КРАЖА В ХАРЬКОВСКОМ БАНКЕ

Итак, 28-го декабря 1916 года, то есть ровпо за два месяца до революции, я уже в качестве заведующего розыскным делом в Империи, получил в Департаменте полиции шифрованную телеграмму от заместителя начальника харьковского сыскного отделения,— Лапси- на, сообщавшего о краже, произведенной в банке Харьковского Приказчичьего Общества Взаимного Кредита. Похищено было на 2 500000 рублей процентных бумаг и некоторая, сравнительно незначительная сумма наличных денег. Лаисин сообщал, что воры, устроив подкоп со двора соседнего с банком дома, проникли через него в стальную комнату банка и с помощью невиданных им (Лапсипым) доселе инструментов распилили и распаяли стальные несгораемые шкафы, откуда и похитили вышеуказанные ценности. Следов воров ему обнаружить не удалось, но один из служащих банка, заподозренный в соучастии в преступлении, задержан и временно арестован. Эта телеграмма была получена мною утром часов в одиннадцать, а в четыре часа директор Департамента полиции А. Т. Васильев^ передавал мне, что мипистр внутренних дел, только что вернувшийся с Высочайшего доклада, заявил о желании Императора, прочитавшего в утренней газете сообщение о харьковской краже, видеть это преступление открытым в возможно близком будущем. Почему министр находит необходимым поручить ведение этого дела непосредственно мне самому. Выехать в этот же день мне не удалось, так как харьковский курьерский поезд уже ушел и я отложил отъезд до завтра, то есть до 29-го декабря.

Эта дерзкая кража тревожила меня во всех отношениях: не говоря уже об исключительно крупной сумме похищенного, обратившей на себя внимание Императора, но и обстоятельства дела не давали уверенности в успехе моих розысков.

Общая картина преступления заставляла думать, что в данном случае, орудовали так называемые, «варшавские» воры.

Эта порода воров была не совсем обычна и резко отличалась от наших, великороссийских. Типы «варшавских» воров большей частью таковы: это люди, всегда прекрасно одетые, ведущие широкий образ жизни, признающие лишь первоклассные гостиницы и рестораны. Идя на кражу, они не размениваются на мелочи, то есть объектом своим выбирают всегда лишь значительные ценности. Подготовка намеченного предприятия им стоит больших денег: широко практикуется подкуп, в работу пускаются самые усовершенствованные и весьма дорого стоящие инструменты, которые и бросаются тут же, на месте совершения преступления. Они упорны, настойчивы и терпеливы. Всегда хорошо вооружены. Будучи пойманы — не отрицают своей вины и спокойно рассказывают все, до конца, но пе выдают, по возможности, сообщников.

В числе двух миллионов фотографий с дактилоскопическими оттисками и отметками, собранных в Департаменте с преступников и подозрительных лиц, имелась особая серия фотографий «варшавских» воров. Из этой группы карточек я захватил с собой в Харьков, на всякий случай, штук двадцать снимков с особенно ловких и дерзких воров.

Вместе со мной, по моему предложению, выехал способный агент Линдер, молодой человек, польский уроженец, обладавший, между прочим, истинным да- ром подражания манере говорить по-русски всяких инородцев. Этому второму Мальскому особенно удавались евреи и чухонцы.

Итак, 29-го декабря мы выехали с Линдером в Харьков и, благодаря некоторому опоздапиго поезда, прибыли туда 31-го вечером. Я немедленно вызвал к себе Лапсииа, который в устном рассказе передал дело. Он повторил, в сущности, содержание своей шифрованной телеграммы, добавив лишь подробности, на основании которых был арестован банковский служащий.

На следующий день я пожелал лично осмотреть место преступления. Осмотр подкопа подтвердил соображения следователя. Стальная же комната банка являла весьма любопытное зрелище: два стальных шкафа со стенками, толщиной чуть ли не в четверть аршина, былп изуродованы и словно продырявлены орудийными снарядамп. По всей комнате валялись какие-то' высокоусовершенствованные орудия взлома. Тут были и электрические пилы, и баллоны с газом, и банки с кислотами, и какие-то хитроумные сверла, и аккумуляторы и батареи,— словом, оставленные воровские приспособления представляли из себя стоимость в несколько тысяч рублей.

