять справа от подъезда вашей гостиницы, переодетый лихачом, на нем вы и поедете в банк и на Переяславльскую. Я сейчас с этим приказчиком пришлю вам написанную диспозицию завт- рашняго дня. По телефону о ней говорить и долго и небезопасно. Кроме того, этим способом исключается возможность ошибок: у вас будет достаточно времени изучить ее в точности. Ну, до свидания, Линдер, желаю вам полного успеха и не забывайте о предстоящей награде.

Повесив трубку, я принялся писать.

«Ровно в двенадцать часов в>іходите из дому и усаживайтесь на поджидающего вас лихача справа от подъезда. Едете на нем в Волжско-Камский банк, выходите у подъезда, держа под мышкой небольшой, заведомо пустой портфельчик. В банке вас встречает агент, что явится сегодня к вам в 8 часов вечера иод видом знакомого (запомните хорошенько его лицо) и где-либо в уборной банка набьет ваш портфель двенадцатью пятисотрублевыми «куклами», изображающими 100 тысяч рублей каждая.

Эту своего рода диспозицию я направил тотчас же к Линдеру, в «Боярский Двор», с агентом.

На следующий день, к двум часам Переяславль- ская улица была запружена агентами: четыре дворника с метлами и ломами скалывали и счищали лед, тут же сновали три извозчика, на углу газетчик прикрывал названия газет, на другом — нищий просил милостыню, какой-то татарин с узлом за спиной обходил, не торопясь, дворы и заунывно кричал: «халат, халат!..» Л. А.

Ровно в два часа к подъезду подлетел лихач, едва осадив рысака. Из саней вышел Линдер с портфелем под мышкой, пугливо огляделся кругом и, наконец, вошел в подъезд особняка. Прошло, пожалуй, около часу,— рассказывал мне потом Курнатовский.— Я не спускал глаз с лихача. Наконец, я с облегчением увидел, как наш возница принялся хлопать рукавицами сначала друг о дружку, а затем и крестообразно по плечам, мерно раскачиваясь туловищем взад и вперед. Я взглянул на часы, было без пяти три. Ровно двадцать пять минут четвертого я вышел из лавки, мигнул моим людям и быстро в сопровождении десятка подбежавших агентов я ворвался в подъезд. Дверь квартиры оказалась открытой и мы, пробежав прихожую, ворвались в гостиную. Не успел наш Липдер вскрикнуть с деланным изумлением что-то вроде «Тер-р-рио- ки!», как столы были опрокинуты, бумаги рассыпаны, а Квятковский и Горошко оказались поваленпыми на пол, обезоруженными и в паручпиках. В общей пота- совке досталось и Линдеру, продолжавшему выкрикивать какие-то чухонские ругательства.

Обыска делать не пришлось, так как все похищенные процентные бумаги оказались на лицо.

В большом волнении сидел я в сыскной полиции, ожидая исхода линдеровской покупки. Время тянулось бесконечно долго. Я пытался представить себе происходящее: вот два часа —Линдер не звонит, следовательно, «товар» оказался на месте. Вот четыре,— возможно, что лихач дал сигнал и Курнатовский готовится нагрянуть. Может, уже и нагрянул?!.

Около пяти часов послышался шум, топот многих шагов и в кабинет ко мне вошли и Курнатовский с агентами и арестованные Квятковский, Горошек и Липдер. Курнатовский нес в руках отобранный чемоданчик с бумагами. —

Что, Людовик Антонович, деньги все на лицо? —

Да, Аркадий Францевич,'все. —

Ну, слава Богу!

Горошко и Квятковский все время конфузливо глядели на Линдера, словно извиняясь за невольное вовлечение его в беду. Впрочем, это продолжалось недолго, так как Линдер, оборотясь ко мне, сказал: —

Прикажите, господин начальник, снять с меня эти проклятые наручники! У меня от«них затекли руки.

