ПРИЛОЖЕНИЕ Круглый стол «Фальсификации источников и национальные истории» (Москва, 17 сентября 2007 г.)

Ведущие: член-корреспондент РАН В.П. Козлов, А.Е. Петров, И.В. Зайцев, ВА. Шнирельман.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Изначально мы планировали придать нашему круглому столу довольно узкий характер и сфокусироваться на поддельных исторических документах, которых было немало в прошлом и вал которых неприятно удивил нас и наших коллег в последние годы.

Но, судя по нашей повестке дня, такого рода подделками нам ограничиться не удастся, и наше обсуждение охватит гораздо более широкий круг явлений. Это и понятно: подделки не сводятся к одним лишь литературным источникам. К этой категории относятся и сфабрикованные древние вещи, и целые археологические памятники, археологические культуры. Например, в конце 1990-х гг. журналисты без устали рассказывали о некой гиперборейской цивилизации, которую московский философ Дёмин открыл якобы на Кольском полуострове. Вслед за ним журналист Асов объявил об открытии в Приэльбрусье второго Аркаима, который якобы служил чуть ли не столицей некой древнеславянской цивилизации. Кстати, здесь важно подчеркнуть, что это происходит не только в России. В 2000 г. в Японии разгорелся скандал, связанный с именем Накамуры, который, совершив подлог, объявил об открытии на севере острова Хонсю ряда раннепалеолитических памятников.

Обратившись к народной этимологии, мы обнаружим и здесь сфальсифицированные исторические факты, которые иной раз кладутся в основу неких версий этногенеза и этнической истории. Например, в начале 1980-х гг. мне на рецензию попалась рукопись некоего школьного учителя, который обна-

ружил русские названия практически на всех континентах планеты. И на этом основании сконструировал древнюю славянскую цивилизацию. Но если в те годы это воспринималось как курьёз, то не прошло и 10 лет, как основанные на такого рода построениях версии этнической истории заполнили постсоветское информационное пространство. И вот что важно: среди авторов этих построений можно обнаружить не только тех, кого мы называем дилетантами, иной раз среди них попадаются и дипломированные специалисты, публиковавшие свои оригинальные концепции под грифами научных учреждений. Это наводит на определённые размышления.

Сейчас я хочу перейти к ряду базисных проблем, которые нам действительно стоит всерьёз рассматривать. Потому что говорить приходится не о курьёзах, а о серьёзных научных, общественных, политических проблемах, которые высвечиваются такого рода фальшивками. Сегодня многие из наших специалистов, пытающихся критиковать версии альтернативной истории, дают волю своим эмоциям и вовсю бичуют так называемых дилетантов, которые вольно обращаются с источниками и занимаются искажениями. Разумеется, это возмущение имеет под собой основание. Нынешнее небрежное обращение с историческими источниками отчасти объясняется падением уровня образования и особенно пренебрежительным отношением к источниковедению. Но если дело обстоит так просто, почему среди дилетантов и недоучек встречаются профессионалы? Причём иной раз с научными степенями. Почему их построения охотно принимаются издательствами и привлекают внимание политиков и творческой интеллигенции? Почему, наконец, они пользуются успехом в широких кругах общественности? Причём в такой степени, что протесты учёных не оказывают никакого влияния на общественное мнение.

Тут я хочу рассмотреть три основных момента. Первое — это групповые интересы. Второе — это конфликт лояльности, который характерен для современных учёных. И третье — соотношение народных и государственных мифов, с одной стороны, и научной парадигмы — с другой. Мы не сможем ответить на эти вопросы, оставляя за бортом понятие «альтернативная история», игнорируя её роль в общественном сознании. В современном обществе стержнем общепризнанной истории является версия, одобренная государством, то есть господствующей элитой. Но современное общество имеет сложный состав, и составляющие его группы, с одной стороны, обладают своими интересами, но, с другой стороны, в разной степени имеют доступ к власти, к жизненно важным ресурсам и привилегиям. Этим и объясняется напряжённая борьба, которая ведётся между такого рода группами. В условиях авторитарного режима эта борьба ведётся как бы под ковром и по большей части скрыта от общественности. Но с развитием демократии различные группы всё громче заявляют о своих интересах и претендуют на определённые права. В разных контекстах состав этих групп может отличаться. Иногда это локальные или региональные общности. Иногда они имеют культурный, языковой или этнический характер. Иногда группировка создаётся по принципу расы, иногда — по полу и возра

сту, но сколь бы разными ни были их цели, выступления тем эффективнее, чем больше их члены ощущают своё единство. А важной скрепой такого единства и служит представление об общем прошлом, о пережитых вместе победах, поражениях и утратах.

Это важно. Это их символический капитал, во-первых, способствующий самоутверждению, во-вторых, дающий обильные аргументы для борьбы за достижение определённых социальных, культурных и политических целей. И, в-третьих, это даёт очень важные символы, которыми оперируют лидеры этих движений. Возьмём, к примеру, символику. Обратите внимание на гербы постсоветского пространства, и вы увидите, что, например, герб Республики Саха заимствовал петроглиф, который обнаружили археологи, а у марийцев на гербе виден фрагмент национального узора.

Сегодня наблюдается большой спрос на альтернативную историю, представленную региональной историей, этнической историей, феминистской историей, историей молодёжных субкультур, историей геев и лесбиянок и т.д. Ясно, что чем больше таких обособленных историй, тем более мозаичным становится историческое поле. Тем в большей мере оно распадается на разнообразные, конкурирующие между собой микроистории. Важно, что на какие бы источники они ни опирались, они неизбежно отражают интересы вполне определённых групп, рассматривающих историю под определённым углом зрения. Поэтому одни и те же факты создатели таких историй могут трактовать по-разному.

Чем острее группа ощущает несправедливое к себе отношение, сегодня или в прошлом, и чем привлекательнее стоящие на кону дивиденды, тем больший приоритет групповые интересы имеют над щепетильным отношением к историческим фактам. Хочу обратить ваше внимание на очень важный и очень серьёзный момент. Здесь приходят в столкновение, с одной стороны, лояльность специалиста своей группе, а с другой — его готовность придерживаться профессиональной этики. Если, как это нередко случается, специалист ассоциирует себя прежде всего с интересами своей группы, то в такой ситуации лояльность группе может пересиливать. И для специалиста оказывается возможным нарушение принятых научных методик и установок. Как показывает окружающая действительность, любое общество живёт определённым мифом, который является концентрированным выражением доминирующего мировоззрения. Если, будучи членом данного общества, учёный его разделяет, то его научные построения могут служить укреплению такого мифа. При этом сам учёный может верить в то, что отстаивает объективную научную истину.

Примером могут служить расовые взгляды, господствовавшие в западной

науке во второй половине XIX — первой половине XX в., заставлявшие разных учёных давать расовую трактовку фактам, которые могли бы получить и иное объяснение, связанное с социальными, экономическими, культурными и прочими причинами. Сегодня в российском обществе необоснованно большое значение получает этнорасовая парадигма, причём к ней всё чаще обращаются российские учёные. С чем это связано? В поздние советские десятилетия наши учёные были увлечены теорией этноса и видели в этносе универсальную организацию, характерную для всего мира. Сегодня целый ряд российских этнологов, имеющих возможность проводить исследования за пределами России, смотрят на эту концепцию всё более скептически. Ибо этнос так и не получил строгого общепризнанного определения, а существующие в разных регионах мира представления об общественной структуре оказались гораздо более многообразными, чем казалось советским этнографам-теоретикам. Выяснилось, что советские представления об этносе основывались на некоторых недоказанных, априорных суждениях. В то же время советский миф оказывает своё воздействие на умы и сегодня. Некоторые российские учёные готовы признать этнос даже биологической популяцией, что не только не имеет никаких серьёзных оснований, но привносит в нашу науку опасную расовую парадигму.

Аналогичная ситуация наблюдается с археологической культурой, аналитической категорией которой оперирует подавляющее большинство отечественных археологов, молчаливо признавая её связь с этнической общностью. Между тем это неочевидно, начиная от разногласий по поводу методики выделения археологических культур и кончая интерпретацией выделенных культур, которые вовсе не обязательно имеют этнический характер. Когда-то я пытался познакомить наших археологов с этноархеологией, которая могла бы много дать для усовершенствования методики интерпретации археологических материалов, но большинство наших археологов этими методами не заинтересовались.

Между тем пренебрежительное отношение к выработке чёткого понятийного аппарата и разработке строгих методических приёмов способствует тому, что граница между наукой и псевдонаукой размывается. Ведь если мы обратимся к целому ряду наших научных понятий и методических процедур, то

заметим, что они основываются на условных допущениях и априорных предположениях, которые сами нуждаются в проверке. Но именно такими понятиями и процедурами с благодарностью пользуются те, кого наши специалисты с гневом называют дилетантами, упрекая их в извращении истории.

Какое же отношение этногенез имеет к политике? Какие цели преследуют этнические версии истории кроме задачи консолидации этнической группы? Во-первых, идея самобытности не сочетается с колониальной историей, и требуется своё собственное доколониальное прошлое. Во-вторых, для борьбы за политические права, особенно политическую автономию, нужна история своей собственной государственности. Если такая история не обнаруживается, её изобретают. В-третьих, этнотерриториальный принцип административного устройства неизбежно придаёт огромное значение историческим границам этнических территорий. Отсюда та беспрецедентная роль, которую в поздний советский период внезапно получила историческая география. В-четвёртых, отдельные этнические группы для своего хорошего самочувствия нуждаются в своих собственных героях, боровшихся за свободу или сопротивлявшихся захватчикам. Тут я могу сослаться на исследование, которое провёл несколько лет назад. Речь идёт о фигурах Пуреша и Пургаса у мордвы. Это деятели домонгольского времени, о которых в летописи буквально две-три фразы. Но это породило за последние 70 лет огромное число публикаций в мордовской историографии. Причём в разные периоды эти фигуры очень интересно переосмысливались. Они наделялись то одними атрибутами, то другими. В общем, это очень увлекательная и поучительная история.

В-пятых, нужны праздники, сплачивающие группу. При этом кроме символического капитала большую роль могут играть и более прагматические интересы. Ибо празднование значительных событий в жизни республик или юбилеев городов сопровождается щедрыми финансовыми вливаниями. Наконец, социально значимые версии истории должны стать достоянием масс, и огромную роль в этом играет школа. Именно школа превращает исторический миф в народное знание. В так называемую объективную истину. В век научных технологий любая версия истории, чтобы получить признание, должна иметь документальное подтверждение. Но ведь для многих народов это несбыточное требование. Ибо самые ранние сведения о них относятся к колониальному времени, когда их предки входили в состав более крупной области, государства или колониальной империи. Вот здесь-то и появляется стремление к фабрикации документов, призванное обеспечить этнический или национальный ренессанс. На этом я ставлю точку, и теперь мы можем переходить к рассмотрению конкретных примеров фабрикации самого разного рода источников.

В.П. КОЗЛОВ: Спасибо, Виктор Александрович. Вообще мне кажется, что каждый подлог исторического источника почти всегда занимателен, иногда очень хитроумен, даже изящен, как хороший анекдот. Но для истории и источниковедения важно не менее пяти аспектов изучения фальсифицированных исторических источников. Первое — как они создаются, второе — почему они

создаются, третье — как их изобличить, четвёртое — почему порой, несмотря на убедительные разоблачения, подлоги продолжают свою жизнь и даже спустя многие годы после их разоблачения вновь реанимируются. Пятое — если подлоги не могут быть источниками для изучения времени, о котором они повествуют, то в какой степени они могут быть источниками для изучения времени, в котором они создаются и которым, иногда много позже, бывают востребованы. Сознательная фальсификация исторических источников (подчеркиваю — исторических источников, а не документов) как регуляторов общественно важных процессов современности в России берёт свое начало по крайней мере с конца XVII в. Завещания Петра Великого, Екатерины II, «Соборное деяние на мниха Мартына Арменина», «Требник митрополита Феог- носта», подлоги Бардина, Сулакадзева, Кавкасидзева, Минаева, Руфа Иванова достаточно хорошо известны, изучены по отдельности, а совсем недавно — ив специальном исследовании. столетие дало новый импульс фальсификациям исторических источников по российской истории. «Протоколы сионских мудрецов» как бы задали общий тон большинству таких подлогов — их преимущественно политической направленности. Именно поэтому значительная часть фальсификаций оказалась посвящена исторически значимым событиям и лицам XX в. Семья последнего российского императора и её судьба, Октябрьская революция и её лидеры, коммунистическое движение и внешняя политика СССР, августовские события 1991 г. и «форосское заключение» Горбачёва — таков лишь небольшой перечень событий и лиц, с которыми в той или иной степени оказались связаны подлоги исторических источников в XX в. В русле общих политических устремлений различных общественных сил находились и фальсификации в XX в., связанные с древнерусской историей. За ними скрывались и поиски общественных идеалов, и желание по-своему отреагировать на определённые зигзаги политического курса советского руководства. в. с присущим ему размахом «озвучивал» подлоги исторических источников в средствах массовой информации. Их изготовление и бытование всё больше и больше становились делом интернациональным. В разных странах, на разных языках выходили и выходят книги, посвящённые «Протоколам сионских мудрецов», фантастическая международная популярность была обеспечена «Дневнику Вырубовой», «Письму Зиновьева», «Влесовой книге», сфальсифицированным документам об убийстве императорской семьи и др. Подчас не столько вера или убеждённость в подлинности этих и других подлогов, сколько политическая целесообразность заставляли «оборонять» их от выступлений критиков или делать все, чтобы умолчать об этих выступлениях. Эта же политическая целесообразность стимулировала изготовление подлогов в кругах российской эмиграции — одно из новых явлений в истории фальсификаций исторических источников по российской истории в XX столетии.

Но и внутренние российские процессы создавали почву для подлогов исторических источников. Примечательно, что многие из них имели определённый

диапазон, заданный официальной идеологией. Трудно представить, чтобы известный писатель-маринист Константин Бадигин на рубеже 1940-50-х гг. пошёл на подлог исторического источника, который бы, например, свидетельствовал о приоритете не россиян, а скандинавов в освоении Крайнего Севера. Его не просто бы немедленно разоблачили как фальсификатора, не просто не поняли бы как патриота, но и предложили, вероятно, более соответствующие тому времени средства наказания. Точно так же удивительной, но вполне понятной заданностью отличались и фальсификации некоего Раменского — они точно реагировали на существовавшие в обществе идеалы, а сам он старательно и не без успеха отслеживал все изменения в таких идеалах.

Удивительно, но почти трехсотлетняя история подлогов исторических источников в России оказалась на редкость однотипной. Изменялась техника изготовления подлогов вместе с изменением носителей информации, способов её закрепления. Расширялся видовой состав подложных исторических источников вместе с ростом многообразия видов подлинных документов — появлялись поддельные дневники, мемуары, протоколы и т.д. Ксерокс, факс, компьютер стали обычными орудиями в руках фальсификаторов. Средства массовой информации сегодня способны более оперативно, масштабно и назойливо обеспечить подчас скандальное бытование подлогов, эффектно манипулируя с их помощью общественным сознанием. Нет никаких сомнений в том, что подлоги исторических источников в XX в. стали сферой приложения усилий специальных государственных служб. Стало всё сложнее вычислять их авторов. И всё же в целом типология подлогов, механизмы их изготовления и бытования остались в неизменном виде, ибо осталась неизменной природа обмана.

Мне пришлось за последние 20 лет изучить около 900 подлогов исторических источников, и эта совокупность позволила выделить две своеобразные формулы фальсификации исторических источников. Первая формула условно может быть названа формулой целедостижения. Она говорит о том, что не существует ни одного подлога исторического источника, автор которого при его изготовлении не преследовал бы каких-либо целей или интересов. Формула может быть выражена следующим образом: автор (инициатор) подлога + изделие-подлог = цель (интерес). Вторая формула подлога может быть названа формулой фазирования. Она показывает, что имеются отдельные, более или менее определяемые моменты в существовании подлогов, характеризующие их развитие как неких общественно значимых явлений. Эта формула может быть представлена в следующем виде: возникновение (инициация) подлога, возникновение идеи подлога + изготовление подлога + легализация подлога = его бытование.

Обе формулы характеризуют процессы создания подлогов исторических источников и их воздействие на общественное сознание. Однако они не раскрывают ряд важных закономерностей существования подлогов как историко- культурного явления. Эти закономерности становятся очевидными, как только мы попытаемся дать типологию подлогов по различным основаниям, отражаю

щим наиболее значимые вопросы, связанные с явлением фальсификации. Среди таких вопросов можно назвать: характер возникновения подлогов, способ предоставления подлогов, техника изготовления подлогов, способы камуфлирования подлогов, способы легализации подлогов, приемы введения подлогов в общественный оборот, характер общественной реакции на подлоги.

По способам или характеру общественной реакции на подлоги можно выделить фальсификации двух типов: разоблачённые и реанимационные. Разоблачённый тип подлогов — подлоги, фальсифицированный характер которых установлен почти сразу однозначно, и они исчезают как предмет сколько- нибудь дискуссионного обсуждения. Реанимационный тип подлогов — это фальсификации, упрямо актуализирующиеся в тот или иной период своего бытования в качестве «подлинных» исторических источников.

Наиболее ярким примером является периодическая реанимация знаменитой «Описи» библиотеки Ивана Грозного. Я заметил, что как только начиналась кампания избрания мэра в городе Москве, так сразу возникал этот подлог, а мэр Москвы становился инициатором поисков библиотеки Ивана Грозного. Есть ещё более усложнённая типология. Я не буду на ней останавливаться.

Изученный нами фактический материал позволяет хотя и с рядом оговорок, но всё же выявить некоторые закономерности изготовления и бытования подлогов, а также их разоблачения. Назовём несколько наиболее очевидных таких закономерностей.

Фальсификатор всегда заинтересован в публичности своего изделия. Преследуя определённую цель, он страстно желает быть очевидцем и участником достижения этой цели. Иначе для него теряет смысл весь процесс «творчества». Об этом свидетельствует подавляющее большинство всех рассмотренных нами подлогов исторических источников.

Легализация подлога, как правило, близка по времени к моменту его изготовления. Можно даже сказать, что она фактически в большинстве разобранных нами случаев почти одновременна с процессом изготовления подлога, а нередко, как, например, с «Влесовой книгой», параллельна, то есть реально одновременна.

К легализации подлога всегда в той или иной степени бывает причастен его автор. Он может промелькнуть как владелец, первооткрыватель подложного исторического источника, его «случайный» очевидец, успевший скопировать такой «источник», наконец, как простой издатель «открытого памятника» и т.д. Но он, как правило, обозначает своё прямое или косвенное отношение к легализации подлога.

Легализованный подлог в подавляющем большинстве случаев встречает скептическое отношение либо молчаливое неприятие со стороны специалистов.

Практически никогда не удаётся сколько-нибудь корректная проверка камуфляжа подлога — их авторы именно здесь проявляют изобретательность, исключающую возможность установления действительных фактов бытова

ния подлога до его легализации. Легендированный подлог в своей основе, как правило, имеет версию, восходящую к чрезвычайным обстоятельствам, связанным с гибелью «оригинала» подлога во время пожаров, войн, революций, утратой в результате смерти человека, кражи и т.д.

Практически в любом подлоге прослеживается зависимость его содержания от подлинных исторических источников. Хотя авторы фальсификаций способны на самые невероятные, изощренные и фантастические построения, они, с одной стороны, не могут игнорировать наличие реальных фактов прошлого, а с другой — находятся под их подчас неосознанным воздействием. Например, для большинства подлогов древнерусских исторических источников характерно обязательное использование «Слова о полку Игореве». Руф Иванов при фабрикации «Дневника старицы Марии Одоевской» использовал новгородские летописи, актовый материал. «Дневник Вырубовой» включил фактический материал подлинной переписки царской семьи и т.д.

Фальсификатор всегда стремится по возможности исключить натурнодемонстрационную легализацию подлога, используя её только в случае общественного давления. Например, представление на всеобщее обозрение «Соборного деяния на мниха Мартына Арменина» являлось не чем иным, как вынужденной реакцией властей на требование старообрядцев представить подлинник. Точно так же Миролюбов был вынужден пойти на публикацию «фотостатов» «дощечек Изенбека» как одного из «доказательств» подлинности «Влесовой книги».

Я, пожалуй, на этом закончу, потому что всего у меня 18 признаков определения подлогов. Я хочу только сделать вывод, который, возможно, разочарует собравшихся: фальсификации исторических источников — явление неизбежное, сопровождавшее и сопровождающее человеческую историю. Это, безусловно, порок, нравственный, политический, идеологический. Не имея возможности предотвратить его, можно и нужно бороться с ним как научными, так и правовыми способами. Но лично я, написав две книги по истории подлогов в России и собрав очень большой материал для третьей книги о подлогах источников уже в 1990-е гг. — начале третьего тысячелетия, открыв однажды «Независимую газету» и увидев «Завещание Плеханова», пришёл к выводу, что не стоит тратить время на третью книгу, достаточно ограничиться первыми двумя.

Можно ещё добавить. Я сейчас пишу, вернее, уже написал большую рецензию на книгу Александра Александровича Зимина, посвящённую «Слову о полку Игореве», где попытался свои соображения переложить на «Слово». Эти соображения привели меня к тому, что критерии, используемые мною, на две трети подтверждают, что «Слово» — всё-таки подлинное произведение. Во всяком случае, не произведение XVIII в. Спасибо, уважаемые коллеги, за внимание.

М.Б. КИЗИЛОВ: Скажите, а количество — 900 подлогов, — которое вы упомянули, это связано только с историей России, насколько я понимаю?

П.              КОЗЛОВ: Да, это подлоги, связанные с историей России, изготовленные как в России, так и вне её. Я хочу сказать, что очень плодотворный период в изготовлении подлогов был во время Гражданской войны, и создавались они очень большим потоком в кругах прежде всего российской эмиграции. О.              ШМИДТ: А пытались вы сравнивать с подлогами в других странах? Насколько их больше, меньше?

