Для суждения о значении религии в следующие за изгнанием царей два с половиной века (до Второй пунической войны), когда в борьбе патрициев и плебеев формировалась римская civitas, а во внешних войнах — главенство Рима над Италией, очень важен вопрос о том, что из себя представлял римский плебс и каково было его место в социальной структуре того времени. Известный итог этой многократно обсуждавшейся и весьма спорной проблеме подвел в своем капитальном труде Ж. К. Ришар *. Он, как и ряд других авторов, выступает против гиперкритического отношения к традиции и некоторых не подтверждающихся источниками концепций, например против тех, кто видит в плебеях и патрициях две этнические общины, представителей двух различных типов хозяйства (скотоводческого у патрициев, земледельческого у плебеев) и считает, что только патриции были первоначально римскими гражданами, и т. п. С его весьма убедительно аргументированной точки зрения, в древности существовал единый римский народ граждан. Некоторая их часть, возможно, не входила в ген- тильные организации, живя семьями в рамках нага, но это не играло роли: так, в законах XII таблиц не оговорено, что плебеи не имели рода. С самого начала генезиса Рима как города в его состав входили как ген- тильные, так и территориальные организации, что отразилось в названиях древнейших районов Рима и курий, в которых граждане не делились на патрициев и плебеев. С началом имущественной дифференциации, археологически засвидетельствованной уже при первых царях, 1 Richard /. С. Les origines de la pl?be romaine: Essai sur la for-, mation du dualisme patricio-pl?bien. Roma, 1978. стали выделяться отдельные роды, особенно те, которые входили в сенат, занимали должности в жреческих коллегиях, служили в коннице и представители которых правили в периоды междуцарствий и предлагали народному собранию кандидатуру нового царя. Так конституировалась знать, противостоящая массе не принадлежавшего к ней населения. Как и другие исследователи, Ришар подчеркивает значение войска, основывавшегося на тяжеловооруженной пехоте, и соответственно центу- риатных комиций, в которых тоже еще не было разделения на патрициев и плебеев. Разделение это стало реальным после изгнания Тарквиния знатью. Но и в первое время Республики знать, опасаясь реставрации царской власти, старалась не раздражать народ, еще допуская его представителей к магистратурам и членству в сенате. Реакция началась с исчезновением опасности реставрации и обогащением знати, особенно после победы над латинами у Регилльского озера. Рядовые граждане лишались земли, входили в долги, порабощались. Это вызвало первую сецессию и сплочение плебса против знати—патрициев. Плебс создает свои организации — concilia plebis, своих должностных лиц — народных трибунов и эдилов. Так развивается различие между сословиями патрициев и плебеев, окончательно оформившееся с запрещением браков между сословиями в середине V в. до н. э. Теория Ришара представляется значительно более убедительной, чем другие, и лишний раз подтверждает, что первоначально Рим шел по такому же пути, как и большинство других обществ при переходе от доклассового общества к классовому, когда разделение на родовую знать и рядовых членов общин, частично попадающих в зависимость от знати,— естественный процесс, не требующий столь сложных конструкций, какими часто объяснялось разделение римского общества на патрициев и плебеев. Прав Ришар, и полагая, что знать опасалась монархических симпатий плебса, и, видимо, не только в первое время. В стремлении к царской власти знать обвиняла всех деятелей, защищавших интересы народа и пользовавшихся его поддержкой, начиная от Спу- рия Кассия и Манлия АКапитолийского в V в. до н. э. и кончая Гракхами и Цезарем. Царей-народолюбцев плебеи никогда не забывали. В истории десятилетий, последовавших за изгнанием [Тарквиния, много неясного и спорного, но кое-что, касающееся непосредственно религии, все же вырисовывается. Свергнув царя, patres не могли отменить все его подсказанные исторической обстановкой реформы. Продолжавшиеся и учащавшиеся войны можно было вести только с помощью войска, организованного по цензовым центуриям, по типу войска гоплитов, а значит, не было возможности восстановить войско, основанное на ген- тильном принципе, и значение куриатных комиций. Не мог быть дезавуирован культ Капитолийского Юпитера, ставшего уже гарантом и символом единства народа и мощи Рима. Таковым его признавали и враги и союзники Рима. Так, латины, с которыми римляне примирились, когда началась война с вольск^мц, прислали Юпитеру золотой венок (Liv. II, 22, 6). В 449 г. до н. э. золотой венок ему принесли послы от латинов и герников, пришедшие поздравить римлян с примирением патрициев и плебеев (Liv. Ill, 57, 7). То были еще скромные подношения, но в 343 г. до н. э. карфагеняне, тогда еще союзники римлян, по случаю их победы над самнитами прислали Юпитеру золотой венок весом в 25 фунтов (Liv. VII, 38, 2). Впоследствии жертвовать золотые венки в храм Юпитера считали обязательным многие города и племена Италии и провинций. Как посредник между людьми и богами вместо царя был избран rex sacro- rum, хотя Брут подчинил его великому понтифику, «дабы сопровождавший это имя почет не нанес ущерба свободе» (Liv. II, 2, 1). Продолжением политики Тарквиния было и укрепление роли понтификов, наряду с авгурами ставших одним из органов господства патрициев: они осуществляли верховный надзор за кулвтом, ведали календарем и разработкой права, хранили в тайне даты праздников, юридические формулы и процедуры. Но проводились и такие меры, которые свидетельствуют о реакции на политику Тарквиния. Поскольку Па- ганалии, Компиталии, sacra курий затем всегда соблюдались, видимо, запрещение их Тарквинием было отменено. Царская земля между городом и Тибром была посвящена Марсу и стала Марсовым полем (Liv. II, 5, 1—2) , что, возможно, диктовалось желанием восстановить престиж Марса, оттесненного при Тарквинии Юпитером, а также популярностью 'Марса среди италиков (известны относящиеся к IV в. до н. э. посвящения Марсу и божествам его круга с территории марсов — A. ?p. 1974, N 298, 299). В формулу торжественной клятвы наряду с именем Юпитера и Капитолийской троицы было включено имя Марса Градива (Liv. II, 45, 14). Почти беспрерывные войны и внутренние конфликты повышали значение всяких «знамений». Так, во время войны с этрусками из Арсийского леса послышался громкий голос не то героя Горация, не то Сильвана, предвещавший римлянам победу (Liv. II, 6, 2); в битве у Регилльского озера на стороне римлян сражались всадники Диоскуры, и они же возвестили в городе об одержанной победе (Dion. Halic. VI, 13). Когда во время волнений порабощенных должников войну начали вольски, плебеи были уверены, что это боги мстят за заносчивость патрициев (Liv. II, 24, 1). Войны же давали повод для сооружения новых храмов, учреждения новых праздников. После победы у Регилльского озера диктатор Авл Постумий по данному обету выстроил храм Кастору, законченный