«Варианты» и «редакции»

Так что же представляют собой мемуары Екатерины II и для чего они писались? Сама императрица в них заметила: «Это сочинение должно само по себе доказать то, что я говорю о своем уме, сердце и характере» (445).

Записки Екатерины II — это свободный разговор с собой, это воспоминания о прошлом, далеко не всегда легком и приятном, но о времени молодости и больших надежд. Посредством Записок императрица входила в него и переживала некогда грозные и даже неприятные события теперь уже на безопасном временном расстоянии. Сам процесс письма радовал Екатерину II: «Читать и писать становится удовольствием, когда к этому привыкнешь» (701). Екатерина просто пишет, опредмечивая, как говорят философы, поток своего сознания, без переписывания. Вот хороший пример. «Здоровье прежде всего, — пишет императрица на клочке бумаги, — затем удача; потом радость; наконец, ничем никому не быть обязанной: вот все мои желания. Вы ни слова не говорите о разуме и о сердечных качествах? Об этом я не подумала» (670). В одном из вариантов Записок Екатерина II замечает: «Я забыла сказать...» (41, 75).

Правда, известно, что у императрицы были «планы» записок: один, названный в издании 1907 года «Хронологические заметки» и содержащий перечень событий (без точной временной последовательности) с 1745 по 1751 год, а также «План», охватывающий период с конца 1756 по 1759 год (195—200; 462—466). Однако это скорее действительно «перечни ряда событий», чем разработанные планы мемуаров, по которым осуществлялось бы методичное их написание. Набросав их, Екатерина II пыталась тут же вносить уточнения; так, в «Плане» она замечает: «Что я сказала, что граф Воронцов сказал мне об этом, это должно быть отнесено к концу 1759 года» (465). Поэтому при чтении Записок действительно создается впечатление записи потока воспоминаний Екатерины II, а не движения по заранее продуманному плану.

Были ли у Екатерины II черновики Записок? Никаких достоверных сведений о них нет. Обладая великолепной памятью (6), Екатерина II все-таки могла что-то забыть за долгие десятилетия [она так и говорит: «если память мне не изменяет...» (15)], потерять с годами остроту переживания тех событий. Почти все ранние записки, если они существовали, были уничтожены ею из-за ареста Бестужева (224)[††††††]. Во многих случаях, однако, фактическая точность воспоминаний, как это подчеркивают исследователи и с чем мы сами согласны, изумительна. Описывая срочное возвращение императрицы Елизаветы Петровны из-за серьезной болезни Екатерины, через почти три десятка лет она пишет: «Она вернулась от Троицы в Москву в субботу в семь часов вечера...» (42; курсив наш. — О. И.). В другом месте находим такие слова: «Это было в октябре месяце, около девяти часов вечера, был трескучий мороз и такая

гололедица...» (288; курсив наш. — О. И.). Кажется, что без дневника такого вспомнить невозможно. М.П. Погодин, по рассказам А.П. Ермолова, сообщает в биографии последнего: «Императрица Екатерина II вела ежедневные почти записки. Камердинеры обязаны были приготовлять свежие тетрадки, а исписанные класть для сохранения в известном шкафу»32. Куда они делись? Объем этих документов должен был быть весьма велик. Не исключено, что они были уничтожены Павлом I. В бумагах А.Б. Лобанова-Ростовского сохранился текст, в котором рассказывается, как после смерти Екатерины II император с Ростопчиным зашли в «комнату, где лежали мемуары»; последний взял «с полки первый попавшийся сверток (!) с мемуарами» и по приказанию Павла должен был его прочитать и сделать отзыв о его содержании. Ростопчин будто бы указал на страницу, где говорилось о происхождении Павла Петровича. «Павел прочел, велел растопить камин, бросил туда эту рукопись, а за нею и все остальные мемуары. Так погибло то, что Екатерина 33 года писала своеручно каждое утро»33. Хотели ли при помощи этой легенды сбить интерес к Запискам Екатерины II или действительно Павел уничтожил большую их часть, включая ежедневные дневниковые записи, — неизвестно.

Что желала сказать императрица в своих Записках? Можем ли мы читать между строк ее воспоминаний и размышлений? Есть ли в них кроме текста еще и контекст? Другими словами, отдавала ли Екатерина II себе полностью отчет в том, что водило ее пером? Неужели только ненависть к прошлому, неужели все давно не закончилось, стало минувшим,, которое, как говорит пушкинский Пимен, «безмолвно и спокойно»? Что хотела она еще сказать, кроме того, что сказала? Можем ли мы проникнуть в «лабораторию ее мысли»? Или и над нами будет довлеть замечание императрицы, сказанное по поводу записок Рюльера: «Трудно Рюльеру знать, каковы вещи на самом деле» (663)? Екатерина говорит в основном правдиво, но не все рассказывает. Нет сомнения, что многое она описывает субъективно, со своей точки зрения; но мемуары (притом неоконченные) — не исторический трактат.

Те редакции, или, лучше сказать, варианты, мемуаров, которые ныне нам известны, писались (и, возможно, как полагают некоторые исследователи, редактировались) в различное время, что отложило на них свой отпечаток. С точки зрения содержания можно, как нам кажется, говорить о трех вариантах мемуаров Екатерины II: раннем, написанном еще при жизни Петра Федоровича; варианте, начатом в 1771 году (первая часть, посвященная графине Брюс) и продолженном в 1791-м (вторая, посвященная барону Черкасову, и третья части); и, наконец, «наиболее полном» варианте, над которым, как полагают, Екатерина II работала до последних дней своей жизни. Все эти варианты имеют свои тайны и загадки, которые разрешить сможет лишь фундаментальное исследование.