В.П. КОЗЛОВ: Я не знаю. Тут нужно спросить Сергея Михайловича Каштанова. Он все-таки применительно к западной, средневековой источниковой базе специалист. Я этим не занимался.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Не замечаете ли вы какую-нибудь закономерность, какие-то эпохи, которые богаты на подлоги, всплеск, а потом эта деятельность как бы затихает? Волнообразное движение получается у вас или нет?

В.П. КОЗЛОВ: Нет. Все зависит от фантазии человека, который решил сфальсифицировать по каким-либо причинам тот или иной исторический источник. Одни это делают из меркантильных соображений. Тот же Бардин, например. Он это делал для того, чтобы продавать. Другие делали подлоги в силу каких-то своих фантастических представлений об истории. Это, допустим, Су- лакадзев. Третьи делали подлоги исходя из своих литературоведческих убеждений — допустим, Минаев.

И.Н. ДАНИЛЕВСКИЙ: Я хочу дать конкретную иллюстрацию к тому, о чём говорил Владимир Петрович. Потому что «Влесова книга» как один из классических фальсификатов показательна тем, что этот фальсификат продолжает развиваться. Это развитие связано с тем, что, во-первых, теперь реконструируется первоначальный вид этого якобы источника. По смутным записям даётся первоначальный текст, мало того, он ещё и переводится в оригинальный вид внешне. Он даётся теперь в так называемой «влесовице», которая выдаётся за реальный текст. Плюс ко всему, благодаря значительным усилиям профессиональных исследователей, разоблачавших эту подделку, был выявлен ряд источников, на которые опирался Миролюбов и которые использовались во время создания этого текста. Это противоречило первоначальным предположениям о том, что «Влесова книга» абсолютно оригинальный текст, который не имеет ничего общего ни с одним из существующих произведений. Теперь же факт наличия у Миролюбова источников используется защитниками фальшивки для того, чтобы подтвердить подлинность «Влесовой книги», и наоборот.

Вот, скажем, Асов пишет: «К сожалению, многочисленные и явные пересечения «Книги Велеса» и «Слова о полку Игореве» уже использовались для ложных доказательств заимствований из сего памятника». Речь уже идёт о том, что «Слово о полку Игореве» произрастает из тех же корней, что и «Влесова книга». Мало того, приводятся также и фальсификаты, которые появились значительно раньше, ещё в XIX в., в частности «Славянские веды», которые были опубликованы и доступны Миролюбову. Теперь они привлекаются с целью доказать, что «Влесова книга» — это подлинный источник, потому что там

встречаются те же факты, которые встречаются и в «Славянских ведах».

Теперь «Боянов гимн» и «Славянские веды» используются для подтверждения подлинности «Влесовой книги», а «Влесова книга», в свою очередь, используется для подтверждения этих публикаций XIX столетия.

Но фокус даже не в том, чтобы выявить эти самые источники, они выявляются самими создателями и распространителями «Влесовой книги». Обращение к «Славянским ведам» — это показательный пример. Любопытен тот идеологический фундамент, который лежит в основе не только создания, но и распространения этих фальсификатов. Прошу прощения, я приведу несколько довольно пространных цитат из труда Асова, который вышел в 2001 г. Достаточно солидный том. Мне он достался просто: мне позвонили по телефону и спросили, не изменил ли я своего мнения о «Влесовой книге». Когда я ответил, что нет, сказали, что надо встретиться, чтобы мне передать ещё один труд. Передали.

Читаю: «Ныне, на сломе эпох, Россия и весь славянский мир ищут объединяющую идею, и каждый славянский народ ищет свою национальную идею. Разделение внутри славянского мира продолжается. И, конечно, идея разделения подпитывается извне. Слабостью, разъединением славян пользуются враждебные внешние силы, противостоять этому может только объединяющая, всеславянская славорусская идея, именно такую идею провозглашает “Книга Велеса”. На 40 дощечках “Книги Велеса” 34 раза употребляются слова с корневой основой “единение” и ни разу “разъединение”».

vntiTEiamp;ffBSfKfBamp;ffTiHIV ТЛamp;!П1ш.\1ИЫ ШТТГРamp;ШV ЪШШША шшвсжшшштпш^п I              wi^fanrr

«Влесова книга». Изображение «дощьеки» 16

Кстати говоря, это показатель уровня образования. Невежество, конечно, потрясающее. Плюс к этому дурновкусие в самом тексте. Но сам по себе факт любопытный. Дальше, правда, хуже. Дальше идут рассуждения по поводу того, что эта идея объединяет не только славянские народы, но также германские народы, самые близкие к славянам. Затем идёт Ближний Восток. В конце концов речь заходит о том, что все люди белой расы являются носителями этой славорусской идеи. И это объединяющая идея. Тут же складывается

очень мощный заход по поводу того, что все религии едины. Они — ответвления и искажения этой славорусской идеи, в том числе и христианство, и ислам, и все-все. Но что любопытно, Асов дальше переходит к рассмотрению идеологических вопросов и символике. В частности, он говорит о том, с чего начинается Родина — «с картинки в твоем букваре», а именно с национальной государственной символики — герба, гимна, флага.

«Оценим с ведической точки зрения, что представляют из себя старые и принятые ныне символы...» Я пропускаю рассуждения по поводу пятиконечной звезды, двуглавого орла. Меня больше заинтересовало другое: «Медведь суть священное животное Велеса. Это один из старейших символов старейшей Руси, России. И ныне, когда в мире говорят о России, называют её не “русский орёл”, а именно “русский медведь”. Это очень важно, я полагаю, медведь послужит на благо не только одной партии, но и всем нам — медведь наконец проснулся». После этого, конечно, очень интересно читать, что фальсификации, такие как «Боянов гимн», были поддержаны властью. Александр II финансировал издание этой книги в Санкт-Петербурге. При этом Асов пишет, что это показатель того, какие нехорошие люди учёные. В то время как такие серьёзные политические деятели поддержали этот текст, учёные утверждают, что это фальсификат, и отказываются его дальше рассматривать.

Конечно, в XIX в. было проще: тогда не было таких средств массовой информации, как у нас, которые в большом количестве распространяют такие идеи. Интересен мощный заход с явно расистским уклоном: люди белой расы — все приверженцы славорусской идеи. Но конец совершенно другой: вся эта славорусская идея сводится к тому, что именно русская, изначальная ведическая традиция должна стать всемирной идеей, вернуть нашей Родине значение мировой державы, значение учителя мира. То есть всё сводится к достаточно чёткой националистической идее. Недаром, рассуждая о красном флаге, который, как пишет Асов, к сожалению, перестал быть государственным символом сегодня, он говорит: «А ведь это знамя, оно всегда поддерживало основные социальные требования людей, и именно его использовали и национал-социалисты, и коммунисты, провозглашающие такие идеи». Как тут не вспомнить слова Карла Густава Юнга: «Когда начинают говорить о необходимости возрождения традиций, в воздухе начинает пахнуть фашизмом». Это, в общем-то, довольно любопытная идея. Она очень чётко прослеживается вот в такого рода трудах.

Истоками является и комплекс этнической неполноценности, который компенсируется при помощи таких текстов, таких идей. Конечно, это показатель очень низкого образования, не обучения, а именно образования. Когда люди не могут понять, что им дают. К сожалению, это относится и к людям с высшим образованием. Не показатель, что это доктор наук, а это кандидат наук. У нас бывают и доктора, и кандидаты наук необразованные, вот в чём беда. Перед нами стоит сегодня очень серьёзная проблема. Дело в том, что низкий уровень образования у нас в значительной степени утверждается. Я могу

привести примеры, когда ВАК давала докторские степени работам, которые основывались на «Влесовой книге». И это было совсем недавно. Из каких соображений это делалось — другой разговор. Что это за советы, почему ВАК проводит такие работы? Здесь срабатывает масса различных механизмов.

Это вопрос, который требует нашего внимания. Конечно, это накладывает особую ответственность и на профессиональных историков, и на филологов, вообще на гуманитариев. Аккуратность в исследованиях и формулировках — это очень серьёзный вопрос. Часто, к сожалению, фольклористы допускают довольно опасные высказывания. Скажем, утверждение о том, что у нас существуют очень глубокие корни фольклора, требует постоянного подтверждения. Я был свидетелем, когда один исследователь «Слова о полку Игореве» доказывал, что «Слово о полку» основывается, в частности, на античных текстах. В ответ один из патриотически настроенных людей сказал: «Что вы делаете? Вы нас лишаете нашего национального достояния. “Слово о полку” основывается только на фольклорных источниках». Я попросил этого деятеля назвать хотя бы одно фольклорное произведение до XVI в., не обязательно относящееся к «Слову о полку Игореве». В ответ я услышал: «Зачем вы даёте ему такие методические подпорки?» Раз. И во-вторых: «Я знаю, откуда вы денежки получаете». Два. Это, конечно, аргументы сильные, но, в общем-то, требуется более серьёзная работа. Здесь колоссальное поле деятельности.

Это касается работ, посвящённых изучению древнерусского и славянского язычества. К сожалению, та же самая «Влесова книга» публиковалась сплошь и рядом в сборниках, где рядом были фрагменты из работ историков, которые категорически отвергали «Влесову книгу». Они начинали свою лекцию с того, что писали на доске «Влесова книга» и перечёркивали крест-накрест. Но это говорит о том, что методика, которую используют эти историки, увы, даёт основания к тому, чтобы поставить их в один ряд с теми, кто создаёт такие «источники». И тут мы должны помнить ещё об одном. Методика работы с источниками у нас ведётся в рамках, скажем так, обычного права. Мы не относимся критически к методическим заходам и порой опускаем методические огрехи у очень крупных исследователей просто в силу того, что это авторитетные люди и мы не хотим с ними спорить. Это даёт основание любому дилетанту использовать точно такие же заходы. Это касается и проблемы презумпции подлинности источников — вопрос, который бурно обсуждался в связи с тем, что некорректно использовались тексты или использовались тексты, подлинность которых не была доказана.

Есть и ещё одна проблема. У нас отсутствует нормальная популяризация науки. На мой взгляд, одна из серьёзных проблем, которая стоит сегодня перед академиями, — это вопрос о популярных изданиях. Раньше они выходили в издательстве «Наука». Честно говоря, за последнее время я не видел таких изданий. Серии замечательных научно-популярных изданий исчезли. Такие книги нужны. Эта ниша перешла в руки абсолютно некомпетентной публики, которая издаёт всё что угодно, лишь бы получить деньги. Я думаю, что силы

и знания у сотрудников академических учреждений есть. Я могу вспомнить совершенно потрясающие книги, которые писал Пересветов. Они популяризировали новейшие достижения того времени в области источниковедения. Это было невероятно интересно и здорово сделано. Таких работ за последние 40 лет я не видел. Проблема очень серьёзная, потому что, если эту нишу не закроют учёные, её будут закрывать, извините, проходимцы. Всё это как раз подпитывает те самые корни, которые имеют и политические, и этнические, и порой довольно грязные питательные вещества для подделок. Я думаю, с этой проблемой надо бороться, не только развенчав фальсификаты, что практически ничего не даёт, я согласен с Владимиром Петровичем. Появление книг, которые отвечают, скажем, на «Влесову книгу», на заходы г-на Фоменко и компании, не даёт такого эффекта. Надо закрывать экологическую нишу, и закрывать её в позитивном плане. Знаете, теория «более длинной черты». Я думаю, что это одна из важнейших задач, которая перед нами стоит сегодня. Спасибо.

М.Б. КИЗИЛОВ: У меня вопрос следующий: на Украине, например, «Влесова книга» является частью школьной программы, она есть в учебниках. Я недавно общался со студенткой-первокурсницей, которая говорила, что в бытность сё в 5-м классе школы, соответственно, лет шесгь-семь назад, она написала реферат о «Влесовой книге». И он выиграл какую-то Олимпиаду, чуть ли не областную. То есть в России «Влесова книга» все-таки не настолько легализована, она не является частью школьной программы?

И.Н. ДАНИЛЕВСКИЙ: Сейчас она школьной программой, слава богу, не является, хотя были попытки включения её в школьную программу. Хочу вам сказать, что украинских учёных, скажем, из Института истории НАН Украины, просто колотит, когда начинается разговор о «Влесовой книге». Четыре года назад в Чернигове на конгрессе украинистов специально была организована большая секция, посвящённая изучению фальсификаций. Что касается популяризации «Влесовой книги» у нас, Асов приводит реальный пример, когда книга, в которой была опубликована «Влесова книга» (сборник «Славянские веды», вышедший, по-моему, в Саратове в 1992 г.), какое-то время использовалась в целом ряде школ в качестве учебного пособия. У нас в регионы попадает не только «Влесова книга», но и труды Фоменко в качестве учебного пособия. Я могу привести примеры, когда «Влесова книга» рассматривается в вузах, московских вузах, почти как пособие по изучению ранней истории славян. Причем эти вузы не только технические, но и педагогические. Это очень печально. Это говорит о том, что существуют очень серьёзные сбои в нашей работе. Это наши недостатки.

В.П. КОЗЛОВ: Я хочу добавить. Года три или четыре назад в нашем Полиграфическом институте была защищена очень хорошая кандидатская диссертация, посвящённая рассмотрению истории бытования «Влесовой книги» в новейшее время. Я был оппонентом, и когда я прочитал, мне стало жутко. Потому что целые специальные сайты существуют, то есть масштабы внедрения

этой фальшивки в общественное сознание колоссальны.

И.П. ЗАРЕЦКИЙ: Я хочу только два слова к этому добавить. Я лично знаю курсы по культурологии, в которых «Влесова книга» фигурирует как вполне надёжный источник. Мне хочется вот что сказать. С хождением такого рода источников в средствах массовой информации, с folk history, наверное, бороться чрезвычайно трудно, а может быть, и невозможно. Но вот сфера образования — это вещь совершенно особая. Все-таки сфера образования у нас под некоторым контролем находится. И здесь надо думать, как остановить продвижение такого рода откровенных фальшивок в школы и вузы. Это проблема.

З.В. КАНАНЧЕВ: Я думаю, что надо проникнуть в архив Миролюбова. Мне не удалось это сделать... Тем не менее я знаю, что там имеются подготовительные материалы к «Влесовой книге». Необходимо добраться до этих документов, опубликовать и подать это в сенсационном ключе. Думаю, такое разоблачение окончательно поставит точку в проблеме «Влесовой книги». Этот архив Миролюбова находится в одном из швейцарских архивов.

М.А. РОБИНСОН: Уважаемые коллеги, я верну вас от самых горячих современных проблем к примеру классическому, хрестоматийному — знаменитым Краледворской и Зеленогорской рукописям, «открытие» которых было совершено Вацлавом Ганкой, как известно, в 1817 или 1818 г. Эта фальсификация имела колоссальное значение в самых разных областях. И в науке, и в идеологии, и в политике значение её трудно переоценить. Создание этих фальсификатов совпало с периодом романтизма, который был отмечен целым рядом литературных фальсификаций. Говорить о них нет смысла. Тогда было открыто много реальных источников по истории, и прежде всего по истории древней. И тут сказался определённый комплекс неполноценности. По свидетельству Ф. Палацкого, отсутствие в чешской литературе произведений, подобных тем, которые найдены в России или в Сербии, воспринималось его поколением как настоящее несчастье.

Когда Вацлав Ганка со своим другом Йозефом Линдой (достаточно молодые люди, им было всего по 26 лет, они имели хорошее образование, учились у патриарха чешского славяноведения Йосефа Добровского) обнаружил указанные «рукописи», это было встречено чешской общественностью с восторгом. Более чем через 70 лет известный чешский политик, один из братьев Грегр, писал о том, что «народ чешский ликовал в связи со столь великолепным открытием». Тем самым было доказано, что «ещё в далеком прошлом народ чешский находился на высоком культурном уровне. Краледворская рукопись стала несомненным свидетельством того, сколь древней является чешская культура». То есть это было воспринято не столько как научное открытие нового источника, сколько как явление культурное и идеологическое.

Надо сказать, что рукопись была исполнена на достаточно высоком уровне, был мастерски сымитирован почерк. Подробности я здесь описывать не буду. Эти два произведения составляли цикл мироэпических песен, рассказывающих о чешской истории, там были сюжеты языческие, которые сейчас

пользуются популярностью на сайтах, уже упоминавшихся сегодня. Русские новоязычники к ней очень тепло относятся и всё время её используют. Там были свидетельства и о правовых моментах. То есть идея этих рукописей, составленных Ганкой, состояла в том, чтобы доказать высокую культуру чешского народа, правовые основания, существовавшие в очень ранний период, и высокий уровень культуры чешского двора. Эта мысль имела ещё и антинемец- кий характер. Потому что ситуация в это время в Чехии была очень сложной: после реформ конца XVIII в. чешский язык в Австро-Венгрии был практически вытеснен, немецкий язык стал преобладать. Период чешского национального возрождения был тесно связан с поиском национальной идентичности, с возрождением чешского языка. И это так называемое открытие оказалось очень кстати. Но тут встал вопрос научных авторитетов и научной этики.

Иосеф Добровский сразу заподозрил в одной из рукописей — Зеленогорской — подделку. И высказался несколько раз достаточно определённо по этому поводу. За что один из деятелей чешского Возрождения Юнгман тут же назвал его славянствующим немцем. Добровский действительно писал на немецком языке — языке науки того времени. Йосеф Добровский умер в 1829 г., и надо сказать, что до 1850-х гт. это произведение в Чехии фактически не подвергалось сомнению. Как отмечали исследователи, с 1829 г. до 1850-х гг. единственный, кто мог сомневаться в рукописи, был сам Ганка, все остальные были уверены в её подлинности.

Рукопись сразу получила широкое распространение и известность в России. А.С. Шишков, конечно, обратил на это внимание, был создан перевод. Мнение, что рукопись является подделкой, высказал О.И. Сенковский. Но даже в нашей науке оно распространения не получило. Интересно, что выдающиеся русские учёные, такие как И.И. Срезневский, например, всю свою жизнь считали эти рукописи подлинными и даже искали этому доказательства.

Огромное влияние на то, что эти рукописи в научном мире считались подлинными, оказала книга П. Шафарика и Ф. Палацкого «Славянские древности». В этой книге Краледворская и Зеленогорская рукописи были восприняты как подлинные произведения, свидетельствующие о древности чешской культуры, чешских законов и высоком уровне развития Чехии. Однако в конце 1850-х гг. в Чехии появилось несколько работ, которые начали подвергать их подлинность сомнению. Началось лингвистическое и палеографическое исследование рукописей. Это вызвало волну в прессе. Общественность клеймила тех, кто сомневался, обвиняя их в измене национальным интересам и симпатиях к немцам. Надо сказать, что для культуры эти рукописи имели большое значение, оказав влияние даже на оперное искусство. Как известно, у Б. Сметаны есть опера «Либуша», которая опирается на Зеленогорскую рукопись. Ганка, по-видимому, откликнулся на потребность героизации прошлого своего народа, противостояния немцам, немецкой культуре, немецкому засилью того времени. Он вложил в уста одному из своих героев фразу: «Не хвально нам в немцах правду искати», которая стала лозунгом чешского национального воз

рождения.

Ганке повезло — при жизни он пользовался почётом. Так и не было окончательно доказано, что рукописи поддельны, и он умер вполне удовлетворённый своими достижениями. Тем более что перед самой смертью ему удалось выиграть судебное дело, затеянное им против одной из газет, в которой было опубликовано несколько статей, доказывающих подложность рукописи. Некоторые из русских исследователей даже обвиняли тех, кто сомневался в подлинности, в том, что они своими нападками приблизили смерть Ганки.

Существовали в Чехии очень серьёзные учёные, лингвисты — в частности, Мартин Гаттала, который доказывал правильность и подлинность рукописей, используя другой источник — латинский словарь Mater Verborum, в который Ганка внёс чешские глоссы. Ганка тоже был человек очень серьёзный, он, изготавливая рукописи, уже в другой источник внёс некоторые изменения, которые подтверждали подлинность этих рукописей лингвистически.

Тем не менее лингвистическая наука развивалась, и, надо сказать, главную роль в научном доказательстве поддельности этих рукописей сыграли лингвисты. Одним из основных, кто доказал их подложность, в Чехии был профессор Ян Гебауэр, а в России очень важную роль в доказательстве поддельности рукописей сыграли работы В.И. Ламанского.

В.И. Ламанский — фигура очень интересная и в советское время, скажем так, не очень популярная. Но до революции его считали отцом, патриархом русского славяноведения. Он в конце 1870-х гг. выпустил статью под характерным названием «Новейшие памятники древнечешского языка». Это был как бы отклик на название книги Ф. Палацкого и П. Шафарика «Древнейшие памятники чешского языка». В своей статье, которая осталась незаконченной, но тем не менее была опубликована, Ламанский обвинил уже покойного Ганку в фальсификации. Он доказал, что Ганка внёс глоссы в словарь Mater Verborum, и особо остановился на этической стороне. Он прямо обвинил Шафарика и Палацкого в том, что их поддержка фальсификата нанесла колоссальный вред науке о славянах. Он оценивал эти рукописи «как предметы веры и обожания нескольких поколений, как памятники учёной доверчивости и слабости критики, неизбежной в жизни каждой науки в период её развития». Он жестко писал, что «из патриотизма люди сознательно терпят ложь и попускают ей держаться и развиваться в науке. Самыми грозными и губительными врагами просвещения, а затем и политической свободы являются вот такие труды».

Перед ним стояла огромная проблема, потому что Палацкий и Шафарик были учёными, внёсшими очень большой вклад в дело национального возрождения в Чехии. В частной переписке он объяснял их действия необходимостью противостоять немцам, он и сам допускал достаточно резкую критику немецкого засилья в это время. А в своей статье он самым резким образом осуждал их не только за научную, но и за этическую сторону. Критиковал, предполагая, что, возможно, они знали о подделке, но из патриотических соображений старались поддержать этот миф, столь необходимый для развития национального

движения.