и освященный его сыном, и храм Церере, Либеру и Либере, учредил Великие игры в честь Юпитера, а консулы А. Семпроний и М. Минуций выстроили храм Сатурну и учредили Сатурналии (Liv. II, 20, 13; 21, 1; Dion. Halic. VI, 17, 94, 3) 83. Тогда же, по Ливию, вследствие учреждения коллегии хлеботорговцев и по решению народа примипиларием М. Леторием, а не консулами был посвящен храм Меркурию, так как народ негодовал из-за невыполнения обещания освободить кабальных должников (Liv. II, 21, 7, 3—6; 42, 5). При последующих наслоениях, затемнивших первоначальные представления о том или ином божестве, трудно решить, какое значение имели все эти события и как они конкретно связывались с тогдашней фазой борьбы патрициев и плебеев. Как уже упоминалось, Диоскуры могли быть богами всадников, но их более широкое значение позволяет предположить их связь с нимфой Ютур- ной, в храме которой на Марсовом поле была найдена их статуя начала V в. до н. э.84 Очень запутана история храма «плебейской триады» — Либера, Либеры и Цереры, ставшего центром организации и архивом плебеев. Можно ли считать, что он с самого начала был предназначен для того, чтобы стать таким центром, а «плебейская триада» была противопоставлена патрицианской Капитолийской троице? Правда, впоследствии Церера толковалась как богиня сельчан Панда, или Эмпанда, в храме которой бедняков кормили хлебом (Aul. Gell. XIII, 22; Serv. Georg. I, 7; Fest. s. v. Empanda; Non. Marcell., p. 63 — со ссылкой на Варрона). Но Церера и ее упоминавшийся в песни салиев паредр Церус, «творец», были древнейшими италийскими божествами. Последующее отождествление Цереры с Демет- рой затемнило ее образ, но несомненна ее связь с Тел- лус, с посевом и жатвой, перед которой ей приносилась в жертву свинья,— связь с подземным миром мертвых. Столь же древен италийский Либер, бог оплодотворения и роста растений и животных. Позднее, но неизвестно когда, он стал богом виноградников и вина и был каким- то образом связан с Юпитером, которому был посвящен праздник сбора винограда Виналии и который носил эпитет Libertas или Liber. Однако вряд ли трактовка связи Либера и «свободы» была современна сооружению храма «плебейской триады». Ее главным значением были функции входивших в нее божеств стимулировать плодородие и цементировать единство общин, воздававших им культ на перекрестках. Но такие функции должны были делать эти божества равно нужными как плебеям, так и патрициям, которые тоже были заинтересованы в хорошем урожае, размножении стад и также имели владения в пагах и куриях, поскольку источники их дохода и образ жизни не очень отличались от плебейских85. Храм был выстроен по обету, данному Постумием «ради блага города», т. е. всех граждан, а посвящен он был по решению сената (в связи с неурожаями). Превращение храма в плебейский могло быть вызвано двумя обстоятельствами. Во-первых, по lex sacrata о народных трибунах нарушивший его предавался подземным богам, и именно Церере. Когда закон был принят, все принесли присягу не принуящать народных трибунов делать что- либо против их воли, не бить и не убивать их, а кто это сделает, будет sacer, и его имущество будет посвящено Церере. Принося клятву, все молили, чтобы к тем, кто будет ее соблюдать, были милостивы небесные боги и «подземные демоны» (вероятно, индигеты) ; а тех, кто ее нарушит, чтобы они покарали. Плебеи же на вершине горы, куда они удг вставили алтарь 1ОУ1 Теггь 1оП, видимо, дл* ения нарушителей клятвы в связи с принят ta Валерия и Горация этот закон был повторе^ ..?ширен, было оговорено, что нарушивший его будет посвящен Юпитеру — caput Iovis sacrum,— а фамилия его перейдет к храму Цереры (Liv. Ill, 55, 7—9). По законам XII таблиц за потраву и похищение чужого урожая виновного вешали на дереве как жертву Церере (VIII, 9) — установление, очевидно, восходившее к древнему обычному праву. Во-вторых, когда храм был выстроен, то был посвящен Спури- ем Кассием (Dion. Halic. VI, 94, 3), которого Ливий называет первым из знати, ставшим популяром и выступавшим за наделение землей плебеев. Вся его история плебейского вождя, казненного по обвинению в стремлении захватить царскую власть, включая заключенный им союз с латинами, так называемый foedus Gassianus, как теперь доказано, не позднейшая выдумка, а описание истинных событий86. Память о нем долго жила в народе, и то, что именно он посвятил храм Церере, Либеру и Л ибере, могло обеспечить особую популярность этого святилища среди плебса, видевшего в триаде, и в первую очередь в Церере, защитников и гарантов своих прав. Сведения о храме, посвященном Меркурию в 495 г. до н. э. в связи с организацией коллегии хлеботорговцев, что было результатом уступки patres плебсу, не подвергались сомнению до появления вышеупомянутой работы Р. Комбе-Фарну. По его мнению, Меркурий был заимствованным из Греции Гермесом — богом развивавшегося в Риме обмена, что связывало его с плебеями, из которых выходили торговцы. И в связи с вытеснением свойственного примитивным народам «обмена-дара» простым товарообменом Гермес-Меркурий с его функцией посредника и стал богом отношений между обменивавшимися сторонами. Коллегия же, образованная при его храме, была коллегией не хлеботорговцев, а его жрецов — меркуриа- лов. Однако никаких данных об «обмене-даре» в Риме мы не имеет. Известные нам формы отчуждения (ман- ципация, простая передача, in iure cessio) сопровождались определенным ритуалом, но в нем нет никакого намека на «обмен-дар» или его пережитки. Вряд ли прав автор, считая, что Ливий в рассказе о храме Меркурия спутал mercatores и mercuriales и что коллегия купцов не могла быть поставлена в связь с храмом. О коллегиях того времени, кроме того, что первые пять профессиональных коллегий якобы были организованы Нумой, мы ничего не знаем. Но в более поздние времена коллегии имели обычно своих богов-покровителей. А в III в. до н. э. созданная Ливием Андроником коллегия лиц, связанных с театром, существовала при храме своего покровителя Аполлона. Вряд ли это могло быть совершенным и беспрецедентным новшеством. Видимо, сообщение Ливия достоверно и говорит о значительном влиянии плебса на религиозную жизнь того времени. Конечно, главным результатом такого влияния было принятие leges sacratae. И тот факт, что соблюдать их клялся весь народ, т. е. и патриции, опровергает мнение о раздельном существовании патрицианской и плебейской религиозной общины. Религия была одной для всего римского народа, и именно это обстоятельство позволяло плебеям пользоваться ее защитой, даваемой leges sacratae. Защитой ее, видимо, пользовались и рабы, и не только в пределах фамилии, где они могли прибегнуть к помощи ларов. С установлением в 491 г. до н. э. Великих игр связывался приведенный у ряда авторов эпизод: перед началом представления по арене провели бичуемого раба; через некоторое время одному крестьянину во сне явился Юпитер и велел передать сенату, что ему не понравился первый плясун на играх. Крестьянин пренебрег этим, и повторным приказанием Юпитера