ИСТОРИОГРАФИЯ УЛОЖЕНИЯ

Ведущей фигурой этого направления в историографии стал Н. М. Карамзин, убежденный защитник самодержавия и идеолог реакционной части аристократического дворянства.

Не случайно, конечно, что Уложение 1649 г. — это детище периода подъема русского самодержавия и перехода его от со- словно-представительной монархии к абсолютизму — привлекло внимание реакционных дворянских историков именно в 30-е и 40-е гг. XIX в.

И хотя первая публикация об Уложении связана с внешней историей кодекса,3 основное направление его изучения пошло по линии историко-юридической. Начало было положено В. Строевым, выпустившим специальное исследование в 1833 г.4

Необходимость создания Уложения, по мнению автора, кры- дась в беззаконии и отсутствии твердой власти в начале XVII в. Твердую власть установил «мудрый» Алексей, принявший Уложение. На первый взгляд оно «представляется чудовищем, кровожадным и до невероятности свирепым». Но это определенная и, по мысли Строева, разумная необходимость, так как для развращенного народа нравственные меры воздействия не годились, а денежные штрафы не могли достичь цели, поскольку народ был беден, а бояре слишком богаты.3

Строев излагает дроцедуру составления и утверждения Уложенной книги, используя сведения из ее вступительной части. Оценивая Уложение со стороны состава правовых норм, автор считал, что Алексей Михайловичг не собирался писать новые законы, а ставил целью исправить и обобщить^ старые.4 Отсюда, по мнению Строева, Уложение представляет собою не кодекс, а свод прежних законов, основное назначение которых — в установлении «гражданского равенства» «в отношении справедливости», хотя сословия и не уравнивались «в отношении к суду»*5Поэтому в духе времени и взглядов того круга лиц, идейным приверженцем которых был и сам Строев, в исследовании отмечалось, что французы, провозгласив в 1795 г.

Развивая эту мысль, автор видит значение Уложения в определении характера «всего нашего отечественного законодательства» и называет отличительные черты памятника: его «истинно евангельскую кротость» и «неумолимо-суровую свирепость мер понуждения или наказания».7 По Строеву, кротость и высокое понятие о человеке обусловлены в Уложении его «отечественным народным характером», свирепо же Уложение только тогда, когда и поскольку «его раздражали непослушанием или непокорностью». Кротость, начиная с Уложения, по мысли автора, лежит в основе всего последующего законодательства вплоть до николаевского времени: «Все нововведения дышат тою же кротостью, тою любовью к человечеству, какими ознаменованы правила Уложения». Вторая же черта памятника — жестокие наказания, — будучи порождением временных цотребностей XVII в., видоизменилась и исчезла.8 Как видим, в сочинении Строева дана откровенная апология Уложения и царского законодательства с позиций официальной дворянской историографии. И тем не менее следует отметить, что перед нами первое в отечественной историографии сочинение, характеризующее',Уложение 1649 г. в целом — со стороны его происхождения, источников, состава и воздействия на последующее законодательство. С фактической стороны работа Строева не выходит»за рамки того, что содержится в самом источнике.

Год спустя, в 1834 г., появилась брошюра, решительно оспорившая взгляд Строёва.9 Начав с несогласия с оцепкой Смуты как времени, порожденного беззаконием, ставшим причиной со- ставленникулшжения, автор в конечном итоге выступил против основной идеи Строева. Он утверждал, что в Уложении «нет суда ровна», наоборот — везде и всегда преобладало неправосудне. Свирепость, свойственная Уложению, была порождением крайней нищеты, невежества и жестокости народа. Другое дело при Петре—«на место грозного произвола воссел закон». И далее автор пускается в апологию петровского и последующего времени, когда, дескать, подчиненные открыто говорили правду царю, росло'число законов, решительно отличающихся от Уло- жения, что именно с Петра начался в законодательстве переход «от свирепости к человеколюбию».10

Появление брошюры Г.

^ Касаясь причин происхождения памятника, Морошкин, как и Строев, видит их в «безгосударственном-состоянии» и беззаконии, которые были связаны с событиями начала XVII в.

Соответственно исторической миссией Уложения явилось утверждение царской власти, единства государства, безопасности личности и «святости собственности каждого».13

Отмечая национальные корпи Уліожения и называя его «Уложением Москвы», Морошкип тем не менее подчеркивал, что «оно не отвергает и чужеземного, не противится преобразованиям и усовершенствованиям».14

Касаясь источников Уложения;, автор перечислил йх в том виде, как они даны в предисловии к памятнику, дополнив этот список Литовским статутом. Ценным является, во-первых, установление преемственной связи Уложения с древнерусским законодательством начиная от Русской правды и, во-вторых, признание источником Уложения «народной юриспруденции», т. е. обычного права, которое оказало свое воздействие непосредственно через богаїую судебную практику и опосредованно — через боярские приговоры.15 Морошкип пишет, что Уложение, включившее «не более 19 статей новых, составленных советом бояр"», появилось в «лучшее время русской истории, именно тогда, когда привязанность к старине п влечение к новизне были еще в равновесии».16 Хаіщіашзуя Уложепиедо-ходержаншо, он выделяет прежде всего «основные законы»/важнейший из которых, по его мнению, состоит в утверждении самодержавия п в беспредельном' повиновении народа.

Морошкин утверждает, что гражданское право, данное в Уложении по идее Судебпика 1550 г. и расположенное по его плану, значительно расширено. Главы о поместьях, вотчина^ крестьянах и холопах лишь развивают - главы о суде. В сравнении с В. Строевым Морошкий более широко рассматривает состав Уложения, видя его истоки в многовековом развитии обычного права ж богатой- судебной практике от царского Судебника до Уложения. Однако по основной идейной направленности Морошкин целиком стоит на позициях Строева, утверждая, что «неограниченная власть царя... была чаянием всей нашей истории».17Итак, для начального этааа .историографии Уложения характерен анализ памятника ^_делом —^о^исдхіши^д^гпрвдшц н обстоятельств^ составления, места ^JMfflL других законодатель- ных памятников, общего значениями тГ дГТакой анализ строился преимущественно на о"снове~7Санных, заключенных в самом Уложении, из него самого* лишь' с незначительным привлечением дополнительного материала. По мере роста объема знаний о памятнике и накопления материала исследователи переходили от общей характеристики кодекса к изучению отдельных проблем, связанных- с ним. ' *

Судоустройству и судопроизводству по Уложению посвятил работу К. Д. КаредиЗЕц^'один из осповоположников «государственной школы». По мысли автора, Уложение складывается из двух начал — «народного обычая», т! е. обычного права, и законодательного права, котод^е-^раетет в этот и последующий периоды. В Уложении преобладало еще обы^нее-нраво. Отсюда его казуистический характер. Внешние «юридические'начала» Уложения бедны, но их «богатство скрыто под оболочкой частных реше- ний».18 Кавелин справедливо утверждал, что судоустройство времен Уложения строилось на «исторических началах», почему суд и нё был отделен от управления^ В управлении же преобладало единовластное начало"— от~царя и государевой думы до воеводы на местах.19 Само же судопроизводство по Уложению рассматривается Кавелиным с формально-юридической точки зрения.

В. Линовский в исследовании начал уголовного права видел в Уложении памятник кодификации, являющийся в «полном смысле уголовным кодексом», в котором закон получает полное выражение, а «обычай и судебная практика теряют силу самостоятельного источника юрисдикции».20 Этот взгляд радикально расходился с точкой зрения Морошкина и Кавелина. Явная идеализация Уложения и отсутствие исторического подхода- к его оценке видны и в другом утверждении автора: что главным стремлением Уложения было якобы «основать наказание на чистых началах правды и справедливости, а не на временных и преходящих».21

Линовский подвергает уголовное право Уложения чисто формальному анализу и излагает его в такой последовательности: первая часть отведена рассмотрению видов преступления, вторая — наказаниям, третья — «внутреннему отношению наказания к преступлению» и четвертая — судопроизводству. Достоинство книги Линовского в том, что она богато иллюстрирована примерами, почерпнутыми из актового материала, опубликованного в Актах исторических, Дополнениях к актам историческим, Актах Археографической экспедиции и в других изданиях. Однако в подавляющей массе эти акты относятся к периоду до Уложения. П. П. Епифанов справедливо отметил, что Линовский допустил явное преувеличение в оценке объема юрисдикции Уложения 1649 г. В действительности, как видно даже из самой книги Линовского, на практике применялись виды наказания, не предусмотренные действующим законодательством.22 Автора интересовали лишь сам закон и казусы, вызвавшие его к жизни.

