Причины написания

Одним из самых важных документов для выяснения вопроса об отношениях Петра Федоровича и его жены являются мемуары Екатерины II. К сожалению, до сих пор отсутствуют фундаментальные их исследования.

Мы считаем вполне обоснованными слова Екатерины II: «Я обязана соблюдать во всем правду и рассказывать вещи, как они происходили на самом деле» (172)[‡‡‡‡] и постараемся это в своем исследовании доказать, используя различные документы. Мы категорически не согласны с теми, кто утверждает, что Записки Екатерины II были написаны с целью оправдать захват власти и даже убийство Петра Федоровича, что они намеренно искажают облик последнего.

Прежде всего, необходимо иметь в виду, что Записки Екатерины II не предназначались для публикации. Более того, можно с большой степенью уверенности утверждать, что Екатерина считала свои мемуары со- вергиенно секретным документом, который никто не читал. Императрица, по-видимому, тщательнейшим образом скрывала свою работу над Записками. В письме от 22 июня 1790 года барону Ф.М. Гримму, много-

летнему и доверенному корреспонденту, она сообщала: «Я не знаю, что Дидеро подразумевает под моими «Записками»; безусловно верно то, что я их не писала[§§§§], и если это грех, — не вести записок, — я себя в этом грехе обвиняю»18. Известно, что императрица требовала от упомянутого Гримма сжигать свои письма к нему или спрятать в такое место, откуда их не смогли бы достать в течение ста лет!19

Примечательно в этом отношении молчание секретаря Екатерины II А.В. Храповицкого. В то время, когда писалась (или редактировалась) вторая часть второго варианта[*****] Записок (1791 г.), он в своем дневнике, о котором Екатерина II вряд ли что-нибудь знала, ни слова не говорит об этой работе императрицы.

Полагаем, что человек, который не побоялся заикнуться о намерении переписать столь деликатный документ, мог упомянуть и о Записках. Вместе с тем по последним словам приведенной цитаты видно, что он далеко не все знал о том, что писала в то время императрица, которая поверяла ему государственные тайны. А видел он многое и многое по приказанию Екатерины II приводил в порядок; об этом свидетельствуют следующие записи: «разбирали бумаги, и я делал пакеты» (11 апреля 1789 г.); «продолжали разбирать бумаги без меня» (12 апреля 1789 г.); «приказано разбирать бумаги со стола, не сказывая камердинерам» (30 апреля 1791 г.); «спросили у меня пакет с бумагами, лежавшими в городе на столе, в спальне» (13 июля 1792 г.)»; «мне никакого приказания не было, но камердинеры прислали ночью сказать, чтоб, собрав все бумаги и книги, постарался ^^

скорее доставить», «рано по утру исполнил приказание, разобрал и отправил книги и бумаги....» (12,13 мая 1793 г.). В таких разборках Храповицкий находил иногда и то, что ему, вероятно, и не предназначалось для прочтения; так, 17 августа 1788 года он записал: «нашел в запечатанном пакете разговор портретов и медальонов в Чесме, рукою Ее Величества на французском языке писанный»; и далее идет небольшой пересказ с упоминанием под знаком 1SB того, что эту пьесу читала княгиня Дашкова, письмо которой находилось в том же пакете.

Из дневника Храповицкого видно, что Екатерина II привлекала его к поиску материалов по весьма деликатному вопросу о престолонаследии (20, 25 августа 1787 г.).

Для написания Записок Екатерине наверняка нужны были какие-либо материалы, но об этом Храповицкий также не сказал ни слова. Любопытна в этом отношении история с записками аббата Денина о Фридрихе II. 7 марта 1789 года Храповицкий в разговоре с Екатериной II сослался на эту историю. Через два дня императрица показала своему секретарю, что на 40 страницах этой книги сделаны замечания, и Храповицкий пишет: «Сей экземпляр будет редок». 10 апреля он занес в свой дневник: «Изволили пожаловать Essai sur la vie et la regne de Fr. II par VaVbu Denin с собственноручными на страницах замечаниями, чтоб мне прочесть, никому не показывая». Все это свидетельствует о большой секретности, которую соблюдала императрица, касаясь своих воспоминаний.