был наказан смертью сына и параличом. Тогда, приказав принести себя в сенат, он повторил слова Юпитера, мгновенно исцелился, а сенаторы, чтобы отвратить гнев бога, повторили игры (Liv. II, 36). Этот рассказ характерен в двух отношениях: во-первых, создавался прецедент повторения игр, если первое их исполнение почему-то не понравилось богам; во-вторых, подчеркивалось, что богам неугодно жестокое обращение с рабами, что оно nefas. И если учесть, как сильно было тогда движение против долгового рабства, можно заключить, что легенда возникла в среде плебса, боровшегося против долгового рабства и произвола патрициев в обращении с порабощенными. В последующие десятилетия, в продолжение которых войны и смуты не прекращались и сопровождались новыми знамениями, роль религии приобретала все большее значение. В 488 г. до н. э., когда женщины уговорили Кориолана уйти от Рима, они соорудили храм «женской Фортуне», в котором одна статуя была сделана за счет города, другая за счет матрон, и с тех пор ей служат матроны, состоявшие в одном браке, и новобрачные (Liv. II, 40, 2; Val. Max. I, 8, 4). Во время войны с вольсками и Вейями, по словам Ливия, почти ежедневно в полях и городах умы потрясали знаки гнева богов, и прорицатели (vates) искали средства его отвратить. За инцест была казнена весталка Оппия (Liv. II, 42, 10—11). Во время войны с Гарниками и эквами небо горело огнем, и было много других пугающих знамений, и три дня толпы мужчин и женщин в храмах молили о pax deorum (Liv. Ill, 5, 14). Моления повторились и в связи с эпидемией чумы в 463 г. до н. э. (Liv. Ill, 7. 7—8). В 461 г. появились новые знамения: пылало небо, заговорил бык, выпал дождь из мяса, убивший многих птиц. Дуумвиры по приказу сената обратились к Сивил- линым книгам, где говорилось, что грозит опасность от чужеродных (aliegenarum) и давался совет не занимать возвышенной части города и вообще воздержаться от мятежей. Вскоре Гердоний с рабами и изгнанниками захватил Капитолий. Плебс не хотел браться против них за оружие, но консул П. Валерий его уговорил, призвав вспомнить о богах, захваченных врагами. Юпитер, царица Юнона, Минерва и другие боги в осаде, лагерь рабов удерживает римских пенатов, и неужели плебеям кажется, что такой вид должен иметь здоровый город? После победы над Гердонием Капитолий был подвергнут религиозному очищению (Liv. Ill, 10, 7, 17, 3, 22, 1). История мятежа Гердония, видимо, соответствует действительности. Речь Валерия, конечно, составлена Ливием, но она согласуется с другими данными, показывающими, что страх нарушить pax deorum сплачивал патрициев и плебеев, несмотря на остроту разделявших их противоречий. В 449 г. до н. э. в благодарность за победу над эквами и сабинами был введен обряд supplicatio — обращение ко всем богам (ad omnia pulvinaria), сопровождавшийся торжественными шествиями к храмам. Участники надевали венки, в руках несли ветки лавра, женщины распускали волосы и простирались перед изображениями богов (Liv. У, 23, 2). Затем этот обряд повторялся постоянно по разным поводам. После взятия Вей моления сопровождались триумфом Камилла: он въехал в город на колеснице, запряженной белыми конями, подобными коням Юпитера и Солнца, что связывало диктатора с религией и делало триумф особенно торжественным. Затем он сам и все остальные послали в Дельфы в дар Аполлону десятую часть добьгчи (Liv. V, 23, 5—8; 11). С тех пор триумф всегда сопровождался supplicationes. Таким образом, религия чем дальше, тем больше должна была объединить народ и действовать на его воображение, на его эмоции, укреплять преданность Риму. Преимущества в религиозной области в то время были на стороне патрициев. Только из их числа вербовались жреческие коллегии, имевшие возможность влиять на народные собрания, объявляя их созыв и решения угодными или неугодными богам. Только они могли посвящать храмы, алтари, здания для собрания сената. Только с согласия авгуров могли консулы назначать диктаторов (Liv. IV, 31, 4). Только патриции имели право ауспиций — определения воли богов по полету птиц, отличавшегося от авгурий тем, что авгурии были действительны на долгий срок, ауспиции же на один день и одно предприятие, например согласно ауспициям решался вопрос, давать ли битву или отложить на тот день, когда ауспиции будут благоприятны. Право ауспиций имело особенно большое значение в борьбе плебеев за доступ к консулату и за дозволение браков между сословиями. Патриции ссылались на то, что, поскольку магистраты во всех важных случаях должны прибегать к ауспициям, плебеи не могут быть консулами, а браки между сословиями вследствие неясности вопроса, следует ли считать детей от таких браков патрициями или плебеями, приведут к нарушению ауспиций — perturbatio auspiciorum (Liv. IV, 2, 5—6; 6, 2). Но следует учитывать, что, несмотря на борьбу патрициев и плебеев, а впоследствии сената и популяров, римляне всегда высоко ценили знатное происхождение (недаром почти все вожди популяров выходили из знати), так что возражения против исключительного права патрициев на ауспиции выдвигались верхушкой плебса, добивавшейся доступа к магистратурам, в массах же это освященное традицией право могло повышать авторитет жречества. Таким образом, религия, использовавшаяся обоими сословиями в их борьбе (плебеями для санкции leges sac- ratae, патрициями благодаря их монополии на жречество и ауспиции), была значительной социальной силой, и плебеи и в этой сфере добивались уступок. Важным событием было официальное установление культа Аполлона (ранее имелся Аполлинар на prata Flaminia) по предписанию Сивиллиных книг в связи с чумой в 433 г. до н. э., когда был дан обет выстроить ему храм, посвященный в 431 г. консулом Гнеем Юлием, так как род Юлиев был связан с Аполлоном (Liv. IV, 25, 3, 29, 7). Этот храм стал средоточием интерпретаторов Сивиллиных книг, первой жреческой коллегии, ставшей доступной плебеям. Мнения исследователей расходятся по вопросу о том, был ли культ Аполлона заимствован из городов Великой Греции (например, из Кум), из Этрурии или прямо из Дельф. Функцией его было отвращение чумы и вообще врачевание, почему он именовался Medicus. Впоследствии он был спутан с подземным богом рода Юлиев Вейовисом, который, как и Аполлон, изображался юношей с луком, стрелами и козой. Объектом культа стала и мать Аполлона Лето, под именем Латоны, а сестра Аполлона Артемида была отождествлена с Дианой. По рассказу Ливия, время учреждения культа Аполлона было очень неспокойно: чума, засуха и другие бедствия поразили язвой не только тела, но и души людей. Нахлынули иноземные религии, новые ритуалы священнодействий, предсказаний, всякие суеверия. Правители, устыженные такими явлениями, запретили неапробированные чужеземные церемонии, произвели очищение всех сел и часовен и поручили эдилам следить за тем, чтобы никто не почитал никаких богов, кроме римских, и только по отечественному обычаю (Liv. IV, 30, 9—11). Это первое свидетельство о каком-то самопроизвольном проникновении в Рим иноземных культов и ритуалов, повторявшемся и в другие смутные времена и встречавшем более или менее решительное противодействие сената. Что это были за культы и ритуалы, мы не знаем. Возможно, они шли из городов Великой Греции, где борьба демоса могла служить образцом для плебса, выступавшего за свои права. Но, скорее всего, узаконение культа Аполлона должно было наряду с репрессиями успокоить умы. В том же русле шло установление, тоже по совету Сивиллиных книг, в связи с эпидемией и неудачами в войне с Вейя- ми первых лектистерний в 399 г.