Новые допросы

14 марта в Тайной канцелярии происходил допрос Лаврова. Самое интересное в его показаниях то, что он подтверждал, что в 1745 году (до брака) Петр Федорович говорил пажам и лакеям, что вы оставлены не будете, но о примерах Разумовского, Воронцова и Шувалова не помнил: «Когда он, Лавров, тако ж пажи Дмитрей Олсуфьев, Василей Неелов Его Императорскому Высочеству представляли, чтоб Его Императорское Высочество не соизволил указать делать им артикул и другие забавы, и Его Императорское Высочество на то им соизволил говорить, что вам ничего не будет, а хотя б вы ныне и в несчастьи были, да после счастливыми будете» (л.

В тот же день, 14 марта, состоялся допрос и Д. Алсуфьева. Он подтвердил, что лакеи и пажи, обучаясь экзерциции, говорили Петру Федоровичу, что «когда Ее Императорское Величество о том, что будут они учиться экзерциции изволит узнать, то б им всем не пропасть». На что

Петр Федорович будто бы отвечал: «Вы не опасайтесь, когда я буду сам большой, тогда вас не забуду, и хотя Ея Величество изволит когда и застать, тогда я буду за вас просить, чтоб то упущено было» (л. 56; курсив наш. — О. И.). «Сам большой» — то есть император! Но когда и как — вот о чем могла думать императрица, не очень любившая рассуждения о смерти, а особенно о своей кончине, которую великий князь, кажется, ожидал. Алсуфьев также показал, что слов Петра Федоровича насчет Разумовского, Воронцова и Шувалова не слышал.

14 марта Чернышев припомнил еще кое-что. Он сознался в том, что в 1745 году говорил Петру Федоровичу, что можно поверить пажу Василью Неелову, поскольку он никому о их забавах не скажет. Сказал же это он потому, что видел — «Его Высочество того Неелова изволил жаловать и чтоб тот Неелов был с ним, Чернышевым, в дружелюбии, а не в другой какой силе» (л.

Вспомнил Неелов также и о том, как в августе 1745 года (после бракосочетания) в Новом Летнем дворце Петр Федорович позвал Чернышева в свою «уборную комнату» и приказал ему принести «польское и гусарское платье». Потом переоделся с Чернышевым и пошел с ним в другую комнату рубить саблями «зделанные из бумаги турецкие головы», а в сентябре устроил лотерею и призы, в которой разыгрывались три куска штофа, га- русту[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] два куска, несколько шпажных эфесов, серебряные табакерки. На каждого человека великий князь жаловал по пять билетов; в эту лотерею Екатерина выиграла два серебряных шпажных эфеса (л. 54).

16 марта Чернышев отвечал на показания Неелова. Он признал, что было два разговора с великой княгиней в «комнате перед удинц-камо- рою». Во время первого он сказал Екатерине Алексеевне, что Петр Федорович «изволит всегда безвремянно веселитца, на что и нас изволит з гневом к тому принуждать, о чем и Ваше Высочество известна и чрез то мы милостивую Государыню прогневать можем, а не в превеликой гнев привели[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§ , доносил; и на то Ея Высочество ему, Чернышеву, о том, что я Его Высочеству многократно говаривала, чтоб Его Высочество от оного без- времянного веселия изволил отстать, толко Его Высочество меня не слушает...» (л.

Тут Чернышев между делом сообщил, что «мадам Марья Ивановна, призвав его, Чернышева, к себе в комнату, говорила ему, Чернышеву, чтоб он, Чернышев, от забав Его Высочества отбегал прочь, за которыя забавы милостивая Государыня Императрица может прогневатца на тебя и на протчих; и на то он, Чернышев, оной мадам [отвечал], что в те забавы Его Высочество ево, Чернышева, и [протчих] изволит принуждать, а мы этова и сами боимся, толко не знаем, что лать; на что оная мадам ему, Чернышеву, сказала, что не ходи во дворец, а скажись болен» (л. 56 а — 56 а об.).

Что касается второго разговора с великой княгиней, то Чернышев показал следующее: «И того ж дни, как Ея Высочество изволила быть у Его Высочества в комнате и соизволила из комнаты Его Высочества идти в свои комнаты, а он, Чернышев, тогда стоял с помянутым Мелгуновым в комнате перед удиенц-каморою и сказывал он, Чернышев, тому Мелгу- нову об оных говоренных ему от помянутой мадамы словах, и в то время Ея Высочество изволила их, что они говорят, спросить, на что он, Чернышев, при оном Мелгунове Ея Высочеству донес о вышеписанных оной мадамы словах, и Ея Высочество на то ему, Чернышеву, изволила сказать, что [ты не] бойся, на что он, Чернышев Ея Высочеству донес {...}, что как не боятца милостивой государыни гневу; я знаю, что в тех забавах первой я могу остатца, и на то Ея Высочество соизволила ему, Чернышеву, сказать: когда ты боисся, то и я тебя буду стращать; и потом Ея Высочество соизволила пойти в свои покои» (л. 56 а об.).

О дальнейшем ходе событий Чернышев рассказал следующее: «И после того времени он, Чернышев, убегая вышеписанных забав, во дворец не ходил дни по три и по четыре, а сказывался болным, через которыя дни Его Высочество неоднократно к нему, Чернышеву, на квартиру изволил присылать конюха, чтоб он, Чернышев, хотя чрез мочь к Его Высочеству пришел, по которым присылкам он, Чернышев, и приходил и Его Высочество изволил принуждать ево, Чернышева, к забавам своим, токмо он,

Чернышев, от тех забав за болезнею своею отговаривался и в те забавы не вступал».

Забавы Петра Федоровича не прошли мимо бдительной Елизаветы Петровны. «И после того вскоре, — рассказывает Чернышев, — призваны были комнаты Их Императорских Высочеств все камор-лакеи, в том числе и он, Чернышев, в придворную контору и гофмаршал Семен Кириллович Нарышкин всем им объявил имянной Ее Императорскаго Величества указ, чтоб все камор-лакеи и лакеи не в принадлежащие им комнатныя места не входили и кроме своих должностей ни во что не вступали и кроме ж команды своей никому послушны не были, толко б знали одну должность свою. И с того времени он, Чернышев, кроме должности своей ни во что не вступал и к Его Высочеству не входил» (л. 57).

Зная об указе Елизаветы Петровны о переодеваниях в черкасские кафтаны, Чернышев уделил этому вопросу особое внимание: «А в том же 745-м году в августе месяце Его Императорское Высочество в бытность в Новом Летнем дворце, будучи в уборной комнате, никогда у него, Чернышева, платья полского и гусарского не [изволил], Чернышев на то Его Высочеству о том платье не доносил, да и такого платья в бауле никогда не имелось, о чем Его Высочество сам известен; а в том бауле были два колета и знаки, и шарфы, и шапка гранодерская..» (л. 57—57 об.). Отрицал Чернышев и то, что рубились в том платье: «А рубили те головы саблями гусарскими неоднократно Его Высочество и он, Чернышев, и другие, а кто имянно, того он не упомнит, не в оном платье, но так просто без наряду в кавтанах; а те сабли Его Высочество изволил привести ис Киева».

26 марта в Тайной канцелярии в присутствии графа А.И. Шувалова слушали новые дополнения к своим показаниям поручика Василия Неелова. Он рассказал: «Как он, Неелов, в почевальне Его Императорскаго Высочества во время вечерняго стола стоял при столе, и тогда в той опо- чевалне зашел он за кровать Его Высочества и, взяв из-за кровати турецкую бумажную голову, надел на себя (когда Его Высочество видеть не мог) и вышел в той голове к столу Его Высочества, и оная голова на нем, Неелове, затряслась, и Его Императорское Высочество ему, Неелову, при паже Дмитрие Олсуфьеве с сердца изволил говорить: этак голова на Балке чють держитца. И он, Неелов, у Его Высочества спросил: не гневны ли Ваше Высочество на кого, и Его Высочество изволил сказать с сердцем: я гневен на Марью Андреевну[*************************************************************], что она обидила Ея Высочество» (л. 65). Неелов сказал, что при этом разговоре был Алсуфьев и что «сперва в рос- просах своих об означенном он, Неелов, не показал, а показал инаково, в торопях забвением».

Немедленно по показаниям Неелова был допрошен Алсуфьев. Историю с «турецкой головой» излагал следующим образом: «Токмо в одно время в вечерний стол Его Императорское Высочество, встав из-за стола и взяв бумажную турецкую голову, изволил надеть на оного Неелова сам и, приведчи того Неелова к зеркалу, изволил тому Неелову сказать: посмотрись в зеркало; и потом оную голову с того Неелова сам ли Его Высочество изволил снять или оной Неелов сам снял, того он, Алсуфьев, сказать подлинно не упомнит» (л. 66). В тот же день, 26 марта, в Тайной канцелярии была устроена очная ставка Неелова с Алсуфьевым. Последний подтвердил, что показал, а Неелов сказал: «...что турецкую бумажную голову на него, Неелова, может быть, и Его Императорское Высочество надеть изволил, токмо подлинно он, Неелов, не упомнит» (л. 66 об.). Все прочее Неелов подтверждал.

Вопрос о «бумажной голове» поставили и Чернышеву, который заявил, что о голове и прочем «он не знает, и не видел, и ни от кого не слыхал» (л. 67).