Следует заметить, что и к другим своим документам Екатерина II с самого начала своего царствования относилась подобным же образом. В октябре 1763 года, передавая в сенатский архив имевшиеся у нее секретные дела («в одной коробке, двух баулах и в одном ларчике»), она приказывает опечатать их и «никому без Нашего именного письменного повеления не распечатывать»25. А в письме вице-канцлеру князю А.М. Голицыну от 4 мая 1764 года императрица писала: «...Я же ныне так осторожна, что у меня в комнаты никому без изъятий знать не можно, где и когда бумаги читаю... Не знаю, каков секрет у Н. Ив. (Н.И. Панина. — О. И.) и у вас в коллегии, а у меня право крепко хранится, и я ни с кем о делах не говорю»26. Необходимо заметить, что все рукописи мемуаров Екатерины II собственноручные; нет ни одной писарской страницы.

Мемуары Екатерины II не были завершены — осталось несколько редакций, содержащих не только разные по полноте описания одних и тех же событий, но и даже различные их толкования. Из-за чего это произошло: только ли время — источник забвений и мифов — тому причина, или дело в сиюминутном настроении или особом повороте мысли? Между прочим, Екатерина II сама признается, что как тогда не могла понять мотивы ряда поступков окружавших ее лиц, так и после: «...я вовсе не знаю еще и в настоящее время, что это должно было значить...» (485). Исследователи, которые упрекали императрицу в неискренности и преднамеренной лжи, как правило, не учитывали эти редакции, принимая лондонское издание за последнюю «наиболее полную» версию[†††††]. Каков бы был окончательный текст мемуаров, как нам представляется, сказать сейчас трудно.

Для чего писались Записки, кроме того, для чего вообще пишутся мемуары, — мы точно не знаем. Автор записки, помещенной вместо предисловия к ГИ, высказался по этому поводу с завидной убежденностью: «Цель их очевидна; это — потребность души, великой при всех недостатках и даже преступлениях, оправдаться в глазах сына и потомства, которое, конечно, должно оценить и побуждение, и искренность этих признаний.

Все сказанное тут, на наш взгляд, звонко, броско, но противоречиво и ошибочно. «Великая», но «безнравственная» женщина пытается «оправдаться» перед сыном и потомством. Однако безнравственные тем и отличаются от нравственных, что их не мучит совесть по поводу содеянного ими даже перед современниками, не то что перед потомками.

Не было у Екатерины II и никаких причин оправдываться перед сыном. Тут давно все было высказано, ясно и решено; причины и обстоятельства смерти Петра Федоровича давно не были для Павла Петровича тайной, как и свое собственное происхождение27. Автор упомянутой анонимной записки был введен в заблуждение преданием, что мемуары Екатерины II были найдены в пакете с надписью: «Его Императорскому Высочеству, В. князю Павлу Петровичу, моему любезнейшему сыну». Этот текст присутствовал в списке мемуаров Екатерины II, принадлежавших князю А.Б. Куракину и попавших в Рукописный отдел библиотеки в Зимнем дворце (в 1824 году его после смерти брата подарил императрице Марии Федоровне Алексей Борисович Куракин). Но существовал ли он в действительности — вот вопрос; есть все основания сомневаться в этом (указанная проблема подробно рассмотрена во второй части книги).

Следует заметить, что самое же главное оправдание Екатерины II — создание самой могучей империи в мире, из-за чего она и получила прозвание Великой, — как раз остается вне мемуаров. По-своему версию «цели» Записок Екатерины II — «оправдаться в глазах сына и потомства», выдвинутую анонимным автором, отвергает и Я.Л. Барсков. Он указывает, во-первых, на то, что две редакции Записок были посвящены графине Брюс и барону Черкасову, а во-вторых, что «этому предположению противоречит и общий тон Записок; императрица писала их с твердой уверенностью в себе, с гордым сознанием своего величия и своих заслуг перед Россией»28. Мы, правда, не нашли нигде этого «гордого сознания».

Что же касается причин того, что «мемуары не доведены до конца», можно думать, императрица выполнила бы эту задачу быстрее, если бы не была уверена, что проживет еще около 20 лет, как говорила А.Б. Храповицкому. Упоминавшийся анонимный автор проводит и еще одну границу, которой не достигла Екатерина II, называя ее «главной катастрофой». По-видимому, он имел в виду переворот 1762 года, свергнувший Петра III, и смерть последнего. Мы же, напротив, считаем эту революцию замечательнейшим событием русской истории, а смерть Петра Федоровича — неизбежной, однозначно предопределенной его физическими и духовными качествами[‡‡‡‡‡].