® То был восьмиднев- 87 ный устроенный для богов пир. Были приготовлены три пиршественных ложе: одно для Аполлона и Латоны, другое для Геркулеса и Дианы, третье для Меркурия и Нептуна. По какому принципу образовывались эти пары, вопрос спорный и неясный. Сочетание Аполлона и Латоны объясняется их общим культом. Может быть, две другие пары были подобраны так, что одно божество в каждой паре — Диана и Меркурий — представляло плебейский элемент, другое — элемент патрицианский: Геркулес, тогда еще обслуживавшийся патрицианскими родами Пинариев и Потитиев, и Нептун — бог-всадник, подобный древнему конному Посейдону. Такой подбор мог бы символизировать идею примирения сословий, особенно нужного перед лицом бедствий. Это подтверждается и другими действиями во время лектистерний: с закованных, как и во время Сатурналий, снимали колодки, во всем городе были открыты все двери (возможно, в знак общего очищения и высвобождения благодетельных сил); все, знакомые и незнакомые, смешавшись, пользовались выставленными вещами; пришлых людей (айуепае) с ласковыми речами вели к себе как гостей; мирились с врагами, прекращали ссоры и тяжбы (1ЛУ. V, 137-138). Со взятием Вей связан первый известный пример еуосайо: призвана была Юнона, под охраной которой находился город. Камилл, выбрав из войска юношей, чистых телом, одел их в белые одежды и поручил нести в Рим Юнону Царицу. Сам же, войдя в ее храм, воздел руки жестом, установленным для этрусских жрецов, и, «исполнившись божественного духа», спросил: «Хочешь ли ты идти в Рим, Юнона?» И все закричали, что богиня кивнула в знак согласия и был слышен ее голос. В целости и сохранности богиня была доставлена в Рим, где ей был воздвигнут храм на Авентине (1ЛУ. V, 22, 5—7). ЕуосаКо затем применялось неоднократно, и обращение к божеству усложнялось. Макробий приводит обращение к божеству-хранителю Карфагена: «Бог ты или богиня, под чьей охраной находится Карфаген и его народ, тебя, величайший, прошу и умоляю о милости покинуть Карфаген и его народ, оставить храмы, священные места, город и наслать на город и народ страх, ужас, забвение и прийти в Рим ко мне и нашим в наши священные места; и храмы, и город пусть будут для тебя более приятными и тобою одобренными, и да будешь ты во главе моего войска и римского народа, чтобы мы это знали и ведали. И если ты так поступишь, то я даю обет, что посвящу тебе храмы и игры» (Macrob. Sat. III, 9, 7—8). Обычай evocatio, как и более тесное общение с италийскими городами, вел к усложнению образа римских богов; к их функциям, приписывавшимся им в Риме, прибавлялись и те, которыми они наделялись в других городах. Так, Юнона, в Риме в первую очередь богиня брака, матрон, родовспомогательница — Луцина, под влиянием других городов стала Юноной Царицей, Воительницей (Gurritis — от currus — колесница, Populo- nia), благосклонной помощницей (Sospita, Moneta), и т. п. Концентрируя у себя различные культы, Рим укреплял свое положение культового центра италиков. Вместе с тем римляне не ущемляли религиозную свободу союзных городов, иногда только ставя их культы под надзор понтификов, очевидно, с тем, чтобы предотвратить проникновение в эти города, а оттуда в Рим непризнанных и не соответствующих «нравам предков» ритуалов и суеверий. Так, когда в 338 г. до н. э. лану- вийцы получили гражданство, им были возвращены их святыни, с тем чтобы храм и роща их главной богини Юноны Соспиты были общими для ланувийцев и римского народа (Liv. VIII, 14, 2). ' Религиозная политика Рима в отношении покоренных городов соответствовала их общей политике: союзникам оставлялось более или менее полное самоуправление, но в той или иной мере контролировавшееся Римом как главой союза. В самом Риме галльское нашествие и победа над галлами вызвали новый взрыв религиозности. Весь город, пишет Ливий, был полон религиями и суевериями (Liv. VI, 5, 8). Было сооружено святилище Aio Locutio — голосу неизвестного божества, предрекшему опасность, грозившую от галлов. Его предупреждением пренебрегли и затем сочли нужным искупить невнимание к поданному богами знаку (Liv. V, 50, 5). По инициативе героя войны с Вейями и с галлами Фурия Камилла, бывшего, по словам Ливия, diligentissimus religionum cultor, был принят сенатусконсульт об очищении, в соответствии с указаниями Сивиллиных книг, святилищ, побывавших в руках врагов, и об учреждении в честь сохранившего свой народ Юпитера Капитолийского Капитолийских игр, для проведения которых была организована коллегия из лиц, проживавших на Капитолии (Liv. V, 50, 4), т. е. по принципу соседских компитальных коллегий. По обету, дап- ному во время войны, был посвящен храм Марсу. Посвящение производил Т. Квинкций, дуумвир sacris faciun- dis (Liv. VI, 5, 8), что противоречило правилам и, может быть, как и посвящение храма Меркурия Леторием, было уступкой плебсу. Тогдашнее отношение римлян к религии Ливий характеризует в речи, произнесенной Камил- лом в ответ на предложение народных трибунов переселиться из разрушенного галлами Рима в Вейи. И хотя речь составлена Ливием, он, возможно, основывался на каких-то дошедших от тех времен данных. Камилл подчеркивал, что недопустимо покинуть спасших Рим богов, что Рим был основан согласно ауспициям и авгу- риям, что любое место в нем связно с религией и божеством, с торжественными священнодействиями. Не может Юпитер принимать жертвы иначе, чем на Капитолии, не могут в неосвященном месте гореть огни Весты, вечные, как сам город, и не могут нигде в другом месте пребывать залоги власти Рима. Не случайно именно здесь основан Рим, и его Фортуну нельзя никуда перенести, здесь Капитолий, где была найдена голова, откуда не ушли Термин и Ювентас (Liv. V, 52, 1—7). Как видим, здесь уже собраны многие существенные элементы «римского мифа», возможно, оформлявшегося под влиянием победы над Вейями и галлами. И особенно ярко проводится его основная идея: неразрывная связь Рима, его судьбы и его богов — служение богам и Риму совпадали. В последующие десятилетия культ продолжал усложняться. Несколько раз устраивались лектистернии. В 364 г. до н. э. в связи с чумой для умилостивления богов были учреждены сценические игры по этрусскому образцу, и по принятому в Вольсиниях обычаю ежегодно забивать гвоздь в храме богини Нортии высшие магистраты стали забивать гвоздь в Капитолийском храме, в приделе Минервы (Liv. VII, 3). Смысл этого обряда неясен. Может быть, он должен был пригвоздить вредные силы, но, возможно, был связан с сакральным счетом лет