Считается, что работа Ламанского положила конец преклонению перед авторитетом чешских учёных, которое было у нас в то время, и подорвала веру в фальсификаты. Эта работа вышла в 1879 г., и Ламанский интересовался, как она отозвалась в Чехии. В частности, его ученик К.Я. Грот в 1882 г. был в Чехии и писал ему, что «профессор Гаттала готовит большую, кажется, защиту Краледворской рукописи, где полемизирует и с вами, но особенно с Ягичем». Дело в том, что за рубежом, особенно в Австро-Венгрии, основным серьёзным критиком стал крупнейший филолог и лингвист с мировым именем Ватрослав Ягич.

Эпоха романтизма завершалась, наступала другая эпоха, и на политическую арену в Чехии выходили новые перспективные политики, в частности Томаш Гаррик Масарик, будущий президент республики, который организовал журнал «Атенеум» и был его редактором. Он в 1880-е гг. выступил в защиту профессора Я. Гебауэра, который подвергался травле в прессе как немецкий прихвостень. Масарик пригласил в свой журнал Гебауэра, крупных историков, Ярослава Голла, нескольких лингвистов и, хотя сам не занимался вопросом подлинности, выступил против этой политической травли. Масарик был тут же обвинён в том, что подвергает сомнению рукописи, что это непатриотично и т.д. Традиционные обвинения для такой ситуации. Но на позиции Масарика сказывались его научные убеждения. Это был период, когда наука становилась более склонной к позитивизму, методологии, более серьёзной и менее идеологизированной. Масарик — по другому, правда, поводу — писал: «Просто старое правило «не лги» учит нас в тысячу раз больше, чем всякая громогласная говорильня о народе и отчизне». Исходя из этих принципов, он очень решительно выступил на стороне Гебауэра и целого ряда других учёных. И надо сказать, что в Чехии это подорвало в научной среде веру в подлинность этих рукописей, хотя и не до конца, потому что профессор Гаттала продолжал доказывать обратное. Уже 70 лет, как шла эта дискуссия. Но наука развивалась. Была попытка провести химический анализ. Но он ничего не дал, потому что в то время он ещё не мог дать каких-то определённых результатов.

И, наконец, уже в 1911 г. целая группа профессоров, сотрудников Чешского музея, опубликовала во всех пражских газетах манифест, объявлявший рукописи несомненным подлогом. Это уже новая эпоха. В 1914 г. исследователем Г. Фридрихом был проведён всесторонний палеографический анализ вплоть до качества чернил. Было установлено, что в состав этих чернил входят компоненты, которые стали известны только в XV11I в. После этого говорить о том, что это подлинная рукопись XII—XIII вв., уже смысла не было. Тем не менее и до сих пор остаются некоторые поклонники этой рукописи. Я упоминал уже, что и у нас их довольно много.

Была масса причин, которые позволяли науке бурлить, не говоря уже об общественном мнении, тут редкий клубок, когда это не только научная проблема, но и общественная, идеологическая и политическая. Когда учёный при-

держивастся какой-то определённой идеологии, это сразу накладывает отпечаток на его научную деятельность. Например, А.С. Будилович, небезызвестный деятель националистического плана, профессор, лингвист, сразу же объявил о том, что рукопись подлинная. Единственный, кто стоял выше этого, — Ламанский. Он сам придерживался славянофильских убеждений, но это не повлияло на его чёткую позицию — поиск истины в науке, и он единственный из этого лагеря выступил с критикой подлинности рукописи.

Эта тема перекликается с ярким выступлением А.А. Зализняка по случаю получения Премии Солженицына в 2007 г., которое было посвящено именно проблеме истины в науке. Он говорил о том, что для него не было бы огорчением, если бы он узнал, что «Слово о полку Игореве» создано в XVIII в., а не в XII, потому что для него было главное — искать истину, а не придерживаться некоего патриотического взгляда. Патриотическая идея в данном случае так влияла на чешских учёных, что они, даже видя ошибки, очевидные моменты подделки, не желали смотреть на это.

З.В. КАНАНЧЕВ: Имеются ли какие-нибудь сведения, что Ганка лично сфабриковал данные рукописи, или это всё-таки было заказом чешской политической элиты того времени?

М.А. РОБИНСОН: Нет, все склоняются к тому, что это все-таки Ганка, Линда, им ещё в переводе с немецкого помогал Свобода. Был ещё, я сейчас не вспомню, человек, который писал, то есть это был такой небольшой коллектив, небольшая группа.

З.В. КАНАНЧЕВ: То есть здесь мы являемся свидетелями создания мифа, который сама элита формирует.

М.А. РОБИНСОН: Да, конечно, это новая национальная элита формировала.

В.В. ЭРЛИХМАН: В силу обстоятельств я занимаюсь не глубокими историческими изысканиями, а всякими маргиналиями — журналистикой, составлением справочников, а с некоторых пор веду серию «ЖЗЛ», известную вам, издательства «Молодая гвардия». Но главная тема моих интересов остаётся неизменной. Это превращение исторических событий в мифы и влияние этих мифов на общественное сознание. В рамках этой темы я подготовил уже целую серию статей в журнале «Родина» по изучению исторических мифологий в сочинениях Мулдашева, Кандыбы, Фаины Гринберг. Подбирая тему для очередной статьи, я увидел в магазине книгу «Хроника Ура Линда». Интересуясь Средневековьем, я знал об этом сочинении, читал его по-английски, а теперь ознакомился с русским переводом, вышедшим, как и следовало ожидать, из кругов евразийского движения во главе с Александром Гельевичем Дугиным. Перевод делал молодой, но очень талантливый его ученик Андрей Кондратьев, сопроводив его обширным комментарием.

Но что же такое «Хроника Ура Линда», которая в аннотации издательства значится как «древнефризская руническая книга об изначальных миграциях расы атлантонордов»? Это сочинение впервые всплыло на поверхность в

1860-е гг. Когда прораб одной из голландских судоверфей Корнелиус Ура де Линда начал рассказывать знакомым, что у него хранится в семье древняя книга, написанная непонятным языком. Старинное семейное достояние. Об этом вскоре узнали члены Общества любителей фризской истории. Тогда такие общества возникали в разных странах Европы, тянулись к корням, повсюду возрождались национальные традиции.

Естественно, эти любители старины захотели с рукописью ознакомиться, но прораб не давал её никому, показывал только несколько переписанных им самим страниц, в которых, естественно, ничего понять было нельзя. Потом он вдруг почему-то пересмотрел свою точку зрения и в 1870 г. передал историку Яну Оттеме, тоже фризу по национальности, эту рукопись. Уже в 1872 г. От- тема представил перевод этого сочинения на голландский язык, из которого читатели узнали удивительные вещи. Что, оказывается, эта книга — «Хроника Ура Линда» — составлена в 3000 г. до н.э. и повествует о ещё более древних событиях, об Атлантиде, которую населяли потомки трёх древнейших прародительниц человечества, соответственно белой, чёрной и жёлтой рас. Естественно, белая раса была благородной и как бы справедливой, а две остальные вели себя из рук вон плохо, поэтому верховный бог Вральда, так его называет автор «Хроники», разгневался и утопил Атлантиду. А потомки этих двух рас переселились в другую землю, и в том числе предки фризов, которые, по данным «Хроники», есть древнейший и благороднейший народ мира. Они населили тоже затонувшую впоследствии землю в районе берегов Голландии, нынешняя Доггер-банка.

И тут начинается изложение «Хроники», представляющей собой туманное описание благородных обычаев древних фризов, которыми управляли Матушки-прародительницы. Таким образом, говорится, что у фризов и вообще у европейцев первичным был матриархат. Как только они потеряли чистоту древних традиций, на них напали всякие бедствия, и в том числе христианские миссионеры. Это было главное бедствие, с приходом которого «Хроника» обрывается. Тут же начались вопросы у историков, знакомившихся с этим сочинением. Тогдашние фальсификаторы ещё не владели тонкостями своего ремесла, поэтому они не уничтожили рукопись, как делали позже их собратья, а честно предоставили её исследователям, которые сразу обнаружили, что рукопись написана на голландской фабричной бумаге середины XIX в. Кроме того, её язык, который был назван «рунической письменностью», оказался фризской латиницей с вкраплением многих голландских слов, возникших в том числе и в XVIII в. Тогда сравнительное языкознание делало ещё первые шаги, и фальсификаторы тоже не владели этой наукой. Рукопись книги «Хроника Ура Линда» единодушно заклеймили как подделку.

Но на этом всё не кончилось, и второе рождение «Хроники» произошло в 1920 г., когда уже на новом уровне развития ею заинтересовался Герман Вирт, известный теоретик ариософии, расовой доктрины, на идеях которого, в частности, воспитывались многие нацистские лидеры. Он издал немецкий перевод

этой «Хроники». Никто не проводил текстологического сравнения его с голландским переводом, вот в этой книге его тоже нет. Вообще голландская книга куда-то исчезла, и я не знаю ни одного человека, который её видел. Можно догадаться, что Вирт кое-что добавил в эту книгу, поскольку в ней появилась отчётливая проповедь господства арийской расы и обличение плутократии, особенно еврейской, ну и другие, уже близкие XX в. материи.

Вирт, видимо, рассчитывал сделать эту книгу официальной библией Третьего рейха и во многом преуспел. Допустим, Гиммлер был большим поклонником «Хроники Ура Линда», а рунические изыскания Вирта были положены рейхсфюрером в основу символики СС. Но однако даже в тогдашних условиях эта книга вызвала недовольство, потому что в ней проводились идеи матриархата и утверждалось, что арийская раса изначально не воинственна, воевать нельзя, что, естественно, противоречило идеям национал-социализма. Опять собрались учёные (представительный коллектив) и заклеймили уже в 1934 г. эту «Хронику», которая снова надолго выпала из научного оборота. Понятно, что после разгрома нацизма автор (вернее, публикатор) этой книги Герман Вирт и сама она были запрещены. Ему запретили печататься, книга не издавалась очень долгое время, и только сейчас в Германии готовится новое научное издание. А вот тут вышел русский перевод.

Что можно сказать об этой книге. Мы наблюдаем уже третий виток интереса к «Хронике Ура Линда», и опять на новом культурно-общественном уровне. Если изначально в круге идей романтизма XIX в. возникшая рукопись просто проповедовала национальные ценности фризов, их древность, их культурные богатства, выдуманные или реальные — это уже второй вопрос. То потом во время Германа Вирта книга была воспринята как политический манифест, входящий в круг арийских и нацистских идей. А сегодня это уже новое прочтение «Хроники Ура Линда», такое постмодернистское, которое прекрасно вписывается в ариософию Александра Гельевича Дугина. Вот что пишет переводчик Андрей Кондратьев о подлинности книги: «Публикуемую нами хронику можно рассматривать как фальсификацию, можно боготворить или проклинать, но, как бы вы к ней ни относились, это не даёт нам основания выбрасывать такой яркий памятник культурной истории человечества». То есть снимается вообще вопрос о подлинности этой книги, о нём, как и о текстологии, во всём этом пухлом томе не говорится ничего, кроме размышлений самого Германа Вирта. Это новый симптом в истории фальсификаций, когда даже не обязательно доказывать их подлинность, можно просто объявить их выдающимся культурным памятником, не важно, какого времени, и уже от этого танцевать, преподавая их в вузах, используя как основу для создания собственных исторических концепций и т.д. В этой связи хочется сравнить «Хронику Ура Линда» в её нынешнем постмодернистском прочтении с «Влесовой книгой», причём сам переводчик проводит между ними параллели, также считая «Влесову книгу» подлинной.

Действительно, это серьёзные документы, независимо от их подлинности,

которые вполне достойны изучения, ни в коем случае не стоит их замалчивать, запрещать, их надо изучать, но, конечно, ни в коей мере не пропагандируя их подлинность или их ценность как исторических источников. Это памятники фальсификации, памятники нашей больной общественной мысли. Как в данном случае — сразу и середины XIX в., и 1930-х гг., времени становления нацизма, и нашего времени, где тоже есть масса своих проблем. Видимо, на какие-то из них эта «Хроника» отвечает, поскольку, как мне сказали в издательстве «Вече», тираж 3000 экземпляров очень быстро разошёлся и сейчас готовится переиздание. Во всяком случае, эта «Хроника» достойна интереса. Призываю всех ознакомиться с ней хотя бы для общего развития.

В.П. КОЗЛОВ: Вадим Викторович, приходилось ли вам интересоваться, как именно Дугин использует «Хронику Ура Линда», с одной стороны, и как это соотносится с его евразийским мировоззрением, с другой?

В.В. ЭРЛИХМАН: Использует он её многообразно. Ещё в первых своих книгах, когда никто про эту «Хронику» не знал, хотя впервые она была в России популяризована в трудах атлантологов, отечественного — Александра Гор- бовского и поляка — Людвига Зайдлера, ещё в 1980-е гг. Естественно, никто про неё не знал, и это подогрело интерес к этому сочинению. Дугин впервые пересказал её содержание, теперь стал духовным отцом её перевода. Она прекрасно вписывается в его достаточно эклектичную евразийскую концепцию, где находят место и Примордиальная Традиция Генона, и гиперборейская теория, и некоторые нацистские, вернее, ариософские идеи, на которых и вырос нацизм. Здесь также говорится о первенстве белой расы, о том, что история не прогрессирует, как считает позитивистская наука, а развивается циклично, это тоже важный элемент дугинской теории, и о многом другом, о чём можно говорить более подробно, но вряд ли стоит.

З.В. КАНАНЧЕВ: Имеется ли современная критика данной работы в России?

В.В. ЭРЛИХМАН: Пока, насколько я знаю, нет. Книга только что вышла, полгода назад. Я не встречал никаких критических отзывов, особенно в связи с тем, что до этого она была практически недоступна нашему читателю, никто о ней не знал ничего.

З.В. КАНАНЧЕВ: То есть в России не занимались проблемой?

В.В. ЭРЛИХМАН: Нет, и потом в России... это не «Влесова книга», её тематика имеет весьма далёкое отношение. Её критиковали очень много в Голландии, Германии и Англии, но это было давно. И вот на новом этапе она снова встала перед читателями как подлинный исторический документ.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Здесь я должен уточнить, что несколько лет назад в своей книге я упомянул Вирта и «Хронику Ура Линда» и несколько фраз об этом написал. Это, конечно, не была развёрнутая критика, но кое-что было. Но больше не было ничего.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Я, со своей стороны, небольшую ремарку сделаю. Была ещё одна статья. Относительно недавно, в 2006 г., вышел сборник, посвящён

ный памяти О.Ф. Волковой. Там есть статья А.В. Пименова, которая, кажется, посвящена именно этой книге.

С.О. ШМИДТ: Интересные сообщения и выступления, разнообразные по тематике и по хронологии явлений, по-моему, позволяют поставить нам примыкающие к этому общие проблемы, волнующие сейчас всех. Одна из них — фальсификация толкований. Толкование источников, которые заведомо фальсифицируют историю, сейчас не менее волнует, причём здесь несколько аспектов. Такие толкования допускают специалисты-учёные, неспециалисты и, наконец, спекулянты. Когда фальсификацию толкований истории допускают специалисты-учёные, иногда это объясняется тем, что они, во-первых, исходят из заранее созданной ими конструкции и, уже читая документы, при всей источниковедческой оснащённости их знания видят то, что им нужно видеть. Это известный путь. Учёные делятся, вообще, на две категории: одни сразу придумывают (мы все вначале придумываем) конструкцию и под неё подгоняют факты, а другие сначала раскладывают пасьянс и думают, что из всего этого может получиться. Возьмём крупных учёных масштаба академиков, которые действовали первым методом: Б.А. Рыбаков и М.В. Нечкина были очень схожими персонами в развитии научной мысли. Это объясняется тем, что они подгоняли историческую фактуру под собственную конструкцию.

Вторая ситуация — когда настоящий учёный не вполне убедителен в своих выводах. Возьму более знакомые мне сюжеты — «Слово о полку Игореве», «Переписка Грозного с Курбским». Никто не сомневается, что в своё время Александр Александрович Зимин был, пожалуй, наиболее признанным в мире авторитетом среди учёных-специалистов по истории России. Чем объясняется его настойчивость в доказательстве создания «Слова» в XVIII столетии? Безусловно, увлечённостью! Можно сказать, употребив терминологию Владимира Петровича, это «реанимация» толкования фальсификации. Почему построение Зимина оказалось недостаточно убедительным? Потому что, во-первых, он не имел филологической подготовки, без которой нельзя было всесторонне рассмотреть памятник древней письменности. Во-вторых, он не был вполне подготовлен к рассмотрению собственных построений в контексте явлений XVIII в. Пушкин был убеждён, что не было человека, который мог бы написать тогда столь гениальное произведение, а Пушкин литературу XVIII в. знал. Это важный момент, который Зимин не учёл, как и то обстоятельство, что о многих исторических фактах, которые содержатся в «Слове о полку Игореве», в XVIII столетии не было известно. До Карамзина в конце XVIII в. таких системных и выстроенных сведений о взаимоотношениях некоторых князей не могло быть.

Возьмём пример Эдварда Кинена, который придумал, что «Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским» это не XVI, а XVII в. Опять же Кинен недостаточно хорошо знал XVII в.: у него хорошая работа о «Казанской истории», он действительно историк. Но он не смог понять того, что лишь впоследствии (в XVIII столетии) были обнаружены документы о местнических делах

и должностных назначениях, о которых никто не знал в XVII в. Ибо разрядные книги, опись царского архива и другие документы были опубликованы только начиная со времени Миллера и Щербатова.

Другой вариант. Вот сейчас появляются статьи — кстати, и журнал «Родина» публиковал — молодого ленинградского историка Филюшкина, претендующего на докторскую степень, о мифологеме рассказа Курбского об избранной Раде. Эта идея была подхвачена некоторыми историками. Видимо, тоже не учитывается то, что документы XVI в. почти все погибли. Это известно. А в 1626 г. был ещё страшный пожар Кремля, такой пожар, что Михаил Николаевич Тихомиров считал, что это была определённая документальная грань. При разборе дел в середине столетия, если требовались документы ранее 1626 г., нужны были устные свидетельства. Сохранились только внешнеполитические документы. Я издавал эти описи, я знаю, что это мартиролог погибших документов времени Ивана Грозного. Очень трудно себе представить, чтобы иностранцы могли дать убедительные подтверждения руководящих действий Сильвестра и Адашева. Они есть, но не так много. Уже в конце XVI — начале XVII в. Адашева сравнивают с Борисом Годуновым, которого, в свою очередь, называли протектором и который стал царём. Есть личное влияние, не зафиксированное должностью, и есть устные разговоры. Я думаю, что люди моего поколения прекрасно знают, что в годы нашей юности руководил страной не Калинин, формально подписывавший все указы и не имевший на деле вообще никакого значения, а человек, который был всего лишь руководителем партии. Только накануне войны Сталин понял, что нельзя не быть Председателем Совета Министров. В исторической ретроспективе подобные воздействия не всегда учитываются.

Но есть и другая форма. Это фальсификация уже нарочитая. Я имею в виду то, что сейчас вытворяет Фоменко и компания. Вот совсем недавно было, как всегда блистательное, интервью B.JI. Янина о том, что олигархи довели Новгород до падения. Там была фраза: «В магазинах Новгорода книг Янина нет, а книг Фоменко — навалом». Это так, и мы должны подумать о том, как с этим бороться. Потому что интерес к фальсификации возникает потому, что историки после 1991 г. целенаправленно пишут о том, что история была фальсифицирована. Некоторые видные по положению историки, заработавшие себе карьеру на соответствующей пропаганде, уверяют, что историческая наука вообще и в особенности марксистская наука — не наука. Но следует знать, что несмотря на разницу в идеологии международное научное сообщество вскоре после XX съезда КПСС проводило у нас международные конгрессы. Советский Союз мог многое купить, но не такое отношение международных научных организаций и обществ. Я был докладчиком на всех этих конгрессах и понимаю, с каким почтением и интересом относились ко многим нашим учёным. Фальсификацию новейшей истории нельзя распространять на предшествующий период. А между тем у нас это есть. Отсюда и общее неуважение к историкам. Учебники переделываются, сахаровские учебники

можно сравнивать между собой на предмет сопоставления концепций, это характеризует главного редактора больше, чем историю. Таким положением, признаться, воспользовались сполна. И нам необходимо противостоять этому положению дел. Мы были свидетелями такой позиции: с нами на международной конференции «Великий Волжский путь» был один доктор наук, бывший высокопоставленный чиновник. Он уверял, что Фоменко — это главное, что есть в исторической науке. И вот два довода: во-первых, Фоменко академик. А во-вторых — какие тиражи! Но мы робко возразили, что академик от математики, может быть, великим математиком, а тираж булгаринского «Ивана Выжигина» был гораздо больше, чем тираж «Евгения Онегина», они выходили одновременно. И когда Пушкина и Булгарина в один день выбрали членами Общества любителей российской словесности Пушкин оскорбился и сказал, что он с этим обществом дела иметь не будет. Но они оба действительно были самыми популярными писателями России 1829 г.

Этим пользуются, это искажает преподавание в школе. Потому что школьные учебники полны фальсификаций. Тут правильно говорили, что всё начинается со школьного образования. В учебниках обращается внимание преимущественно на государственно-политическую историю, которая всегда будет объясняться конъюнктурно, и не даётся представление о быте и о жизни. Ведь доверяют Фоменко те, для которых история — витрина антикварного магазина. Фоменко — сам математик, и, вероятно, верит в своё дело, подобно

Н.А. Морозову. Но те, кто получают деньги за это, прекрасно знают, что они делают. Мне позвонил один мой бывший студент (я преподаю в Историкоархивном институте с 1949 г.): «Вы сказали, выступая по телевидению, что вот этот фрагмент у Фоменко хорошо написан — это я писал ту страницу у Фоменко». Это, конечно, наша беда. Академия должна выступить. Сейчас мы только разговариваем друг с другом, а не пропагандируем свои взгляды широкой публике, это очень грустно.