Характеристика уголовного права по Уложению заняла существенное место в работе А. Н. Попова об уголовных судах

Московского царства.23 ^ Поноввыдеяяо^три вида уголовных дел — татъбДд ^ушегу6cTBlT5*^p^go^ По, на^шодёнию' автора, они с древнейших времен отделились от других преступлений составили предмет ведомства губных судов и Разбойного приказа. Из дел этих ведомств они и попали в Уложение 1649 г.

Полемический характер носит работа Я; Г. ДЗсиповгча,24 утверждающего, что нвГ преступления, ни наказания не^аосят в Уложении определенного характера. Преступление четко не определено и смешивается- часто с гражданскими правонарушениями. Еще неопределеннее' многие санкции: «наказати нещадно», «без пощады» «без милосердия», «что государь укажет» и т. п. Поэтому целью наказания по Уложению является у?тра- шение, "как «в^ДрупйзГ*современных законодательствах». Вместе іГтйі "Есипович отмщает, что Уложенйе — «законодательство вполне русское, народное >> и сложилось оно исторически, ведя истоки от Русской правды. - Уложение «народно и по источникам и по началам».. Поэтому Уложением закончилась древняя юридическая жизнь старой России и началась жизнь новая. Эта переходная стадия законодательства вызвала определенные противоречия и незавершенности.25

Оспаривая суждение Строева о «гражданском равенстве» в Уложении, Есипович подчеркивает, его 1 сословный характер: Уложение не одинаково наказывает и судит знатного и простого человека. Отмечены' жестокость, суровость уголовного права: «Уложение всегда охотнее верит виновности, нежели невиновности подсудимого; виновности оно поверит "и на слово, чтоб усомниться в ней, оно предписывает пытать». Так же как Строев и Морошкин,' Есипович связывает происхождение памятника с междуусобиями начала XVII в. и видит его назначение в восстановлении порядка и государства в России.26 Таким образом, Есипович отверг одни оценки Уложения, высказанные в работах его предшественников, и синтезировал другие, оставаясь при этом на тех же позициях охранительных начал дворянской историко- правовой науки.1

Одной иа^оадних_работ буржуазного направления в историографии, включающей в себя и некоторые взгляды как официального направления, 'їід-ізиславянофильства, была работа C.J\OQ?№- л^ското-еб^Уложении.27 Под благоустройством автор понимает «систему права обществендо^^благосостояния», делящегося на материальное и моральное. К материальному он относит промышленность, торговлю, сельское хозяйство;* к моральному — знания, нравственность и религию. Источником и гарантом благосостояния народа Шпилевский считает правительство, которое создает определенную систему законов, обеспечивающих народное благосостояние.

' Под этим углом зрения и применительно к предмету своей работы автор рассматривает на материале Уложения следующий круг вопросов: личная свобода и поземельное владение, пути сообщения, «сельская или земледельческая промышленность», «ремесленная. и заводская промышленность», торговля, народо- насбление, «умственное образование», эстетическое и нравственно-религиозное образование, сохранение имущества, «сохранение народа от голода, болезней и нищеты»,, предупреждение преступлений.

Шпилевский анализирует различные стороны общественного строя, в том ^чищг^социально-эк(ашдияеские, с позиций их правовых основ, воплощенных в Уложений, и трактует их идеалистически. , Но в отличие от предшествующих ученых Шпилевский большое внимание уделил вцщіосам-зшзяйотвягиромыш- ленйости, земельной-собственности.

Рассматривая вопрос о личной , свободе, как главном условии благосостояйия, Шпилевский утверждает, что положение полных холопов по Улоямшиго улучшилось, а кабальных — осталось прежним. В оценке положения крестьянv автор предвосхищал взгляды И. * Д. Беляева, признавая «прикрепление крестьян к земле», что «не лишало их прав личности и собственности».

Посадские люди по его мнению, прикреплены не к земле,

а к сословию. Справедливо подчеркивалось промежуточное положение служилых людей по прибору между свободными II тяглыми сословиями. Словом^_в__набжодандрг>: Щпнлевского немало верного, рационалистического относительно., отдельных явлений обшествешшй-жизни XVII в. _..... Еще одна особенность работы Шпилевского состоит в превозг несении роли общины. Автор выделяет общинное владение как на государственных, так и на частных (вотчины, поместья) землях. По его мнению, общинное владение «не могло быть уничтожено никаким частным произволом, черных земель нельзя было ни продать, ни заложить, ни подарить». Общинное землевладение оставалось неприкосновенным и на вотчинных землях, ибо крестьяне были йрикреплены к земле. С помощью общины устанавливается «правильное отношение землевладельцев к земледельцам, господ к крестьянам». Общинный быт содействовал и развитию ремесла. Государство не разрушает издревле сложившегося общинного порядка, но подает ему «руку помощи». Отсюда общий вывод Шпилевского о роли общины: «Община была в древ- ней России важнейшим деятелем в развитии и сохранении народного благосостояния».28

В пореформенное время историография Уложения, как и общая историография, стала развиваться в основном в буржуазно-либеральном направлении. Накопление знаний об Уложении и общее изменение взглядов на исторический процесс у историков буржуазного и демократического направлений вызвали их критическое отношение к оценке Уложения в официальной дворянской историографии. Историки обратили серьезное внимание на обстоятельства; связанные с подготовкой Уложения. Центральное место занял вопрос о, значении земщины, т. е. о роли р составлении Уложения выборных «от земли» на Земском соборе 1648— 1649 гг. Первым вопрос о роли земщины в выработке Уложения поставил яркий представитель демократического направления в историографии А. П. Щапов. Статья, посвященная этому предмету, была написана им в начале 60-х гг., когда Щапов стоял на позициях земско-областной теории,29 Щапов первый обратил внимание на то, что в предисловии к Уложению наряду с'государственными делами речь идет и о земских. Последние он понимал как «народные», хотя народ и не был представлен на Соборе 1648 г. Да и сам Щапов подчеркивал, что на Соборе «крестьян не было». Историк "оспорил свидетельство официального предисловия .о том, что выборные лишь «руки приложили». На самом дегіе, говорит Щапов, роль выборных была активной и выразилась в подаче ряда челобитных, который легли в основание многих статей Уложения.30

Таким образом, сколь ни велико было тяготение царя к централизации и бюрократизации, все же без земского совета он не решился издать Уложение. Отсюда Уложение — Соборное и является «великим земским делом». В целом Уложение, по Щапову, представляет собою соединение «всех правительственных юридических понятий, какие выработало Московское государство», и «народного законодательства — союзного, соединенно-областпого, земского».31

В. И. Сергеевич утверждал, что около половины статей XIX главы «О посадских людях» составлены «почти буквально по челобитным выборных людей».82

Наиболее аргументированные данные относительно роли выборных людей в составлении Уложения принадлежат другому историку русского права — Н. П. Загоскину.83 Его книга построена на анализе большого материала, охватывает обширный круг вопросов и тем самым выгодно отличается от предшествующих работ. Обращаясь к историографии Уложения, Загоскин отметил два ее этапа. Первый, связанный главным образом с именем Строева, характеризуется слабым использованием опубликованных источников и соответственно утверждением пассивного участия депутатов Земского собора 1648—1649 гг. в выработке Уложения. Для нового этапа (Щапов, Сергеевич) характерно привлечение к исследованию челобитных выборных людей Собора 1648 г. и разработка вопроса об активной роли земщины в составлении Уложения.

По мнению Загоскина, причинами создания Уложенной книги послужило обилие и неупорядоченность законодательства и ослабление государственного строя в результате событий начала XVII в. Вмешательство земщины определило направление законодательной деятельности, поскольку, как считал Загоскин, представители земли просили о создании Уложения еще на Соборе 1645 г.32 Московское восстание 1648 г., по Загоскину — «бунт», было следствием злоупотребления правящих лиц, близких к царю. Такие события послужили лишь толчком к составлению Уложе- ния.Подчеркивая при этом инициативу земщины, Загоскин называет и другой случай ее воздействия на государственные дела: влияние на процесс становления самодержавия при Иване Грозном.