Опрошенный мною арестованный чиновник оказался заядлым поляком, все отрицавшим и жестоко возмущавшимся незаконным, по его мнению, арестом.

Так как прорытие подкопа, равпо как и подготовка к краже вообще должны были занять не мало времени, то воры, надо думать, прожили известное время в Харькове. Посему, взяв Линдера и местных агентов, я припялся объезжать гостиницы, захватив привезенные с собой из Москвы двадцать фотографии «варшавских» воров и карточку арестованного чиновника.

Мне посчастливилось! Из десятка гостиниц, нами посещенных, в одной опознали по моим карточкам неких профессиональных воров Станислава Квятковского и Здислава Горошка, в другой — Яна Сандаевского и еще троих, фамилия коих не помню, всего — шесть человек.' Оказалось, они прожили в этих гостиницах с месяц и уехали лишь 26-го числа.

Вместе с тем выяснилось новое обстоятельство. По фотографии, арестованный чиповник был опознан лакеем той гостиницы, где проживали Квятковский и Горошек. Лакей этот, шустрый малый, не только сразу же опознал обоих воров и чиновника, но, со смешком, поведал о тех перипетиях, косвенным участником которых оп являлся за время проживания этих господ в его гостинице. По его словам, к Горошку, а особенно к Квятковскому, часто захаживал арестованный чиновник и более того: Квятковский был, видимо, в любовной связи с женой, ничего не подозревавшего, чиновника. Эта женщина не раз навещала в гостинице Квятковского и нередко ему, лакею, приходилось относить записочки то от него к ней, то обратно. Из этих тайных записок любопытный лакей и убедился, к своему удовольствию, в их связи.

Этот первый день нового года казался мне не потерянным паираспо и я заснул покойно.

Между тем,, дополнительные сведения, собранные об арестованном чиновнике, не говорили в его пользу. До Харькова он служил в Гельсингфорсе, в отделении Леонского Кредита, откуда и был уволен по подозрению в соучастии в готовившемся покушении на кражу в этом банке.

Мои дальнейшие вызовы и допросы арестованного чиновника, ничего не дали. Оп все так же продолжал отрицать всякую за собой вину. После долгих размышлений, я решил попробовать следующее.

— Вот что! — сказал я моему Линдеру.— Сегодня же переезжайте в другую гостиницу подальше от меня, а завтра, под флагом дружбы с Квятковским и по причине предстоящего, якобы, отъезда вашего из Харькова, зайдите к жене арестованного чиновника и пере- дайте ей привет от Квятковского. Для достоверности покажите ей фотографию последнего, будто бы вам данную, с дружеской надписью на обороте. Надштсь по-польски сфабрикуйте сами. Образцом почерка Квятковского послужит его факсимиле, имеющееся на полицейской карточке. Было бы крайне желательно при этом получить от указанной дамы какое-либо письмо яли записку, адресованную Квятковскому.

Линдер блестяще выполнил поручение.

Я пришел к вам, пани, от Стасика Квятковского, моего сердечного друга. Пан Станислав просит передать свой привет и сердечную тоску по пани. —

Я не розумем, цо пан муви! — смущенно сказала она.— Какой пан Станислав, какой нан Квят- ковский?

Я снисходительно улыбнулся. —

Пани очень боится! Но, чтобы вы не тревожились, Стасик просил меня показать пани вот этот портрет. Не угодно ли? — и я протянул ей карточку с надписью.

Взглянув на нее, моя барынька просияла, видимо, успокоилась и стала вдруг любезнее. —

Лх, прошен, прошен, пане ласковы, сядать!

После этого все пошло, как по маслу. Она призналась мне, что сильно соскучилась по Квятковскому и поставила меня в довольно затруднительное положение, пристав с вопросом, где теперь пан Станислав. Я вышел из затруднения, сославшись на легкомыслие женщин. —

Пан Станислав, любя и доверяя вам всецело, тем не менее просил не называть пока его адреса, так как боится, что вы, случайно, можете проговориться. А ведь тогдау все дело, так благополучно проведенное им и вашим супругом, может рухнуть. —

Напрасно пан Стапислав во мне сомневается! Ради него, ради мужа, наконец, ради самой себя, я обязана быть осторожной. Впрочем, пусть будет, как он хочет!