Сегодня здесь говорили о том, какое влияние имеет фальсификация на современную жизнь. Мы заметили, что Оссиан очень много способствовал развитию культуры в Англии и развитию романтизма во всём мире. Для нас это важный источник для изучения культуры Англии. Для национального возрождения Чехии, конечно, имела значение Краледворская рукопись. Как человек моего поколения должен сказать, что для понимания того, что такое идеологический прессинг, имело огромное значение то, как проводилось обсуждение мнения Александра Александровича Зимина о «Слове». Когда учёные- администраторы и идеологи не дали учёным спорить и не послушали Тихомирова, Лихачёва и других, писавших об этом письма. Нужно было издать это всё и обсуждать, а не дожидаться, когда пройдет 40 лет, когда уже автор скончается.

Я думаю, что нам нужно перед всем миром показать, что мы не позволяем фальсифицировать историю. Академия наук — это всё-таки главный центр. Она связана со всеми вузами, и если под маркой «Наука» будут выходить тру

ды против фальсификации истории, разумеется, это будет свидетельством того, что наша отечественная наука сохраняется на мировом уровне. Ведь Фоменко не переводят и не популяризируют на Западе. Это понятно с коммерческой точки зрения, потому что затронуло бы интересы миллиардной туристической индустрии. Кто поедет смотреть Акрополь, если он построен в XV в.? Или Форум, построенный в XIV в.? Конечно, никто не позволит вмешаться в такое дело. А у нас дозволено, потому что туризм слабо развит.

А.Е. ПЕТРОВ: Спасибо большое, Сигурд Оттович.

Я со своей стороны позволю некоторый комментарий в связи с прозвучавшими докладами и выступлением Сигурда Оттовича. В принципе, проблема действительно проявляется повсеместно. И каждый из нас с ней сталкивается. Есть такой псевдоисследователь Древней Руси по фамилии Чудинов. Он не имеет никакого отношения к известному всем исследователю истории Франции из Института всеобщей истории РАН. Он медвежьи царапины на всех возможных корягах по территории нашей необъятной Родины, и не только нашей Родины, считает славянским письмом, у него получаются целые славянские и, более того, русские тексты уже в палеолите. Однажды ко мне пришли с просьбой написать рецензию, даже так — организовать положительную рецензию на одну из его книжек, которую предполагали выпустить в издательстве «Наука» по представлению Совета РАН по мировой культуре. Долгое время работая через два кабинета от Совета РАН по мировой культуре, я не предполагал, что руководителем его группы или секции по культуре Древней Руси является философ от физики или физик от философии В. Чудинов. Оказывается, у нас в Российской академии наук больше нет специалистов по истории Древней Руси, кроме Чудинова. Так вот, моё первое знакомство с текстами этого автора состоялось лишь из-за того, что сотрудники издательства «Наука» оказались крепко озадачены содержанием книги и её большим (почти вдвое больше допустимого) объёмом и запросили дополнительную рецензию. Причём в «Науке» автору советовали отдать её на рецензию академику Янину, Е.А. Мельниковой или кому-нибудь ещё из специалистов. На что автор сказал: «Не надо им давать, они ничего не поймут в этом». По поручению заместителя председателя этого совета А.А. Котенева одна из рядовых сотрудниц аппарата совета пришла советоваться со мной, как бы найти «понимающих» людей. Мне пришлось объяснить и ей, и её начальнику, что в моём лице они никакого понимания не найдут и вообще с этим играть не стоит, иначе совету нет смысла носить название академического. Книга вышла (не в «Науке») без научных рецензентов (точнее, с рецензией какого-то «понимающего» традиционалиста). Какие, вы думаете, первые слова встречаешь в этой книжке? Большими буквами: «Российская академия наук», дальше помельче: «Совет по мировой культуре», ещё мельче: «Секция по культуре Древней Руси» и т.д. Выглядит, будто это псевдонаучное по содержанию издание одобрено Российской академией наук. На деле же книга рекомендована при покровительстве поэта-философа Котенева, чудиновской же секцией и приправлена рецензией восхищённого традицио

налиста. Это умысел или недоразумение? Вот тот же Асов, знакомый многим, сидящим в этой аудитории, всё плачется о том, что «академическая наука нас не признаёт, издательство «Наука» нас не печатает». Хорошо, что пока ещё издательство «Наука» устояло, но вот с грифом Российской академии наук наконец напечатали. Это очень большое подспорье для того, чтобы пропагандировать дальше с новой силой все эти «влесопраславянские достижения».

Судя по тому, как складывается дискуссия, мне кажется, стоит подготовить по итогам нашего заседания некую декларацию и распространить её по журналам отделения, а также сделать коммюнике для более широкой прессы, чтобы привлечь внимание к этой проблеме. Мы надеемся, это первый наш круглый стол постоянно действующего семинара, который будет проходить под эгидой Отделения историко-филологических наук РАН. Обратите внимание, что на материалах стоит название: «Актуальное прошлое — наука и общество». Есть много тем, которые связывают события далёкого минувшего с тем, что происходит сейчас у нас. Это и гонка юбилеев, которая разворачивается на наших глазах, и проблемы преподавания истории, и ещё масса актуальных проблем истории, которые так или иначе уходят своими корнями в узкоспециальные вопросы. Поэтому не случайно, что наше первое заседание посвящено самому фундаменту исторической науки — источниковедению. Мы рассматриваем источниковую базу современных искажений прошлого. В её основе — фальсификация. Тем более что фальсификаторы очень часто обращаются к подделкам источников. Владимир Петрович Козлов рассказывал сегодня о типологии фальсификаций: мотивы для появления этих источников бывают разные. Но наиболее тревожный на сегодняшний день мотив связан с созданием на основе тех или иных придумок этнократической версии истории. Такие конструкции служат весьма приземлённым целям актуальной политики и идеологии, будь то байки о древнем величии русского, шире — славянского народа, будь то обоснования приоритетов тюркских или горских народов на Кавказе и т.д. Здесь очень важно хотя бы обозначить позицию науки в этом вопросе, не обольщаясь, конечно, что она станет массовой, а телеканалы и информационные ленты её подхватят. Скорее они подхватят как раз обратное, потому что все опровержения традиционного есть сенсация, а сенсация привлекает больше внимания зрителя и, соответственно, рекламодателя. Но в информационном поле должна существовать позиция Академии наук, чтобы не возникало вопросов о том, что РАН не представила соответствующей научной оценки этих фальшивок, и тем более чтобы не ссылались на Академию наук как организацию, поддерживающую псевдоучёных, подобных Чудинову.

В.П. КОЗЛОВ: Андрей Евгеньевич, для меня новость, что под грифом Академии наук и учреждений нашего отделения выходят подобного рода книги. Как это вообще юридически могло произойти? И какие юридические меры Отделение истории Академии наук может принять?

А.Е. ПЕТРОВ: Тут юридические меры ни при чём, потому что Совет по мировой культуре не является советом в составе нашего отделения. Он явля

ется Советом при Президиуме РАН. Соответственно, Отделение историко- филологических наук не имеет никакого отношения к назначению, к его составу, к утверждению его основных направлений. Это делает Президиум Российской академии наук. Вообще этот совет очень большой. К его деятельности привлечены примерно 150 учёных. Там порядка 15-20 разных комиссий. Я уверен, что примерно треть сидящих в этом зале могут потом, посмотрев соответствующие бумаги, обнаружить себя в составе этого совета. Это не значит, что он плохо работает, он действительно делает по ряду направлений очень важные большие дела. Но в такой размытой аморфной структуре неизбежно возникают плохо контролируемые аппендиксы, наподобие упомянутой мною комиссии (или секции — я точно не помню, как называются подразделения совета) по культуре Древней Руси.

Е.А. МЕЛЬНИКОВА: Интересная информация к размышлению. Я хотела бы сейчас подробнее остановиться на теме народной этимологии как фальсификата исторического источника. Проблема уже была затронута Виктором Александровичем Шнирельманом. Народная этимология — это не только явление малограмотной речи, связанное с дилетантскими опытами, но и явление, которое широко в последнее время вошло в нашу историческую науку.

Народная этимология, как известно, — это осмысление слова путём его сближения со сходно звучащим словом. В отличие от научной этимологии, народная этимология основывается не на законах развития языка, а на случайном сходстве, созвучии слов. Среди огромного разнообразия народных этимологий можно выделить два основных типа этимологизирования. Первый — это фактически адаптация иноязычного слова, которая осуществляется при помощи модификации исходного слова таким образом, чтобы прояснить его смысл, сделать его понятным в контексте родного языка. Это такие классические примеры, как «полуклиника», «спинжак» — по аналогии со спиной, «вониль» — от слова «вонь» и т.д.

Слово равнозначно происхождению явлений или раскрывает его сущностные особенности. Я приведу буквально пару примеров. Ломоносов сополагал наименование «россияне» и глагол «рассеять», «рассеивать» и считал, что своё название россияне получили потому, что были рассеяны по многим странам. Что обосновывало величие российского славянского народа. Стремясь дополнить аргументацию восходящей к польской историографии XVI в. легенды о происхождении Рюрика из Пруссии, он ставил знак равенства между этнонимами «пруссы» и «руссы», объясняя происхождение первого следующим образом: «Когда Рурик с варягами русами переселился в Новгород, то по ним остались некие русы, которых и стали называть порусы». Точно так же слово «варяг» Ломоносов объяснял из слова «ворог». Есть и масса других этимологий.

Однако возникновение и развитие сравнительного языкознания отнюдь не положило конец созданию народных этимологий в исторической науке. Вплоть до настоящего времени народная этимология продолжает использо

ваться в исторической науке как объяснительный метод — так же, как её использовал в VII в. Исидор Севильский. Правда, прибегающие к ней историки, как правило, не имеют дополнительного филологического образования и не догадываются о том, что «говорят прозой», как не догадывался об этом и молье- ровский Журден. Напомню старую истину: незнание законов не освобождает от ответственности. Блестящие образцы народных этимологий во множестве содержатся в трудах Бориса Александровича Рыбакова.

Я начну с таких крайне анекдотичных этимологий, как древнерусское «вельблуд» (верблюд), который Борис Александрович объяснял как «вельми блудливый». «Берлога» (логово медведя) — от немецкого Ваг (медведь) и сокращенно «лог» (логово). Наиболее интересно для нас как историков его этимологизация летописных имён братьев Рюрика — Синеус и Трувор. «Синеус» — из якобы древнешведского sine hus и «Трувор» — из сочетания tru varing. Sine hus Борис Александрович переводил как «со своим домом», a tru varing — как «с верной дружиной». Эти этимологии являются прямым результатом категорического незнания не только древнешведского или древнеисландского, но и современных скандинавских языков, потому что слово hus — среднего рода, и, соответственно, притяжательное возвратное местоимение должно иметь форму sift, а отнюдь не sine, и вообще слова sine нет, нет такого притяжательного местоимения. Есть sin, sina, sitt, но не sine. Видимо, в данном случае повлиял латинский предлог, традиционная формула: ab, de, sine и т.д., но не древнешведский. Более того, притяжательное местоимение в древнескандинавских языках всегда стояло в постпозиции — после определяемого слова, а не перед ним. То есть Sine hus — «со своим домом» — совершенно невозможная этимология. Точно так же дело обстоит и с tru varing. Меня изумляет, что в современных работах историков и археологов этимология sine hus продолжает воспроизводиться при всей её очевидной несуразности. Причём людьми, которые прекрасно говорят по-шведски. Тем не менее сила инерции заставляет их воспроизводить ее.

Но с этимологиями Бориса Александровича — чрезвычайно интересная вещь. Можно рассматривать их как курьёз. По той причине, что Борис Александрович, как правило, не делал исторических выводов из этих этимологий. Ведь этимология о братцах Рюрика даёт основание для далеко идущих рассуждений на тему о том, что летописец, как писал Борис Александрович, не до конца понял текст и потому неправильно перевёл его. Вместо sine hus — Синеус. Это означает, что летописец имел в руках древнешведский текст. Соответственно, «Сказание о призвании варягов» изначально существовало на древнескандинавском языке и продолжало существовать на таковом же на протяжении двух столетий. Это ведёт к вопросу о степени ассимиляции скандинавов, о сохранении скандинавской культуры и другим вопросам, которые крайне порадовали бы душу норманиста, если бы хоть один норманист принял бы эту этимологию всерьёз. Борис Александрович этих выводов не делал.

Фальсификатом народная этимология становится в том случае, когда она

используется для построения неких исторических конструкций для исторических выводов. В этом случае народная этимология уже не является простой игрой ума, а используется в определённых целях. Конечно, в её основе лежит неграмотность этимологизатора, но и преднамеренное желание найти аргументы тем своим изначально заданным построениям, которые не находят других, более серьёзных и научных аргументов.

Приведу один зарубежный пример. Известный путешественник, норвежский национальный герой Тур Хейердал за 10 лет до своей смерти впервые обратил внимание на легенду о происхождении скандинавов из Азии, которую подробно рассказал Снорри Стурлусон в первой половине XIII в., но которая существовала и до него. Это традиционная европейская средневековая легенда о переселении народа, миграции на новую родину. По Снорри, скандинавы, асы — одна из групп языческих богов во главе с Одиным — пришли из Азии. В доказательство - та же самая народная этимология: «Азия» — «асы», хотя здесь ничего общего нет. Из Азии они мирно прошли через Европу, переселились сначала в Данию, затем в Швецию и Норвегию. От них происходят все правители скандинавских стран. Для Снорри это была естественная попытка объяснить происхождение скандинавов и те миграционные процессы, которые происходили в эпоху Великого переселения народов. Воспоминания о них были интерпретированы как миграция скандинавов из Азии.

Тура Хейердала посетила блестящая идея: «асы» и «Азов». Город Азов на Азовском море. Звучит примерно одинаково: вот она прародина скандинавов — около города Азова. Тур Хейердал обратился в Академию наук с предложением произвести в Азове раскопки, дабы обнаружить остатки асов. Академия наук не поддержала эту идею. За неё взялся Ростовский университет, и действительно несколько лет проводились масштабные раскопки в районе Азова. Раскопки — вещь полезная, под каким бы предлогом они ни проводились. Хуже то, что в Норвегии начался повальный «асо-азовский» бум, потому что авторитет Тура Хейердала в Норвегии не сопоставим ни с какими авторитетами в нашей стране. Это национальный герой, равного которому не было, нет и не будет. Выступления Хейердала, его статьи в газетах, монография примерно на 600 страницах заставили всю норвежскую нацию воспринять эту идею. Она почти просочилась и просочилась бы, если бы не смерть Тура Хейердала, в школьные учебники. Причём в интерпретации Хейердала это служило прославлению норвежского народа, его истоков, его праистории и т.д.

Привлечение народных этимологий в качестве исторического источника в современных исторических исследованиях — вещь нечастая. Однако в последние несколько лет эта тенденция проявилась достаточно отчётливо. Как и в языкознании, где «под влиянием великодержавнических тенденций и националистического пуризма проявляется стремление преуменьшить влияние других языков на свой язык или преувеличить влияние своего языка на другие». Так и в отечественной историографии использование народных этимологий вызвано желанием обосновать заранее заданную концепцию. К этому приёму

часто прибегают дилетанты, обратившиеся к истории.

Вспомним ещё Олжаса Сулейменова с книгой «Аз и Я», в которой для доказательства древности казахского народа автор предложил длинный список слов, возводимых им к шумерскому языку. Даже в XXI в. профессиональные историки оказались не чужды искушению использовать народные этимологии в качестве исторического источника, вернее, в качестве фальсификата. Псевдопатриотический всплеск эмоций по поводу участия скандинавов в ранней истории Восточной Европы, который наблюдается в последние годы, вылился в реанимацию народных этимологий, восходящих ещё к «Синопсису» Гизеля, к трудам Ломоносова и, наконец, к сочинению Гедеонова середины XIX в. То есть к сочинениям, которые создавались в эпоху, предшествующую возникновению сравнительного языкознания.

Причём, как и в XVIII-XIX вв., внимание новейших антинорманистов сосредотачивается на тех же самых этнических вопросах. Не исторических, культурологических или каких-либо ещё, а именно этнических вопросах. Они, видимо, полагают, что скандинавское происхождение названия «Русь» преумаляет, как писал Ломоносов, достоинство русского народа. Поскольку изначально заданной целью антинорманистов является доказательство исконной, не замутнённой иноэтничными влияниями славянское™ древнерусского государства, речь может идти только о славянском происхождении варягов и Руси. Пусть они пришли к восточным славянам и участвовали в образовании Древней Руси, но они были своими, родными славянами.

На первый план сейчас выдвигается идея, наиболее подробно развитая Гедеоновым, о южноприбалтийском, прибалтийско-славянском происхождении тех, кто основал древнерусское государство. Об основании древнерусского государства норманисты перестали говорить уже около 100 лет тому назад. Но здесь опять возникает вопрос образования государства. Исследование связей восточных и западных славян — это действительно большая, серьёзная научная проблема. Оно велось и ведётся по лингвистической и по археологической линии, но убедительных доказательств массовых миграций балтийских славян в Восточную Европу не обнаруживается. А обращение к народным этимологиям позволяет предельно упростить крайне сложную историю этих связей и ввести целый ряд данных, которые на самом деле реальными данными не являются.

Для любителей народных этимологий этнонимия юга Балтики и Центральной Европы представляет собой целый букет наименований, которые сопоставляются со словом «Русь». Это и «рутены», и «руги», и «раны» («руяне»). Общим для всех них является начальное «ру». В крайнем случае — «р», этого тоже вполне достаточно. Как и средневековые, западноевропейские писатели название одного народа с лёгкостью переносят на другой. Но средневековым хронистам это простительно. Обозначения, созвучные с древними, зачастую ещё античными этнонимами современных народов, были нормальной практикой. Дания называлась «Дакией», Галицко-Волынская Русь — «Галицией»,

славяне — «скифами» и т.д. Поэтому русов средневековые хронисты могли поименовать «рутенами» или «рутами». Государство Русь назвать «Рутени» или, реже, «Руги». Однако ныне совершенно очевидно, что, как даны не являлись потомками даков, а галичане — потомками испанских галисийцев, так и русы не имели ни малейшего отношения ни к кельтам — рутенам, исчезнувшим ещё в ходе Великого переселения народов, ни к германцам — ругам, населявшим области в Северной Германии. Кстати, рутены и руги не принадлежат к славянским народам, о чём обычно как-то забывают. Они не славяне.

Такая же неразборчивость царит и в прибалтийско-славянской этимологии слова «варяг», производного, как полагают, от названии племени варнов, вагров или варинов, живших в нынешнем Гольштейне с античных времён. Про античные времена мы плохо знаем, но здесь опять основой для сопоставления имён является начальное «ва». Причём разные написания одного и того же этнонима воспринимаются просто как самостоятельные варны и варины. Что, конечно, удлиняет список соположений, но отнюдь не усиливает его доказательность. Естественный вопрос: какой же из этих этнонимов мог бы лежать в основе слова «варяг»? Гедеонов ответил на него однозначно: «вагры — созвучное слово «варяг». Однако уже одно обращение к морфологии слова показывает, что они не связаны между собой. В первом случае выделяется основа вагр-, вероятно, корень ваг- с суффиксом -р-. Во втором — корень вар- с суффиксом -я-. То есть совершенно разные основы.

Этому возрождению, реанимации народных этимологий способствует, с одной стороны, недостаток образования. Разделение на историческое и филологическое образование, которое произошло в советское время, чрезвычайно мешает знакомству историков с основами филологии и языкознания, при котором невозможны были бы некоторые сопоставления. С другой стороны, совершенно очевидна политическая, идеологическая заданность теорий, при которых привлекаются рассмотренные мною народные этимологии. Спасибо.

З.В. КАНАНЧЕВ: Вопрос о Туре Хейердале. Мне довелось встречаться с ним, и вопрос по Азову у него возник ещё до того, как ему не удалось доказать происхождение Одина от Удина из Азербайджана и лодок-плоскодонок, обнаруженных на рельефных изображениях Гобустана. Что касается народной этимологии, то стоит привести пример тюркогенеза, который на современном этапе очень сильно развит, особенно в Азербайджане, где слово «Италия» происходит от «итал ли», то есть «кормящая собака», «страна собак», а легенда с Ромулом и Ремом сравнивается с легендой об Ашене — тюркском прародителе, тем самым даётся прямое указание на величественное происхождение. Последней версией происхождения и влияния кавказских албанцев на Италию было то, что у лезгин есть национальное блюдо сродни пицце. Тем самым лезгины перенесли пиццу в Италию и т.д. Это проблема очень серьёзная, она зародилась, наверное, в 70-х гг. Есть книга знаменитого в Азербайджане Гейбул- лаева «Топонимика Азербайджана», где приводится множество построений, сделанных на основе народной этимологии. Сейчас, к сожалению, они выда

ются за научный факт. И с этим уже бороться не приходится, только пожимать плечами, до какого уровня это может дойти. У меня такой вопрос: ведутся ли исследования в этой области со стороны российских учёных, сравнительный анализ народных этимологий в постсоветском пространстве, изучается ли их влияние на создание национальных историй?

Е.А. МЕЛЬНИКОВА: Я не знаю, честно говоря, таких исследований. Народные этимологии — это фантом. А бороться с фантомами труднее всего, потому что как объяснить, что этого нет? Кроме того, с создателями народных этимологий невозможно разговаривать на научном языке. Они мои аргументы не воспринимают и обижаются, что я не воспринимаю их аргументы. Получается, что мы как бы в разных плоскостях. Вроде и видим друг друга, а понять не можем, потому что научная аргументация не является для них аргументом. Я не раз слышала: «Ну подумаешь лингвистика, и что это значит? Ну подумаешь, не может такой звук произойти из такого-то. Ну и что».

З.В. КАНАНЧЕВ: Елена Александровна, наверное, проблема сейчас намного глубже. Пример Азербайджана на постсоветском пространстве свидетельствует о том, что очень много таких этимологий входит в учебники средних школ и вузов, издаются книги на эту тему, и всё это не остаётся только проблемой народного творчества учёных, а подаётся как научный труд. Я вспоминаю сравнение англичан с тюрками по происхождению слов «миллениум» и шin yil (тысячелетие). Всё это можно назвать извращением, но ведь книги Мурада Аджи и Олжаса Сулейменова создают такой фантом, о котором вы говорите. Он материализуется в виде книг, написанных этими авторами, и становится опасностью для поколения людей, которые воспитываются на этих книгах. Тут уже не одному институту, не одному отделению придётся с этим разбираться.