Касаясь комиссии Н. И. Одоевского, Загоскин утверждал, что она собрала и систематизировала материалы прошлого законодательства, что перед ней не ставилась цель выработки законодательных новелл, которыми, кстати, занялся Земский собор с активным участием выборных людей. Итоги деятельности Собора, по мнению Загоскина, были значительными. Если по пометам на Уложенном столбце насчитывается 17 новых статей, а, как считали Шпилевский и Щапов, к ним следует добавить еще несколько, то по данным Загоскина^на—Соборе—составлено 82 статьи по 8... главам, т. е.'».ь%всех статей Уложения.36

У Загоскина понятие «земщина» сливается с высшими слоями общества — дворянством и купечеством. С другой стороны, автор стоит на компромиссных позициях с официальной версией происхождения Уложения. Загоскин пишет о «высоком доверии земщины к своему царю», о «тесном союзе земли и государства», которым «всегда силен был русский народ», и возражает против взглядов «на Московскую Русь, как на эпоху господства грубой силы, как на вотчинно-полицейское государство».33 "

Взгляды Загоскина оказали влияние на современных ему и последующих представителей буржуазной историографии. М. Ф. Владимирский-Буданов отметий, что в Уложение вошли материалы челобитных, поданных еще задолго до Собора 1648 г. Точно так же роль Собора не. ограничивалась составлением только новых законов," но- распространялась на пересмотр и подтверждение старых.' Владимирский-Буданов признавал' за Собором не только совещательную, но и законодательную роль.34

В другом случае тот же автор, приводя установленные в литературе факты челобитий служилых чийов и посадских-людей и реализации их просьб в Уложении, писал, что «активное участие Собора в деле составления и утверждения Уложения не подлежит сомнению».35 В том же духе высказывался С. Ф. Платонов: «Все крупнейшие Новины Уложения возникли по коллективным челобитьям выборных людей, по их инициативе».36 Эти мысли были поддержаны и другими представителями историко-право- вой науки — В. Н. Латкиным, А. Н. Филипповым37 и др.

Несколько иную позицию в оценке роли выборных людей заняли крупнейшие представители буржуазной историографии — С. М. Соловьев и В. О. Ключевский. По мнению С. М. Соловьева, «жалобы, накопившиеся в царствование Михаила, произвели взрыв в Москве и в других городах в начале царствования Алексея, следствием чего было Соборное Уложение... но всего любопытнее то, что Уложение Соборное, составленное с ведома, за подписью выборных изо всяких чиров людей, составленное под влиянием страха перед восстаниями горожан, для их успокоения, с явными уступками их требованиям, — это Уложение является враждебным мирскому самоуправлению: так, оно вполне представляет суд воеводам и приказным ? людям; по Уложению 2. суде уже не сидят старосты, целовальники и земские дьяки».38В приведенной цитате отражена наиболее принципиальная часть оценки С. М. Соловьевым Уложения, которого он в своем классическом труде коснулся лишь очень бегло. Следует подчеркнуть, однако, что историк указал на противоречие между причиной, вызвавшей Уложение, и следствием, которое оно принесло с собой.

Отличную позицию в определении роли выборных людей занял и В. О. Ключевский. Он дает такую схему составления свода: инициатива исходила, от государя и Боярской думы; проект свода выработан «канцелярским порядком» комиссией, составленной Думой, при содействии приказов; затем прочитан выборным людям и дан им на подпись. Однако роль выборных не была пассивной. «Знакомясь с изготовлявшимся» проектом, выборные, как сведущие люди, указывали кодификаторам, что в нем следует изменить или пополнить, заявляли о своих нуждах, а комиссия облекала эти заявления и указания в форму земских челобитных, которые вносили в Думу. Там по этим челобитным «приговаривали», давали решения, которые объявлялись выборным как законы и вносились в Уложение. Уточняя эту мысль, Ключевский указывал три формы участия выборных в работе над Уложением (XVII, 42): совещательные указания членам кодификационной комиссии, представление через нее челобитий в Думу и вынесение приговоров совместно с царем и Думой, как например в-отношении запрета отчуждения вотчин в пользу церкви.39В определении роли выборных людей на соборе 1648 г. Ключевский безусловно ближе к истине, чем его предшественники, допускавшие преувеличение роли земщины в выработке Уложения. В этой связи любопытно .отметить.-таїше—основные звенья работы,-намеленные Ключевским: кодиф,шсадия^лювещан^-~ре- визии, законодательное^рещени^и заручная^креда. В этой пя- тичленной схеме выборные люди^имели отношение к двум звеньям — совещаниям и заручкой скрепе.40 Следовательно, ведущее значение в составлении Улоя^ения Клхочевский отводил государственной власти. Однако, как приверженец теории безуказного закрепощения крестьян, он в данном отношении умалял роль законодательного памятника. Вместе с тем следует указать: характеризуя Уложение в целом, Ключевский отметил, что в отличие от судебников «оно пытается уже пронийнуть в состав общества, определить положение и взаимные отношения различных его классов.. ,».41 Другая область, в которой буржуазная историография Уложения, начиная с пореформенного периода, достигла значительных результатов, связана с изучением источников памятника. В данном случае сказался общий подъем источниковедения п палеографии, имевший место во второй половине XIX в. И хотя, как отмечено выше, начало изучения внешней истории Уложения и его источников положено еще в 30-е гг. XIX в. публикацией сведений о подлипном свитке Уложения,42 значительный размах этого изучения с применением научных методов текстологии на- чался во второй половине века и продолжался в начале XX столетия. В области изучения источников Уложения наметились два основных направления — изучение рецепции иноземного npafca и установление источников отечественного происхождения. На оба эти пути наталкивал официальный наказ, данный комиссии Н. И. Одоевского, вошедший в предисловие к Уложению: «... которые статьи написаны в правилех святых апостол, и святых отец, п в градцких законех греческих царей, а пристойны те статьи к государственным и к земским делам, и те бы статьи выписать, и чтобы прежних великих государей... указы и боярские приговоры на всякие государственные и на земские дела собрать, и те государьские указы и боярские приговоры с старыми судебниками справити».43 По этой номенклатуре в подлинном столбце Уложения сделаны пометы об источниках у 177 из 967 статей памятника. Среди помет встречаются указания и на Литовский статут,44 который в официальном перечне источников не упомянут.

Первым подчеркнул значение Литовского статута как одного пз источников Уложения В. Линовский. Он считал статут самым обильным источником уголовных постановлений — относительно преступлений государственных, воинских, против частных лиц и их имущества.45 Однако особое решение вопроса о Литовском статуте, о рецепции литовского права в русское было предложено в специальной работе М. Ф. Владимирского-Буданова.46 Путем сравнительного анализа текстов обоих памятников автор пришел к выводу, что главы II, III, IV, V, VII и IX, а также 51 статья из X главы, 24 статьи из VII главы Уложения «составляют целиком или буквальный перевод, или довольно точный перефраз Статута».47

При всей формальности текстологического и юридического решения поставленной задачи Владимирский-Буданов признавал наличие творческого подхода русских законодателей к использованию Литовского статута, что выражалось, по его мнению, в уточнениях норм права применительно к особенностям и коя- кретпым обстоятельствам русской действительности. В ОТДЄЛЬГ пых, исключительных случаях оп признавал и непосредственное влияние обстоятельств текущей политической жизни па формулирование норм Уложения. Так, оп допускал, что статьи 18—22 главы II «очевидно прибавлены составителями ввиду тогдашних живых впечатлений бунтов в городах». Раздел Статута о военной службе приспособлен к условиям военной службы в России (не упомянуто шляхетство — гл. VII). Войну в Литве объявлял сейм, вРоссии — царь.

Плодотворной является мысль историка, что Статут в значительной части основан на древнерусском праве. Отсюда возникла гипотеза о наличии обратной связи — рецепции норм Литовского права в русские законодательные памятники еще до Уложенпя и тем самым опосредованного влияния Статута на Уложение. Общий вывод исследования гласил, что система Уложения в значительной части есть система Статута, нарушенная главами XI—- XX, отражавшими наиболее характерные особенности русского гражданского права. Затем опять следуют главы, включающие уголовное право по Статуту (главным образом глава XXII).51

Тема рецепции норм Литовского статута в Уложение была подхвачена в ряде последующих работ. Мнения авторов о гипотезе опосредованной рецепции разделились. Шмелев поддержал мнение Владимирского-Буданова, сославшись на то, что в так называемом Эрмитажном сборнике дополнительных указов к Судебнику имеются статьи из Литовского статута, но вслед за Лат- киным не исключил возможности в отдельных случаях непосредственной рецепции из Статута.52 В этой же связл Латкин, признавая вероятность гипотезы Владимирского-Буданова, вместе с тем обратил внимание па то, что многие статьи Уложения ближе по содержанию к Статуту, нежели к указным книгам приказов. В решении вопроса о роли Литовского статута как источника Уложения большой интерес представляет мнение В. О. Ключевского, высказанное им в «Курсе русской истории»: «Составители Уложения, пользуясь этим кодексом, следовали ему, особенно при составлении первых глав, в расположении предметов, даже в порядке статей, в подборе казусов и отношений. .. в постаповке правовых вопросов, но ответов искали всегда в своем туземном праве, брали формулы самых норм, правовых положений, но только общих тому и другому праву или безразличных, устраняя все ненужное и несродное праву и судебному порядку московскому, вообще перерабатывали все, что заимствовали. Таким образом, Статут послужил пе столько юридпческпм источником Уложепия, сколько кодификационным пособием для его составителей, давал им готовую программу».48

17

2 А. Г. Манышв

Особо важным и сложным оказался вопрос о рецепции в Уло- жение норм римско-визаптийского права. В предисловии к Уло- жению и среди пометок об источниках отдельных статей в подлинном свитке Уложения содержатся указания на использование «Градских законов греческих царей» (или кратко «из градских»). Одним из первых наиболее крупных сочинений по данному вопросу является работа Н. Калачева,54 в которой автор прослеживает использование в русском законодательстве первых и последующих веков византийского законодательства через Кормчие — сборники церковно-византийского права, источником которых служили Эклога, Прохирон, «Закон судный людей».