Так, например, реяний вариант содержит слова — «Судите о том, как спешили сделать заключение..» (477); «Но к чему повторять Вам то, что вы знаете? Если Вы найдете, что много вещей пропущено, пеняйте на быстроту, с какой я пишу..» (497); «Вы найдете, может быть, также, что возразить...» (498); «Великий князь мне свидетель..» (499), — которые можно понять как обращение к адресату, а весь текст — как письмо.

Это жизнеописание очень откровенно, особенно в последней его части, затрагивающей самые интимные проблемы великокняжеского семейства. Весьма неосмотрительно было бы предавать в то время эти сведения бумаге, а уж тем более их кому-то посылать. Екатерина была осторожна. Судя по всему, «письмо», скорее всего, и не было отправлено, в противном случае оно где-нибудь обнаружилось бы (как знаменитое письмо Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года). Не является ли этот документ мемуарами в форме письма? Екатерина его настолько ценила, что не уничтожила во время дела Бестужева. Нет сомнения, что этот фрагмент положил начало ее Запискам. Примечательно, что в нем великая княгиня обходит молчанием все проблемы отношений с Петром Федоровичем, о которых столь много отрицательного говорит в других вариантах Записок.

Во втором варианте весьма любопытна связь и деление частей. Представляется удивительным, что первая и вторая части, разделенные, если верить помете Екатерины II, двадцатилетним перерывом, плавно переходят друг в друга, как будто написаны непрерывно в одно и то же время (72, 73). Разделение их вполне логично, поскольку первая часть заканчивается первой брачной ночью, после которой начинается новый этап в жизни Екатерины. Не менее органична связь второй и третьей частей, хотя последнюю, как полагают, Екатерина II написала не позже 1772 года34. Текст второй части заканчивается словами: «Откладываю эту поездку для третьей части» (142), а третья часть начинается так: «Мы выехали из Петербурга...» (143). Вторая часть завершается не менее значимым в жизни Екатерины событием — арестом Лестока.

Что касается третьей части, то тут принцип двух первых частей — значимое событие в конце, — как нам представляется, не выдержан.

Утверждают, что императрица, «набросав все три части в 1771—1772 гг., приступила через 20 лет к их новой обработке»35. Но где черновики, которые обрабатывала Екатерина II? Уничтожены Павлом? Но зачем, оставляя беловик, уничтожать черновик? Кроме того, остается загадкой: а) почему императрица довела их лишь до начала 50-х годов; б) почему (и когда) возник «наиболее полный» вариант с другой идеей изложения Записок?

Вероятно, что в 90-х годах императрица приняла решение изменить идею своих Записок. По нашему мнению, в так называемой «последней (IV) редакции», известной по лондонской публикации, она попыталась реализовать нравоучительную идею, о чем свидетельствует эпиграф: «Счастье не так слепо, как его себе представляют. Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения. Чтобы сделать это более осязательным, я построю следующий силлогизм: Качества и характер будут большей посылкой; Поведение — меньшей; Счастье или несчастье — заключением. Вот два разительных примера: Екатерина II, Петр III» (203). Уже во втором варианте есть намеки на подобное построение. Рассказывая во второй части о Петре Федоровиче, Екатерина II замечает: «Мне часто еще придется говорить о нем» (59). Итак, мемуары Екатерины II, согласно упомянутому плану, должны показать (опять кому?), от чего зависит счастье и несчастье[‡‡‡‡‡‡]. Но до самого большого несчастья — гибели Петра Федоровича — мемуары не доведены. Кончина Екатерины II прервала работу, которой она занималась, как полагают, и в год смерти36.

Вероятно, что для написания третьего варианта Екатерина II использовала предыдущие, но далеко не всегда, и прямого переписывания не было. Об этом свидетельствуют вставки в первой части[§§§§§§] рассматриваемого варианта мемуаров: их шесть и все они заимствованы из второй части второго варианта Записок[*******]. Судя по всему, Екатерина II многое из того, что говорилось во втором варианте, сокращала, добавляя какие-то новые воспоминания. Однако и этот вариант почему-то не удовлетворял императрицу. Из беглого изучения характера и количества выносок на полях третьего варианта можно сделать предварительное заключение, что Екатерина II не сумела реализовать поставленный план и вернулась к погодному изложению событий — «из года в год» (79), как в первых двух вариантах[†††††††]. Однако возникшее при этом деление третьего варианта на две части совсем не связано с этапными событиями ее жизни. Принятие рубежа 1750—1751 годов, на наш взгляд, случайно (о чем еще будет разговор во второй части); при этом вторая часть значительно превысила первую и, вероятно, продолжала расти дальше (114 и 145 страниц). Екатерина II, обладавшая литературными способностями и много написавшая на своем веку, не могла, на наш взгляд, дать лишь простое погодное жизнеописание. Третий вариант есть попытка уйти от бесконечного текста, который самим автором не мог быть доведен до конца. Позволим себе предположить, что третий вариант должен был, если следовать его идее, изложенной в самом начале, завершиться воцарением Екатерины II. Об этом свидетельствуют и сохранившиеся фрагментарные записи, относящиеся ко времени переворота[‡‡‡‡‡‡‡]. До какого бы времени довела свой второй вариант Екатерина II, сказать трудно. Несомненно лишь то, что императрице предстояла большая работа, но судьба не отпустила ей того времени, на которое она рассчитывала.

Все сказанное выше важно, по нашему мнению, для оценки особенностей изложения событий в известных ныне вариантах Записок Екатерины II: или воспроизвести переживания описываемого времени, или дать окончательную характеристику, являющуюся итогом длительного жизненного пути и размышления.