или столетий, что было бы первым свидетельством сакрализации понятия времени. Продолжались разные знамения, толковавшиеся как свидетельства покровительства Риму богов. Так, во время поединка трибуна М. Валерия с галльским вождем на шлем Валерия сел ворон, он с радостью посчитал это посланным с неба авгурием, победил своего противника и получил прозвище «Корвин» (Liv. VII, 26, 3—6, 8, 14). Стоит отметить, что, когда по обету диктатора Л. Фурия, данному в войне с аврунками, посвящался храм Юноне Монете и пошел дождь из камней и затмилось солнце, сенат назначил для искупительных церемоний по предписанию Сивиллиных книг диктатора ГГ. Валерия Публиколу; в этих церемониях и. молениях по его распоряжению участвовали не только римские трибы, но и соседние народы (Liv. VII, 28, 4, 8), т. е. в римский культ все более активно втягивались покоренные города и племена. А когда претор латинов Апий пришел требовать предоставления им римского гражданства и не оказал должного почтения Юпитеру, то бог его покарал: спускаясь с Капитолия, он упал и убился (Liv. VIII, 6, 1—2). Так власть Юпитера Капитолийского стала распространяться и за пределы Рима. К воспоследовавшей войне относится знаменитый подвиг Деция Муса, прочно вошедший в «римский миф», как и аналогичный подвиг его сына. Консулам, расположившимся возле Капуи, явился величественный муж больше человеческого роста и сказал, что богам манам и матери Земле надлежит получить императора одного войска и все войско противника, и победит тот народ, император которого себя им обречет (devovisse), из чего явствовало, что боги гневаются и требуют жертвы. Деций решил пожертвовать собой, и понтифекс велел ему надеть претексту, закрыть голову, стать на копье и повторять за ним формулу devotio. Она была обращена к Янусу, Юпитеру, отцу Марсу, Квирину, Беллоне, ларам (lares divi), богам Новенсилам (Novensiles divi), богам Индигетам (Indigetes divi), которым «принадлежит власть над нами и над врагами», и к богам манам. Деций молил их о милости и молил их, чтобы они даровали силу, процветание и победу римскому народу квиритов, а их врагам — ужас, страх и смерть. И он ради республики квиритов, их войска, легионов, вспомогательных частей обрекает богам манам и Тел- лус легионы и вспомогательные части врагов вместе с собою самим. И когда он бросился в ряды врагов и был убит, оба войска увидели кого-то божественного вида, как бы посланца богов, отвращавшего несчастье от своих и переносившего его на врагов (Liv. VIII, 9, 3—11). Сын Деция Муса аналогичным образом посвятил войско врагов и себя подземным богам во время войны с самнитами, этрусками и галлами в 295 г. до н. э. (Liv. X, 28, 13— 18). Несколько по-иному описывает обряд devotio во время войны с Карфагеном Макробий, ссылаясь, как и при описании evocatio, на Саммоника Серена, заимствовавшего свои сведения «из древнейшей книги некоего Фурия». Здесь обрекающий себя в жертву обращался к Юпитеру Вейовису и манам «или каким бы именем ни было бы fas их называть» с просьбой исполнить ужаса и обратить в бегство карфагенян и войско, «взявшееся за оружие против наших легионов», и считать, что им посвящены это войско, люди, их города и поля, а чтобы войско римлян было цело и благополучно. В энак мольбы к Теллус произносивший заклятие дотрагивался рукой до земли, в знак мольбы Юпитеру воздевал руки к небу, а затем дотрагивался до собственной груди. Макробий пишет, что таким образом были в древности обречены города Фре- геллы, Габии, Вейи, Фидены, впоследствии Карфаген, Коринф и многие города галлов, испанцев, афров и других врагов, как сообщают древние анналы (Macrob. Sat. Ill, 10—13). Видимо, devotio имело место и до Деция Муса (набор призываемых им богов очень древен, причем лары, индигеты и новенсилы названы не dii, a divi, т. е. как обожествленные люди — Герои), почему и была разработана некая подсказанная Децию формула. Но в памяти остались только Деций Мус и его сын. Возможно, это объясняется тем, что Мус был одним из первых консулов плебеев, и его самоотверженная жертва была особенно популярна среди плебса. Кроме того, он обрек в жертву себя самого, тогда как, по словам Ливия, диктатор, претор, консул мог при devotio обречь в жертву не себя, а любого легионера. В формуле Макробия командир тоже говорит не о себе, а о своих заместителях — викариях. Если обреченный погибал, пишет Ливий, считалось, что все произошло правильно — probe. Если не погибал, надо было принести искупительную жертву и зарыть в землю signum (изображение бога или легионный значок) на глубину не менее семи футов, и римскому магистрату к этому месту было nefas приближаться. Если же не погибнет тот, кто обрек себя самого, как Деции, то он не может совершать ни частное, ни общественное священнодействие. Но он может посвятить в жертву Вулкану или другому богу оружие. Если же в руки врага попадет копье, па котором стоял обрекающий себя, то надо принести искупительную жертву Марсу (Liv. VII, 1, 11 — 14). Видимо, из-за обречения в жертву «заместителя» devotio постепенно утратило героический характер и стало чем- то вроде человеческого жертвоприношения с значительным элементом магии (как известно, в табличках с проклятиями — tabellae defixionis — проклинаемый тоже предавался подземным богам). Обращает на себя внимание отсутствие в формулах devotio Цереры. Вероятно, оно объясняется тем, что ни обрекавший себя в жертву полководец или его заместитель, ни вражеское войско не были sacer и потому не имели отношения к Церере. Так, когда после поражения, нанесенного римлянам в Кавдинском ущелье, было предложено выдать самнитам виновных в позорной капитуляции Постумия и Ветурия, чтобы боги обрушили на них весь свой гнев, народные трибуны говорили, что их нельзя выдать врагам, так как они sacrosancti (Liv. IX, 8, 1—9; 15), т. е. принадлежали Церере, не имевшей отношения к врагам. Так же, когда вождь восставших против римлян в г. Приверне Витрубий был выдан римлянам и казнен, его имущество пошло на украшение храма не Цереры, а бога Семо Сайга. Считалось, что мятежники были наказаны и римлянами, и богами (Liv. VIII, 14, 8, 11). Из богов же для этой роли был наиболее подходящим отождествленный с Юпитером Фидием Семо Санг, покаравший привернцев за нарушение fides Риму. Соответственно, Церере отдавалось имущество нарушившего обычай и закон, охранявшийся Церерой как «законодательницей» — leg?fera. В 293 г. до н. э., во время длительной и тяжелой войны с самнитами, консул Папирий Курсор установил закон, по которому, если юноша не являлся на призыв императора или дезертировал, нарушив военную присягу, его голова посвящалась Юпитеру (Liv. X, 36, 11), очевидно, как богу римской боевой славы, прообразу триумфатора, оскорбленному солдатом, отказавшим в повиновении императору. Так детализируются древние представления, лежавшие в основе leges sacratae. К концу III в., когда плебеи достигли полного равноправия (последним актом в цепи их побед был проведенный в 300 г., несмотря на ожесточенное сопротивление патрициев, закон