Е.А. МЕЛЬНИКОВА: Да, я прекрасно сознаю опасность народных этимологий. Потому что для неподготовленного человека, необразованного, не получившего специальные, знания это настолько наглядно и очевидно, как бы на поверхности лежит. И воспринимается поэтому чрезвычайно легко. То же самое происходит на Украине. Там тоже масса разнообразных этимологий выдвигается для доказательства древности украинского народа, его происхождения от Вавилонского столпотворения. Атилла — Гатила, и всякие другие замечательные вещи.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Да, серьёзный вопрос. Вопрос Зураба Вахтанговича о том, ведутся ли такого рода исследования, свод, анализ народных этимологий, ставит задачу, которую нам надо подхватывать и развивать. Здесь, мне кажется, сообщение Елены Александровны очень сильно переплетается с тем, что говорил Игорь Николаевич в первой части нашего обсуждения. Это некая ответственность нашего профессионального сообщества.

Приводились примеры, когда люди, признающиеся профессионалами в научном сообществе, позволяют себе приблизительные этимологии такого рода. Но давайте говорить откровенно: всё-таки затронуты имена крупных фигур в

нашей исторической науке. Тот же Борис Александрович Рыбаков и другие. Студенты учатся, студенты смотрят, что «взрослые» делают, и думают: а почему мне нельзя что-нибудь сконструировать так же красиво — Атилла-Гатила? Точнее - Гхатила, или - батька Гхатила. Потом появляется диссертация. Так постепенно всё это и происходит.

И.Н. ДАНИЛЕВСКИЙ: В продолжение этой темы. Я говорил о том же самом персонаже. В том самом сборнике, который вышел в Саратове, «Славянские веды», между большими выдержками из «Язычества древних славян» и «Влесовой книги» была большая статья некоего господина Рыжкова, который по ходу дела говорит: «Ну вот опять скажут: «Россия — родина слонов», а что, между прочим, именно за слонами наши предки строили заслоны, именно к ним они могли прислониться в трудную минуту, именно с ними они слонялись по всей Европе». Это буквально написано! Так что народная этимология нам тут, по-моему, на руку.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Да, но если я не ошибаюсь, этот Рыжков на самом деле кандидат химических наук. Я хочу сказать, что Зураб Вахтангович совершенно правильную тему поднял. Может быть, стоит стимулировать специальные исследования процессов народного этимологизаторства. Елена Александровна правильно говорит — дискутировать с этими людьми не имеет смысла, это как два мира, которые совершенно не могут сойтись. Но изучать народную этимологию в контексте современности, как она используется, — это очень важно. Может быть, нам отдельный круглый стол посвятить этой проблеме? Но я хотел спросить. А вот Фомин часто прибегает к народной этимологии? И откуда он вообще появился, кто за ним стоит?

Е.А. МЕЛЬНИКОВА: Фомин — это ученик Аполлона Григорьевича Кузьмина, окончивший Ленинский пединститут. Аполлон Григорьевич как раз возродил, реанимировал интерес к этим народным этимологиям после Гедеонова. Это с его статей в «Вопросах истории» середины 1970-х гг. всё началось. Фомин — преподаватель Липецкого университета, затем его продвигает и обеспечивает докторской степенью директор Института российской истории Андрей Николаевич Сахаров.

М.С. ГАДЖИЕВ: Елена Александровна, скажите, пожалуйста, этимологии, предлагаемые различными исследователями, в том числе примеры штудий Бориса Александровича, которые вы привели, вы тоже относите к народным этимологиям?

Е.А. МЕЛЬНИКОВА: Дело в том, что само определение «народная этимология» может иметь два смысла: это и действительно народная этимология, возникающая в народе, типа «полуклиника», и лингвистический термин. В лингвистическом словаре вы найдете статью под названием «Народная этимология», куда включаются разные типы этимологизаций. Я говорила о двух типах: одном собственно народном и другом.

М.С. ГАДЖИЕВ: Спасибо. Одна ремарка: я думаю, нам вопрос нужно ставить шире — отслеживать этимологию не только этнонимов, но и культурных

терминов, таких как «монастырь», «икона». Их вольная трактовка — классика псевдонаучных работ (вспомним Мурада Аджи).

С.М. ШАМИН: Маленькая ремарка. Елена Александровна, Синеуса и Трувора не Рыбаков придумал?

Е.А. МЕЛЬНИКОВА: Это известно. Эта этимология была предложена ещё в XIX в. академиком Кругом, но пошла «в народ» от Бориса Александровича.

С.М. ШАМИН: Причём без ссылок на XIX в.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Коллеги, я всё-таки вынужден поставить точку. Это бесконечная тема. Обсуждать тут можно очень много интересного, но у нас повестка дня ещё длинная, поэтому я хочу предоставить слово Петрову Андрею Евгеньевичу, учёному секретарю Отделения историко-филологических наук, по такой занимательной теме, как «Останки Ивана Сусанина: между наукой и областной администрацией». Само название, чего стоит!

А.Е. ПЕТРОВ: Да, но не в названии дело. Я постараюсь не занять много времени, поскольку в розданном всем участникам журнале «Родина» опубликован некий текст, не знаю, насколько научный, но с двумя соавторами. Это такой выплеск группы возмущённых профессионалов, среди которых присутствующий здесь Леонид Андреевич Беляев, автор археологической экспертизы, и отсутствующая здесь в связи с болезнью Александра Петровна Бужилова, которая дала очень ценные материалы относительно генетических и судмедэкспертиз, производившихся с этими костями.

Вкратце предыстория сюжета такая. Она разворачивалась на наших глазах, потому что в 2004 г. не было буквально ни одного канала, газеты или какого-то иного источника информации, которые бы не оповестили о том, что под Костромой археологами найдены останки Ивана Сусанина. Все об этом знали, все об этом были извещены, и туда как раз в 2004 г. приехал на заседание Госсовета Президент Путин. Как обычно, совпало: стоял вопрос о введении нового праздника — Дня народного единства, который планировалось отнести к 4 ноября. Все эти праздники, коммеморации и юбилеи — это отдельный сюжет. Думаю, нам придётся сделать этот вопрос предметом отдельного круглого стола в рамках заявленной большой темы «Актуальное прошлое».

Поэтому вернёмся к Ивану Сусанину. Все порадовались тому, что найдены останки Ивана Сусанина, но недоумение не покидало представителей нашего с вами цеха. Потому что даже априорно было достаточно трудно поверить в то, что их с такой высокой точностью идентифицировали из целого ряда захоронений, немалая часть которых относится к XVII в., хотя идентификация на сельском погосте, где слои перемешаны, очень затруднена. Так точно, снайперским попаданием найти нужный череп нужного героя — возникали сомнения. Я подробно не буду останавливаться на деталях этой экспертизы. Сопоставление материалов отчётов, которые представляли хорошие, профессиональные археологи в полевой комитет Института археологии, с теми материалами, которые потом появились и которыми оперировал департамент культуры Костромской обладминистрации, показало очень существенные рас

хождения. Там возникло не существующее по отчётам, которые сдавались в полевой комитет, захоронение, не случайно, видимо, названное не просто «13», а «13а», какая-то буковка возникла. Есть подозрения, что кости и череп принадлежали разным личностям, и результаты анализа материалов этих раскопок не позволяют делать сколько-нибудь обоснованный вывод, что найдены останки именно того человека, о котором идёт речь. Кстати, говорится везде о Иване Осиповиче Сусанине. Это вообще отдельная история. Откуда взялось Осипович? Даже в результатах судмедэкспертизы говорится об исследовании останков «из реликвария 13а некрополя “Исупово”» на предмет принадлежности Ивану Осиповичу Сусанину. Что это за Осипович? Возникает существенный вопрос. Во всех документах, более или менее аутентичных, а именно в Обельной грамоте царя Михаила Фёдоровича, Иван Сусанин фигурирует без отчества. Более того, возникает вопрос с его прозвищем, потому что известно, что эта грамота от царя Михаила Фёдоровича дана его зятю Богдашке Сабинину. Это нормальное обращение к человеку низшего сословия — Богдашка, уменьшительное. И прозвище — Сабинин. Иван Сусанин в этой грамоте назван полным именем, но без отчества, что тоже естественно, потому что отчества у него и быть не могло. Фамильное прозвище Сусанин может говорить о том, что большую часть своего детства он рос без отца, что в такую эпоху, как XVII в., вполне вероятно. Сусанна — имя женское, вероятно, по матери-вдове его могли именовать Сусаниным. Но Осипович? Откуда Осипович? Оказывается, Осипович возник у нас не далее как в 1841 г. Точнее, в этом году появилось первое отчество Ивана Сусанина — Иванович. Его авторство принадлежит Полевому. И возникло оно в его известной драме «Костромские леса», где воспет во всей красоте подвиг Ивана Сусанина. Отчество Осипович появилось примерно через два десятилетия. Это связано с эпохой Глинки и иного этапа освоения сусанинского мифа.

Графическая реконструкция лица «Ивана Сусанина» по черепу, найденному на некрополе д. Исупово

нив его с ныне живущими потомками в Саратовской области, и т.п. Я прошу внимательно прочесть первый пункт этого Общего заключения, обращая внимание на такие слова: «Проведенное медико-криминалистическое исследование каких-либо признаков, исключающих принадлежность костных останков Ивану Осиповичу Сусанину, не обнаружило». По-моему, гениально. Надо отдать должное действительно очень хорошему учёному и блистательному судмедэксперту Виктору Николаевичу Звягину, который нашёл такую блистательную формулировку. Потому что так можно сказать почти о любых костных останках почти на любом некрополе Российской Федерации.

Почему я так претенциозно назвал своё выступление «Останки Ивана Сусанина: между наукой и областной администрацией»? Всем давно известно, что третья древнейшая профессия — историк. Первые две — понятно. Можно сказать в очередной раз, что историки в своём рвении угодить власти опять всё подтасовали, привели в соответствие и сделали так, как нужно. Но я бы не стал спешить с обвинениями, потому что в этой истории большую роль играет, так скажем, определённый заказ, даже шефство над всей этой программой сусанинской памяти областной администрации. Тут воспроизведён текст, точь-в-точь как он пошёл в журнал «Родина». В моей жизни это был первый случай, когда я подвергся такой конкретной цензуре. Если вы откроете журнал, то увидите там состав попечительского совета. Губернатор Костромской области значится в этом попечительском совете. А сам журнал «Родина» печатается на Костромском полиграфкомбинате. Соответственно, возникают некоторые проблемы совместимости. В «Родине» очень тонко провели редактуру и убрали один важный посыл, который, на мой взгляд, нам надо иметь в виду. В результате в статье именно так и получилось: опять эти самые историки что- то там накуролесили. У меня, честно говоря, при изучении всех документов, связанных с этим делом, возникло впечатление, что можно посочувствовать тем людям, которым пришлось осваивать бюджет, отпущенный на почитание памяти Ивана Сусанина. Работали разные группы: департаментом культуры была запущена археологическая программа, антропологические, генетические и судебно-медицинские исследования проводились в Москве по заказу. По итогам всех этих операций и манипуляций была утверждена и уже финансируется огромная перспективная программа развития туризма Костромской области.

З.В. КАНАНЧЕВ: Мне бы хотелось знать, вы проводили параллель между началом исследований в Костромской области и проблемой празднования 4 ноября? Установление празднования победы в борьбе против польских интервентов и попытка найти останки Ивана Сусанина связаны между собой?

А.Е. ПЕТРОВ: Исследования начались раньше, чём в активное общественное обсуждение вылился проект с 4 ноября. Но, конечно, надо вспомнить весь тот контекст 2004-2005 гг., когда готовился целый ряд эпохальных юбилеев и активно дискутировался вопрос о целом списке памятных дат военной славы. О том, какие туда события включать, нужно ли включать Куликовскую

битву, под какой датой праздновать Бородинское сражение и Куликовскую битву, чтобы военно-патриотические клубы успели с одного поля на другое перебраться на электричках или на автобусах. Возникла дискуссия вокруг 4 ноября, а, собственно, что это за дата? Здесь находится Владислав Дмитриевич Назаров — автор, на мой взгляд, совершенно точного диагноза и фактически медицинского заключения по поводу этой даты, 4 ноября. И все эти события как-то были спрессованы в 2003-2005 гг. В 2004 г. апрельский Госсовет в Костроме был посвящён вопросам культурного наследия, и, соответственно, там тема нового национального праздника отчасти уже поднималась, поэтому после проведения этого Госсовета работа над сусанинским проектом продолжалась уже в режиме особой важности, в связи с тем, что рождался эпохальный праздник, прямо связанный с Костромской землей. Мы понимаем, что Москву, конечно, освободили 4 ноября, судя по новым праздникам, но уж выход-то из Смуты ясно, что связан с династией Романовых. А как династия Романовых пришла? Конечно, только благодаря Ивану Сусанину. Поэтому в Костроме (в администрации) на этот вопрос был дан ясный административный ответ, я не хочу говорить обо всех.

О.Ю. БЕССМЕРТНАЯ: У меня два вопроса: один серьёзный, один шутливый. Какой из них какой, вы разберитесь сами. Не знаете ли вы, не собирается ли Костромская область после 2020 г. отделяться от России или, наоборот, переносить туда столицу? И второй вопрос: могли ли наши костромские коллеги отказаться осваивать бюджеты, которые были им предложены?

А.Е. ПЕТРОВ: Я не нашел шутливого вопроса. Тут, по-моему, всё достаточно серьёзно. Мне кажется, что важным моментом является то, что у нас в стране существует сейчас 80, ну или 79 разных историй, и я ещё не разобрался толком, что стоит за поправками в закон «Об общем образовании», когда вроде бы немного поужали региональную компоненту. Наверное, надо ещё думать, к чему это приведёт. Но по крайней мере для меня стало очевидно следующее: за средства федерального бюджета все школы и программы должны преподавать одинаковую по всей стране историю, давать одинаковые по всей стране знания. Конечно, в рамках определённой вариативности, закреплённой законом об образовании, но всё же те самые знания, которые дадут возможность выпускникам школ Приморья, Москвы, Бурятии и Казани на равных поступать в одни и те же вузы. Именно они должны контролироваться в будущем. Будь то ЕГЭ, будь то при поступлении в вуз и т.д. Если регион считает необходимым и важным введение каких-то специфических дисциплин, основы какой угодно культуры или, допустим, регионоведение, какие-то вопросы, связанные с основами православия, ислама, если для этого региона нужен дополнительно язык, он это оплачивает из своего бюджета. Я понял эти поправки в закон таким именно образом. Мне кажется, что, если эти поправки заработают в таком виде, то, возможно, нам удастся предотвратить хотя бы ментальный распад России на 80 разных кусочков. Пока мы видим, действительно, 80 разных историй. В Псковской области она одна, в Дагестане их несколько. Муртазали

может подтвердить. Даже в Татарстане у нас несколько разных историй. Наверное, в итоге получится даже больше, чем 80 версий одной и той же истории. И это очень плохой симптом. Потому что, если мы рассчитываем на то, что у нас страна единая (пусть и федеративная), мы должны говорить о том, что у нас единая история. По крайней мере единый подход к ней.

Что касается вопроса о том, могли ли они отказаться от денег. Я не думаю, что могли. Надо знать, что такое нажим местной администрации в наших регионах. Это мы себе в Москве позволяем собирать такого рода круглые столы, а там человек останется совсем без работы, без средств к существованию и вынужден будет деклассироваться, перейти на работу квалифицированным дворником с высшим образованием. А зачем ему это нужно? Конечно, я думаю, что не могли. Поэтому я не нашёл шутливого вопроса, Ольга Юрьевна.

С.О. ШМИДТ: Я сейчас прочёл в материалах и обратил внимание на дату грамоты потомкам Сусанина: ведь это уже был год возвращения Филарета. По существу, это первая формула православия, самодержавия, народности. Народности до того не хватало. У митрополита Макария в XVI в. обходились самодержавием и православием. А тут появилась народность, и дальше это всячески продолжалось.

Что касается костромичей, то я готов, если сил хватит, добавить костромичам действительно великого предка, который изображён на памятнике России и написать для них биографию «костромитина» Алексея Адашева. Е.              ПЕТРОВ: Да, костромичи об этом просто подзабыли, иначе он бы уже занял достойное место в продукции местного ликёро-водочного комбината. Потому что и «Снегурочка», и «Иван Сусанин», и «Берендеевка» — это у них наименования ликёро-водочных продуктов, но так, в сущности, везде, во всех наших регионах. Д.              НАЗАРОВ: Я разделяю основные посылы докладчика и хочу остановиться на двух тезисах. Тезис первый. Грамота 1619 г., несомненно, несёт в себе следы фальсификации или мифологии. С 1613 г. прошло шесть лет. Начиная с лета 1613 г. Марфа хотя и не руководила правительством (это было ей не нужно), но практически назначала правящий кружок, состоявший тогда из её близких родственников со стороны Морозовых-Салтыковых. Поэтому если в 1613 г. под Костромой действительно случилось нечто такое, что заслуживало признания по фактологическим основаниям, то это признание произошло бы гораздо раньше.

Сама ситуация марта-апреля 1619 г. никак не могла свидетельствовать о правдоподобности имеющейся мифологии. Никаких поляков, конечно, в Костромском крае не было. Ближайшие поляки, если говорить об официальных военных отрядах, находились примерно за 1500 километров. Что действительно могло быть — некие отряды, которые пытались пробиться на соединение с Заруцким, который олицетворял тогда антиправительственный лагерь. К тому же об избрании Михаила царём могло стать известно никак не раньше конца февраля — начала марта, пока эта новость дошла бы до тех сил, кото

рые не обладали официальными каналами распространения информации. Ну, какой казачий отряд эту информацию получал прямиком из Земского собора Москвы! Это абсурд.

Тезис второй. Меня пугает то, что сейчас наука в значительной степени подменяется массовой церковно-исторической мифологией. Её опасность в том, что она так или иначе опирается на официальные власти, и на Думу в том числе. Дума принимала поправки к Трудовому Кодексу, и 4 ноября был сделан праздником, основываясь на юлианском летоисчислении и переходе на григорианский стиль в XX в. Так живёт наша Православная церковь, и вслед за этим так поступила наша Дума. Кстати говоря, памятные даты теперь тоже переведены в соответствии с переносом на 13 дней, причём в те века, когда ещё не существовало григорианского летоисчисления.

Есть какой-то массовый запрос на исторические знания на уровне регионов. Он продиктован как экономическими потребностями, так и некоторыми моральными запросами широких кругов. Мне кажется, нужно бить в набат. Архиепископ Александр Костромской и Галичский — очень разворотливый человек. Воду выпустил, которая продаётся чуть ли не по всему миру, с «Аэрофлотом» летает во все города и ещё много чего сделал. Но куда делся великолепный Костромской историко-архитектурный и художественный музей- заповедник? Его практически нет. Е.              ПЕТРОВ: Та же история сейчас в Рязани происходит. Д.              НАЗАРОВ: Куда делись памятники, которые действительно заслуживают внимание, не мифологические могилы? Там же один из первых образцов шатровой архитектуры конца XVI в. Куда делось прекрасное собрание русского искусства? Я не знаю, где оно сейчас — в музее? Причём в запасниках, прочно и надолго? Или уже возвращено церкви и поэтому недоступно? Там же великолепные годуновские вещи конца XVI в. Это был у нас совершенно новый этап во всех видах изобразительного и прикладного искусства. Дмитрий Иванович Годунов был одним из первых меценатов Руси. Поэтому давно пора бить в колокол и занимать достаточно выраженную позицию, иначе наша корпорация — сообщество профессиональных историков — прикажет долго жить, оно просто покажет свою ненужность. Кому в эпоху победившего мифологического сознания с церковным оттенком нужны будут профессионалы- историки? Зачем они? О.              ШМИДТ: Вадим Дмитриевич поднял очень важный вопрос: у нас забыли о том, что в первые годы революции именно историки спасли то церковное наследие, которое сохранилось и до сего дня. Нам необходимо больше рассказывать о том, как учёные Академии наук (такие как Богословский и многие другие), работавшие в архивах и музеях, оставаясь, как правило, верующими, спасли то, что можно было спасти. И всё спасённое сохранялось в музеях. Теперь уже никто не знает о том, что именно советской власти, разрушившей монархию, мы и современная церковь обязаны сохранением многих ценностей. И тут большую роль играла Наталья Ивановна Троцкая-Седова как

заведующая музейным отделом Наркомпроса. Охране культурного наследия покровительствовал Луначарский. Об этом теперь не пишут.

Второе. Для меня как для патриота России оскорбительно, что «великий праздник» — это малое дело, сделанное в подарок горделивой Польше. У страны, победившей в двух отечественных войнах, не нашлось более значительного события для всенародного празднования, чем подозрительное состояние русско-польских отношений в XVII столетии.

В.В. ДУБОВИК: В отличие от глобальных проблем, которые обсуждались в предыдущих выступлениях, мое сообщение посвящено очень частной теме — «Подложной грамоте Иоанна Владимирского Шуйского». В РГАДА (фонд 96 «Сношения России со Швецией») хранится любопытный документ — грамота, написанная от имени Иоанна Владимирского Шуйского и четырёх знатных сербов, датированная 20 февраля 1648 г. Иоанн Владимирский Шуйский, Иоанн Тимофей Шуйский, князь Иван Васильевич Шуйский — это московский подьячий Тимофей Акиндинов, бежавший в 1644 г. за границу и выдававший себя на наследника царя Василия Ивановича Шуйского.