В результате Линдер был всячески обласкан, накормлен вкусным обедом, а вечером, покидая госте- приимную.хозяйку, он бросил пебрежно: —

Быть может, пани желает написать что-либо Стасю, так я охотно готов передать ему вашу цедульку,

Пани обрадовалась случаю и тут же написала Квят- ковскому нежное послание, заключив его фразой:

«...Как жаль, коханы Стасю, что тебя нет со мной сейчас, когда муж мой в тюрьмеI»

Поблагодарив Линдера за хорошо исполненное поручение, я на следующий день вызвал арестованного чиновника. —

Ну, что же, вы все продолжаете отрицать ваше участие в деле? —

Разумеется! —

Вы отрицаете и знакомство ваше с Квятковским? —

Никакого Квятковского я не знаю! —

И жена ваша не знает пана Квятковского? —

Разумеется, нет! Кто такой этот Квятковский? —

Любовник вашей жены! —

Ну, знаете ли, этот номер не пройдет! Жена моя святая женщина и в супружескую верность ее я верю, как в то, что я дышу! —

И напрасно! Я могу вам доказать противное.

Что за вздор! Ведь если бы и допустить недопустимое, то есть, что жепа изменяет мне с Квятковским, то как бы вы могли доказать мне это? Ведь, пе держали же вы свечку пад нею и паном Станиславом? —

А откуда вам известно его имя?

Чиновник сильно смутился, но, оправившись, ответил: —

Да вы как-то, на одном из допросов, так пазы- вали Квятковского. —

Я что-то не помню. Во всяком случае, у вас недюжинная память! Но оставим пока это, поговорим серьезно. Я делаю вам определенное предложение: я обещаю вам доказать, как дважды два — четыре, не- верость вашей жены, а вы обещайте мне помочь разыскать Квятковского, замаравшего вашу семейную честь. Идет, что ли? —

Нет,—не идет! Так как я, пе зная Квятковского, не могу вам помочь и разыскать его. Но заявляю, что не пощажу любовника моей жены, буде таковой Оказался бы! —

Ладної Довольно с меня и такого обещания. Вы, конечно, хорошо знаете почерк своей жены?

.«— Ну, еще бы! —

Так извольте получить и прочесть письмо ее, написанное вчера на имя Станислава Квятковского! — и я протянул ему переданный мне Линдером запечатанный розовый конверт.

Чиновник схватил конверт, вскрыл его, извлек бумагу и жадно накинулся на нее. Я наблюдал за ним. По мере чтения лицо его все багровело и багровело, руки начали трястись, дыхание становилось прерывистым. Наконец, кончив чтение, он яростно скомкал бумагу, метнул бешеный взгляд и, хлопнув кулаком по столу, воскликпул: —

Пся крэв! Ну, ладно, пане Станиславе, не скоро пожалуешь ты сюда! А, если и пожалуешь, то не для свидания с моей женой! Ах, ты, мерзавец, подлец ты этакий! Ну, теперь держись! Хоть и сам погибну, но и тебя потоплю! Господин начальник,— обратился он ко мне,— извольте расспрашивать, я теперь все, все скажу, рад вам помочь в поимке этого негодяя Квятковского! —

Хорошо! Где он теперь? —

Должен быть, в Москве, у любовницы Горошка! на Переяславльской улицы. —

При нем и похищенное? —

Да, при нем. Он должен будет обменять процентные бумаги на чистые деньги и заняться дележом их среди участников. —

Так, быть может, он все обменял и поделил? —

Ну, нет! Это не так просто. Квятковский и Горошек крайне осторожны. Для предстоящего обмена должен приехать из Гельсингфорса в Харьков некий «делец» Хамилейнен, мой личный знакомый, который, получив от меня препроводительное письмо, здесь, в Харькове, выедет с ним в Москву, где и сторгует бумаги, примерно, за полцены их номинальной стоимости. —

Можете ли вы сейчас написать мне это письмо 8а вашей подписью и на имя Квятковского? —

ГортЬ желанием скорее это сделать! —

И прекрасно! Вот вам конверт и бумага.

Через десять минут письмо было готово, подписано и адресовано Квятковскому в Москву, на Переяславль* скую улицу.

і — Вот вам письмо, действуйте! — и чиновник радостно потер руки.— Ну, пан Станислав, держись! Будет и на моей улице праздник!