Огульния о допущении плебеев к жреческим должностям — Liv. X, 6, 10; 8, 2), было ослаблено влияние жречества на толкование права, а также монополия на знание календаря, вместе с формулами исков, так как в 304 г. до н. э. секретарь Аппия Клавдия Цека опубликовал и то и другое, посвятив по этому поводу храм Конкордии (Liv. IX, 46, 1—7). В 312 г. Аппий Клавдий изъял культ Геркулеса на ага maxima у Пинариев и Потитиев и передал его общественным рабам, за что, по версии, распространяемой недоброжелателями, был наказан слепотой, а Потитии — вымиранием в течение года всех двенадцати принадлежавших к их роду фамилий (Liv. IX, 29, 9—11). Но с этого времени Геркулес получил гораздо большее и всеобщее значение. В 305 г. по случаю взятия нескольких городов самнитов ему на Капитолии была посвящена большая статуя (Liv. IX, 44, 16), и вскоре он стал одним из самых популярных богов. Возможно, в связи с частичным превращением жрецов в выборных магистратов (часть их и после не избиралась, а кооптировалась) и, что гораздо важнее, в связи с окончательным конституированием — в результате побед плебса — Рима в античную гражданскую общину со всеми ее характерными особенностями был принят относимый Цицероном ко времени «предков» закон, запрещавший пожертвование богам, т. е. храмам (за исключением Юпитера Тарпейского), земли, дабы она не стала плохо обрабатываться (Cicer. De leg. II, 23, 45; Ulpian. Fragm. XXII, 6), т. e. не вышла из-под контроля гражданской общины как верховного собственника земли. Если когда-то и были какие-то зачатки храмового хозяйства (это позволяет полагать оговорка Ульпиана по поводу древнего Юпитера Тарпейского), то дальнейшее его развитие стало невозможно, а значит, не могла сложиться и каста жрецов, экономическое значение которой могло опираться на большие имения храмов. А общая демократизация civitas лишала жречество такого сильного идеологического влияния, которое оно имело в других древних (отличных от античных) обществах. За ним в основном оставалось соблюдение обрядов, толкование воли богов и контроль над всеми видами sacra, соблюдать которые в установленных формах был обязан каждый гражданин, член соседской общины, фамилии как неотъемлемую часть общих норм их жизни, но никакой обязательной религиозной догмы не сложилось. Возможно, зачатки ее когда-то имели место в связи с преобладанием fas над ins или их первоначальной нераздельностью, когда этика, нормы поведения определялись обычаем, совпадавшим с fas, с предписаниями богов. Но в более или менее исторические времена мы не видим никакой религиозной санкции социального устройства общества, столь часто наблюдаемой в других древних и феодальных обществах. Из знаменитой басни Менения Агриппы, с которой он якобы обратился к ушедшим на священную гору плебеям (когда она была составлена, неизвестно), явствует, что общество рассматривалось как живой организм, в котором каждый член должен исполнять свой долг на благо целого. Та же идея лежала в основе цен зового принципа, согласно которому граждане, более родовитые и состоятельные, должны были больше отдавать трудов и средств для «общей пользы». Боги действовали только в сфере божеского права, человеческое право было заботой самих людей. Так, когда в самнитскую войну ведавший священными курами пулларий обманул консула, сказав, что авгурии благоприятны, тогда как они были неблагоприятны, консул, узнав об обмане, сказал, что боги сами накажут обманщика, и, когда пулларий погиб в бою, это было истолковано как кара богов (Liv. X, 40, 11—14). Нормы fas действовали только внутри фамилий, поскольку ins в отношения главы фамилии с ее сочленами вмешиваться не могло. В фамилии соблюдались нормы, обеспеченные надзором ларов, обычаем и общественным мнением, требовавшие, например, чтобы суровые наказания на членов фамилии (пытка, казнь) отец налагал не единолично, а с согласия семейного суда, родственников, друзей — обычай, соблюдавшийся еще во времена Цицерона, как видно из его речи за Клуэнция. Общественное мнение, как видно из «Перса» и «Пленников» Плавта, осуждало продажу отцом детей и жестокое обращение с рабами, покупку большого числа пленных. Главными хранителями норм в фамилии выступали лары, с которыми члены фамилии находились в постоянном общении, и они же выступали покровителями добрых отношений между соседями, хотя в эти отношения уже вмешивалось и право. В общественных же отношениях религиозную санкцию имело только соблюдение fid.es, культ которой якобы установил еще Нума. На fides зиждились отношения между патронами и клиентами (также не регулировавшиеся правом), между вступавшими в сделки гражданами, между Римом и союзниками, которые с конца III в. стали воздавать культ римской Fides. Важнейшую роль fides играла в присяге воинов, разделявшейся на три категории. Основной была индивидуальная присяга — sacramentum — солдата, обязывавшегося не уходить из армии до тех пор, пока ему не разрешит консул. Кроме того, существовали coniuratio и tumultos, когда из-за близости к городу опасности каждый не мог присягать отдельно, и evocatio, когда во время внезапно начавшейся войны консул провозглашал: следуйте за мной все, желающие спасения Республики. Все пришедшие совместно приносили присягу, а нарушивший ее обрекался Юпитеру (Serv. Aen. VII, 614; VIII, 1). Видимо, поскольку власть полководца над солдатами приближалась к власти pater familias, она тоже не включалась в сферу ius (солдат, как известно, в отличие от простого гражданина не мог апеллировать к народному собранию, если полководец осуждал его на смерть), в обоих случаях в действие вступали нормы fas, к которым относилось и нарушение присяги. В жизни же граждан ius оттеснил fas, и кару налагал закон, а не боги. Общественная этика определялась «общей пользой», также ставшей одной из основных частей «римского мифа», включавшего и рассказы о жертвовавших собою ради Рима героях, подобных Горацию Коклесу или Дециям Мусам. Нормы fas действовали в общегражданской жизни только при оскорблении богов аморальными поступками. Характерен в этом плане рассказ Ливия о проведенной самнитами в 293 г. до н. э., во время войны с римлянами, церемонии в соответствии с их древней религией и их священными книгами. Церемония была тайной, Овий Па- кувий провел ее ночью. Представители знати собрались в огражденном и покрытом льняными тканями месте в середине лагеря, и участники поклялись не разглашать виденное. Была пропета некая магическая песня, и присутствовавшие поклялись своими головами, семьями, потомками, что пойдут в сражение по приказу полководца и будут убивать отступающих. Отказавшиеся поклясться были обезглавлены у алтаря и для устрашения остальных брошены среди останков принесенных в жертву животных. Десять связанных присягой выбрали других, и в конце концов было набрано 1600 человек, составивших «льняной легион». Дело это, однако, стало известно, и римский консул М. Папирий в речи к своим солдатам подчеркнул, что боги, несомненно, помогут римлянам, так как будут враждебны войску, в котором