Его друг и слуга Константин Конюхов, служивший вместе с ним подьячим до 1644 г., в расспросе на Москве так объяснял причины побега: «И как его-де Тимошкина мать вышла замуж, а он, Тимошка, затягался со многими людьми и оттого учел мыслить, осердясь на мать свою, бежать в Литву». Очевидно, побег не был следствием какой-то политической интриги, а был вызван внешними причинами. С момента объявления самозванца в 1644 г. в Польше московское правительство пристально следило за ним и предпринимало серьёзные усилия, чтобы убедить правительства стран, в которых появлялся самозванец, что у царя Василия Ивановича сына не было и внуку взяться неоткуда. Московские посланники, гонцы, купцы следовали за самозванцем буквально по пятам. Собирали и привозили в Россию все документы, относившиеся к самозваному князю Шуйскому. Благодаря их усилиям сейчас в московских архивах хранится большое количество текстов, как подробно описывающих авантюру самозванца, так и принадлежащих перу самого лже-Шуйского.

Документы из 96-го фонда РГ АДА были вместе с другими документами привезены в Москву из Швеции русским посланцем Герасимом Головиным зимой 1651 г. История получения этих документов подробно описана самим Головиным в статейном и вестовом списках. Это достаточно любопытно. Головин приехал из Москвы в Стокгольм с грамотами царя Алексея Михайловича к королеве Христине 15 августа 1651 г. Через несколько дней русские люди рассказали ему, что в городе живёт князь Иван Васильевич Шуйский. Тимофей Акиндинов приехал в Стокгольм в мае 1651 г. и действовал там, как он писал, «от имени Трансильванского князя Юрия Раковского, Богдана Хмельницкого, частью по его делам, частью же по моим собственным». Возможно, что особые поручения от гетмана Раковского, которыми занимался в Стокгольме Акиндинов, были связаны с планами Хмельницкого организовать тройственный венгерско-шведско-украинский военно-политический союз. Возможно,

это был блеф самого Акиндинова.

Константин Конюхов был в то время в Ругодиве, откуда позднее должен был приехать в Стокгольм. Головин, наведя справки и удостоверившись, что «русский князь» — это самозванец Акиндинов, решил действовать официальным путём. Известив о лже-Шуйском шведские власти, он потребовал его выдачи. Однако ему было отказано, поскольку обвиняемый Головиным человек был признан послом от Трансильванского князя Раковского. Головину рекомендовали обратиться со своими претензиями непосредственно к князю. Обеспокоенный действиями Головина, 29 августа Акиндинов уехал из Стокгольма, оставив Конюхову письмо о том, что будет ждать его в Ревеле. 10 сентября в Стокгольм приехал Конюхов. Головин, узнав о приезде слуги князя Шуйского, задержал его, отобрал бывшие при нём бумаги и, связавшись с официальными шведскими лицами, потребовал выдачи вора и изменника согласно мирному договору с Русским государством. Поскольку решение этого вопроса было прерогативой отсутствовавшей в то время королевы Христины, магистрат назначил предварительное слушание, чтобы доложить государыне его результаты по приезде. С этого времени задержанного поместили в тюрьму.

Состоявшееся 19 сентября заседание магистрата, вопреки ожиданиям Головина, было посвящено не разбору дела о самозванцах, а обсуждению его — русского посланца — противоправных действий: задержания и ограбления свободного человека — слуги князя Шуйского. По вопросу о возможном присвоении чужих имён Конюховым и его господином Головину было рекомендовано обратиться к Раковскому, из владения которого прибыл Акиндинов. Хотя русский посланец и уверял, что «он тех воров не помнит».

После подробного рассмотрения пунктов обвинения против самого Головина была организована очная ставка его с Конюховым, и все материалы слушания переданы для окончательного решения королеве Христине. 24 сентября Иоганн Розенлиндт сообщил Головину об указе королевы Христины: «Освободить задержанного Конюхова и обязать русского посланника вернуть слуге князя Шуйского все отобранные у него вещи». Головин, не сумев добиться выдачи самозванца, решил держать его бумаги и, обвинив Конюхова в клевете, писем ему не отдал, а привёз с собой в Москву. Копии с них сейчас составляют дело № 7 96-го фонда РГАДА. Редкий случай, когда мы про эти бумаги знаем практически всё: как, когда и в какой день они были у конкретного человека.

Если предполагать, что сохранились копии всех документов, привезённых русским посланником, то у Конюхова были изъяты пять писем Акиндинова к Конюхову, грамота от имени Иоанна Владимирского Шуйского от 20 февраля 1648 г., а также латинские проезжие листы: польского короля Владислава IV — проезжая Конюхову, от имени Йоханнеса Синенсиса — Конюхову для проезда в Ругодив, от имени Миухер Пахамбихебея, вице-графа Марамарузиенского графства (я не знаю, что это такое, если кто-то знает, пожалуйста, скажите) — проезжая Йоханнесу Синенсису, и пересказ сербского проезжего листа от имени Василия Тарасовича от 1649 г.

Обратимся непосредственно к грамоте от 20 февраля 1648 г. Этот текст являлся одним из тех свидетельств, которыми наряду с проезжими листами Акиндинов удостоверял свою личность. Документ состоит из двух частей. Первая, в свою очередь, распадается на две части. Сначала идёт грамота от имени Иоанна Владимирского Шуйского, «благодатью Божию Великого князья природного Владимирского, Московского и прочая, Воеводы Великии Перми, блюстителя Государства Эпикурского и Сербского». В ней он сообщает: «Ведомо творим всем... яко Иоан Синенский и честный дворянин и сенаторский сын изящнеишаго Московского царства с мучителства турецкаго с Константина поля возвратився». И рассказывает историю своего турецкого пленения. В 1645 г., когда он был «в земли угровлахийстей... для ради всемирных дел потреб... нападоша на ны турцы супостата... от их же рук в плен взяты быхом и в Констянтинополь провожденны... отведени быхом к главнейшему мучи- телские державы правителю великому везирю Селих-Паше... но обаче с оного лавиринта усердно днем и нощию исхода пути искахом».

Многочисленные попытки бежать ни к чему не привели, более того, навели на князя Шуйского новые беды: «Бежахом трикраты далече и крыхомся в сокровенных местех трикраты ж и пойманы бехом и горчайшим мучением предани быхом. Бывшим же сим мучением многажды благородный муж Иван Синенский приведен бысть к закону турецкому и обрезание прияти понужден от мучительских вражиих рук на подобие леторасли». Однако Бог не покинул князя Шуйского в бедах: «Милость Господня возсия на ны... и четвертым бе- жанием свободу улучихом». Далее начинается вторая половина первой части грамоты, в которой сербские и эпикурские знатные люди обращаются одновременно как к князю Шуйскому, так и ко всем прочим лицам. Первого они умоляют остаться с ними ещё ненадолго: «Умедли же с нами купно благородный Иван Синенский яже вынуверен в сем заключимым путном шествии бысть а хоть пожив же с нами немалое время отиди во своя страны». Других же лиц, всех сродников, друзей, некоторых князей и великих государей и всякого чина людей, они уверяют в высоких достоинствах благородного Иоанна Семенского: «Убо видехом сего убежденнаго Иванна Семенского (всё время варьируется ими. — В.Д.) яко имееть истиннаго православия и добродетели рачение, братолюбие изящнеишия крови и печати благохотия своего похвале- ния».

Что и заверяют ниже своими подписями: «Ему же мы яко верному дружественному и в добродетелех непоколебимому неизменныя ради вечныя любви ити вящщея нашего свидетельства веры и истинной сообещницы быхом. Сию грамоту рукой нашей подписахам и чинною печатью нашей запечатана». Подписям князя Николая, князя Петра Рукинского, князя Фомы и дворянина Воина Перфиановича предшествует подпись самого Московского князя — «Иоанн Шуйский». Датирована эта часть 20 февраля 1648 г.

Вторая часть документа, датированная 21 февраля 1648 г., начинается сразу после рукоприложения: «Мы Гавриил благодатию Божию восточныя веры

Архиепископу Патриарха Сербский, Болгарский и Епикурский». В ней Патриарх Гавриил сообщает, что перед его лицом указанные персоны подтвердили свою веру в Московского князя и свои подписи под предыдущим документом, и подтверждает их свидетельства и подписи. Таково в общих чертах содержание текста, хранящегося в РГАДА. Однако сюжет о пребывании в турецком и татарском плену и чудесном освобождении из рук неверных при помощи сербов разрабатывался самозванцем во многих документах. К ним относится, во-первых, акт, находящийся в архиве Шлезвига, который содержит свидетельские показания о бегстве князя Шуйского из Турции и обстоятельствах его жизни там. Во-вторых, послание Сербского собора от 1 февраля 1648 г., в котором самозванцу уделена значительная часть текста. Это Ватикан, архив Sacra Congregazione de Propaganda Fide, том 178. И не дошедшее до нас, но пересказанное в других документах некое свидетельство об освобождении из Константинополя с помощью одного друга, которое предъявлялось в начале 1650-х гг. в Швеции. При сопоставлении этих текстов обращает на себя внимание одна особенность. Акиндинов, сохраняя общую канву событий, каждый раз предлагает разные версии их развития, варьируя не только отдельные детали, но имена и круг лиц, в этих событиях участвовавших.

Наиболее близок по содержанию к тексту из РГ АДА комплекс документов из Шлезвигского архива. Он включает в себя семь грамот. Первая грамота вводная. Со второй по шестую — показание спутников князя Шуйского, датированное 10 и 24 февраля 1648 г., о его жизни в плену и побеге. Седьмая грамота, написанная 24 февраля 1648 г. от имени Патриарха Сербского, Болгарского, Эпикурского Паисия, подтверждает предыдущие шесть. В грамоте из РГАДА речь шла о 28 февраля 1648 г., то есть даты не сходятся. Точнее, сходятся, но с разными именами. Тексты из архива Шлезвига и РГАДА представляют полный и краткий вариант одного сюжета, включающего в себя следующие эпизоды: пленение татарами и турками, страдания в плену, неоднократные попытки освободиться и последний удачный побег, приведший странника в Сербию. В общем виде содержание шлезвигских грамот со второй по шестую включено в первую часть документа из РГАДА.

Седьмая верительная, или заключительная грамота Патриарха Паисия об истинности выслушанных им свидетельств и подлинности личности князя Шуйского, датированная 24 февраля 1648 г. и подписанная собственноручно Патриархом, соответствует второй части документа из РГАДА, которая по существу является отдельной грамотой того же содержания, но подписанной Патриархом Гавриилом и датированной 21 февраля 1648 г. Отдельные линии сюжета, события, лица в документе из РГАДА и других актах не совпадают. Отметим основные расхождения: в первом тексте сербскими спутниками и поручителями князя Шуйского названы четыре человека — князь Николай, князь Петр Рукинский, князь Фома и дворянин Воин Перфианович.

В комплексе документов из Шлезвига спутников восемь, их имена иные, но эти четыре имени из текста РГ АДА упоминаются в других документах са

мозванца, в том числе и шлезвигских документах, при иных обстоятельствах. Князь Николай, вероятно, соответствует начальнику стражи в тексте из шлезвигского свидетельства, где он назван Николаем Райчевичем. Князь Фома — автору сохранившегося рекомендательного письма князю Фоме из Старого Агулаха, которое упоминается также в письме самозванца князю Милютину: «Да имейше нас приетеля себе от приятельства достойного Кнезе Фомы из Старого Агулаха». В.А. Мошин предполагал, что князь Фома не из шлезвигских документов, они были ему неизвестны, а из последнего письма Тимошки Акиндинова, — это некий князь Фома Рашкович. Кроме того, это имя упоминается в грамоте Шлезвигского архива, подписанной Патриархом Паисием. Воин Перфианович упомянут там как «Woinus Memiavic Palatinus et Comes Grablensis», возможно, и князь Петр Рукинский обозначен в шлезвигских документах.

Следует отметить также расхождения в именах патриархов, чьи подписи стоят под документами, предъявлявшимися Акиндиновым. В комплексе актов из Шлезвига это Патриарх Паисий, так же как и в грамоте Сербского собора, датированной 1 февраля 1648 г. Паисий умер в начале зимы 1648 г., однако до рукоположения нового Патриарха все исходящие документы подписывались его именем. Тем не менее в документе из РГАДА стоит подпись Патриарха Гавриила, который к тому времени ещё не был официально утверждён в новом сане и не мог подписывать документы своим именем.

Как видим, в сочиняемых лже-Шуйским свидетельствах использовались одинаковые имена, возможно, реально существовавших лиц и приблизительно совпадающие даты. Какая отсюда может быть мораль? Тексты, написанные самозванцами, являются не единственной, но крайне важной составляющей их стратегии. Самозванцы существуют, проявляются и формируются в образ именно в этих текстах. Тексты формируют представление об авторе документа. Самозванство — крайний случай фальсификации, когда фальсифицируются не только отдельные документы, но и сама личность. Самозванчество предлагает обществу своего рода альтернативную историю, некий возможный вариант развития событий, отрабатывая разные его версии, меняя детали и действующих лиц, как я отмечала ранее по отношению к деталям из текстов Акиндинова. Чем более приемлем для общества предложенный самозванцем вариант, тем более успешной оказывается карьера самозванца и более долгой его жизнь. Спасибо. Е.              ПЕТРОВ: Спасибо, Валерия Валериевна. В этом выступлении прозвучал чрезвычайно важный тезис о том, что «самозванство есть крайнее выражение фальсификации». Ваше сообщение отсылает нас к источниковедческой сути сегодняшнего заседания, потому что именно здесь лежит основа и наша наибольшая сила в противоборстве с таким явлением, как фальсификация. Анализ этой фальсификации XVII в. напоминает мне сеанс иллюзиониста с последующим разоблачением. Д.              НАЗАРОВ: У меня вопрос такого характера. Вы упоминаете всё вре

мя пленение татарами и турками, а в зачитанном тексте упоминаются только турки, так что там с татарами?

В.В. ДУБОВИК: Я не зачитывала вам целиком грамоту, а привела отрывки, чтобы вы услышали, как она звучит. Почувствовали, насколько у грамоты странный язык. Отрывок про татар не вошёл. Когда он там был «ради всемирных дел потреб», его сначала схватили татары. Но казак Иван Веревкин поменялся с ним одеждой и остался в плену, а князь выскользнул от татар и пошёл себе дальше. Тут его схватили турки. Я просто не стала углубляться.

В.Д. НАЗАРОВ: То есть в плену, вы полагаете, он вовсе не был, это всё выдуманное?

В.В. ДУБОВИК: Я не полагаю, я точно знаю, что в плену он не был.

М.Б. КИЗИЛОВ: Среди каких-то дел в РГАДА мне попалась история некоего Ивашки Вергуненка, который оказался в 1660-е гг. в Крыму в пленении и там выдавал себя за сына царевича Дмитрия. Крымский хан пытался продать его в Турцию, и турки хотели его использовать в качестве идеологического оружия в грядущей войне с Россией. В результате у них ничего не вышло, но этот человек реально существовал и выдавал себя за очередного Лжедмитрия. От него никаких грамот, по-моему, не сохранилось. Вопрос: а вообще подобных лжецарей в 1640-1660 гг. много было?

В.Д. НАЗАРОВ: Много! Всё считают, считают, а сосчитать не могут. По- моему, счёт самозванцев идет на десятки.

М.Б. КИЗИЛОВ: То есть ничего уникального в этом нет?

В.В. ДУБОВИК: Каждый самозванец уникален, у каждого своя стратегия. Самое любопытное, пожалуй, то, что подделка — самозванец, имитация великого человека, князя, царевича — должна быть убедительнее, чем оригинал. Они не могут себе позволить быть менее царственными, чем сами цари. Они должны убедить своим видом, что они и есть царевичи. И насколько им это удаётся, настолько длинна их жизнь. Чем меньше существовал самозванец, тем хуже он улавливал то, что хотело от него общество. Он не улавливал волну. Так же и с имитациями, подделками, фальсификатами. Бороться с ними, мне кажется, невозможно, потому что это та самая волна, которую улавливали самозванцы и которую улавливают те, кто фальсифицирует. Подделки всегда гораздо интереснее, чем скучные исторические труды. Поскольку беллетристика гораздо интереснее монографии, будут существовать беллетристические книги. Ничего уникального нет.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Исследователи оперируют лишь одним татарским историческим текстом литовского происхождения, в котором рассказывается об истории польско-литовских татар, — «Рисале-йи Татар-и Лех» («Трактат о польских татарах»). Сочинение будто бы написано в 1558 г. неким неизвестным нам литовским татарином, который во время хаджа остановился в Стамбуле и по просьбе тогдашнего Великого визиря Рустема-паши написал этот небольшой трактат. Поэтому его так и назвал: «Рисале» иногда можно перевести как «докладная записка» или «трактат». К сожалению, я очень долго не мог найти

этот трактат в оригинальном исполнении, наконец мне это удалось, и вот мои наблюдения над текстом, над переводом позволяют прийти к некоторым выводам, которые ставят под сомнение его подлинность.

Надо сказать, что с самого начала особых сомнений в подлинности ни у кого не возникало. Я процитирую мнение известного российского османиста Василия Дмитриевича Смирнова, который в своём исследовании о крымских ханах писал: «Автор этого сочинения — истый мусульманин и татарский патриот, душевно скорбящий об утрате его соплеменниками чистоты своей веры и национальности. «Рисале» написано на османском наречии, но слог речи обнаруживает в авторе человека, отвыкшего думать и выражаться чисто по-турецки, а всё сочинение сильно отзывается европейским образом мысли и краткостью фраз, также более свойственной языкам европейским». Впрочем, дальше этого осторожно высказанного сомнения Смирнов не пошёл и в своём исследовании довольно много цитировал «Рисале», видимо, в его подлинности особенно не сомневаясь.

Совсем недавно другой учёный, Стефан Роуэлл, тоже усомнился в подлинности этого сочинения, однако не решился утверждать этого категорически. Он опубликовал статью по-литовски, поэтому она оказалась малодоступной, а английского варианта этой статьи, насколько я знаю, нет. Что же вызвало его сомнения. Во-первых, как он пишет, «Рисале» — это первый нерелигиозный текст польско-литовских татар. «Стиль изложения скорее европейский, а не азиатский». И все сведения «Рисале» имеют параллели в текстах «Литовской метрики» либо в «Хронике» Ибрахима Печеви. В сочинении акцентируется Польша, хотя в большинстве случаев речь там идёт все-таки о Литве, к тому же странно, что патриотически настроенный по отношению к литовцам и Витовту автор текста не употребляет термин «липка», который издавна был приложим к польско-литовским татарам. Наконец, говоря о предках литовцев, автор косвенно указывает на сарматов, что вряд ли может отражать знания татарского автора середины XVI в. (напомню, сочинение 1558 г.).

К этим соображениям можно добавить ряд замечаний, которые разворачивали бы тезис Роуэлла. В частности, обстоятельства появления и исчезновения рукописи. Рукопись, по заявлению Мухлинского, была переписана в начале XVIII в., даты там нет. Судя по печати, происходила из библиотеки очень знаменитого османского библиофила Рагиба-паши, также Великого визиря, и будто бы была прислана Мухлинскому через довольно длительное время после окончания его путешествия на Восток. Он закончил путешествие в 1834 г. и больше на Восток не возвращался, правда, ездил на открытие Суэцкого канала. Прислана она была неким торговцем Эммином-эфенди, как писал Мух- линский, это был очень известный человек, книготорговец. Все мои попытки найти хоть какие-то упоминания о нём и о его книготорговле в Стамбуле не увенчались успехом. Рукопись тут же исчезла и никогда больше не всплывала, никаких факсимиле в своих публикациях Мухлинский не давал.

Рукописей польско-литовских татар довольно много, и хранятся они в

разных собраниях мира, от Казани до Великобритании, но датированных нет. Древнейшая датированная — 1631 г. Никаких рукописей исторического содержания, даже кратких записей, от этой традиции не сохранилось, они все религиозного содержания — переводы, комментарии Корана. Язык сочинения, как указывал в своё время Смирнов, также крайне подозрителен. Он совершенно не совпадает с тем языком, который употребим на территории постзолотоор- дынских государств, и не отвечает ни османской исторической традиции, ни исторической традиции, сложившейся в то время в Крыму, или известных нам исторических памятников, бытовавших на территории Казани и Касимовского царства.

Кроме того, формы некоторых топонимов, которые упомянуты, подчёркиваю, в оригинальном тексте, а не в переводе, также весьма подозрительны. Присутствуют калькирования славянских топонимов в тюркском тексте. Например, «новогрудок» почему-то переводится как «Енишехир», что правильно, но ни в одном тексте польско-литовских татар того времени такое калькирование не встречалось. Громоздкое сочетание «Курси-йи мемлекет» для обозначения Вильны скорее выдаёт знания хорошо образованного востоковеда своего времени, нежели человека, который действительно писал сочинение в середине XVI в.

Особого внимания заслуживает близость текста Ибрахима Печеви, его знаменитой «Истории», и трактата, который опубликовал Мухлинский. Невозможно предположить, чтобы Ибрахим Печеви, живший, судя по его нисбе, в Пече (Венгрия), был знаком с текстом этого сочинения. По всей видимости, текстологическая взаимосвязь между двумя сочинениями обратная. Интересно, что в библиотеке Мухлинского текст «Истории» Печеви был, он на него неоднократно ссылался. Видимо, тут необходимо искать корень соотношения двух этих текстов. Язык того древнейшего памятника, который дошёл от польско-литовских татар, — это так называемый «Аль-Фуркан Татарский», опубликованный в 2004 г., — совершенно не совпадает с языком «Рисале». Поскольку Мухлинский об этом памятнике не знал, можно сделать осторожный вывод о том, что сочинение было написано не в середине XVI в., а гораздо позже. Наконец, идейная направленность текста сомнений не оставляет. Основная идея и текста, и перевода, несколько более тенденциозного, такова, я процитирую: «Мудрая предусмотрительность литовских государей наделяла татар землями, покровительствовала их вере, в последствие времени сравняла их с туземными дворянами, избавив от всех почти налогов. Для тогдашней современной эпохи это было дело большой смелости и ума высшего, крепкого. Татары же, со своей стороны, умели отплатить за эти благодеяния признательностью и верностью тому краю, в котором они были приняты не как пленные невольники, а как братья».

Мне представляется, что Мухлинский как ревностный католик и большой патриот Польши много занимался проблемами национальных меньшинств в крае — в частности, в 1851, 1852 и 1856 гг. он по поручению правительства

исполнял там функцию инспектора еврейских школ в Минской, Виленской, Ковенской губерниях. В 1860 г. он являлся членом государственной комиссии по делам караимов. Видимо, в его общественной позиции и деятельности по управлению национальными меньшинствами в крае и следует видеть причины создания этого памятника. Он не верил в успех ассимиляционной политики империи по отношению к евреям и предлагал разнообразные проекты религиозного образования. В своих трудах, посвященных татарам, он пытался выразить некий идеал отношений большинства к тому религиозному меньшинству, которое представляли собой польско-литовские татары уже в его время. Постоянно подчёркивал преданность и татарам, и Польше, утрату языка и сохранение религии, которая никогда не конфликтовала с католицизмом. Интересно, что сам «автор» «Рисале» также подчёркивает эту еврейскую тему, говоря о том, что татары, которые верно служат, беднеют, а евреи, которые никогда не были хорошими гражданами, богатеют.

Из этого следует, что трактат в том виде, в котором он был переведён и опубликован Мухлинским, — прекрасный материал, чтобы представить Польшу минувших времён образцом толерантности по сравнению с Московским государством и империей, в которой Мухлинскому приходилось жить.

O.JI. БЕССМЕРТНАЯ: Вопрос о соотношении этих двух интересов — к татарам и к евреям. Получается ли, что трактат по сути антисемитский, то есть это некий контраст по отношению к положению еврейского населения? Как вообще соотносятся эти два интереса?

И.В. ЗАЙЦЕВ: Ну, об антисемитизме я бы говорить не стал, потому что в тексте, кроме этой ремарки «автора», сетующего на бедность татар, ничего особенного нет.

O.JI. БЕССМЕРТНАЯ: Я имела в виду по задачам.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Если предельно упростить, то в тексте мы видим прекрасный пример того, как готовое вернослужащее меньшинство мирно уживается и пытается идти на некие компромиссы. С другой стороны, еврейская ассимиляция не приносит никаких плодов.

O.JI. БЕССМЕРТНАЯ: А как это соотносится с мусульманской политикой империи, в которой вовсе не было такой умиротворённости с точки зрения государственных чиновников?

И.В. ЗАЙЦЕВ: Ну почему, в Полыие-то она как раз была. Дело в том, что после присоединения польских земель эти татары действительно сохранили все льготы...

O.J1. БЕССМЕРТНАЯ: Но на это сообщество не могли не влиять тенденции, которые были в центре? А там эти отношения переставали рассматриваться как мирные.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Поэтому автор и рисовал Польшу как некий идеал взаимоотношения меньшинства и государственной власти. Я планирую заняться ещё текстуальной критикой, потому что мне кажется перспективным сравнение текстов Печеви и этой предполагаемой подделки. Там есть слова, которые

в XVI в. просто не могли существовать. А Мухлинский этого не мог знать, потому что был, конечно, профессиональным тюркологом, но далеко не все тексты XVI в. в то время были известны. Если мы сравним текст «Рисале» с хрестоматийными памятниками XVI в., известными нам, например с «Тарих-и Сахиб Герай», созданной в 1551 г. (предполагаемая дата создания «Рисале» отстоит всего на семь лет), то увидим, что по языку там нет ничего общего. Мне кажется, это достаточно сильный аргумент.

И вообще, если мы возьмем историческую традицию даже XVII в. (там есть один, касимовский по происхождению, памятник 1600 г., есть огромное количество крымских текстов XVII в., созданных под османским влиянием), мы увидим, что ничего общего этот текст с ней не имеет. А должен бы иметь.

O.JI. БЕССМЕРТНАЯ: Мне показались очень убедительными ваши доводы в пользу того, что этот памятник является подделкой, а вот мотивировка? Здесь могут быть очень интересные изыскания.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Да, безусловно, над мотивировками надо ещё поработать, но я далёк от окончательных выводов, скорее это сомнения, порождённые чтением памятника и литературы, которая вокруг него возникла. Ни один человек, ссылавшийся на трактат, не читал его в оригинале. Все ссылаются на перевод Мухлинского. Но если сравнить перевод с оригиналом, мы увидим там некую тенденциозность. Вероятно, текст был создан, что-то его не устроило, и когда он переводил на русский язык, некоторые моменты специально педалировал. Он хотя и был первоклассным специалистом, даже в переводе попытался что- то изменить в концепции. Спасибо.

С удовольствием предоставляю слово гостю из Оксфорда Михаилу Борисовичу Кизилову, который нам расскажет о кровной мести, которой, по его мнению, не было. И о взаимоотношениях двух людей, казака и караима: Илья- ша Караимовича и Тимофея Хмельницкого.

М.Б. КИЗИЛОВ: Спасибо, Илья. Моё сообщение представляет собой такой case study тюркологической фальшивки. Она была сделана, как это ни парадоксально, не тюрком, а евреем, точнее, караимом. Виктор Александрович Шнирельман говорил в своём выступлении, что в какой-то момент в интересах националистических идеологий возникает потребность в создании мифологии о героических защитниках этого этноса. Документ, о котором я говорю, — это мифологема о караимском полковнике Ильяше Караимовиче, причём сам Караимович в этом фальсифицированном тексте не упоминается, но из комментариев фальсификатора явствует, что именно он является центральной фигурой этого текста.

Автор фальсификации — Серая Бен Мордехай Шапшал (его российское имя — Серайя Маркович или Сергей Маркович Шапшал) родился в Бахчисарае в 1873 г. и был представителем местной караимской общины. Караимы — это крымские и восточноевропейские тюркоязычные евреи, не признававшие учения Талмуда.

Шапшал был востоковедом, дипломатом, героем нескольких художе

ственных рассказов, главой восточноевропейской караимской общины. Он умер уже в советское время, в 1961 г., прожив бурную и полную удивительных приключений жизнь. Практически сразу после окончания в 1901 г. факультета востоковедения Санкт-Петербургского университета он был отправлен в Персию в качестве учителя при сыне шаха, вернее, чтобы совмещать педагогические функции с ведением агентурной деятельности по поручению российского МИДа. В 1908 г., используя своё политическое влияние, Шапшал был одной из главных фигур, подавивших конституционное восстание в Персии. Позднее, после революции, он бежал в Турцию, а потом в Речь Посполитую. В 1927 г. он был избран на пост Трокского гахама — главы польской караимской общины. Проживая в Вильне (Вильнюсе) с 1928 г., Шапшал нашёл общий язык с польской, литовской, нацистской и, наконец, советской администрацией, закончив свой жизненный путь в качестве сотрудника Литовской академии наук.

С 1896 г. вплоть до последних лет своей жизни Шапшал занимался собирательством антиквариата, рукописей, монет, предметов истории и культуры, а также написанием в той или иной степени академических работ. Следует отметить, что в тюркологической, а особенно в караимской среде бытует крайне почтительное, если не сказать апологетическое отношение к Шапшалу.

На мой взгляд, большинство из его научных трудов, посвящённых истории караимов, не выдерживает строгой академической критики, и более того, несколько опубликованных документов являются прямыми фальсификациями. Мне хотелось бы представить центральную фальсификацию Шапшала — псевдоисторический документ, связывающий Тимофея Хмельницкого, сына казацкого гетмана Богдана Хмельницкого, с переяславским полковником Ильяшом Караимовичем и караимами Чуфут-Кале. Текст этот был напечатан Шапшалом в 1955 г., через два года после смерти Сталина и за год до XX съезда КПСС, в «Вопросах истории» — одном из крупнейших советских академических журналов. В колонке «Заметки и письма» им было опубликовано сообщение под названием «О пребывании Богдана Хмельницкого и его сына Тимофея в Крыму». В нём Шапшал пишет об обнаружении им на полях венецианского караимского молитвенника 1528 г. записей на татарском языке о пребывании Тимофея Хмельницкого в заложниках у крымского хана Ислам Гирея в 1648 г. Мне хотелось бы зачитать сам текст фальшивки и дать некоторые комментарии.

Текст начинается следующим образом: «После того как живший около базара в доме Аветик Оглу(Аветик Оглу — некий местный армянин. — М.К.) глава казаков — гетман Богдан Эхмильниский (Хмельницкий. — М.К.) вернулся к Днепру, его Величество Ислам-Г ирей Хан послал к нам через Сююн- агу приказ, чтобы мы содержали в нашей крепости сына его Тимиша (Тимофея Хмельницкого. — М.К.) в качестве аманата (заложника. — М.К). Когда мы, ударив челом, сказали, что не можем принять Тимиша, Сююн-ага, рассердившись, сказал: «Вы, не боясь, приказ сановного Хана бросаете на землю и противитесь ему. Так знайте же, что до Балта емезу дотронется топор» («Балта

емез» — термин, обозначающий караимское кладбище, придуманный самим Шапшалом; на самом деле оно называлось «кладбище в Иосафатовой долине»; «знайте же, что к Балта емезу дотронется топор» — имеется в виду к деревьям, растущим на этом кладбище. — М.К.) Так сказавши, он разгневался и отъехал. На сердце общины (караимской общины. — М.К.) пало великое уныние. Потом старый Эрби (имеется в виду Рабби, религиозный лидер. — М.К.) вместе с Ходжашем и Тохтамышем, сев на коней, догнали у Салачика Сююн-агу и сказали: «Сююн-ага, ты ведь знаешь, что мы всегда послушны приказу Хана- батюшки, но ведь мы с этими казаками канлы («канлы» означает в состоянии кровной мести. — М.К.). Мы боимся, чтобы наша молодежь, сцепившись с этим сыном гяура, не произвела кровопролития».

Это само по себе интересно, поскольку ни один из доступных источников (а их тысячи), повествующих о религиозных практиках и этнографических обычаях древних караимов, не упоминает о наличии у них кровной мести. Практика кровной мести, присущая некоторым мусульманским и немусульманским народам, была практически неизвестна даже крымским татарам, а уж тем более совершенно чужда иудеям-караимам.

Упоминающийся в тексте топоним для обозначения караимского кладбища в Иосафатовой долине возле города Чуфут-Кале в Крыму — Балта емез (в переводе с татарского — «топор не коснётся») также не встречается ни в одном историческом документе XVIII-XX вв. Впервые его упоминает в 1930-е гг. всё тот же Серайя Шапшал. Нет никаких сомнений, что он этот топоним и придумал. Другие мелкие детали также представляются совершенно псевдоисторическими. Некий загадочный Эрби-Рабби, почему-то анонимный. В любом еврейском тексте обязательно Раб Серайя, например, как Шапшала называли в тексте. Сказать Эрби — это ничего не сказать. Почему два других караима, упоминающихся в тексте, носили примечательные тюркские имена Ходжаш и Тохтамыш. Мы знаем из других источников, что 95% караимов носили библейские имена, то есть древнееврейские. Чтобы два лидера общины носили тюркские имена, такое практически невозможно.

Сююн-ага, сановник Ислам Гирея, также не упоминается ни в одном аутентичном крымско-татарском документе. Сомнение вызывает тот факт, что документ был написан на татарском языке, потому что в XVII в. караимы использовали для исторических надписей, переписки, создания теологических трактатов исключительно древнееврейский язык, иврит. Общие соображения недвусмысленно говорят, что такой документ не может быть аутентичным. Тем не менее я искал какие-то более конкретные подтверждения того факта, что именно Шапшал сфальсифицировал этот документ. И нашёл их в личном дневнике Шапшала во время работы в архивном фонде самого Шапшала в рукописном отделе Библиотеки Литовской академии наук в Вильнюсе. Лицевая сторона его дневника содержала вызвавший мой интерес документ на крымско-татарском языке еврейской графикой. Нет никаких сомнений в том, что это фальшивка, написанная рукой самого Шапшала. Никаких сомнений и

в том, что он сам этот документ придумал.

О мотивах фальсификации можно говорить долго. Забавно, что она опубликована в 1955 г. Если помните, 1954 г. — это 300-летие Переяславской Рады и год, когда Никита Хрущёв подарил Крым ныне «незалежной» Украине. Думаю, что введение Крыма и крымских караимов в украинский контекст и побудило Шапшала опубликовать этот документ. Писал он его, по всей видимости, раньше, а опубликовал в этом году, чтобы напомнить украинской, русской, советской публике, что есть такой народ — караимы и их роль в украиноказацкой истории тоже достаточно велика. В завершение хотелось бы сказать, что сюжет о мнимой попытке поселить Тимофея Хмельницкого в Чуфут-Кале, хотя и немногие на него купились, тем не менее вошёл даже в серию ЖЗЛ. Вышедшая в 1989 г. биография Хмельницкого описывает этот сюжет как истинный.

Этот документ необходимо вычеркнуть из истории запорожских казаков и крымских караимов как несомненную фальшивку. Тимофей Хмельницкий, видимо, никогда не был в Крыму. Караимы никогда не отказывали крымскому хану в попытке поселить в Чуфут-Кале знатных узников, а убитый в 1648 г. Ильяш Караимович никогда не поддерживал отношений с местной караимской общиной и вообще, по всей видимости, не был караимом. Спасибо за внимание.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Меня совершенно не удивляет, что автором этой подделки был Шапшал. Зная его жизненный путь, занимаясь его личностью, практически постоянно сталкиваешься с его попытками каким-то образом реконструировать действительность, исходя из своих соображений о ней. Это касается даже его собственной жизни. Небольшой комментарий относительно публикации 1955 г. Я изучал его переписку с академиком Гордлевским, которая началась, когда война ещё не закончилась, а Вильнюс уже был освобождён, где-то в апреле 1945 г. По его письмам видно, как он стремится стать частью теперь уже советской научной элиты, публиковать свои статьи в научных журналах. Он неоднократно посылал материалы Гордлевскому, тот по каким-то причинам их отвергал, хотя они давно друг друга знали. Поэтому публикация 1955 г. — это скорее венец его страстного желания вернуться в большую науку, от которой он был долгое время оторван.

Спасибо большое. Но мы не бросаем караимскую тему. Я передаю слово Артёму Федорчуку из Института славяноведения Российской академии наук, который нас познакомит с подделками Авраама Фирковича надгробных памятников караимов.

А.М. ФЕДОРЧУК: Дорогие коллеги, у нас получается такой тюркско- еврейский, а точнее, караимский блок. Я буду говорить про другого великого крымского фальсификатора, про Авраама Фирковича, который тоже прожил очень долгую жизнь. Он родился в Луцке в 1787 г. и умер на Чуфут-Кале в 1874-м, их жизнь вместе с Шапшалом охватывает практически два века: от Екатерины до полёта Гагарина. За два века эти люди сотворили (хотя Шапшал

во многом и противоречил Фирковичу) абсолютно новую историю того, что в момент рождения Фирковича было небольшой, весьма интересной еврейской общиной, я имею в виду крымских караимов, а к моменту смерти Шапшала и тем более к нынешнему времени стало уже «автохтонным крымским народом», «потомками хазар».

Надо отметить, что Фиркович, несмотря на все его подделки, действительно был одним из величайших персонажей еврейской, и не только еврейской истории XIX в. Он практически первым начал собирать еврейские рукописи. Собранная им коллекция — одна из двух крупнейших коллекций еврейских рукописей — сегодня хранится в Российской национальной библиотеке в Санкт- Петербурге. Значительную часть своей жизни, с 1839 г., когда у российского правительства возник вопрос о происхождении караимской общины, и вплоть до своей кончины, Фиркович считал основной задачей доказать, что именно караимы были «истинными евреями». Здесь одна очень важная вещь: когда сейчас говорят о хазарском происхождении караимов, то иногда тоже валят на Фирковича. Но это неправда. Для Фирковича караимы всегда оставались евреями, но правильными и настоящими. Основная задача в том и состояла, чтобы доказать царскому правительству, что они, в отличие от «плохих» евреев, с которыми правительство и так знало как обращаться, как раз евреи «хорошие» и с ними надо обращаться иначе.

Для этого Фиркович фальсифицирует несколько десятков колофонов на найденных им еврейских рукописях. Ещё раз замечу, что сами рукописи, действительно ценнейшие, Фиркович не подделывал никогда, кроме, возможно, одного случая. Но что касается приписок, то их он сочинил довольно много. Его «система древностей» основывается в первую очередь на двух документах, один из которых является расширенной копией второго, найденных им в 1840 г. в нынешнем Дагестане, в Дербенте и Маджалисе соответственно. В них излагается история, согласно которой предки крымских караимов якобы были в VIII в. во время ассирийской осады северного израильского царства угнаны в Месопотамию, прожили там два века, не ассимилировавшись. Это ещё один пример упоминавшихся здесь Виктором Александровичем и Михаилом Борисовичем историй про героических предков. Согласно документу, найденному Фирковичем, в VI в. до христианской эры предки крымских караимов победили скифскую царицу, отомстив ей за смерть персидского царя Кира. После чего в благодарность царь Камбис отдал им страну Крым, где они и поселились в ряде городов, среди которых помимо Чуфут-Кале был город Коршун или Корсун (в иврите «шин» и «син» могут читаться одинаково и пишутся одинаково). Блестящий пример народной этимологии или этимопоэтики: Авраам Фиркович производит название Корсун от имени персидского царя Кира, который в еврейской традиции называется Кореш. Так или иначе, в VI в., согласно Фирковичу, предки караимов поселились в Крыму. Таким образом доказывается главное: в I в. они не были в Святой земле, не принимали участия в печальных событиях, которые там развернулись, и не несут ответственности

за события, которые во всем христианском мире ставились евреям в упрек.

В дальнейшем, согласно концепции Фирковича, предки крымских караимов продолжают жить в Крыму и в VIII в. обращают в караимскую версию иудаизма хазар. Могилу человека по имени Исхак Сангари, согласно еврейским средневековым источникам обратившего в иудаизм хазар, Авраам Фиркович «нашёл» на кладбище в Чуфут-Кале. Надпись, к сожалению, была спилена. Она не сохранилась. Фиркович действительно добивается своей цели: уже при его жизни, в 1862 г., караимы были реабилитированы, с них окончательно сняты все ограничения, которые накладывались на евреев. Им даны полные права, которые имело православное население империи.

Помимо фальсификации приписок к рукописям Фиркович занимался фальсификацией надгробных камней на караимском кладбище в Чуфут-Кале, которое действительно в XIX в. называлось Иошафат, или Иосафатова долина, поскольку члены караимской общины, побывавшие в Иерусалиме, отмечали его потрясающее сходство с настоящей Иосафатовой долиной под Иерусалимом, где расположено одно из древнейших еврейских кладбищ. Согласно Фиркови- чу, древнейшее надгробие на кладбище в Чуфут-Кале относится к 6 г. христианской эры. На памятниках, опубликованных Фирковичем в 1872 г. в его книге «Сефер Авнэ-Зиккарон» — «Книга памятников сынов Израиля», встречаются интересные вещи. Там есть три не известные более нигде системы летоисчисления. Сведения, которые Фиркович «находил» на надгробиях, очень хорошо коррелировали с теми сведениями, которые он «обнаруживал» на приписках к рукописям. Сначала, он «находил» приписку, в которой рассказывается про какого-то человека, потом «находил» на кладбище в Чуфут-Кале его могилу, и наоборот.

Надгробие на караимском кладбище в Чуфут-Кале

Дискуссия вокруг открытий Фирковича продолжалась полтора столетия, у её истоков стояли два виднейших российских гебраиста. Даниил Хвольсон, который был первым профессором еврейской-сирийской-халдейской словесности на восточном факультете Санкт-Петербургского университета как раз в ту пору, когда деканом там был герой предыдущего доклада.

И.В. ЗАЙЦЕВ: И который закончил Серайя Маркович Шапшал в 1901 г.

А.М. ФЕДОРЧУК: Совершенно верно. Серайя Маркович был учеником Даниила Абрамовича. И Хвольсон как раз был основным адвокатом Фирковича. А его оппонентом был второй величайший русский гебраист — Авраам Гаркави, который весьма убедительно доказывал многочисленные подделки Фирковича. Эта дискуссия продолжалась очень долго. Хотя сейчас в научной среде нет сомнений в том, что Фиркович всегда был фальсификатором, тем не менее национальное самосознание нынешних крымских караимов, пройдя ещё через век, пройдя через Шапшала, относится к этому иначе. На самом деле их это спасло. Шапшал доказывал, что они вообще не были евреями, а были потомками хазар, в результате большинство крымских караимов избежало той ужасной судьбы, которая постигла еврейское население Восточной Европы в годы нацистской оккупации. Нацисты признали, что они не евреи, а тюрки. В настоящее время они продолжают развивать всевозможные завиральные идеи, о которых можно много говорить, основывающиеся на, казалось бы, давно опровергнутых идеях Фирковича и Шапшала.

Одна из основных задач, которая стояла перед исследователями все эти годы, — полное описание кладбища в Чуфут-Кале, поскольку Фиркович в своё время опубликовал 564 эпитафии, начиная с VI в. Единственным способом окончательно решить эту проблему было проведение полной инвентаризации, описания кладбища в Чуфут-Кале, что и было сделано международным коллективом, состоящим из исследователей и студентов. Несколько десятков человек принимали участие в этой большой работе на протяжении последних лет. Сейчас полевые работы практически завершены. Мы описали все надгробные памятники кладбища в Чуфут-Кале и теперь можем точно сказать, какова была реальная ситуация. Древнейшие памятники на Чуфут-Кале относятся к 1364- 1387 гг. Как Фиркович фальсифицировал надписи? Это поразительно просто: прибавление нижней горизонтальной перекладинки к изначальной букве «хэй» (по еврейской традиции даты изображаются буквами еврейского алфавита) удревняет дату на 600 лет. Сейчас я, наконец, точно могу назвать общее количество фальсифицированных Фирковичем надгробий. В общей сложности из 3400 сохранившихся эпитафий на кладбище в Чуфут-Кале Фиркович сфальсифицировал около 200. На примерно 130-140 из них использовался способ, о котором я упомянул: два удара остриём по известняку, а известняк — камень достаточно мягкий, и надпись на 600 лет старше. Остальные несколько сложнее. Иногда он ставил дополнительные точки в хроностихах. Буквально с десятью у нас есть некоторые вопросы, потому что не сохранились оригинальные эпитафии. Они были спилены — часть Фирковичем, часть Хвольсоном, — уве

зены в Санкт-Петербург и погибли. Сохранились только копии, поэтому мы буквально в нескольких случаях не можем сказать точную дату, но кладбище действительно берёт своё начало с XIV в., таким образом, являясь древнейшим из сохранившихся еврейских кладбищ на территории Восточной Европы, что тоже очень неплохо.

