Отношение Елизаветы Петровны к Петру Федоровичу

Оно развивалось от нежного чувства к высказываниям типа: «Племянник мой урод, черт его возьми» (443). Вспомним, как радовалась Елизавета Петровна портрету Карла-Петра-Ульриха, как писала она в записке, адресованной Богу, о Петре Федоровиче как наследнике российского престола, а потом публично провозгласила его таковым.

АО переносила императрица болезни Петра Федоровича; вспомним рассказ Штелина о болезни великого князя в октябре 1743 года: «Ее Величество, которая несколько дней была нездорова, скорее прибежала, чем пришла, к нему при этом известии. Она так испугалась, видя положение великого князя, что не могла произнести слова и залилась слезами. Ее с трудом оттащили от постели великого князя и увели в ее покои... Ее Императорское Величество, которая легла не раздеваясь, и, едва вздремнула от безутешной горести, пришла в 6-ть часов утра к великому князю и услыхали от Боергаве радостное известие, что спасительный перелом возобновил надежду на выздоровление. Оттуда императрица отправилась прямо в придворную церковь и отслужила молебен» (курсив наш. — О. И.)521. А как стремительно и самоотверженно направилась Елизавета Петровна к заболевшему оспой Петру Федоровичу и пробыла с ним в Хотилове шесть недель (60). Кто посмеет сказать, что это не высшее проявление материнской любви?! Вспомним и то, как Елизавета Петровна хотела, чтобы Петр Федорович получил достойное образование, и радовалась его успехам. Когда Петр Федорович поправил ошибку фельдмаршала Долгорукого и полицмейстера графа Девиера в древней русской истории, императрица заплакала от радости и на другой день велела поблагодарить его наставника, Штелина522. В другой раз великий князь так хорошо начертил план крепости, что восхитил императрицу523. Конечно, тут можно заподозрить Штелина в неискренности и заинтересованности выставить себя хорошим педагогом.

В этой связи трудно принять рассуждения иностранцев об отношении Елизаветы Петровны к племяннику. Дипломаты намеренно раздували конфликт между родственниками, говоря, что императрица весьма ревниво относилась к объявленному ею наследнику. Это проявилось, например, в приведенном сообщении Дальона своему правительству об эпизоде с гвардейцем, который просил ее не отдавать корону Петру Федоровичу524. Прусский посланник Мардефельд писал: «Следует также избегать тесных уз с великим князем или, по крайней мере, не показывать сего, ибо по прихоти своей к Его Императорскому Высочеству ревнует...»525 Возможно, императрице к этому времени уже надоели заигрывания иностранцев с великим князем и натравливание его на Россию. Любопытную в этом отношении характеристику императрицы дает Фавье, знавший Елизавету в последние годы ее жизни: «Сквозь ее доброту и гуманность в ней нередко просвечивает гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего подозрительность. В высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти, она легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделом этой власти. Она не раз выказы-

вала по этому случаю чрезвычайную щекотливость... Она ни под каким видом не позволяет управлять собой одному какому-либо лицу, министру или фавориту, но всегда показывает, будто делит между ними свои милости и свое мнимое доверие»526.

Нет сомнения, что из-за дурного характера Петра Федоровича и его склонностей между ним и императрицей возникали ссоры, число которых со временем росло. Тут можно поверить прусскому послу Финкен- штейну, который писал о «частых ссорах между тетушкой и племянником»527. Во второй половине 40-х годов Елизавета Петровна уже хорошо узнала Петра Федоровича и глубоко разочаровалась в нем. Ей оставалось только лить слезы или ругаться с неудачным наследником. Екатерина вспоминает о том, что Елизавета Петровна страшила великого князя высылкой.