Наиболее значимым и крупным исследованием этого вопроса является труд Н. И. Тиктина.55 Автор утверждает, что византийское право оказало значительное влияние на Уложение, но главным образом не непосредственно, а опосредованно, поскольку рецепция византийского права в русское проходила с древнейших времен и постепенно через посредство древнерусских.законодательных сборников — Номоканон, Кормчая и др. К XVII в., пишет Тиктин, «некоторые начала византийского права проникли в самую глубь народной жизни и, будучи переработаны в недрах этой последней, слились с началами туземными до такой степени, что разграничить их в некоторых случаях представляется делом очень трудным».

Тиктин говорит, таким образом, о некотором сплаве, синтезе византийского и русского права и добавляет, что в Уложении заимствовалось лишь то, что «уже раньше было усвоено народным сознанием и потому не находилось... в противоречии с действительной жизнью». Тем самым отношение Уложения к византийским источникам было вполне свободным, хотя составители использовали их не только в славянском переводе, но и в оригинале.56 Тиктин составил «Таблицу статей Соборного уложения и Новоуказных, заключающих в себе византийские нормы, и соответственно этим статьям мест византийских и римских источников», согласно которой 161 статья Уложения и 48 статей Новоуказных имели своим источником византийское право.57

Тогда же работа Тиктина вызвала критику за преувеличение роли византийского права в составлении Уложения. Отмечалось, что не все статьи Уложения, сходные по содержанию с византийскими источниками, обязательно заимствованы из* пих.58

Основой для заключений о рецепции византийского права в Уложение у Тиктина служила и общность правовых норм.

Например, одинаковая цель наказания как в Эклоге и Прохироне, так и в Уложении, а именно — устрашение, служила основанием для вывода о преемственности права. Тиктин, таким образом, ограничился формально-юридическим сравнительным анализом русского и византийского права, не касаясь социально-экономических условий заимствования и возможности одинаковых путей развития права при сходных исторических условиях.

Другое направление в изучении источников Уложения — поиски источников отечественного происхождения. Наибольшее внимание было уделено указным книгам приказов и судебникам. Еще К. Кавелин в виде гипотезы поставил вопрос об использовании составителями Уложения указных книг приказов.49 Конкретные подтверждения заимствований из указных книг приказов в Уложении дал М. Ф. Владимирский-Буданов.50 В специальном плане и в полном объеме этот вопрос исследован В. Н. Сторожевым применительно к указной книге Поместного приказа.51Сторожев одновременно сличил указы книги со статьями XVI (О поместных землях) и XVII (О вотчинах) глав Уложения и пришел к выводу, что указная книга Поместного приказа почти целиком вошла в Уложение, в его XVI и XVII главы. Только очень немногие указы (частного характера) не были включены в Уложение, использованные же или заимствованные полностью получили более стройную редакцию или были снабжены поправками и дополнениями.52 В конце XIX в. была предпринята попытка установления источников всех статей кодекса.53 В основе такого опыта лежало сплошное сличение статей памятника с предшествующими указами, судебіниками и другими юридическими сборниками — с учетом, разумеется, всего того, что было в этой части сделано предшествующими авторами. К. Верховский подтвердил справедливость пометок об источниках в отношении 177 статей, сделанных в подлинном свитке Уложения. Вслед за Владимирскнм-Будано- вым он выводил многие статьи Уложения из Литовского статута, но в отличие от известного историка права склонился к мысли о преобладании непосредственной рецепции норм Статута в Уло- жепие. Другое значение работы Верховского состоит в подтверждении и расширении наблюдений об использовании составителями Уложения предшествующих указов и юридических сборнп- ков: использование во II главе «надкрестных записей»,64 в X указов из книги ведомства казначеев и Земского приказа, а также различных указных книг приказов, в XVI главе — Поместного приказа, в XX — главе о холопах — указной книги Холопьего приказа, в XXI — главе «О разбойных и татиных делех» — указной книги Разбойного приказа.

В содержании глав VIII — «Об искуплении пленных», XI — «Суд о крестьянех», XIX — «О посадских людех» Верховский видел сильное влияние выборных людей Земского собора 1648 г., их челобитий и инициативы, а также челобитий служилых людей предшествующих лет. Источники XVIII, XXIII, XXIV и XXV глав остались нераскрытыми за неимением данных.

Труд Верховского не только подытожил результаты исследования источников Уложения, но и заметно продвинул вперед изучение вопроса — главным образом в части установления отечественных источников. Дальнейшие исследования пошли именно в этом направлении.

Другая область, в которой историки второй половины XIX в. достигли важных результатов, связана с изучением внешней истории Уложения. Это относится прежде всего к структурным и палеографическим данным подлинника Уложения и к его первым изданиям в XVII в. Начало изучения подлинника было положено публикацией важнейших данных о нем в «Московском телеграфе» в 1831 г.54 Ряд ценных сведений о рукописи Уложения и его первопечатных изданиях опубликовал И. Е. Забелин в 1850 г.66 В публикацию вошли: перечень лиц, подписавших Уложение, общим числом 315 человек, группировка этих лиц по сословным категориям, перечень дьяков, скрепивших сставы свитка как на лицевой, так и на оборотной сторонах, данные о длине, ширине и весе свитка по измерениям Миллера. Опубликованы также постатейные указания на источники, содержащиеся в подлинном тексте Уложения, и сличение вариантов текста изданий Уложения в 1649 и 1737 гг.

Заметно продвинули вперед археографическое изучение подлинника Уложения слушатели Петербургского археологического института П. Е. Ваденюк и Д. М. Мейчик. Кроме того, Ваденюк и Мейчик дали подробно© палеографическое описание рукописи, подчеркнув особенности правописания и орфографии.55

Изучение внешних признаков подлинника Уложения перешло в анализ его первых изданий.

Еще в 1767 г. Г. Ф. Миллер произвел сличение первопечатного издания Уложенной книги с изданием 1737 г., которое он ошибочно считал вторым.56 В предисловии к первому тому «Полного собрания законов Российской империи», вышедшему в 1830 г., говорится о трех изданиях, относящихся к одному году.57 Затем в 1831 г. вместе с описанием подлинного свитка Уложения в «Московском телеграфе» была напечатана заметка «О различии первого и второго издания Уложения, напечатанного церковными буквами», в которой обращено внимание на существенные разночтения в тексте двух изданий памятника, относящихся к 1649 г.58 Н. П. Загоскин в своей речи об Уложении, прочитанной в Казанском университете в 1879 г., также говорил о двух изданиях и в результате самостоятельного сличения дал уточненную картину разночтений как текстуального, так и смыслового характера. Загоскин высказал и предположения о причинах второго издания, увидев в этом руку Никона и князя А. М. Львова, ведавшего Печатным двором.59

С объяснением причин второго издания, предложенных Загоскиным, не согласился М. Ф. Владимирский-Буданов, говоря, что не было двух изданий, а имела место лишь перепечатка отдельных листов Уложения.60 В пользу мнения о наличии «не менее трех изданий» высказались Ваденюк и Мейчик, пришедшие к этому выводу в результате сличения до 15 экземпляров старопечатного Уложения. Заслуга этих авторов — найденные ими документальные доказательства печатания Уложения в первом издании с 7 апреля по 20 мая и во втором — с 27 августа по 21 декабря 1649 г. Дата 29 января 1649 г., стоящая в конце подлинного и печатного текстов Уложения, означает, следовательно, не время выхода первого издания, как полагали ранее, а время окончания рукописи и ее официального утверждения. Вопрос о третьем издании Уложения в XVII в. остался открытым. Ваденюк и Мейчик приводят также ценные данные о продаже первопечатного Уложения.61

Последней попыткой в дореволюционной историографии решить вопрос о первых изданиях Уложения была статья В. Бори- сова.62 Проверив текстуальные разночтения первопечатных изданий, Борисов отверг гипотезу о трех его изданиях. По его наблюдениям, твердо устанавливаются два издания, а между ними имеется «переходная» группа старопечатных экземпляров Уложения. По набору, заставкам, переносам слов, т. е. по внешним признакам, они относятся к первому изданию, но имеют ряд текстуальных особенностей, которые свойственны второму изданию. Отсюда вывод, что промежуточную группу нельзя считать отдельным изданием, ее появление следует отнести за счет перепечатки и вклейки в часть тиража исправленных листов.