Я, улыбнувшись, приказал освободить Линдера и предложил ему сесть. Увидя это и услыша чистую речь Линдера, поляки опешили и, раскрыв рты, впились в него изумленными глазами.

Выслушав краткий доклад Курнатовского, я предложил Линдеру рассказать о своем последнем визите. —

Приехал я, господин начальник, ровно в два часа па Переяславльскую, снял пальто, но в гостиную вошел обмотанный вот этим бело-зеленым, вязаным шарфом. Извиняясь за него, я сказал: «Ну, и Москва ваша! Едва приехал, а уже простудился: и кашель, и насморк!»—«Москва — не Варшава и климат здесь не наш!» После этого Горошек и Квятковский усердно стали предлагать мне выпить стакан вина за предстоящую сделку. Они тянули меня к здесь же стоящему столику, на котором виднелись несколько марок шампанского, дорогие фрукты и конфеты. Я решительно отказался, заявив, что прежде всего дело, а потом уже и вспрыски. Они очень не настаивали и вскоре мы заняли места, я — с одной стороны двух сдвинутых и раскрытых ломберных столов, а Квятковский и Горошек с другой. «Прежде, чем приступить к приемке и расчету, для меня было бы желательно видеть весь товар, а для вас, очевидно,—деньги. Вот почему, прошу вас выложить все продающиеся бумаги на стол, что касается денег, то вот они. Я раскрыл свой портфель, быстро высыпал его содержимое и еще быстрее спрятал пачки обратно. Квятковский вышел и принес пз соседней комнаты чемоданчик и выложил из него на стол кипы процентных бумаг. Мы вооружились карандашами, бумагой и пачалась приемка. Я тянул сколько возможно: осматривал каждую бумагу, подробно записывал наименование, проверял купоны и т. д. К счастью, бумаги были не очень крупного достоинства, все больше в пять и десять тысяч, таким образом, число их было велико. Приняв их на пятьсот тысяч, я откинулся на спинку кресла, раскашлялся и, взглянув па часы, деланно ужаснулся: «Господні Уже три часа, а проверено меньше четверти!» Затем, словно спохватившись,— «Как бы не уехал мой дурак!»—и, встав, я поспешно пошел к окну, громко постучал в стекло и выразительно погрозил лихачу пальцем. Затем снова уселся и продолжал приемку, не забывая время от времени кашлять. Минут через двадцать я симулировал новый и жестокий приступ кашля, что называется — до слез и полез в карман за носовым платком. Его якобы не оказалось. «Наварное, он в пальто»,— сказал я и, не дав опомниться моим продавцам, быстро встал и, не расставаясь ни на минуту с портфелем, прошел в прихожую. Оглянувшие^ и не видя за собой никого, я поспешно отщелкнул французский замок на двери и, вынув из кармана платок, вернулся в гостиную, прижимая его к губам и обтирая слезы. Мы опять принялись за дело, но не прошло и десяти минут, как из прихожей неожиданно ворвались наши люди, и мы оказались поваленными, обезоруженными и скрученными. Кстати, господин начальник, прикажите вернуть мне мой браунинг!

Поляки, не отрывая глаз от Линдера, слушали его рассказ, после которого Квятковский воскликнул: —

Як Бога кохам, ловко сделано! Что и говорить! Я готов был бы об заклад биться, что пан не русский, а фин! Да, наконец, поклон от пани Дзевалтовской, телеграмма, деньги, сегодняшняя поездка за ними в банк! Ведь, пан, не знал, что люди мои следили за вами? —

Все, все знал, пан Квятковский! — ответил Линдер.— На то мы и опытные сыщики, чтоб все знать! Вы, варшавские гастролеры, работаете тонко, ну, а мы вас ловим еще тоньше.