Чиновник откровенно признал свое участие в деле, выразившееся в предоставлении сарайчика для подкопа и обещании выписать из Гельсингфорса Хамилеп- иена. Вместе' с тем, он назвал имена и всех участников «предприятия». Их вместе с ним, Квятковским и Горошком, набралось девять человек.

Тотчас же выслав начальнику московской сыскной полиции, Маршалку (меня заменившему) фотографии пяти воров, опознанных в харьковскпх гостиницах, я просил его приложить старанье к обнаружению пока трех из них, поставив вместе с тем на Переяславль- ской улице крайне осторожное наблюдение за Квятковским и Горошком.

Призвав к себе Линдера, я рассказал ему о признании чиновника и добавил: —

Отныне, Линдер, вы не Линдер, а Хамилейнен! —

Ридцать копеек, перки-ярви, куакола! — ответил он, скорчив бесстрастную, сонливую чухонскую физиономию.

Я невольно расхохотался.

За откровенное признание и оказанное тем содействие розыску,- я приказал ослабить, до пределов возможного, тюремный режим арестованному чиновнику. Ему было разрешено получать пищу из дома, иметь свидания, продолжительные прогулки, собственную постель и т. д. Но, вместе с тем, я пояснил начальнику харьковской тюрьмы все значение преступления арестованного, преступления, которым заинтересовался рам Государь Император. А потому, при всех послаблениях, я приказал установить строжайшую изоляцию для арестованного, внимательнейший контроль над его передачами и т. д. Работа в Харькове мне показалась законченной и я с Линдером выехал в Петроград. Всю дорогу Линдер тренировался в финском акценте и к моменту приезда в столицу достиг положительно совершенства.

По дороге из Харькова я простудился, а потому не мог немедленно выехать в Москву, между тем, дело не ждало. По этой причине я командировал туда временно вместо себя Л. А. Курнатовского. Курнатов- ский.— бывший начальник варшавского сыскного отделения,— после эвакуации Варшавы был прикомандирован к'Департаменту, в мое распоряжение. Я знал его за весьма ловкого и дельного чиновника. Вместе с Курнатовским отправился в Москву и Линдер, чтобіл сыграть там роль гельсингфорского Хамилейпена, Одновременно я послал подробцые инструкции и Маршал ку, поручив ему ежедневно по телефону держать меня в курсе дела.

Через сутки после отъезда Курнатовского и Линдера, Маршалк звонит мне и сообщает, что двое из остальных трех воров, опознанных в харьковских гостиницах, находятся в Москве и за ними установлено уже осторожное наблюдение.

Итак, из девяти участников: один сидит в харьковской тюрьме, а четырех, считая Квитковского и Горошка, московская полиция не упускает из виду.

Я предложил Маршалку не форсировать событий до моего приезда, который состоится на днях, так как самочувствие мое уже улучшалось.

Перед отъездом Линдеру было мною приказано остановиться отдельно от Курнатовского и притом непременно в «Боярском Дворе». Эта гостиница имела то преимущество, что в каждом номере находился отдельный телефон. Моему «Хамилейнену» было приказано вести широкий образ жизни, который подобает миллионеру (это, впрочем, его не огорчило), раздавать щедрые чаевые, обедать с шампанским и т. д.

Дня через два я приехал в Москву. Пора была действовать.

По моему предложению Линдер, закурив трубку, отправился к любовнице Горошка на Переяславльскую улицу, захватив, разумеется, и рекомендательное письмо арестованного харьковского чиновника. Для удобства дальнейшего изложения, буду называть этого чиновника Дзевалтовским.

Линдеру было строжайше запрещено не только видеться со мной, по и близко подходить к Мало-Гнездниковскому переулку, то есть к зданию сыскной полиции, где я проводил цельте дни у Маршалка, руководя делом. По прежнему опыту было известно, насколько осторожны и осмотрительны варшавские воры. И не подлежало сомнению, что за Хамилейненом будет установлена ими слежка.

Итак, я с нетерпением стал ожидать телефонных сообщений Линдера о его визите к даме Горошка. Часа через три он звонил и докладывал: —

Явился я на Переяславльскую улицу, позвонил; открывшая мне дверь субретка, впилась в меня глазами. —

Барыня дома? — спросил я ее. —

Пожалуйте, дома...

Я передал ей новенькую визитную карточку, на ко- торой значилось: