эпилог

До конца января 1918 г. Учредительное собрание, официально распущенное декретом ВЦИК, еще оставалось на российской политической авансцене. Оно не сходило со страниц газет. В ряде городов состоялись манифестации в его защиту.

Общественность переживала перипетии событий 5—6 января и строила прогнозы. Носились слухи о дивизиях, идущих с Румынского фронта на помощь Учредительному собранию. В его адрес продолжали приходить с мест приветствия и обещания поддержки. Но постепенно напряжение спадало. Обращение 268 депутатов-эсеров «Ко всем гражданам России» с призывом остановить преступное насилие3 не произвело ожидаемого эффекта. Стены большевистского Иерихона не пошатнулись и не рухнули от трубного гласа общественного негодования.

Большевики поспешили закрепить свою победу. Для этой цели был созван III Всероссийский съезд Советов, подобранный в основном из делегатов обеих правящих партий и открывшийся 10 января. Противодействие оппозиции на съезде оказалось слабым. Так, Ю.О.Мартов доказывал, что Учредительное собрание голосовало за мир и передачу земли крестьянам. Оно только сочло невозможным немедленное введение социализма, и потому большевики ополчились против него4. Овацией было встречено выступление ставшего вдруг знаменитым А.Железнякова. От имени матросов он заверил съезд, что их штыки не заржавели: «Мы готовы расстрелять не единицы, а сотни и тысячи, ежели понадобится миллион, то и миллион»5. М.А.Спиридонова взяла на левых эсеров часть вины за пропаганду Учредительного собрания в массах. В итоге съезд, в состав которого с 13 декабря влились депутаты от лояльных власти крестьянских Советов, одобрил политику ВЦИК и Совнаркома, постановив устранить все ссылки на Учредительное собрание в законодательных актах советской власти.

Эпилог

1

Оппозиция, прежде всего эсеры, инспирировала широкую общественную поддержку Учредительному собранию. Один за другим прошли III Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов, стоящих на защите Учредительного собрания (10— 18 января), уже на второй день работы перешедший на нелегальное положение, съезд представителей земств и городов. Он был отменен властями, но около пятисот его делегатов нелегально заседали в разных частях Москвы. В феврале в Москве состоялся кооперативный съезд, также поддержавший Учредительное собрание7.

21 января заседание бюро фракции ПСР, в присутствии 18 человек под председательством В.Г.Архангельского, постановило намечавшийся на 1 февраля съезд депутатов в Киеве отменить «ввиду изменившихся условий», то есть занятия Киева советскими войсками. Депутатам от партии эсеров предлагалось на местах выступать с отчетами, воздействовать на краевые правительства, создавать союзы борьбы за Учредительное собрание8.

Разъезжаться по домам эсерам приходилось еще и потому, что за ними охотилась большевистская охранка. В ночь на 9 января в депутатском общежитии были арестованы свыше 20 человек — нижегородские, тамбовские, сибирские депутаты. Через пару дней их выпустили. Народный комиссар юстиции И.З.Штейнберг признал, что аресты производились без его ведома по инициативе ВЧК9. Однако с 10 января пошла новая волна арестов, побудившая учредиловцев покидать Петроград.

Депутаты от оппозиции в большинстве своем активно включались в борьбу за власть на местах, выступали в прессе и публично с рассказами о событиях 5 января. 13 марта перед Архангельским Советом держали отчет эсеры А.А. Иванов и М.Ф.Квятковский. Иванов закончил свою речь словами: «Вы вправе спросить меня, что же сделал я в Учредительном собрании, но я спрошу вас, что делали вы, мои избиратели, для сохранения великой идеи, для сохранения Учредительного собрания?» Воцарилось тягостное молчание, нарушить которое не решились и большевики10.

Разочарование и Учредительным собранием и тем, что «народ безмолвствовал», было особенно велико в умеренно-социалистических кругах. Как писало «Свободное слово», оно не только не поднялось до уровня Конституанты, но и не поднялось выше обычного митинга. Партийное по составу и по духу, оно не захватило и не увлекло массы, не проникло в толщу народной души, оказавшись для русского народа занятной заграничной игрушкой, которой можно позабавиться, но которую нельзя пустить в дело12. Народный социалист А.В.Пеше

1     Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание

хонов главным изъяном Учредительного собрания определил то, что в нем «совсем не чувствовалось воли к власти и не было чувства ответственности перед народом». Отсутствовали целые фракции, в том числе кадеты: «Говорят: не рисковать же им было своей жизнью! Позвольте! Если они взялись действовать именем народа, то о своей личной жизни, о собственном самосохранении они могли бы и не думать. Если от граждан можно требовать мужества, то именно в такие моменты и на таких постах». Иначе большевикам разгон Учредительного собрания не дался бы так легко13.