Квятковский поцокал языком и недоуменно покачал головой из стороны в сторону. —

Вы не сердитесь, господа, если при аресте, вас несколько помяли,— сказал я,— но, вы сами понимаете, что при данных обстоятельствах это было неиз-* бежно. —

Помилуйте, господин начальник, мы нисколько не в претензии. Что же делать? Мы берем, а вы ловите, каждый свое дело делает. Жалко, что сорвалось все так неожиданно. Но мы свое наверстаем, будьте уверены!.. —

Скажите, не укажите ли вы мне адреса остальных семи человек, участвовавших с вами? —

Нет, господин начальник, не укажем. Мы пойманы, деньги вами найдены, ну, и Бог с ними! А выдавать мы никого не будем. —

Это ваше дело, конечно! Но, я надеюсь, что и без вашей помощи мы их разыщем.

Я приказал немедленно арестовать и тех двух воров, о которых мпе телефонировал Маршалк еще в Петроград и за коими все эти дни был установлен надзор. К вечеру было арестовано еще трое участников, нарвавшихся на засаду, оставленную нами в квартире на Переяславльской. Таким образом, считая с чиновником Дзевалтовским, нами было задержано восемь человек из девяти. Девятый скрылся бесследно и до февральской революции не был обнаружен.

По ликвидации этого громкого дела на работавших в нем посыпались награды: Лапсину (харьковскому помощнику начальнйка сыскного отделения) дана денежная награда. Линдер получил чип вне очереди, Курнатовский украсился Владимиром 4-й степени.

Так были отмечены наши заслуги Царским Правительством. Временное правительство отметило их несколько иначе. При нем двери тюрьмы широко раскрылись для выпуска из тюремных недр всякого ма- зурья и для помещения туда нашего брата. Бедный Курнатовский, встретивший революцию в должности начальника харьковского сыскного отделения, на которую был назначен через две педели после раскрытия вышеописанной кражи, был посажен в ту же харьковскую тюрьму, где и встретился и с Горошком, и с Квятковским, и прочими участниками банковской кражи. К чести последних должен сказать, что ни мести, ни злодарства они к Курнатовскому пе проявили и вообще поведением своим в этом отношении резко отличались от наших российских воров. По моему ходатайству перед князем Г. Е. Львовым, Курнатовский был освобожден и, промаясь с год в России, эмигрировал, наконец, в Польшу, где и поныне состоит не то начальником, пе то помощником начальника варшавского уголовного розыска. Маршалк и Линдер, тоже протомившись известное время в Совдепии, перебрались в Варшаву, где, насколько мне известно, занимаются ныне коммерцией. Что касается вашего покорного слуги, то осенью 1918 года он чуть ли не в одном пиджаке пробрался к гетману, в Киев. С падением Скороиадского и при нашествии Петлюры я дважды порывался выбраться из Киева, но оба раза меня высаживали петлюровцы из поезда и, таким образом, я застрял и пережил в Киеве большевистское нашествие.

В эту мрачную пору я брел как-то по Креіцатику. Вдруг слышу голос: —

Никак, пан Кошко?

Поднимаю голову и вижу перед собой Квятковского и Горошка. Я так и обмер! Ну, думаю, пропал я: сейчас же выдадут большевикам! Но Квятковский, видя мое смущение, сказал: —

Успокойтесь, пане Кошко, зла против вас не имеем и одинаково с вами ненавидим большевиков.

Затем, взглянув на мое потертое платье, участливо предложил: —

Быть может, вы нуждаетесь в деньгах? Так, пожалуйста, я вам одолжу!.. На мой отрицательный ответ, он, улыбнувшись, заметил:

— Вы, может быть, думаете, что деньги ворованные? Нот, мы теперь это бросили и занимаемся честной коммерцией!

Я, разумеется, отказался и от «честных» денег, нор не скрою, что от души был тронут этими людьми, что, впрочем, им и высказал. Из Киева я перебрался в Одессу, оттуда — в Крым, затем — в Константинополь и, наконец, в Париж. Но о периоде моей крымской деятельности, в роли заведующего уголовной полицией, равно как и о моем частном бюро уголовного розыска в Константинополе, я, может быть, расскажу вам во втором томе моих служебных воспоминаний.