Арест слуг Петра Федоровича

торых великий князь очень любил, были арестованы и отправлены в крепость» (103). И другое, характеризующее реакцию великого князя: «Эти увольнения его огорчали, но он не делал ни шагу, чтобы их прекратить, или же делал такие неудачные шаги, что только увеличивал беду» (262). марта в Тайную канцелярию были взяты упомянутые Чернышевым лица и допрашиваемы Шуваловым сначала по отдельности. Д. Алсуфьев показал, что он при Дворе Ее Императорского Величества обретается с 1739 года, был «при комнате бывшей принцессы Анны», а в 1742 году, когда Елизавета Петровна и Петр Федорович были в Москве, назначен в комнату Петра Федоровича. Алсуфьев подтвердил почти все, что сказал Чернышев о переодеваниях, званиях и стояниях на часах, но отрицал, что слышал, как Лавров в спальне Петра Федоровича играл на флейте. Он подтверждал посылку Петром Федоровичем Чернышева за рюмкой и стаканом, но не помнил слов о Балковой голове и не задавал вопрос «кто еще?»; не помнил он и об уходе Андрея Чернышева, о словах Петра Федоровича, обращенных к вернувшемуся Чернышеву; отрицал упреки последнего — «не знаете, что говорите», а также разговоры о шампанском и бургундском и т. д.

Однако Алсуфьев сообщил весьма любопытную подробность: «Сверх же вышеписанного он, Алсуфьев, объявляет, что во время экзерциции всегда Его Императорское Высочество изволил посылать из комнаты своей лакеев и изтопников смотреть, чтоб Ея Императорское Величество не соизволила того застать, чего всегда и смотрели; и как Ея Императорское Величество изволит к Его Высочеству в комнату или куда-нибудь шествовать, тогда о том оные посланные лакеи и истопники Его Императорскому Высочеству доносили, и в то время как Его Высочество, так и все, которые были наряжены в суперверсы, раздевались» (л.

В.              Лавров, бывший при Дворе также с 1739 года, как Алсуфьев, подтвердил показания Чернышева о колетах, суперверсах и караулах; признался в том, что несколько раз играл у Петра Федоровича на флейте, но не помнил («за многопрошедшим временем сказать не упомнит»): о посылке Чернышева за рюмкой и стаканом, Балковой голове, о вопросе «еще кто?», о посылке за ушедшим Чернышевым, о разговоре Чернышева по выходе из комнаты Петра Федоровича; Лавров настаивал, что не говорил никаких слов о профессоре и о шампанском. Однако и он сообщил нечто интересное: «Сверх же вышеписанного он, Лавров, объявляет, что в одно время, а когда имянно, того он не упомнит, во время вечерняго стола Его Императорское Высочество изволил говорить про камор-юнкера Захара Чернышева, что он ево, Чернышева, веема не изволит любить, а х каких разговорах Его Высочество об нем Чернышеве оные слова изволил говорить, того он, Лавров, сказать не упомнит» (л. 19 об. — 20). О «противных внушениях и разсуждениях» он также ничего не слышал.

Далее был допрошен Иван Елагин, происходивший из солдатских детей и бывший при Дворе с 1736 года — «был при комнате, когда Ея Императорское Величество была царевной», а в комнатах Петра Федоровича с 1742 года. Он признался, что в 1745 году ему по приказу Петра Федоровича сшили «кафтан синяго цвету с нашивками золотыми», «в котором кафтане во время Его Высочества забавы солдатами и обучения экзерци- ции по воли Его Императорскаго Высочества был он, Елагин, афицером, а кроме оного, в другой ни в какой убор он, Елагин, не наряжался». Далее Елагин показал, что Петр Федорович с ним и другими служителями «многократно» «разговаривал об означенной своей забаве таким образом, что де сего дня учились экзерциции хорошо, а иногда изволил сказать, что учились худо. Також в разные времена Его Императорское Высочество изволил же разговаривать о [и]талианской музыке, которую при Его Высочестве игрывали, что играли хорошо или худо и о протчих забавах изволил разговоривать же».

Кроме того, Елагин сообщил: «Когда Его Императорское Высочество изволил бывать в кукольной комедии, которая имеется близ ком[наты] Его Высочества, и тогда в ту комедию бираны были имеющимися при комнате Его Императорскаго Высочества колмычатами, також и другими людми, а кем имянно, того он, Елагин, не знает, разные напитки, а кто те напитки во оной комедии пил, того он не знает..» (л. 20 об. — 21). марта в Тайной канцелярии в присутствии Шувалова начались очные ставки. Первыми сведены были Чернышев и Алсуфьев. Чернышев подтвердил свои показания. Алсуфьев же все отрицал и даже то, что показал ранее, говоря: «того ничего он не упомнит, показал и то учинил он второпях забвением, а ныне де о вышеписанном обо всем показывает он самую сущую правду, как ему явитца на Страшном суде Христове» (л. 24—24 об.).

Далее состоялась очная ставка Лаврова с Чернышевым. Лавров также не помнил эпизоды со стаканом, головой, вопроса «еще кто?», игры на флейте, ухода Чернышева и всего за тем последовавшего. При очной ставке с Алсуфьевым Лавров отрицал слова о голове, но подтвердил, что когда он играл на флейте, Алсуфьев был (л. 25 об.).