Правые политические силы воспринимали этот факт хотя и без торжества, но и не без злорадства. Весьма категорично выразился «Фонарь»: «Погребен недоносок. То, что воображение рисовало в виде величественного зрелища собрания мудрых людей, истинных сынов отечества, в действительности оказалось собранием жалких демагогов, неучей от социализма, людей непочтенных годами, умом недалеких». Главную причину провала Учредительного собрания эта беспартийная газета видела в том, что 9/io депутатов — социалисты. Но можно ли утверждать, что и в стране, их избравшей на основе всеобщего голосования, 9/ю населения — социалисты?14

Кадеты по-своему восприняли это событие. В январе 1918 г. ЦК Партии народной свободы принял постановление, которое констатировало, что распущенное Учредительное собрание «не было в состоянии осуществить предлежащих ему функций и тем выполнить задачу восстановления в России порядка, и потому возобновление его деятельности должно быть сочтено нецелесообразным и ненужным».

Л.А.Кроль вспоминал также, что на конспиративном совещании членов Учредительного собрания в Москве, в присутствии 60-70 человек, ему пришлось излагать кадетскую точку зрения, высказав при этом парадоксальную мысль, что для Собрания — счастье, что его разогнали, поскольку по составу и характеру своему оно само себя скомпрометировало бы, а вместе с тем и идею Учредительного собрания. К удивлению Кроля, это не вызвало возражений у присутствовавших эсеров16.

Не оставила без внимания разгон Учредительного собрания и мировая печать, имевшая возможность анализировать это со

Эпилог

1

бытие «без гнева и пристрастья», естественных для российских граждан. Резко осудили его социалисты многих европейских стран, усматривая в этом акте возрождение самодержавия в большевистском обличье.

Более сдержанно оценивали ситуацию британские либеральные издания. «Дейли Кроникл» полагала, что роспуск Учредительного собрания не повлияет существенно на положение большевистского правительства, поскольку после разочарований последних месяцев общественное мнение в России более нуждалось в твердой воле, чем в справедливой власти. Но это же означало, что Ленину и Троцкому придется отчитываться перед народом по результатам своей работы. Газета явно примеряла на «Совдепию» одежды британского парламентаризма. Более права она была, когда говорила о непоправимом ударе, нанесенном русским конституционалистам: «Теперь уже будет нелегко заново внушать народу серьезное отношение к выборам и даже правую веру в то, что подача голосов действительно повлечет за собой выборы»17.

Еще сравнительно недавно вопрос о правомерности разгона Учредительного собрания решался простым сопоставлением резолюций за или против. Несомненно, наличие 770 приветствий в адрес Учредительного собрания с выражением ему доверия и обещанием поддержки18 — веский аргумент. Но даже если эта цифра будет многократно умножена, она ничего не докажет, поскольку в истории значимы прежде всего дела. Впрочем, то же следует сказать и по поводу множества резолюций с одобрением разгона, выразив сомнение в подлинно массовом происхождении таких документов, явно написанных «под копирку». Важнее оценить этот фундаментальный факт в контексте общей судьбы России.

Ныне мало сомневающихся в том, что разгону Учредительного собрания, каковы бы ни были его труды, «суждено было стать поворотным событием в истории социальной революции 1917—1921 гг., которое означало начало гражданской войны внутри революционно-демократического лагеря — между приверженцами различных толкований социализма»19. Конечно, ответственность за гибель всенародного представительства со всеми ее последствиями несла вся российская демократия, но есть большая разница между убийством невольным, непредумышленным и убийством обдуманным. Взглянем, однако, на вопрос шире. Дело, на наш взгляд, не сводится к тому, что был упущен последний шанс создания правящей коалиции социалистических партий, или к тому, что была фактически спровоцирована гражданская война, для которой это был более чем весомый casus belli. Ликвидация Учредительного собрания и всего комплекса связанных с ним гражданских прав и свобод

Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание

в эмбрионе содержала и свертывание тех демократических преобразований, ради которых революция совершалась, — прямое народовластие, производственная демократия, земля крестьянам, национальное самоопределение и др. — и которые базировались на политическом и экономическом плюрализме. Неизбежными последствиями этого шага и ему подобных стали партийная монополизация власти, идеологическая индоктрина-ция общества, тотальное огосударствление всей общественной жизни со столь же неотвратимой самоизоляцией от остального мира, прежде всего от западных демократий.

В истории большевистской революции роспуск Учредительного собрания всегда пребывал «в тени» главного события — восстания 25 октября в Петрограде. Но в последние годы этот историографический баланс явно меняется, и не случайно. В истории советского тоталитаризма разгон Учредительного собрания — событие не менее, а скорее более значимое, чем вооруженный захват власти большевиками. В октябре они захватили власть путем свержения непопулярного Временного правительства, мотивируя это и необходимостью обеспечить своевременный созыв Учредительного собрания. «Никто бы, вероятно, сейчас не осуждал большевиков за октябрь 1917 г., — размышляет современный историк, — если бы они выполнили свое обещание передать верховную власть Всероссийскому Учредительному собранию»20.

