В праславянскую эпоху в религиозном сознании и языке существовало общее понятие для обозначения деифицированных сущностей — бог. Сравнительное изучение славянского бог и родственных слов других индоевропейских языков (сскр. bhagah, зенд. bago — «доля, богатство», сскр. bhaga-s «податель, господин», др.перс. baga, зенд. bag- ho «владыка, бог», др.) показывает, что славянское слово, обозначающее божество, произведено от значений «доля, удел, богатство» и в первоначальном смысле богъ — «податель доли, богатства»213. Для большинства индоевропейских народов образ небесного божества и его словесное обозначение deiwos «светлозарный, небесный» — стали той основой, на которой возникло общее понятие о боге. Славяне в своей религиозной истории, как показывают лингвистические данные, не пошли по пути выведения общего понятия о божестве из образа бога ясного неба. Некоторые исследователи, однако, не исключают, что в переработанном виде реликт deiwos представлен в древнерусском дивъ, имени мифологического существа. P.O. Якобсон на этом основании утверждал, что иранские и славянские языки несут след «своеобразной религиозной революции», в ходе которой первичное обозначение божества deiwos превратилось в имя враждебного богам злого демона — daeva-, дивъ. Ряд лингвистов родство deiwos — дивъ считают сомнительным. О.Н. Трубачев связь др.-русс. дивъ с deiwos отрицает, полагая, что дивъ — позднее заимствование из персидского dev «демон», которое обозначает мифическую птицу, приносящую несчастье (см. «Слово о полку Игореве»: «Дивъ кличеть връху древа»). В древнеславянской религии объектом деификации, формирующей общее понятие о божестве, выступают такие сущности («доля», «удел») и силы («податели доли»), которые не являются непосредственным отражением природного окружения. «Доля, то же, что часть», само по себе «слово доля не указывает ни на добро, ни на зло», замечал А. А.Потебня214. Родственные доле мифологические сущности — рок, время, срок, лихо, несчастье, беда, нужда, гонение или то, что гонит, горе, печаль — тоже не имеют значения природных явлений215. Из этого следует, что подлежит серьезному уточнению восходящая к мифологической школе мысль о славянском пантеоне как продукте обожествления природы216. Очевидно, что наряду с деификацией природных стихий религиозное сознание вовлекало в состав представлений о божестве широкий спектр явлений, имевших социально-культурный характер и сугубо человеческое измерение. В исследованиях по славянским верованиям достаточно широко распространена мысль о том, что древнеславянская религия представляла собой одну из разновидностей пантеизма217. Эта точка зрения вызывает серьезные возражения. Идея «всебожественности» требует развитого уровня абстрактного мышления, наличие которого не подтверждают ни данные языка, ни сведения о славянской мифологии. Применительно к древнеславянским воззрениям речь должна идти не о пантеизме, а о архаическом веровании в присутствии в мире экстраординарных «сил», которым свойственно особое могущество. Эти «силы» могут внедряться в объекты живой или неживой природы, в людей, предметы культуры (оружие и др.), наделяя их частью своего могу щества и предопределяя почитание этих объектов как предметов культа. Представление о действии экстраординарных «сил» в процессе развития может формировать образы богов (в славянской традиции — «подателей доли») и демонов. Со времени начала научного изучения религии славян в литературе бытует мысль о монтеизме или, по крайней мере, монотеистической тенденции в религии славян. Видный историк религии славян И. И. Срезневский, отмечая факт многобожия славян, вместе с тем утверждал: «Между языческими догматами древних славян первое место занимает догмат о едином, верховном Боге, родоначальнике всех других божеств»218. Эта позиция получила подтверждение в исследованиях Н. И. Толстого, который настаивал на том, что «со значительной долей достоверности мы можем утверждать, что к VI веку славяне имели не только нечто напоминающее пантеон богов или ряд местных пантеонов, но и были близки к монотеизму, к верованию в верховного, еще не христианского, единого бога»219. Мысль о монотеистических началах славянской религии опирается прежде всего на свидетельство Прокопия Кесарийского (VI в.), оставившего в сочинении «Война с готами» первое описание религии славян: «Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды»220 Следует ли понимать высказывание древнего автора как указание на монотеизм? Культы родового общества имеют локальный в территориальном отношении и групповой в социальном плане характер. Прокопий из Кесарии мог судить о религии славян прежде всего по наблюдениям над жизнью военной дружины. Примеры отправления славянской дружиной культа бога-молниевержца, бога-воителя, покровительствовавшего дружине в дальнем походе и в битве, бросались в глаза наблюдателю и могли дать основание для заключения античного автора. Славя- не-землепашцы, мужская и женская части славянских родов, другие общественные группы отправляли культы других богов. Прокопий и не настаивал на единобожии славян: «Они почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им...»221. Описания религии балтийских славян показывают, что почти все известные боги имели свои ареалы, в пределах которых они выступали главными объектами почитания: например, Прове — в Старгарде, Жива — в землях полабов, Поревит — на юге Рюгена, Сварожич-Рад- гост — в Ретре222. Гельмольд, католический хронист XII в., упомянув о «божках» полей и селений, перечислив имена богов балтийских славян, добавляет, что среди «многообразных божеств, которым они посвящают поля, леса, горести и радости, они признают и единого бога в небесах...»223. Действительно, племена славян наряду с почитанием сонма богов выделяли главенствующего, верховного бога, ставя его в положение повелителя других богов. В этом образе христианин Гельмольд увидел небесного «единого бога», властвующего, как пишет хронист, над прочими богами и заботящегося только о небесном. Такие формы богопочитания, конечно, далеки от монотеизма. Когда Гельмольд называет «единого бога» славян «богом богов» (лат. deus de- orum), становится понятно, что славянское богопочитание не шло далее иерархически структурированного многобожия. При определенном типе организации пантеона такое многобожие могло принять вид гено- теизма. В строгом смысле генотеизм нельзя признать особой стадией развития монотеистического сознания. Описания культа славян укладываются также в определение монолатрии224. Генотеизм, как и его ритуальный коррелят — монолатрия, являют специфическую ситуацию в границах политеизма. Исследователи, стремящиеся обнаружить следы единобожия в древнеславянской религии, исходят из представления о монотеизме как общем векторе эволюции религий. Между тем в истории религий далеко не всегда подтверждаются корреляции мбжду степенью развитости религии и наличием монотеистической доктрины. Политеизм не обязательно выступает в истории религии этапом развития монотеизма. Зачастую политеизм представляет собой самостоятельный путь религиозного развития, со своими разновидностями, среди которых есть на первый взгляд близкие монотеизму, но по существу с ним несовместимые.