Как- видно, в изучении источников Уложения 1649 г. значительная часть дореволюционных историков, в том числе историков права, применяла формально-текстологический и формально- юридический методы, основанные на допущении того обстоятельства, что при определенных условиях правовые нормы способны кочевать из одного памятника права в другой, хотя при этом и приспосабливались к условиям данного времени и права. Преобладающим поэтому при составлении нового законодательного свода был прием кодификации. Отсюда мнение историков права сводилось к тому, что Уложение 1649 г. было сводом предшествующего права, а не кодексом. М. Ф. Владимирский-Буданов писал: «Несмотря на чужие источники и на новые статьи свои, Уложение есть не более, как итог ко всему предшествующему законодательству Московского государства, свод его».63

На этой же основе формально-текстологического подхода к установлению источников Уложения возникло различие мнений по вопросу о том, в какой мере Уложение можно считать национальным памятником права. К. Верховский, Н. И. Тиктин, Г. Н. Шмелев, М. А. Дьяконов полагали, что по составу источников Уложение • не может рассматриваться как национальный памятник. В противовес такому мнению М. Ф. Владимирский-Буданов подчеркивал со всей определенностью; что, «несмотря на такое множество заимствований из чужих источников, Уложение не есть компиляция иноземного права, а кодекс вполне национальный, переработавший чужой материал по духу старо-московского права, чем он совершенно отличается от переводных законов XVIII в.».76 Это мнение видного историка русского права решительно поддержал В. Н. Латкин.64

Взгляда об исключительной роли прошлых источников права в создании Уложения придерживались, однако, не все историки. Те из них, которые глубже подходили к оценке событий начала XVII в. и 1648 г., к пониманию связи Уложения с.ними, не отвергая роли юридических сборников любого состава как источников, подчеркивали преобладающее воздействие в данном процессе самой русской действительности и закономерного хода развития русского права. Например, не отрицая значения Литовского статута как источника II главы Уложения, посвященной государственным преступлениям, Г. Г. Тельберг не склонен был считать, что именно Статутом была навеяна мысль о политических преступлениях. «... скорее можно предположить, — пишет он, — что к Статуту обратились тогда, когда самая мысль об этом сложилась у московских кодификаторов».65 А сложилась она в итоге развития русской государственности и права. В этом смысле Тельберг видел источники II главы в ограничительных записях В. И. Шуйского, в приговоре ляпуновского ополчения и в восстании 1648 г. Одна из особенностей работы Тельберга состоит как раз в том, что нормы государственного права и политические преступления проецируются в ней на реальную действительность первой половины XVII в.

Результаты изучения Уложенной книги за XIX в. были подведены в лекционных курсах по общей истории русского права и в ряде специальных исследований по отдельным отраслям права.66

К началу XX столетия было завершено изучение источников Уложения на основе крупнейших памятников права (Судебники, Стоглав, Литовский статут и др.), юридических сборников (указные книга приказов, кормчие и др.) и других опубликованных к тому времени документов. Начался неизбежный повый этап — обращение к архивным фондам, которые далн возможность, во- первых, восполнить новым ценным материалом представления об обстоятельствах, вызвавших составление Уложения, п о ходе самой работы над кодексом и, во-вторых, устаповпть источники тех глав, в отношении которых известное уже законодательство ничего пе давало.

В первом случае видную роль сыграли новые материалы, опубликованные П. П. Смирновым.67 Челобитные дворяп и детей бояр- ских вскрыли давние истоки требований служилых людей укрепить законность, пресечь произвол воеводской и прпказпой администрации и упорядочить судопроизводство в стране путем принятия Уложенной книги. Две другие работы П. П. Смирнова пролили новый свет на ход подготовки Собора 1648—1649 г., позицию правительства, роль выборных людей и, в частности, установили наличие Земского собора 16 июля 1648 г., ранее неизвестного.

Комплексному подходу к вопросам права и судопроизводства, содержащихся в Уложении, способствовали материалы, опубликованные Н. Я. Новомбергским.68 С привлечением большого числа новых материалов правовую природу государственных преступлений по Уложению проанализировал в своей монографии Г. Г. Тельберг.69

Изучение источников Уложения на основе архивных материалов было начато статьей С. Б. Веселовского об источниках ХУІІІ главы «О печатных пошлинах».70 В фонде Преображенского приказа бывшего Московского архива Министерства юстиции (ныне ЦГАДА) С. Б. Веселовский обнаружил столбец с докладами (и указами по ним) 1624—1625 гг. начальства Печатного приказа — боярина Ф. И. Шереметева и дьяка Григория Нечаева. Сопоставление этих данных и статей XVIII главы показало, что из 71 статьи главы 34 статьи в значительной мере, лишь с небольшими изменениями, повторяют доклады или указы к ним. Уложенная комиссия даже порядок статей сохранила в' том виде, в каком располагались доклады и указы в столбце. В целом XVIII глава, по мнению автора, образовалась из указной практики Печатного приказа, и следует считать, что источником главы были не доклады, а указная книга этого приказа, которая не сохранилась. Именно в этом находит объяснение то обстоятельство, что в XVIII главу не вошли некоторые печатные пошлины, взимавшиеся, например, Поместным приказом, и, наоборот, вошли такие, которые не являются печатными, — четвертные с поместных актов и рублевые с откупов.71

Аналогичным образом С. Б. Веселовский пришел к решению вопроса об источниках XXV главы — «Указ о корчмах». Приказ Новой чети передал Уложенной комиссии свои указы о корчемстве и корчемниках, предназначенные только для Москвы, поскольку этими делами в столице ведал именно приказ Новой чети. Комиссия Одоевского положила указаппые материалы в основу XXV главы, но, как следует из последней, 21-й статьи, распространила их и на провинциальные города. Работа С. Б. Веселов- ского, с одной стороны, показала роль указной практики приказов в подготовке законодательных материалов для Уложенпя, а с другой — выявила, что эти материалы включены в Уложение далеко не полностью. В XXV главу, например, не попали многие указы приказов по кабацкому делу. Отсюда напрашивается вывод, что значительная часть приказного законодательства не вошла в Уложепие.72

В начале XX в. начато выявление архивных материалов о политике правительства конца XVI—первой половины XVII в. в отношении посадов. В ходе такой работы были установлены источники XIX главы Уложения («О посадских людех»), что дало возможность пересмотреть и дополнить прежние представления по данному вопросу. В статье Н. Шаховской показана политика правительства в отношении сыска посадских беглецов-закладчиков в первой половине XVII в. и на этой основе вскрыто значение его заинтересованности в создании тех узаконений, которые вошли в XIX главу Уложения. По наблюдению автора, некоторые указы 40-х гг. XVII в. полностью вошли в XIX главу Уложения, образовав ряд ее статей (ст. 23, 26, 27, 33 и др.)-73

В это же время П. П. Смирнов положил начало своей большой работе по истории русского города-посада, позволившей в конечном итоге детально рассмотреть деятельность Земского собора 1648—1649 гг. и в полном объеме представить источники XIX главы Уложения.74

В том же направлении"большое исследование по пересмотру источников XIX главы Уложения провел М. А. Дьяконов.75 И хотя его статья издана в 1919 г., ее паписапие следует отпести к дореволюционному времени и оценить в русле той историографической струи, которая в данпом вопросе определилась в порвые два десятилетия XX в. Дьяконов отверг мнение предшественников о составлении большинства статей XIX главы на- основі челобитных посадских людей и показал, что челобитные послужили толчком для комиссии Н. И. Одоевского обратиться к законодательным материалам указной кппги Сыскного приказа 1637—1642 гг., которые и были положены в основу значительной части статей XIX главы.76

В эти же годы предпринята попытка подкрепить роль Литовского статута в составлении Уложения в связи с тем, что в это время И. И. Лаппо обнаружил текст Литовского статута, переведенного в XVII в. на русский язык. А. В. Соловьев, подвергнув перевод Статута изучению, пришел к выводу, что в Уложении заимствовано из него до 60 статей.77 Таким образом, версия о большом значении Литовского статута как источника Уложения дошла до советского времени.

В дореволюционной историографии частично затронут вопрос о внутренней систематике материала отдельных глав Уложения. Предметом суждений по этому поводу стала наиболее крупная глава — «О суде». В. И. Сергеевич ставил последовательность статей этой главы в связь с судебниками: «Подобно судебникам, она начинается с перечисления лиц, которым принадлежит суд, затем идут статьи о порядке суда, о вызове, о явке на суд и т. п. процессуальные постановления. Потом следуют статьи о преступлениях, а в конце находим постановления, касающиеся гражданского права».78 В противоположность этому В. Н. Латкин утверждал, что X глава — «О суде» — обработана «хуже всех глав, так как при разнородности предметов, входящих в состав ее содержания, она не излагает их в последовательном порядке, но представляет ряд постановлений, касающихся как формального, так и материального права и не соединенных друг с другом никакой логической связью».79

Касаясь того же вопроса применительно к XVIII главе — «О печатных пошлинах», С. Б. Веселовский, отметив логическую непоследовательность расположения статей в этой главе и объяснив ее тем, что составители без внутренней перестройки непосредственно заимствовали материал указной книги Печатного приказа, в которой он расположен в хронологическом порядке, счел все же -нужным оговориться: «Не следует, впрочем, преувеличивать непоследовательности статей XVIII главы. Ведь у людей XVII в. была не совсем такая логика, как у нас, и их способ мыслить отличается от нашего».80 Опираясь па эту мысль, Ф. В. Таранов- ский правомерно упрекнул В. Н. Латкица в том, что в его суждениях о X главе «неправильно применены к старому памятнику современные нам представления о системе». Основу юридической систематики в памятниках прошлого, по мнению Тараиовского, составляло «понятие судебного действия, последовательпое дви- жепие которого определяло собою порядок расположения право- положений как формального, так и материального характера». Соответственно такому взгляду Тарановский делил X главу на три части: 1) предварительное установление компетентного суда и предмета тяжбы (статьи 1—100), 2) самый «суд» (ст. 101—193) и 3) вершение дела (ст. 194—287). Соответственно этому принципу автор производит и дальнейшее членение статей X главы на подгруппы. По такой же методе Тарановским предложена схема главы VII — «О службе всяких ратных людей Московского государства».81

В дореволюционное время предпринят ряд изданий самого текста Уложения, Все они представляют собою перепечатку текста из Полного собрания законов. Не составляет исключения и издание, предпринятое к 300-летию дома Романовых.82 Отличающееся ценными полиграфическими данными, это издание содержит важные приложения: сравнение различий в тексте двух первых изданий 1649 г.; фотовоспроизведение предисловия и двух первых глав из подлинного свитка и также подписей под Уложением; список лиц, подписавших Уложение; указания на источники в статьях подлинного свитка.

На Уложение 1649 г. обращено заметное внимание и в современной зарубежной историографии. И здесь на первое место должна быть поставлена монография польского историка Дануты Черской,83 основанная на использовании весьма широкого круга русской специальной литературы — как дореволюционной, так и в особенности советской. Полный учет результатов изучения советскими учеными социально-экономической и политической истории России XVI—XVII вв. дал автору возможность убедительно показать отражение в крупнейшем памятнике феодального права процесса формирования абсолютизма в России. Изучив Уложение под этим углом зрения, Д. Черская глубоко раскрыла на его материале ряд ваяшых проблем: феодальное землевладение — как светское, так и духовное, — правовоо п экономическое положение крестьян и городского населения, а также правовые основы укрепления церковной и царской власти. Книга пе рпсует государственный и политический строй России в том виде, как он дан в Уложении, — от центральных до местных органов власти, а также судоустройство, судопроизводство и право в полном объеме. Это не умаляет, однако, большого значения работы Д>4 Черской, дающей па основе марксистско-ленинской методологии изучение законодательного памятника XVII в. и глубокую картину социально-экономических процессов России того времени. Поэтому вполне резонно историк Германской Демократической Республики П. Хофман противопоставляет в своей рецензии84 книгу

Д. Черской работе В. Глотцнера,85 в значительной мере формализованной и оторванной от социально-экономической действительности. Глотцнер кратко останавливается на истории создания Уложения и его источниках, опираясь на досоветскую истрриографию, В своей основной части его книга содержит формально-юридический разбор уголовно-правовой терминологии памятника.

В работе американского историка Р. Хелли «Закрепощение и изменения в области военного дела в Московии» Уложение используется в качестве важнейшего источника. Хелли скрупулезно анализирует источники, литературу, фактический материал. Основной тезис его книги — тесное взаимодействие подъема и падения военно-служилого сословия, т. е. дворянства, с процессом закрепощения крестьян. Возрастание роли дворянства после событий 1611— 1613 гг. ведет к Уложению 1649 г., в котором воплощены четко осознанные сословные интересы" служилых людей и крепостное состояние крестьянства. Однако положение последнего еще существенно отличается от положения рабов.86

В советской историографии изучение Уложения шло в основном в трех направлениях: 1) выявление и анализ источников, 2) рассмотрение права и судопроизводства по Уложению и примыкающим к нему памятникам (указные книги приказов, новоуказные статьи) и 3) изучение социально-экономического и политического развития России первой половины XVII в. Труды в этой области сыграли важную роль для понимания причин и условий возникновения крупнейшего законодательного памятника феодальной России, смысла и значения его отдельных глав и статей.

В установление источников Уложения крупный вклад внес П. П. Смирнов, продолживший исследования, начатые им еще в дореволюционный период. Смирнов поддержал выводы М. А. Дьяконова об источниках XIX главы Уложения и дополнил их новыми важными материалами и наблюдениями. Как материалы для других глав Уложения были подготовлены в соответствующих приказах, а комиссией Одоевского сведены и отредактированы, так и XIX глава разработана в Сыскном приказе в "виде его указной книги. Радикально пересматривая суждение исследователей XIX в. о том, что глава о посадских людях написана заново на основании челобитных посадских людей и выборных Земского собора, П. П. Смирнов пришел к выводу, что «вся или почти вся XIX глава Уложения составлена на основании старого московского законодательства последнего десятилетия (1638—1648 гг.), которое возникало и падало в ожесточенной классовой борьбе посадских людей против землевладельцев-феодалов за свое раз- витие и привилегии как средневекового ремесленно-торгового города».87

Работа Смирнова имеет общее принципиальное значение, поскольку связывает возникновение законодательных норм Уложения с классовой борьбой и с непосредственно предшествующим законодательством, вскрывает приемы работы Уложенной комиссии и тем самым выводит поиск источников Уложения на магистральную линию.

Другие попытки установления источников носят более частный характер, хотя и имеют существенно важное значение. Ю. И. Гессен, например, показал, что источником важной по значению 66-й статьи XX главы Уложения, говорящей о пленных периода русско-польской войны 1632—1634 гг., является боярский приговор 1634 г., сохранившийся в книге приказного стола Разрядного приказа.88 Тот же автор еще раньше выступил против мнения М. Дьяконова, утверждавшего, что источником VIII главы «О ис- кунлениии пленных» являются челобитные выборных Земского собора,89 и привел доводы в пользу того, что Уложение осуществило в этой главе меру, предложенную Стоглавом.90 А. А. Зимин убедительно трактовал статейные списки уложений 11 января и 17 ноября 1628 г. как один из источников Соборного уложения (см. табл. I).91 Уложения 1628 г. рассылались по разным московским приказам, а оттуда могли попасть в комиссию Н. И. Одоевского. А. А. Зимин дает такое заключение: статейные списки 1628 г. были йспользованы при составлении ряда глав и статей Уложения. Характер использования статейпых списков как источника должен быть, по мысли А. А. Зимина, изучен дополнительно.92

Пересмотрен вопрос об источниках V и IX глав Уложения, корни которых после специального труда М. Ф. Владимирского- Буданова историки видели в Литовском статуте. Против концепции заимствования норм Статута составителями Уложения выступил В. М. Черпов. В небольшой статье в гипотетической форме он поставил вопрос о возможности происхождения Уложенпя 1649 г. и Литовского статута от одного общего корня, который видел в одновременном развитии права как в Западной, так и в Таблица 1 Использование статейных списков в Уложении Статья списка

Глава и статья Уложения I

II

I

II 1

2 3

4

5

7 9

10 12

1 2 3

4

7

8

X, 117 X, 112

X, 110, ИЗ X, 118—120

X, 261, 262, 264 X,

51, 52 XI,

25, 26

6

X, 156 XIV, 8 X, 157 X, 118 X, 112 X, 246 X, 262 X, 155 X, 158 Примечание. Статейные списки уложений 1628 г.: I — от[11 января: II — от 17ьноября.

Восточной Руси. И вопреки мнению М. Ф. Владимирского-Вуда- нова о том, что «система Уложения есть система Статута», В. М. Чернов полагал, что своеобразный характер системы Уложения определялся особенностями общественного уклада Московского государства того периода.93 В новой работе тот же автор тщательно рассмотрел вопрос об источниках V («О денежных мастерех, которые учнут делати воровские деньги») и IX («О мытах и о перевозех, и о мостах») глав Уложения и предпринял попытку найти в связи с ними корни русского права, существовавшего еще до Литовского статута и Уложения, которое могло быть общим источником разных памятников.94 Касаясь У главы, Чернов пришел к заключению, что различия текстов этой главы и соответствующих разделов Статута значительны, а между тем охрана целостности монеты была древним делом, отраженным как в ранних памятниках права, так и в позднейших. Например, в грамоте от 10 февраля 1637 г. в Пермь Великую о фальшивомонетчиках говорится в выражениях, сходных с текстом Y главы Улоя^ения.95 Отсюда вывод, что в основе этой главы лежит длительная практика борьбы с фальшивомонетничеством и отражение ее в указах и грамотах. Аналогичным образом решается вопрос и об источниках IX главы. Источником 9—12-й статей IX главы могли быть нормы русского права, отраженные в княя^еских жалованных и договорных грамотах XIV—XV вв. Источник 19-й и 20-й статей — указ 1642 г. Древними были мыт и обязанности содержать в исправности мосты, перевозы и дороги.

Общий вывод Чернова гласит: 1) нет достаточных оснований считать источником 9—14-й, 16—18-й статей IX главы московский перевод — редакцию Литовского статута; 96 2) статьи Уложения близки к артикулам Литовского статута вследствие наличия у этих памятников общего источника — древнерусского права.97 Чернов подчеркивает русские, правовые истоки Литовского статута в соответствии с данными литературы по этому вопросу. Необходимо, однако, подчеркнуть, что источники статутов помимо Русской правды были многообразными — нормы обычного права, привилеи, Судебник Казимира 1468 г., судебные решения, польское и немецкое право. Таким образом, статуты были кодексами феодального права, действовавшими на территории Великого княжества Литовского.98

Заметные результаты достигнуты у советских историков в издании и комментировании одного из наиболее массовых источников права: уставных и указных книг приказов — Разбойного, Земского, Поместного, Ямского и приказа Холопья суда.99 Ранее известный состав уставных книг Разбойного приказа пополнен найденной А. А. Зиминым книгой 1635—1648 гг., непосредственно примыкающей к Уложению. Новое издание уставных и ука- ных книг приказов расширяет возможности оценки приказных книг как источника Уложения.100 Важным пополнением дан- пого круга источников Уложения служит вновь найденная указная книга Московского судного приказа.101 Неизвестные ранее приговоры и указы, помещенные в книге, служили источником ряда статей XX и X глав Уложения, т. е. по холопьим и судным делам.102 В том же смысле должна быть расценена статья К. Н. Сербиной об указных книгах Земского приказа, хотя и не устанавливающая непосредственную связь материала этих книг с Уложением.103 В ряде исследований по истории крестьян, холопов, классовой борьба XVI—XVII вв. содержатся ценные, иногда высказанные попутно, замечания относительно источников или истоков тех или иных норм Уложения.104 В советской историографии имеется небольшой специальный очерк об источниках Уложения, не раскрывающий, однако, этого вопроса в историографическом и фактическом планах во всем объеме.105

Бесспорно важное значение для проблемы происхождения Уложения и его истоков им.еет сравнительно-историческое изучение Уложения и Правил Василе Лупу 1646 г. в части закрепощения крестьян, предпринятое Л. В. Черепниным. Автор установил наличие сходных условий — развития экономики, роста феодально- крепостнического гпета и классовой борьбы — в России и Молдавии. Поэтому в обопх памятниках много общего относительно политических, уголовных преступлений и гражданских правонарушений. Много внимания уделяется судебно-следственному процессу и судопроизводству. Имеет место почти полное совпадение главы Уложения «О разбойных и татиных делех» и раздела Правил «О ворах па больших дорогах, о разбое», а также разделов о фальшивомонетчиках; близки нормы памятников, касающиеся охраны феодального землевладения. В части закрепощения крестьян общими являются нормы об урочных летах, о крестьянской крепости без урочных лет, запрет принимать беглых крестьян и установление материальной ответственности за их прием.106

Не случайно, что в обеих странах почти в одно и то же время возникли правовые кодексы с определенной феодально-крепостнической направленностью, хотя влияния Правил Василе Лупу па Уложение не наблюдается, поскольку нет никаких данных о том, что составители Уложения пользовались Правилами. Исследования, подобные работе Л. В. Черепнина, чрезвычайно важны, так как в поисках источников и истоков того или иного законодательного памятника они пе позволяют ограничиваться только установлением аналогичных формул в предшествующих памятниках права, а требуют подойти к проблеме шире: ведь при сходных социально-экономических и политических условиях могли возникать сходные правовые нормы.

Общая оценка Уложения как памятника права и характеристика основных правовых норм содержатся в неоднократно издававшихся и принадлежащих обычно коллективам авторов учебных пособиях по истории государства и права СССР.107 В этих пособиях правовые нормы Уложения не выделены и растворены в общей характеристике права определенного периода (XVI— XVII зв. или вторая половина XVI—первая половина XVII в.) в зависимости от принятой периодизации. Такие оценки носят, разумеется, весьма суммарный характер. Аналогичным образом обстоит дело и в учебных пособиях по истории СССР и даже в обобщающих многотомных трудах по тому же предмету — с той лишь разницей, что здесь обычно выделяются крупнейшие законодательные нормы Уложения, связанные с феодальным землевладением и историей крестьянства. В ряд^ учебных пособий следует отметить и брошюру К. А. Софроненко.108 В ней дается краткая характеристика экономического и общественно-политического положения Русского государства середины XVII в., обстоятельств созыва Земского собора 1648—1649 гг. и выработки Уложения, правового положения классов но Уложению и основных моментов в развитии русского феодального права. Правовые основы государственно-политического строя по Уложению у К. А. Софроненко не затронуты. Этот пробел в плане учебных пособий восполняет отдельно изданная лекция С. С. Иванова, дающая, правда, характеристику государственного строя России на основе всей совокупности памятников права второй половины XVI—первой половины XVII в.109

Широко использованы нормы Уложения применительно к изучению организации воооружепных сил XVII в. в книге Ф. И. Ка- липычева.110 С учебными целями предпринят ряд изданий текста Уложения выборочно и полностью. Уложение издано в Памятниках русского права111 и снабжено постатейными комментариями, к сожалению, далеко не равноценными по главам.

Лучшим в данный момент является издание, подготовленное М. И. Тихомировым и П. П. Епифановым, выпущенное как учебное пособие для высшей школы, но несомненно имеющее науч- ное значение 112 благодаря точной передаче первопечатного текста и наличию двух оригинальных вступительных статей.113 В советской историографии значительную научную разработку получили вопросы социально-экономического и политического развития России в первой половине XVII в.: феодальное землевладение; экономическое и правовое положение крестьян, холопов, посадских людей, служилых людей по прибору и феодалов; классовая борьба, прежде всего Крестьянская война начала XVII в. и городские восстания 40-х гг.; государственный и военный строй России и т. п. Эти и другие проблемы нашли яркое выражение в крупнейших трудах С. В. Бахрушина, Н. А. Горской, Б. Д. Грекова, В. И. Корецкого, А. А. Новосельского, В. М. Панеяха, А. А. Преображенского, К. Н. Сербиной, И. И. Смирнова, П. П. Смирнова, М. Н. Тихомирс^ва, Ю. А. Тихонова, С. В. Устю- гова, JI. В. Черепнина, А. В. Чернова, Е. В. Чистяковой и др.114Труды указанных авторов в значительной мере способствуют глубокому и всестороннему пониманию правовых основ феодального землевладения, классового и политического строя России, отраженных в Уложении 1649 г. В еще большей степени значительна их роль в научной разработке причин, предпосылок и ус- ловий появления законодательного памятника. Обоснован тезис о связи Уложения с классовой борьбой и восстаниями 1648 г. В данном отношении достигнуты, пожалуй, наибольшие результаты, и вряд ли можно ожидать каких-либо существенных дополнений материала по этой проблеме.