После взятия власти большевиками в некоторых кругах общества жила надежда, что они себя быстро дискредитируют и будут сметены Учредительным собранием. После 6 января надежды на конституционное развитие России отпали. Но вместе с тем большевистская власть лишила себя легитимности, которую, как это очевидно в исторической ретроспекции, не могли дать подтасованные советские съезды. Одновременно насильственная смерть Учредительного собрания усилила легитимность старых государственных структур, противостоявших режиму, что в итоге придало гражданской войне форму столкновения двух государственных систем, а с нею и особо затяжной и ожесточенный характер.

Эта акция ускорила внутреннюю эволюцию самой большевистской партии в замкнутую организацию военно-политического типа, превращение ее в часть государства. Дело вовсе не сводилось к победе наиболее радикального, ленинского крыла над сторонниками компромиссной линии в партии. В массовое общественное сознание как положительная ценность внедрялось пренебрежение к «формально-демократическим» институтам, вроде парламентаризма, всеобщего избирательного права, свободы личности. Р.Люксембург в своей рукописи о русской революции, написанной в Бреславльской тюрьме в конце

Эпилог

1

1918 г., при всем сочувствии к большевикам признавала, что они «проявили весьма холрдное пренебрежение к Учредительному собранию, всеобщему избирательному праву», и указывала, что это стало поворотным пунктом в политике и тактике большевизма21. В самом деле, это было важнейшее звено в системе мер, ознаменовавших переход к военно-коммунистической идеологии и практике. После разгона Учредительного собрания уже не резали глаз ни лишение избирательных прав непролетарского населения, установленное- советской конституцией 1918 г., ни административное изгнание всех социалистов из самих Советов в том же году. Вместе с тем правящая партия растрачивала свой внутренний демократический потенциал, а сложившийся в итоге партийно-советский «кентавр» приобрел полностью закрытый характер, будучи неспособным к саморегуляции, к обновлению.

До недавнего времени не принято было в исторических монографиях рассуждать о нравственно-этических аспектах революции, исходя из презумпции: благо революции — высший закон. «Очеловечение» российской истории несовместимо, однако, с моральным релятивизмом. Необходимо признать, что циничный разгон народного представительства глубоко и надолго задел чувства разных слоев российского общества, особенно гуманистической интеллигенции. В.Н.Фигнер, отдавшая революции полвека своей жизни, на склоне ее с горечью писала: «Роспуск Учредительного собрания был новым унижением заветной мечты многих поколений и наивного благоговения веривших в него масс»22.

Можно уверенно утверждать, что ни одно Учредительное собрание в мировой истории не оправдало в полной мере возлагавшихся на него надежд, как не оправдала их ни одна революция в прошлом. Это нормальный социологический закон, ибо истории ничего нельзя предписывать. Было бы нереально ждать от Всероссийского Учредительного собрания чуда хотя бы потому, что в нем столкнулись две социалистические утопии, но и отказывать ему в способности содействовать решению некоторых назревших общественных проблем неправомерно.

Вместе с тем антиисторично винить во всем большевиков, силой навязавших свою партийную волю народу, обществу. Они бы не смогли прорваться к вершинам власти, если бы не уловили в свои политические паруса порывы массового радикализма. Угнетенные, придавленные низы жаждали социального реванша, их не волновали соображения легитимности. В якобинско-уравнительных устремлениях проявился национальный характер Октября. Как отмечал НА.Бердяев, большевизм «оказался наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым

1     Л.Г.Протасов Всероссийское Учредительное собрание

исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием»23.

История необратима. Ее внешне беспорядочный поток событий течет по весьма извилистому руслу, но течет в одном направлении, не останавливаясь ни на мгновенье. И все же не уходит мысль, недопустимая с профессионально-исторической точки зрения, но по-человечески простительная: если бы депу-татам-учредиловцам, большевикам и небольшевикам, дано было знать, что ждет их за ближайшим уже поворотом реки Леты, какие муки предстоят народу, о благе которого они так пеклись? Какой трагической будет их собственная участь! Неужто не ужаснулись бы, не смягчились сердца и не начались поиски того, что принято теперь называть консенсусом?! Вопрос кажется бессмысленным, но ведь есть же свобода человеческого выбора, и делают его в конечном счете сами люди, а не абстрактный ход событий.

Никогда прежде Россия не нуждалась так остро в осмыслении мирового и собственного исторического опыта, как сейчас, на стыке двух тысячелетий. Восстановление искусственно разорванной связи времен, поделенных на до- и послеоктябрьскую эпохи, предъявляет такой заказ науке. Это осмысление дается, однако, с трудом не только массовому историческому сознанию, но и сознанию научному, поскольку оно не сводится к простому перебору наличного запаса знаний, а требует пересмотра самих принципов исторического познания.

Автор данной книги не берется утверждать, что прошел весь этот путь до конца. Но одно для него неоспоримо: Всероссийское Учредительное собрание — одно из тех мировых событий, которые воплощают в себе глобальные тенденции развития человеческой цивилизации и являются вехами ее истории. Это непреходящий урок для России.

Корень учения горек, но сладки его плоды.