Петр Федорович отвечал как мог. Тут прекрасным примером, дающим понять то, как относился великий князь к тетке, является история с дырками, которые он просверлил в покои Елизаветы Петровны. Екатерина II рассказывает в части, обозначенной ею, думаем не совсем верно, как «безрассудство великого князя»: «После Пасхи[************************************************] он устроил театр марионеток в своей комнате и приглашал туда гостей и даже дам. Эти спектакли были глупейшей вещью на свете. В комнате, где находился театр, одна дверь была заколочена, потому что эта дверь выходила в комнату, составлявшую часть покоев императрицы, где был стол с подъемной машиной, который можно было поднимать и опускать, чтобы обедать без прислуги. Однажды великий князь, находясь в своей комнате за приготовлениями к своему так называемому спектаклю, услышал разговор в соседней комнате и, так как он обладал легкомысленной живостью, взял от своего театра плотничий инструмент, которым обыкновенно просверливают дыры в досках, и понаделал дыр в заколоченной двери, так что увидел все, что там происходило, а именно, как обедала императрица, как обедал с нею обер- егермейстер Разумовский в парчовом шлафроке, — он в этот день принимал лекарство, — и еще человек двенадцать из наиболее доверенных императрицы.

Его Императорское Высочество, не довольствуясь тем, что сам наслаждается плодом своих искусных трудов, позвал всех, кто был вокруг него, чтобы и им дать насладиться удовольствием посмотреть в дырки, которые он так искусно проделал* Он сделал больше: когда он сам и все те, которые были возле него, насытили глаза этим нескромным удовольствием, он явился пригласить Крузе, меня и моих женщин зайти к нему, дабы посмотреть нечто, чего мы никогда не видели. Он не сказал нам, что это было такое, вероятно, чтобы сделать нам приятный сюрприз. Так как я не так спешила, как ему того хотелось, то он увел Крузе и других моих женщин...» (241, 242). По нашему мнению, Петр Федорович хотел дискредитировать Елизавету Петровну, а также очень нелюбимого им А.Г. Разумовского. Императрица все поняла и устроила великому князю грандиозный разнос. «Она, — продолжает свой рассказ Екатерина II, — спросила, откуда у него хватило смелости сделать то, что он сделал; [затем сказала], что она вошла в комнату, где была машина, и увидела дверь, всю просверленную; что все эти дырки направлены к тому месту, где она сидит обыкновенно; что, верно, делая это, он позабыл все, чем ей обязан; что она не может смотреть на него иначе, как на неблагодарного; что отец ее, Петр I, имел тоже неблагодарного сына; что он наказал его, лишив его наследства; что во времена императрицы Анны она всегда выказывала ей уважение, подобающее венчанной главе и помазаннице Божией; что эта императрица не любила шутить и сажала в крепость тех, кто не оказывал ей уважения; что он мальчишка, которого она сумеет проучить. Тут он начал сердиться и хотел ей возражать, для чего и пробормотал ей несколько слов, но она приказала ему молчать и так разъярилась, что не знала уже меры своему гневу, что с ней обыкновенно случалось, когда она сердилась, и наговорила ему обидных и оскорбительных вещей, выказывая ему столько же презрения, сколько гнева» (243, 244). Но делать Елизавете Петровне было нечего...

К этому времени стали возникать конфликты и с великой княгиней. Особую остроту эти тенденции приобрели во время падения А.П. Бестужева. Однако они не привели к сближению Петра Федоровича и Елизаветы Петровны. Современник, француз Лафармие, бывший в 1761 году в России (а в 1770—1780 годах секретарем великого князя Павла Петровича), писал: «Казалось бы, что разъяснение недоразумений, причинивших падение Бестужева, должно было произвести сближение между императрицей и великим князем и, породив между ними доверие, предостеречь их в будущем от интриг министров и фаворитов. Но этого не случилось. Тетка остается по-прежнему холодна и неприступна, может быть, вследствие своей слабости; племянник — почтителен, но без малейшей нежности и, может быть, из робости, никогда ничего не просит. Они видятся только ради приличия, и между ними нет ни дружбы,, ни доверия»528.