нечестивым священнодействием (nefaria sacra) убитые люди были смешаны со скотом, и этим войско обрекло себя гневу богов (Liv. X, 38, 5—12, 39, 15—17; 41, 2—3). Здесь сказывается отвращение римлян к тайным ночным церемониям (они были запрещены законами XII таблиц — VIII. 26), близким к нечестивому и недозволенному колдовству, к выделению какой-то группы посвященных из прочего коллектива граждан. Ночные и тайные обряды, кроме отправлявшихся женщинами за римский народ обрядов Bona Dea, исключались как противоречащие «добрым нравам» и могли вызвать гнев богов. Видимо, играло роль и- то, что с окончательным конституированием civi- tas все формы sacra стали общими для всех граждан и все более — и для римских союзников. Новые культы, новые обряды могли вводиться, но только с согласия всех граждан. Однако коллективность римской религии, регламентированность обрядов, произносимых слов, сопровождающих их жестов, что свойственно и другим религиям, не исключая христианской, не подтверждает общего мнения о какой-то особой «сухости» римской религии, ее неспособности удовлетворять эмоциональные потребности и религиозное чувство. Последнее понятие довольно неопределенно. Если под ним подразумевать ощущение причастности к божественному, подчинение своей воли божеству, сознание существования чего-то таинственного, высшего и т. п., то, во-первых, во всех времена и у всех народов такое чувство никогда не было массовым, так как в основном люди лишь придерживались установленных обрядов (слова Сервия, что к религии относится молитва, обет и исполнение обета — Serv. Aen. III, 438,— применимы в общем к любой массовой религии); а, во- вторых, некоторым римлянам это чувство было знакомо и, может быть, даже многим. Не говоря уже о том, что, как и во всякой «крестьянской» религии, божество для них пребывало в огне, воде, земле, рощах, полях, домах, можно проследить и другие проявления «религиозного чувства». Во время обращения к божеству римский обычай в отличие от греческого требовал от молящегося покрытия головы покрывалом, чтобы ни одно смутное видение не могло отвлечь его, проскользнуть между ним и алтарем (Ibid. 407). То же стремление быть в полной близости к божеству сказывалось и на обычае сохранять полное молчание при молитвах (Ibid. V. 71). Оба эти обычая были якобы сообщены Энею жрецом Аполлона (Verg. Aen. Ill, 405—407). Они предполагают абсолютную сосредоточенность на молитве, на общении с божеством, что и соответствует «религиозному чувству». Было и осознание существования какой-то не всем доступной тайны. В храмах были тайные помещения (penetralia, secreta templorum), куда могли входить только жрецы (Serv. Aen. VI, 71). Считалось, что прорицатели и жрецы знают все, но не обо всем могут говорить, ибо это им запрещает бог (Ibid. Ill, 347; VI. 80). Тайными (arcani) были некоторые священнодействия авгуров (Fest. s. v. агх). Как отмечалось, некоторые люди были специально посвящены служению богам, причем получавшие высшее посвящение (maxima sacra, чему, возможно, соответствуют auctorati tertio iure Манилия) от всего отказывались, чтобы в них не оставалось ничего, кроме заботы о божественном, именно поэтому они назывались чистыми — puri (Ibid. VI, 661). Были люди, особенно осознававшие свою близость к божеству, как упоминавшийся уже Фурий Камилл, а впоследствии Сципион Африканский. Как и в других сферах жизни тогдашней civitas, в религии не было противоречий между коллективом и индивидом. Предписания общественной религии выполнялись на благо всего коллектива, не отличное от блага каждого его сочлена, причем множившиеся церемонии — суппликации, лектистер- нии, игры — с их торжественными шествиями, хорами, общими молитвами, несомненно, действовали и на эмоции. А отсутствие религиозной догмы позволяло каждому гражданину, если он не нарушал «нравы предков», обращаться к богу, им самим избранному, на помощь которого он более всего надеялся, с молитвами и обетами (Ibid. XII, 768). Религиозное единство граждан, отсутствие общеобязательной догмы, освящающей существующие отношения, базировавшиеся на принципе «общей пользы», свобода в удовлетворении каждым своего «религиозного чувства» без нарушения этого принципа «общей пользы» — таковы были основные черты религии римской civitas эпохи ее расцвета. В III в. до н. э., когда римляне покорили почти всю Италию, когда добыча становилась все более богатой, множилось число построенных по обету полководцев храмов. До Второй пунической войны их было выстроено около 40: несколько Юпитеру с разными эпитетами, два Венере, Салюс, Беллоне, Флоре, Виктории, Квирину, Фортуне, Консу, Теллус, Палее, Вертумну, Янусу, Бурям (Tempestatibus), Юноне Curitis, Ютурне, Фонту, три храма Геркулесу с эпитетами Magnus, Invictus, Custos, Феронии, Вулкану, Нептуну, Диоскурам, Портуну, привезенному из Эпидавра Эскулапу, Надежде, Свободе, Почести (Honos) \ Почему давались обеты тому или иному богу, сказать трудно, могли действовать самые разные причины. Во всяком случае, это были в основном старые божества Нумы и Тита Тация. Возможно, новой была Венера, о первоначальной сущности которой идут споры88. Новым было и умножение числа обожествленных т Wissowa G. Religion und Kultus der R?mer. M?nchen, 1912. S. 517. 8 Radke G. Op. cit. s. v. Venus. понятий *. Видимо, их большая часть — особенно велико стало их число при Империи — были не столько богами в полном смысле слова (исключение составляли Виктория и отождествленная затем с Гигией Салюс), сколько символами добродетелей 8 89 90 и установлений, необходимых eivitas в целом и служащим ее благу гражданам, как бы проявлением некоей (здесь уместен термин numen) силы, в них заключавшейся. Их святилища скорее были памятниками достопамятных событий, как Конкордия, храм которой в 367 г. до н. э. был сооружен в знак примирения сословий, или напоминанием гражданам об их долге, которое всегда должно было быть у них перед глазами. Их набор показывает, как формировалась по мере укрепления eivitas ее этика, ее моральные ценности, не санкционированные божеством, но как бы сами становившиеся божествами. Памятниками такой этики служат эпитафия от 258 г. до н. э. консула Л. Корнелия Сципиона, сына Барбата, в которой перечислены его магистратуры и заслуги — завоевание Корсики, и «награда» — по признанию большинства граждан, он был лучшим из лучших мужей (CIL. I, 8—9), а также надпись на ростральной колонне в честь одного из героев Первой Пунической войны, Дуилия, где перечислены его заслуги как первого римлянина, соорудившего военный флот, его победы, взятая им добыча, дары народу, триумф (Ibid. 25). Возник обычай жертвовать на храмы богов собранные за разные нарушения штрафы или устраивать на них игры. Так, в 296 г. до н. э. курульные эдилы за счет штрафов с ростовщиков прибавили к статуе волчицы под священной смоковницей изображения Ромула и Рема, а плебейские эдилы на штрафы со скотоводов устроили игры и принесли в храм Цереры золотую патеру (Liv. X, 23, 12—13). В следующем году консул построил храм Венеры на