В ряде названных работ как источник использовано и Уложение. В наибольшей мере его нормы использованы при рассмотрении проблемы закрепощения крестьян (ликвидация «урочных лет» сыска беглых крестьян) и положения посадских людей (посадское строение). Наиболее глубоко первой проблемы — ликви- дацшд урочных лет — коснулся В. Д. Греков в разделе «Борьба помещика^за о^оение^оместья^отмену^^'этных лет"1ГУложе- ние 1649^г7» в своей монографии о крестьянах.115 Эта попытка предпринята преимущественно в рамках XI главы Уложения («Суд о крестьянах») с привлечением материала лишь отдельных статей других глав в подкрепление положений, вытекающих из XI главы. Ценной стороной работы Грекова является критический разбор взглядов дворянско-буржуазных историков на роль Уложения, в частности его XI главы, в истории крестьянства — М. Ф. Владимирского-Вуданова, И. Д. Беляева, В. И. Сергеевича, В. О. Ключевского, М. А. Дьяконова. Греков дал мотивированный отвод нигилистическому суждению М. А. Дьяконова о том, что правила XI главы Уложения об отмене урочных^ лет^ №е_мргут считаться^оШц^^ействи'^ьнті законом о прикреплении кре- стьян»7Г2'116 Однако «общий смысл постановлений Уложения о крестьянах» Греков сводит к^т^овлгаиям XI главы и не дает анализа правового положения крестьян па основе совокупности всех норм Уложепия, имеющих отношение к данному предмету. Другая область широкого использования норм Уложения связана с историей посада и посадского строения, раскрытого с большой полнотой в известном исследовании П. П. Смирнова, не свободном, однако, от неверных трактовок ряда процессов по существу.117

3*

35

В заключение обзора советской историографии Уложения отметим, что специальному монографическому изучению подвергнут язык памятника со стороны фонетики и морфологии, а также письмо Уложенной кпиги (графика, орфография).118 Для историка книга П. Я. Черных ценна прежде всего тем, что она объясняет одну из причин быстрого распространения тиража кодекса в результате двух его изданий 1649 г., что дает полное основание говорить о потребности в XVII в. в такого рода изданиях. Поскольку язык Уложения П. Я. Черных изучает в связи с историей составления кодекса, он впервые в советской историографии дает обстоятельные очерки истории Уложенной книги, ее источников, состава и деятельности комиссии Н. И. Одоевского, а также изданий старопечатного Уложения.119 Эти разделы книги П. Я. Черных, содержащие сводку результатов предшествующих исследований и обширный материал, имеют большое значение. Наконец, заслуживает упоминания первый и пока единственный в литературе очерк историографии Уложения 1649 г.120

Как видим, результаты советских исследований Уложения и проблем, примыкающих к нему, значительны, но они идут преимущественно в русле изучения отдельных вопросов истории и состава памятника; специальных же исследований широкого плана и обобщающих работ об Уложении 1649 г. ни собственно историками, ни историками права до сих пор не создано.121

Подытоживая результаты изучения источников Уложения, отметим, что дореволюционная историография внесла в этот вопрос значительный вклад. И вместе с тем очевидно, что ряд дворянских и буржуазных историков, ограничиваясь формально-текстологическим и формально-юридическим подходом к вопросу, допустили явное преувеличение роли иноземных памятников права и правовых норм как источников Уложения. Отсюда возникло у некоторых авторов сомнение в национальном характере Уложения. Такой направленности поисков источников и перекосу в определении их роли в какой-то мере способствовали официальные указания на источники в самом Уложении. На первое место здесь поставлены правила «святых апостол и святых отец» и «градцкие законы греческих царей»,122 т. е. византийское право, а в подлинном свитке, на полях которого есть указания на источ- ййки 177 статей, нередко встречаются ссылки на Литовский статут.

Что касается использования правил святых апостолов и отцов церкви, а также «градцких законов», то еще патриарх Никон, обрушившийся на Уложение с резкой критикой, писал, что Н. И. Одоевский «солгал, из правил святых апостол и святых отец и благочестивых царей градских законов ничего не выписывал... А где и написал, будто из правил святых апостол и святых отец, таковых правил нет и во всей его книге».123 В письме к цареград- скому патриарху в 1666 г. Никон говорил об Уложении, что в нем «все ложно», «святых апостол и святых правилом прежних греческих царей законом противно».124 Делая поправки на крайне запальчивое отношение Никона к Уложению, трудно все же допустить, что патриарх стал бы отрицать использование священного писания, если бы оно имело место. Мы располагаем суждением ученого богослова XIX в., который признал правоту Никона и, несмотря на наличие в Уложении ссылки на Василия Великого и Льва Премудрого (XIV, 10), пришел к заключению, что Уложение мало руководствовалось этими правилами, а статьи I главы «О богохульниках и церковных мятежниках» написаны, по мнению того я*е автора, в соответствии с требованиями «жизненных явлений».125

Советский историк права С. В. Юшков также отметил преувеличенные свидетельства буржуазной литературы о заимствованиях Уложением положений иноземного права, подчеркнув вместе с тем, что ссылками па использование византийского права составители стремились усилить авторитетность их законодательной деятельности.126 Этот взгляд разделяют и авторы одного из последних учебных пособий для высшей школы по истории государства и права СССР.127

Важна, наконец, мысль С. В. Юшкова, что составители Уложения, используя законодательные памятники прошлого как источники, «часто... заимствовали не норму, а форму выражения отой нормы, юридическую терминологию». Наконец, заимствуя ту или иную норму, составители часто подвергали ее ради- кальпой переработке.128

В значительной мере сложность изучения источников Уложения связана с тем, что архива Уложенной комиссии Н. И. Одоевского не сохранилось. Однако твердо определившееся в историографии направление, представленное работами В. Н. Сторожева, М. Ф. Владимирского-Буданова, М. А. Дьяконова, С. Б. Веселов- ского, публикациями последнего времени, показывает, что наиболее перспективный путь исследования источников Уложения диктует необходимость более широкого изучения указных книг приказов и законодательных актов первой половины ХУІІ в. и сопоставления их с нормами Уложения. Поскольку текущее законодательство было откликом на события экономической, общественной и политической жизни России в период, предшествующий Уложению, и отражением этих событий в правовой сфере, то безусловно должно быть усилено внимание к уяснению непосредственной связи многих норм Уложения с событиями первых деся- летий XVII в. и в особенности с событиями, непосредственно предшествовавшими Уложению.

По сей день еще не ясны источники ряда глав: XXII («Указ за какие вины кому чинити смертная казнь и за какие вины смертию не казнити, а чинити наказание»), XXIII («О стрел- цах»), XXIV («Указ о атаманех и о казакех»). Нет исследований об источниках и происхождении таких важных глав, как XI («Суд о крестьянех»), XX («Суд о холопех»), хотя в литературе имеется ряд указаний о связи отдельных норм этих глав с событиями и законодательными актами конца XVI и первой половины XVII в.

Следует отметить как самостоятельную задачу дальнейшее и более обстоятельное, чем до сих пор, изучение вопроса о соотношении норм Уложения с предшествующим законодательством. На первый взгляд может показаться, что данный вопрос аналогичен вопросу об источниках Уложения. Это не совсем так. При всей общности этих двух вопросов у первого из них есть своя большая специфика. Состоит она в историко-правовом аспекте, в изучении норм права в развитии. Отмечая, что составители Уложения часто подвергали предшествующие нормы радикальной переработке, С. В. Юшков писал, что «Соборное уложепие явилось кодексом, в котором получили дальнейшее развитие начала русского права, выраженные в Руссцой правде и в судебниках».129Отсюда возникает новый аспект анализа Уложения. Подчас важны не дотошные поиски того, откуда заимствована та или иная норма, — что рассматривалось в качестве непременной задачи дореволюционными историками, оценивавшими Уложение как свод предшествующего законодательства, — а установление того, что стояло за этой нормой в середине XVII в. и как следует ее трактовать в связи с совокупностью других норм кодекса.

Крайне важно и сравнительно-историческое изучение Уложения и синхронных ему зарубежных памятнпков, прежде всего стран Восточной Европы, наиболее близко стоящих к России по уровню социально-экономического развития. Как показало сравнительное изучение Л. В. Черепниным Уложения 1649 г. и правил Василе Лупу- 1646 г. в части закрепощения крестьян, сходные социально-экономические условия могут порождать аналогичные правовые нормы при отсутствии непосредственного влияния законодательных памятников друг на друга и при отсутствии общего их источника. Сходство процессов, протекавших в России, Литве, Польше, Прибалтике и Восточной Пруссии, отметил Б. Д. Греков.143 Однако сравнительно-историческое изучение памятников права у нас поставлено крайне слабо. Только при соблюдении выше указанных подходов к Уложению будет возможно оценить его как новый и значительно более высокий этап в развитии русского феодального права.