<<
>>

Мечты и их воплощение

В первом варианте воспоминаний великая княгиня Екатерина Алексеевна рассказывает, как в 1739 году ее повезли в Эйтин навестить дядю, епископа Любекского, правителя Голштинии. Там она в первый раз увидела привезенного из Киля герцога Карла-Петра-Ульриха, будущего своего мужа[†††††††††].

Екатерина Алексеевна пишет, что он «действительно, был красив, любезен, хорошо воспитан» и тут же замечает: «словом, чудеса рассказывали об этом одиннадцатилетнем ребенке». Правда, тут будто бы случился небольшой конфуз: мальчику понравилась больше красивая мать, нежели дочь. Последняя, как она вспоминала во второй половине 50-х годов XVIII века, вначале также «не обращала на него внимания». Принцесса София слышала, «как у моих дядей, тетушек, у Брюммера и у самых близких и там и сям срывались слова, которые заставляли меня думать, что нас, может быть, предназначают друг другу». «Я, — пишет тут же великая княгиня, — не чувствовала никакого к тому отвращения; я знала, что рано или поздно он должен быть королем шведским; хоть я и была еще ребенком, но титул королевы приятно звучал в моих ушах. С этого времени окружающие трунили надо мной по поводу его, и мало- помалу я привыкла считать себя предназначенной ему» (469; курсив наш. — О. И.).

Во втором варианте Записок Екатерина II несколько понижает образ мальчика-герцога из Киля. Она пишет: «Тут я впервые увидела этого принца, который впоследствии был моим мужем: он казался тогда благовоспитанным и остроумным, однако за ним уже замечали наклонность к вину и больную раздражительность из-за всего, что его стесня- до; он привязался к моей матери, но меня терпеть не мог...» (17; курсив наш. — О. И.). Императрица далее рассказывает, что Карл-Петр-Ульрих завидовал свободе, которой она пользовалась, тогда как он был окружен педагогами и «все шаги его были распределены и сосчитаны». Ни о каких разговорах и «предназначенности будущему шведскому королю» Екатерина II в этом варианте не упоминает.

Напротив, она сообщает следующую любопытную деталь: «Что меня касается, то я очень мало обращала на него внимания и слишком была занята молочным супом, который дважды в день в промежутки между едой готовила с горничными бабушки...» (17).

Совсем несимпатичный образ Петра Федоровича появляется в третьем варианте Записок. «Тогда-то я и слышала от этой собравшейся вместе семьи, — пишет императрица, — что молодой герцог наклонен к пьянству[‡‡‡‡‡‡‡‡‡] и что его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом, что он был упрям и вспыльчив, что он не любил окружающих и особенно Брюммера, что, впрочем, он выказывал живость, но был слабого и хилого сложения. Действительно, цвет лица у него был бледен, и он казался тощим и слабого телосложения[§§§§§§§§§]. Приближенные хотели выставить этого ребенка взрослым и с этой целью стесняли и держали его в принуждении, которое должно было вселить в нем фальшь, начиная с манеры держаться и кончая характером» (206; курсив наш. — О. И.). Трудно достоверно сказать, почему из-под пера Екатерины II вышел такой текст. Нам представляется вероятным объяснение, связанное с самим характером вариантов Записок. В первых двух вариантах — сугубо биографических — дается взгляд Екатерины, в основном отражающий ее чувства и мысли описываемого времени, а в третьем варианте — итоговое понимание, к которому пришла императрица к концу жизни. Поэтому изображение в последнем случае контрастно, а не в дымке воспоминаний, характеризуемой словами: «...он казался тогда...» (17).

Вернемся к первому варианту Записок. Екатерина Алексеевна рассказывает, что после встречи в Эйтине никаких действий не последовало и возбужденные тогда надежды стали гаснуть, а на их место появились другие. Софией-Фредерикой заинтересовался в Берлине принц Генрих Прусский. «Я ему понравилась, — вспоминает великая княгиня, — он сказал об этом своим сестрам, герцогине Брауншвейгской и королеве Шведской, тогда ехце девушке, очень любившей мою мать, она сказала, что я еще ребенок.

Действительно, мне было только 13 лет, но [я была] больше ростом и более развита физически, чем это бывает обыкновенно в мои годы; не знаю, как я догадывалась об их переговорах, и не была ими недовольна» (470)[**********]

Любовь постепенно окружала принцессу Софию, и, хотя она не знала, если верить ей, до 16 лет различия полов, кое-что она начинала чувствовать. В этом отношении весьма примечательна история с ее дядей по матери, принцем Георгом-Людвигом. Последний влюбился в Софию. Тут она увидела и почувствовала, как проявляется любовь: ухаживания, встречи, объятия, поцелуи, вздохи и стоны, ревность... «Он был влюблен по уши», — вспоминает о той поре Екатерина II. Самое главное, что и он становился не безразличен Софии. «Он начинал мне нравиться», — вспоминает императрица. Принц Георг даже сделал предложение, а София его приняла, оговорив, что станет его женой только с согласия родителей. Полагаем, что этот пример любви надолго запал в душу Софии и стал тем эталоном, с которым она могла сравнивать свои отношения с Петром Федоровичем. Но не любовь принца Георга нужна была молодой принцессе. Она откровенно называет эту любовь «происшествием», которое могло расстроить «все честолюбивые планы» (26).

Основания для этих планов были, и немалые. В 1742 году граф К.Е. Сивере, камер-юнкер императрицы Елизаветы, привозил в Берлин Андреевскую ленту для прусского короля; он попросил позволения у принцессы Ангальт-Цербстской взглянуть на Софию. Несмотря на то что она явилась «не совсем причесанной», она понравилась русскому вельможе, который при отъезде в Россию взял с собою ее портрет. В это время в Гамбурге находился барон Н.А. Корф, женатый на графине Е.К. Скаврон- ской — родственнице императрицы. Бабушка Софии заказала ее портрет знаменитому тогда живописцу Деннеру[††††††††††]. Корф велел сделать для себя копию этого портрета и увез ее с собой в Россию. «Вероятно, я стала уже не так дурна, — пишет Екатерина II, — потому что Сивере и Корф казались сравнительно довольными моей внешностью; каждый из них взял мой портрет, и у нас шептали друг другу на ухо, что это по приказанию императрицы» (25, 26).

Я. Штелин сообщает, что в марте 1743 года в Петербург прибыл дядя принцессы Софии, принц Август Голштинский, который привез императрице Елизавете Петровне портрет племянницы работы живописца Антуана Песна (A. Pesne; 1684—1757). Он работал придворным живописцем в Берлине и был в свое время даже директором Берлинской академии художеств. Его портреты (например, портрет Фридриха II), висевшие в Берлинском и Потсдамском дворцах, как указывают знатоки, «отличаются сильным, чисто венецианским колоритом и большой экспрессивностью». Я. Штелин, однако, пишет, что в портрете принцессы Софии «почти нельзя узнать кисти этого художника, потому что он от старости потерял силу и прекрасный талант»39. Но упомянутые портреты сделали свое дело. Имеются сведения, что «выразительная физиономия юной принцессы понравилась императрице; казалось, и великий князь Петр не без удовольствия рассматривал портрет»40.

В 1743 году мать Софии получила известие, что ее брат, принц Адольф- Фридрих, был избран наследным принцем Швеции вместо своего питомца, герцога Карла-Петра-Ульриха; последний отказался от шведской короны, перешел в православие, получил имя Петра, и был объявлен наследником империи Всероссийской и преемником императрицы Елизаветы, с титулом великого князя. «Оба эти известия, — вспоминает Екатерина, — вызвали большую радость в доме отца и матери, и больше чем по одной причине. До тех пор спорили иногда для развлечения о том, за кого меня выдадут замуж, и, когда при случае называли молодого герцога Голштинского, мать говорила: «Нет, не за этого; ему нужна жена, которая влиянием или могуществом дома, из которого она выйдет, могла бы поддержать права и притязания этого герцога; следовательно, дочь моя ему не подходит». И, правду сказать, не останавливались ни на какой партии, всегда находилось много всяких «если» и «но»; правда также, что не из-за чего было спешить, я была еще чрезвычайно молода. После этих неожиданных перемен уж не говорили больше, что я неподходящая партия для русского великого князя, и молча улыбались. Это взволновало меня, и в глубине души я предназначала себя ему, потому что из всех предположенных партий эта была самая значительная» (22; курсив наш.

— О. И.).

И кажется, предчувствия не обманули принцессу из Цербста. «6 января[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] 1744 года, — вспоминает великая княгиня в первом варианте Записок, — мы были за столом и обедали; матери доложили в присутствии отца, что пришла к ней эстафета из Берлина. Дело было довольно необычайное. Она потребовала свои письма, я знала руку Брюммера[§§§§§§§§§§]; так как я сидела возле нее, когда она распечатывала свои письма, то взгляд искоса [на них] доставил мне возможность прочесть следующие слова: принцесса ваша старшая дочь[***********]. С меня этого было довольно, я сказала про себя: это нас касается; я не почувствовала никакого огорчения от этого» (470). Последнее замечание весьма характерное! София делала вид, что ничего не замечает, а ей ничего не говорили, хотя происходили, как она видела, какие-то совещания, причину которых она подозревала. Екатерина II прибавляет во втором варианте своих Записок, что мать после высокой оценки ее способностей графом Гюлленборгом и любви дяди, принца Георга-Людвига Голштинского, стала относиться к ней более внимательно[†††††††††††].

В.А. Бильбасов, однако, полагал, что мать Софии уже давно имела виды на Россию. Он пишет, что для цербстской княгини предложение о замужестве ее дочери не было неожиданным. Два года назад, с первою вестью о воцарении Елизаветы Петровны и признании голштинского герцога наследником русской короны, Иоганна-Елизавета начала уже мечтать о возможности подобного брачного союза. Поэтому не без задней мысли напомнила она о себе русской императрице в льстивом поздравлении с восшествием на престол; недаром старалась она угодить Елизавете Петровне посылкой портрета ее сестры, герцогини Голштинской Анны Петровны; не напрасно же, наконец, посылала она в Россию с братом Августом портрет своей дочери41.

Через три дня София зашла в комнату к матери, которая ей сказала: «Вы очень беспокоитесь, вы умираете от любопытства». На что будущая российская императрица якобы ответила: «Я через гаданье знаю, что содержат ваши письма».

Мать выразила свое удивление. Согласно второму вариантуу Иоганна-Елизавета, засмеявшись, сказала: «Ну, так если вы, сударыня, такая ученая, вам надо лишь отгадать остальное содержание делового письма в двенадцать страниц». «Мне стыдно было ей сказать, — пишет Екатерина Алексеевна, — что я думала, что дело идет о выдаче меня замуж; я ей ответила: я пойду, составлю свое предсказание, как делает это известная женщина[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], которую она знала и которая из

имени мужчины выводила имя милой, которое хотели знать». Мать будто бы согласилась.

На другой день[§§§§§§§§§§§] София, проделав какие-то манипуляции со своим именем, принесла ей бумажку, на которой были написаны такие слова: «Предвещаю по всему, что Петр III будет твоим супругом»[************]. Можно только догадываться, что думала мать Софии; она пристально посмотрела на дочь и, сказав будто бы со смехом: «Вы плутовка, но вы больше ничего не узнаете», пошла к мужу. Однако во втором варианте Записок из-под пера императрицы появляется удивительная сцена. «Я, — пишет Екатерина II, — воспользовалась этой минутой, чтобы сказать ей, что если действительно ей делают подобные предложения из России, то не следовало от них отказываться, что это было счастье для меня. Она мне сказала, что придется также многим рисковать ввиду малой устойчивости в делах этой страны; я ей ответила, что Бог позаботится об их устойчивости, если есть Его воля на то, чтоб это было\ что я чувствовала в себе достаточно мужества, чтобы подвергнуться этой опасности, и что сердце мне говорило, что все пойдет хорошо. Она не могла удержаться, чтобы не сказать: «А мой брат Георг, что он скажет?» (тут в первый раз она заговорила о нем со мною[††††††††††††]). Я покраснела и сказала ей: «Он только может желать моего благополучия и счастья». Она замолчала и пошла поговорить с отцом, который желал отклонить все дело, равно как и поездку» (30; курсив наш. — О. И.).

В первом варианте дальнейший ход событий излагается так: вскоре мать вернулась и призналась, что речь идет о том, о чем догадалась София. Но при этом она высказала опасения, что «это очень далеко и очень рискованно». Принцесса услышала, что ни мать, ни отец, ни дядя не хотят этой поездки и что они отказали бы, не посоветовавшись с ней, если бы она этого не отгадала. Аргумент, скажем прямо, странный. После этого Иоганна-Елизавета захотела снова узнать мнение дочери. София ей будто бы смиренно сказала:« Раз вам это не угодно, как могу осмелиться этого желать». Мать на это будто бы произнесла: «Мне кажется, вы совсем не прочь от этого». В ответ принцесса расплакалась. Тут вошел отец Софии, поцеловал ее и сказал, что не станет принуждать ее к столь важному поступку, что мать поедет под предлогом поблагодарить за все милости, какие ее семья получила от Елизаветы Петровны, что если София не захочет

^

сопровождать мать, то это будет зависеть от нее, и что он не хочет помешать ее будущему счастью. «Я заливалась слезами, — вспоминает в первом варианте Записок великая княгиня, — это была одна из трогательнейших минут моей жизни; тысячи различных побуждений волновали меня: благодарность за доброту моего отца, страх не угодить ему, привычка слепо ему повиноваться, нежность, которую я к нему всегда питала; уважение, которого он заслуживал..» (472).

Во втором варианте все излагается значительно проще: в разговоре с отцом инициатива поездки в Россию полностью переходит к Софии. «Он пожелал сам говорить со мною, или, вернее, мать попросила его сделать это. Я ему сказала, что, так как дело шло обо мне, то пусть он позволит указать ему, что поездка ни к чему не обязывает, что по приезде на место мы с матерью увидим, надо ли возвращаться или нет; наконец, я его убедила разрешить поездку. Он дал мне письменное наставление в нравственности, и мы поехали вместе с отцом в Берлин» (30, 31).

Сохранилось письмо принцессы Иоганны-Ели заветы к Фридриху II от 4 января 1744 года, согласно которому вся инициатива в этом деле принадлежит ей. «Вследствие этого, государь, — писала мать Софии, — вменяю себе в обязанность повиноваться указаниям, которыми Вашему Величеству угодно будет почтить меня. Вполне понимаю, государь, важность таинственности, рекомендуемой Вашим Величеством; тем не менее, по многим причинам, которые легче понимаются, чем описываются, я должна была посвятить в эту тайну князя, за скромность которого я ручаюсь, не полагая, чтоб я заслуживала за это упрек. Князь изъявил свое согласие. Это путешествие, действительно опасное для женщин, особенно в настоящее время, не страшит меня. Я решилась и, твердо убежденная, что все это делается по воле Провидения, я уповаю, что Провидение же поможет мне преодолеть опасные затруднения, на которые многие не отважились бы»42. Как подчеркивает В.А. Бильбасов, мать Софии о судьбе своей дочери заботилась мало — на первом месте она видела себя43. Отец был заботливее: Христиан-Август отдал супруге инструкцию Pro memoria (На память) — свод нравственных правил для дочери (об этой инструкции речь пойдет подробно ниже). Он поручил Иоганне-Елизавете поступать относительно Софии согласно с наставлениями, изложенными в этой записке, и, когда придет время, передать ее дочери как руководство в новой для нее жизни. Не прошло и двух месяцев, как принцесса благодарила отца за его советы и обещала всегда им следовать и никогда не забывать их.

Получив благословение отца, принцесса София в сопровождении матери поехала в далекую и загадочную Россию. Начинал осуществляться ее заветный план. Все было таинственно и романтично. Начиная с новой

фамилии матери — графиня Рейнбек[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] — и кончая повелением Елизаветы Петровны ехать по Москве ночью (38). Однако многие знали, кого везут красивые сани. Народ дорогой говорил: «Это везут невесту для великого князя» (475). 

<< | >>
Источник: Иванов О.А.. Екатерина II и Петр III. История трагического конфликта. 2007

Еще по теме Мечты и их воплощение:

  1. Об естестве, которое созерцается в роде и в неделимом, и о различии как соединения, так и воплощения; и о том, каким образом должно понимать [выражение]: «Единое естество Бога Слова - воплощенное»
  2. МЕЧТЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
  3. МЕЧТЫ ОБ ИДЕАЛЬНОМ ВЕРТОЛЕТЕ
  4. МЕЧТЫ СЛАВЯНИНА, ИЛИ КАК СТАТЬ ИМПЕРАТОРОМ
  5. Далай-лама и теория воплощений
  6. Последние «воплощения» эволюционизма
  7. Икона как символическое изображение воплощения Сына
  8. 6.1.4 Евтихий о воплощении, Троице и «фантазиатстве»
  9. Об образе зачатия Слова и о Божественном Его воплощении
  10. ЯЗЫКОВОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ КОНЦЕПТА "ИНТЕЛЛЕКТ ЧЕЛОВЕКА" (НА МАТЕРИАЛЕ ФИНСКИХ НАРОДНЫХ ГОВОРОВ) Е. В. Логинова
  11. 1. ФАШИСТСКОЕ ТОТАЛИТАРНОЕ ГОСУДАРСТВО. ПРИНЦИП ФЮРЕРСТВА КАК ВОПЛОЩЕНИЕ ФАШИСТСКОЙ ДИКТАТУРЫ