штрафы с занимавшихся развратом матрон (Ibid. 31, 9). Так боги принимали все большее участие во всех сферах жизни eivitas. Вместе е тем эта постоянная близость богов не давала развиться представлению о сверхъестественном в нашем понимании этого слова. Боги были такой же частью мира, как и люди, хотя и бесконечно более могущественными. Они могли разгневаться, покарать или помочь, но их действия не выходили за пределы законов природы91. Они подавали знаки своей воли, но не творили чудеса. Мертвых опасались, как более сильных, но не боялись их так, как в более позднее время, когда в душах умерших, призраках, привидениях видели нечто непостижимое, выходящее за пределы человеческого разума. В течение III в. до н. э. еще трижды повторялись лек- тистернии. Человеческие жертвоприношения на похоронах знатных лиц были заменены сражением между намеченными жертвами (впервые при погребении в 265 г. до н. э. Юния Пера), что положило начало гладиаторским играм. Множилось число триумфов. Из городов Великой Греции заимствовались некоторые культы, например из Тарента культ Диспатера-Плутона и Прозерпины, в честь которых в 269 г. до н. э. были учреждены так называемые Тарентийские игры. Можно полагать, что с этого века интенсифицируется деятельность понтификов, особенно великих понтификов, по разработке «Индигетамент», т. е. порядка обращения к богам в разных случаях. Так, при обращении к Теллус и Церере фламин должен был призвать еще 12 богов, названных по отдельным этапам земледельческого процесса (Serv. Aen. I, 21; August. De civ. Dei, IV, 8). Разрабатывались вопросы: какие божества, кроме Юпитера, могут бросать молнию — у этрусков таких божеств насчитывалось то ли 4, то ли 12, у римлян к ним были причислены Минерва, Юнона, Вулкан (Serv. Aen. I, 42— 44). Вообще, учению о молнии уделялось большое внимание: место, куда ударила молния, как принадлежавшее богам огораживалось и снабжалось надписью fulgur соп- ditum. Если молния задевала принцепса или царя, а он оставался жив, его потомкам была предназначена великая власть и слава (Ibid. II, 348). Уточнялись правила, которым должен был следовать молящийся. Понтифики обращались к богам со словами: «Бдишь ли ты, род богов?» (Ibid. 148); в зависимости от того, какими были боги, к которым обращались, земными или небесными, следовало смотреть вверх или вниз, или касаться земли (Ibid. Ill, 93). Мертвым посвящались очаги, небесным богам алтари (Ibid. 305). Высшим богам совершали возлияния, низшим богам бросали в огонь сосуды; жертвы богам следовало приносить в соответствии с их качествами и функциями (Ibid. VI, 225; 244). Богов Рима было запрещено называть их истинными именами; нарушивший этот запрет Валерий Соран был то ли распят по приказу сената, то ли бежал на Сицилию и был там убит (Ibid. I, 277; II, 348). Особенно много внимания уделялось авгу- риям и ауспициям; авгурий мог быть получен от звука, от сотрясения земли; авгуральные жертвоприношения совершались при invocatio и precatio — мольбе, чтобы боги отвратили зло; при ауспициях орел превалировал над дятлом; их можно было также получить при помощи быков, например кандидатам в магистраты нельзя было видеть разъединенную пару вьючных быков; стая птиц имела меньшее значение, чем одна птица; если на крышу садилась сова, это предвещало смерть, но если прилетала вторая, зло отвращалось; крик совы предвещал несчастье, ее молчание — счастье; авгурий, даваемый голубями, относился к царям (Ibid. I, 398; III, 12, 20, 89, 90, 265, 376; IV, 462; VI, 90; IX, 24). Скорее всего, к деятельности понтификов относятся и упоминавшиеся выше сочетания типа Lua Saturai, Solacia Neptuni, Neriene, Nerio Martis, Mo- lae Martis, Hora Quirini, Virites Quirini, Maia Volcani, Herie Iunonis (Aul. Gell. XIII, 22). Некоторые из входивших в такие пары с каким-либо более известным богом были самостоятельными божествами, например Луя, Майя, Нерио, но природа их очень неясна, так как в народной религии они особой роли не играли. Вскоре Нерио стали считать женой Марса, Майю — Вулкана, Сола- цию — Нептуна. Нерио фигурирует как жена Марса уже у Плавта, что, кстати, противоречит высказывавшимся предположениям о том, будто римлянам были чужды представления о супружеских связях божеств, и что они их заимствовали только из греческой мифологии. Если бы Плавт основывался на ней, он бы сделал Венеру женой, или скорее любовницей, Марса, как то было принято у более поздних авторов, полностью отождествлявших греческих богов с римскими. Нерио же в греческой мифологии аналога не имеет, a Apec не имел законной жены. Скорее можно полагать, что представления о браках богов в народе имелись издавна, понтифики же только оформили связи разных богов по каким-то своим особым законам, малопонятным широкой публике, В ходе завоевания Италии не только римляне заимствовали культы италийских городов, но и римские боги распросранялись по Италии, где многие боги были издавна общи италикам и римлянам, но были и местные. Тер- туллиан перечисляет таких богов италийских городов: в Касине почитался бог Дейвентин, в Нарнии — Висиди- ан, в Аскуле — Анхария, в Вольсиниях — Нурсия, в От- риколе — Валентин, в Сутрике — Нортия (Tertul. Apolog. 24). В надписях, однако, они встречаются редко или вовсе не встречаются. Правда, это может объясняться случайностью находок. Так, только недавно из раскопок его святилища в Сардинии стали известны «Отец Сард» и посвящения Sardo patri (A. ?p. 1971. N 119, 120; 1972, N 227). Также случайны были находки посвящений эпониму Реаты — pater Reatinus (CIL, IX, 4676) и Пирг — pater Pyrgensis (CIL. IX, 3710). Но уже в III в. до н. э., несомненно, преобладают римские или общеиталийские боги. В Пренесте сохранились посвящения Аполлону от магистров (CIL. I, 59), Фортуне, дочери Диовиса (CIL. I, 60), Гераклу и Салюс (CIL. I, 62) ; в Альбе — Гераклу «по приказу народа» (CIL. I, 2659), в Пизавре — от женщин Диане, Феронии, Юноне Царице, Матери Матуте, Новен- силам (CIL. I, 3775—3779) ; из Тарента дошло до нас посвящение Диане, названной по-гречески Артемидой (CIL. I, 1696), из разных мест — посвящения Аполлону (CIL. I, 384), Юпитеру (CIL. I, 386), Юпитеру и Гераклу с территории вестинов (CIL. I, 394), Гераклу Победителю—из Суперэкв (CIL. I, 2486), из Кал —посвящение от отпущенника Марсу Нумизию (CIL. I, 331; 2155), из Тибура —Марсу (CIL. I, 417), из Тускула — Марсу и Фортуне (CIL. I, 48—49); квестор села Супина посвятил надпись Виктории (CIL. I, 388) и др. На сосудах из храмов Вульчи, Клузия, Хорты, Лавиния, Арден стояли имена богов — Эквитас, Эскулап, Беллона, Церера, Минерва, Салюс, Венера, Юнона, Веста (CIL. I, 439—455). Римских богов считали своими покровителями и паги. Так, из Кампании известно посвящение Юпитеру Compagus (Degrassi, N 719) и с территории вестинов — Юпитеру Победителю от десяти пагов, для которых два человека восстановили храм (A. ?p. 1968, N 151). Религия civitas и ее союзников удовлетворяла их потребностям; начавшиеся затем изменения вызывались не ее «сухостью», а иными факторами.