Надпись на надгробии на караимском кладбище в Чуфут-Кале со следами фальсификации

А.Е. ПЕТРОВ: Артём Михайлович, вы представили очень интересную информацию. Но мне любопытно, если некий человек прорезал две косые чёрточки, насколько точно удаётся идентифицировать, что эта подделка связана с конкретным лицом? Я понимаю, что должен быть какой-то механизм идентификации этих чёрточек и фиксации их, наверное, и раньше был?

А.М. ФЕДОРЧУК: С конкретным лицом — вы имеете в виду с Фиркови- чем? Действительно, одна из версий, которая выдвигалась и продолжает выдвигаться: а вдруг это не он? На самом деле, у нас есть основания полагать, что эту работу начал ещё учитель Фирковича — Мордехай Султанский. Потому что есть упоминания 1833 г. об одном надгробии на Чуфуте, одном надгробии на Мангупе, которые, видимо, были переделаны. Но что касается подавляющего большинства, то здесь можно сказать стопроцентно, потому что в 1998 г. я нашёл в личном архиве Фирковича его черновики, написанные за 25 лет до публикации книги. Это показало сравнение черновиков с печатным текстом «Авнэ зиккарон» и с тем, что мы имеем сейчас. Нет времени приводить здесь все примеры и показывать, как всё происходило. Но после этого уже никаких сомнений не осталось, что по крайней мере 95% этих фальсификаций — дело рук Фирковича. Может быть, также его зятя Гавриила, который помогал Фир-

ковичу в его титанической работе.

А.Е. ПЕТРОВ: Так это, выражаясь языком милицейских протоколов, «преступная группа»?

А.М. ФЕДОРЧУК: Ну, преступная... Я бы не стал судить его так строго, поскольку я не уверен, что к Фирковичу можно подходить с нашими нынешними представлениями об исторической правде. Здесь очень много вопросов, как психологических, так и прочих. Е.              ПЕТРОВ: Полностью с вами согласен. А.              ШНИРЕЛЬМАН: Артём Михайлович, вы сказали, что сейчас продолжается традиция развития этого великого мифа вслед за Фирковичем и Шапшалом. Кто её продолжает? Есть ли у караимов свои профессиональные историки, это они делают или же просто интересанты?

А.М. ФЕДОРЧУК: Профессиональных историков, насколько я знаю, в современной караимской общине нет. Крупнейшим специалистом в нынешней крымской караимской общине является академик Крымской академии наук Юрий Александрович Полканов, доктор геолого-минералогических наук, он гидрогеолог. Их основной нынешний теоретик. Пишет он много всего интересного, опять же боюсь, что на пересказ его творений не хватит никакого времени. Это всё действительно очень интересно и забавно.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Спасибо, Артём Михайлович. С сожалением оставляя ге- браистическое поле, переходим к чистой тюркологии. Я предоставляю слово Александру Дмитриевичу Васильеву, который нам расскажет о некоторых спорных моментах в современной турецкой историографии, в частности об отношениях России с государствами Центральной Азии.

А.Д. ВАСИЛЬЕВ: Тема традиционных связей государств Центрально- Азиатского региона и Османской империи стала после распада Советского Союза особенно популярной в исследованиях турецких историков. Как правило, турецкие историки в своих работах обосновывали необходимость активного сближения не только новых независимых государств тюркского мира, но и тюркоязычных регионов России с Турцией. Ими неоднократно подчёркивалось политическое влияние Османской империи на становление местной государственности. Наиболее радикально настроенные турецкие исследователи, используя тенденциозно подобранные архивные материалы и литературу, достаточно последовательно изображали Россию в качестве нового врага всех тюркских народов и доказывали необходимость создания политических союзов под эгидой Турции. Особое внимание уделялось при этом тому, что правители центральноазиатских ханств и постзолотоордынских государств обращались к османским султанам с просьбами и предложениями о союзе и материальной помощи. Однако турецкие историки ссылались в основном на материалы из турецких архивов и работы зарубежных исследователей Туркестана, которые были крайне тенденциозны. При этом ими допускались многочисленные фактические ошибки и приводились искажённые сведения. Так, например, в недавнем исследовании турецкого историка Аллаятдина Ялчин-

кая, которое посвящено присоединению Средней Азии к России, указывается, что русские взяли под контроль все посёлки Бухарского Эмирата, что неверно, поскольку Бухарский Эмират продолжал пользоваться внутренней самостоятельностью. Были лишь запрещены самостоятельные взаимоотношения с правителями других государств.

В той же работе утверждается, что в период завоевания Средней Азии русские войска полностью состояли из армян и грузин. Это весьма забавно. Непонятно, откуда у автора такие сведения, никаких ссылок на источник я не обнаружил. Турецкими авторами постоянно подчёркивается, что Кашгарское ханство в 70-х гг. XIX в. стало в европейском смысле этого слова «современным» государством региона. Это неверно, поскольку вся модернизация свелась к приобретению оружия в Османской империи.

В других работах турецких историков сообщается о многочисленных русских шпионах, которые приняли ислам и занимали достаточно высокие посты при дворе эмира Бухары и кокандского хана. На самом деле это были русские пленные, которые приняли ислам и благодаря профессиональным навыкам и умению обращаться с современным оружием сумели занять высокое положение при дворе среднеазиатских правителей. Неточен также кочующий из одной работы в другую вывод турецких историков о том, что именно связи с Османской империей стали причиной запрета самостоятельных внешних сношений бухарскому эмиру и кокандскому хану. Кроме того, есть множество фактологических ошибок, например неверная дата образования Русского политического агентства в Бухаре. Приводится 1873 г., хотя в действительности это был 1886 г.

Зачастую утверждается, что Якуб-бека, который организовал своё государство в Кашгаре, обожало население Восточного Туркестана. При этом приводится ссылка на его письма к турецкому султану Абул-Азизу, в которых говорится о прекрасном отношении местного населения к Якуб-беку. Однако это не совпадает с теми свидетельствами, которые оставили нам русские и английские дипломаты, путешественники, побывавшие в это же время в Кашгаре.

Одним из известных турецких историков, ведущих исследования по новой и новейшей истории Средней Азии в Турции, является бывший директор Ата- тюрковского общества языка и истории Мехмед Сарай. Он постоянно пишет о политике насильственной христианизации и русификации в Туркестане, однако конкретных примеров христианизации не приводит. Во многих его работах также наличествует большое количество фактических ошибок. Например, сообщается о том, что Ташкент был захвачен русскими войсками при помощи подкупа, хотя очевидцы сообщают, что был штурм, а подкупа не было.

Мехмед Сарай в своих исследованиях акцентирует внимание читателя исключительно на негативных аспектах присоединения данных территорий к России, полностью отрицает роль России в отмене рабства, работорговли, в развитии местной промышленности, сельского хозяйства, культуры, образования. В 2003 г. вышла его новая работа, в которой он повторяет старые

ошибки. Например, на странице 17 говорит, что Россия в середине XIX в. не предприняла никаких усилий для установления дружеских дипломатических отношений с государствами Средней Азии. Но как раз в 1858 г. была предпринята дипломатическая миссия Игнатьева в Бухару и Хиву, в задачу которой входило установление дружеских контактов с местными правителями. В своих работах Сарай, как правило, приводит большое количество документов, однако в вольных переводах, не соответствующих действительности. У Мех- меда Сарая присутствует практически полный пересказ писем и отсутствует анализ их содержания. Я в прошлом году сумел ознакомиться с материалами, на которые ссылается Мехмед Сарай, в османском архиве кабинета премьер- министра Турции, и мне стало очевидно, что некоторые фрагменты он добавляет в переводы от себя. Так, например, в одном из переводов писем Якуб-бека Кашгарского к султану Абдул-Азизу говорится, что более 60 тысяч китайцев предприняли вторжение в Кашгар. Однако в оригинале речь идёт о 6 тысячах. В переводах последующих писем Мехмед Сарай говорит, что 80 тысяч китайцев не могут держать под контролем пятимиллионное население Восточного Туркестана. В оригиналах про численность китайцев и численность населения ничего не говорится.

Можно сказать, что на сегодняшний день в Турции сложилась определённая концепция исключительно негативного описания и искажённой оценки бытования тюркских народов в составе как царской России, так и Советского Союза. Таким образом, осуществляется попытка создания альтернативной истории и фальсификации действительности с целью обосновать свои претензии на роль лидера для тюркоязычных государств СНГ. Также я хотел отметить, что на многочисленных конференциях, посвящённых этой теме, которые проводятся в Турции и государствах СНГ не только турецкими официальными организациями, но и частными общественно-политическими объединениями, подобная тенденциозная направленность докладов является превалирующей. К сожалению, российские историки-востоковеды из-за такого необъективного подхода и зачастую непрофессионального уровня докладов, как правило, отказываются от участия в этих конференциях. Таким образом, эта фальсификация не получает опровержения. Спасибо.

З.В. КАНАНЧЕВ: Известно ли вам о так называемом фонде Алп Арслана Тюркеша?

А.Д. ВАСИЛЬЕВ: Да, конечно.

З.В. КАНАНЧЕВ: Он финансирует исследования в области тюркских народов. Здесь не говорилось ещё об одной проблеме, над которой работают огромные институты, — это проблема эпоса «Деде Коркут» — «Повесть нашего деда Коркута». В Азербайджане праздновалось 1300-летие данного эпоса, а почти одновременно в Туркмении — его 1500-летие. И это поддерживали, естественно, государственные власти как этих республик, так и турецкие. Это очень серьёзный вопрос, население этих стран в конечном итоге формирует своё мнение на основе таких учебников и таких статей.

И.В. ЗАЙЦЕВ: Согласен. Но Туркменистан — это вообще отдельная тема. Я позавчера вернулся из Ашхабада. Они там в скором времени собираются праздновать 2500-летие Ашхабада.

И.В. КАНАНЧЕВ: Мы говорили на эту тему. Сегодня мне как раз сказали: Азербайджан — это всё-таки не Туркмения. Я сказал: ну какая разница, вас повесят или вас помилуют и расстреляют. Тут один и тот же подход. В крайнем случае подмена только дат — на 200 лет раньше, на 200 лет позже, кто умудрится дальше удревниться.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Я хочу попросить Муртазали Серажудиновича Гад- жиева из Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра рассказать об очень интересной фальшивке, которая последние лет пятнадцать ходит в Дагестане, особенно в лезгинской среде. Это «Алупанская книга», или «Албанская книга». Пожалуйста.

М.С. ГАДЖИЕВ: Письменность Кавказской Албании, согласно исторической традиции и сведениям Корюна, Хоренаци и Мовсэса Каланкатваци, была разработана в начале V в. известным армянским религиозным деятелем, просветителем Месропом Маштоцем и священником и переводчиком албаном Бениамином с позволения албанского царя Асвагена и епископа Иеремии. По данным письменных нарративных источников, в Албании были открыты школы для обучения новому письму, на албанском языке была создана учебная религиозная христианская литература, велась официальная переписка. Памятники самобытной албанской письменности, в существовании которых исследователи не сомневались, долгое время считались безвозвратно утерянными, пока в 1937 г. профессор Илья Абуладзе не обнаружил в армянской рукописи XV в. в Матенадаране албанский алфавит, приведённый в тексте наряду с другими алфавитами.

Спустя 10 лет при раскопках в Мингечауре под руководством Казиева был найден первый памятник албанской письменности — каменный алтарный постамент под крест с надписью по бордюру. Вскоре при раскопках были найдены ещё шесть кратких текстов на различных предметах, относящихся к VI—VIII вв. Однако дешифровка подлинных аутентичных памятников албанской письменности была затруднена рядом объективных причин, которые обусловили существовавшие разночтения. Основными из них являлись ограниченность и неудовлетворительность корпуса надписей, существенные разночтения в начертании букв албанского алфавита в рукописи XV в., а затем надписей VI—VIII вв., неустановленность формы и фонетических значений большой серии букв. Дальнейшие успехи в деле изучения и дешифровки албанской письменности были связаны с последующими поисками и пополнением корпуса албанских надписей.

С 1990-х гг. албанская письменность стала объектом откровенной фальсификации. Нужно сказать, что за письменностью стоит конкретный народ. Здесь разворачивается своеобразная борьба за культурные приоритеты. Эта борьба обострилась в конце 1980-х — начале 1990-х гт. В 1990 г. была опубликована статья Мустафаева, в которой предпринята попытка дешифровки и чтения Мингечаур-

ской надписи на постаменте на основе азербайджанского языка, хотя авторитетные исследователи на основе исторических свидетельств и анализа албанского алфавита давно предполагали близость албанского языка к современному удин- скому, относящемуся к лезгинской подгруппе дагестанской группы языков. Борьба началась в середине 1980-х гг. с достопамятной Всесоюзной археологической конференции 1985 г. в Баку, когда армянская делегация целиком покинула конференцию из-за того, что известный азербайджанский архитектор Ахундов хачкары начал называть хачдашами. Были для этого и другие причины.

С этого времени некоторые азербайджанские исследователи предпринимали грубые и несостоятельные попытки доказательства исконно тюркской этноязыковой принадлежности таких восточнокавказских племён, как албаны, удины, гар- гары и другие. Приведу один анекдотичный пример, известный из источников. Речь идёт о VI-VII вв., когда албанские епископы Кардос и Исраэл проповедовали среди прикаспийских или, скажем так, дагестанских гуннов христианство. Исследователи, в частности Гибулаев, рассуждали так: раз они проповедовали среди гуннов, значит, знали гуннский тюркский язык, который, видимо, был для них, для албанских епископов, родным, значит, албаны — тюрки. Вот такая логика. Или другая логика: в удинском языке сохранились древнетюркские слова, значит, удинский язык — это тюркский язык, а, следовательно, удины — тюрки.

Своеобразной ответной реакцией, получившей широкий общественный резонанс, стало обнаружение в 1991 г. страницы из так называемой «неизвестной албанской книги», о чём поведал журнал «Лезгистан». В анонимной заметке, сопровождавшей публикацию этой страницы, сообщалось, что текст книги является азбукой, написанной албанскими гуннами, и он ещё не прочитан (но уже определён язык!). Говорилось о неких лицах, владевших рукописью и снявших с неё копию, содержалось обращение к читателю с просьбой проинформировать журнал о названных лицах и о судьбе книги. При этом редакция журнала не сообщила читателям о том, как попала к ней страница из этой старинной книги, кто проинформировал редакцию о владельцах книги, не зная что-либо о ней. Замечу, что информация об этих лицах так и не появилась в дальнейшем в печати. Думаю, дальше будет ясно, почему.

Два года спустя доктор химических наук, профессор Яралиев успешно дешифровал текст этой страницы на основе современного лезгинского языка, о чём поведали весной—летом 1993 г. многочисленные национальные газеты.

В дальнейшем обнаружились копии остальных 49 страниц рукописи, получившей условное название «Албанская книга». Полный перевод её, сделанный Яралиевым, был первоначально опубликован в газетах «Рик1ин гаф» («Сердечное слово») и «Лезги газет» («Лезгинская газета»), а затем отдельной книгой вместе с факсимильной копией и переводом албанских и пссвдоал- банских этнографических памятников с соответствующими комментариями и эссе о Кавказской Албании и генетических корнях лезгинского языка. Это открытие получило большой резонанс в местной прессе и было преподнесено как сенсация века, открытие мирового значения, приравненное к откры

тию Трои, а подлинность рукописи не вызывала сомнения. В интервью газете «Лезгинский вестник» ректор института «Юждаг», профессор, доктор философских наук Нариман Османов заявил: «Профессора Яралиева Ярали, который разгадал тайну древнеалбанской письменности, Учёный совет Института собирается представить на соискание Нобелевской премии». Ректора не смутило то, что правом выдвижения обладает только определённый круг учёных- номинаторов, определяемых Нобелевским комитетом. По-видимому, ректор не знает об этом.

В своих предисловиях Яралиев сообщает, что фотокопии этой рукописи, хранившиеся в архиве покойного лезгинского поэта Забита Ризванова, были переданы ему сыном Ризванова, а сама рукопись на плотной пожелтевшей бумаге с голубоватым оттенком, состоявшая из отдельных 50 страниц, находилась у поэта, а в дальнейшем бесследно исчезла. Странно, что рукопись состояла из отдельных 50 страниц, то есть писалась на одной стороне. Очевидно «переписчик» (в отличие от средневековой нормы) использовал только одну сторону для письма, хотя следовало ожидать более экономного отношения к бумаге.

В своих публикациях в «Дагестанской правде» об этом открытии сын поэта, тогда журналист, впоследствии пресс-секретарь председателя Госсовета, ныне ответственный работник Министерства по национальной политике, информации и внешним связям Республики Дагестан Ризван Ризванов, ничего не сообщал о происхождении рукописи и её копии, отмечая лишь обнаружение древнеалбанского текста, «чудом сохранившегося до наших дней», информируя читателей, что газета «Самур» сообщила о находке ещё 49 страниц древнеалбанской рукописи, дешифровкой которой занялся профессор Мусаев. Я знаю, что профессор Мусаев, поняв, что это фальшивка, не стал дешифровывать и ничего об этом писать.

Ни дешифровщики, ни журналисты, писавшие об «Албанской книге», её не видели. Настораживает не только само отсутствие оригинала, которым якобы кто-то владел, снимал с него копии, но и странное исчезновение рукописи, всплытие копий в различных местах. Удивляло и то, что «текст оказался написанным на чистейшем лезгинском языке... и настолько понятным, словно был написан ещё вчера», хотя речь идёт о рукописи, якобы написанной более десяти веков назад. Напрашивался ряд вопросов относительно окутанного тайной обнаружения рукописи и её копий, заслуживающих самостоятельного расследования, которое, впрочем, ни к чему не привело бы, ибо перед нами возник откровенный фальсификат-подкидыш, написанный буквально вчера. Обращает на себя внимание сам графический стиль, характер почерка, знаков, приближенных к современному письму, а не к средневековому кавказскому, армянскому, грузинскому, как должно быть, поскольку албанское письмо, имеющее общее происхождение, формальные и типологические параллели с армянской и грузинской письменностью, существовало не изолированно и должно было иметь общие с ними тенденции графического развития.

То же касалось пунктуации, которая в рассматриваемой рукописи предстает весьма разной. Имеются не только абзацы, но и крестики, отделяющие одно предложение от другого. Тогда как в родственных армянской и грузинской системах письма для этого использовались двоеточия, реже троеточия. Сейчас, после открытия в 1996 г. профессором Зазой Алексидзе албано-грузинских палимпсестов в монастыре Святой Екатерины на Синае, очевидно, что ничего подобного в албанском письме не было.

Проведённый мною анализ текста «Албанской книги», сопоставление сведений, имеющихся в ней, с достоверными историческими фактами показали, что это не древняя албанская рукопись, а подделка, созданная в наши дни и грубо фальсифицирующая историю. Цель этой подложной рукописи — показ исключительности, превосходства конкретного народа, демонстрация древности его цивилизации, государственности, его высокой культуры, что в итоге должно было послужить основанием для далеко идущих амбициозных историко-культурных, политических и территориальных претензий в условиях социально-экономического кризиса, процессов сепаратизма и обострения этнополитической ситуации на постсоветском пространстве в 1990-х гг.

Анализ текста фальсификата показал, что он создан человеком, который был неплохо знаком с литературой по истории и культуре Кавказской Албании и который обладал определённым воображением и творческой фантазией. Причём наблюдаемый параллелизм не подтверждаемых в исторических источниках сведений, содержащихся в «Албанской книге» и в ряде работ Забита и Ризвана Ризвановых (особенно в их «Истории лезгин»), опубликованных до открытия и дешифровки этой древней рукописи, раскрывает автора или авторов этого фальсификата.

Приведу несколько примеров. Во-первых, в рукописи встречается топоним Кьвевар (в переводе с лезгинского дословно «Двое ворот») как албанское наименование Дербента. Оно часто фигурирует в «Албанской книге» и неоднократно в «Истории лезгин». Между тем специалистами — языковедами, топонимистами, историками, этнографами, археологами, географами — такой топоним не зафиксирован, что даёт основание говорить о его вымышленном происхождении. Этот придуманный в наши дни топоним, как и ряд других, попал в эпос «Шарвили», который в значительной степени оказался подвержен этому влиянию. Современная редакция эпоса о славном предке Шарвили, созданная поэтами Байрамом Салимовым и Забитом Ризвановым, —- тема отдельного разговора, который, будем надеяться, всё-таки начнут литературоведы и фольклористы.

Другой пример. Среди различных албанских племён в «Албанской книге» и в «Истории лезгин» называются племена, которые в письменных источниках не встречаются.

Далее, в «Албанской книге» и в статье Забита Ризванова под символичным названием «Два фрагмента о научных фальсификациях» утверждается, что Михран, основатель новой албанской династии Михранидов, являлся кур

дом, хотя ни один аутентичный письменный источник не даёт даже намёка на курдское происхождение Михрана, Михранидов и их связь с курдами.

Ещё пример. В противовес сведениям античных писателей патриотично настроенные авторы «Истории лезгин» считают, что «дружный отпор местных племён» вынудил Гнея Помпея «покинуть пределы Албании», что весьма созвучно информации «Албанской книги» о борьбе албан с легионерами «полководца Пумпи» — так он там именуется. Хотя, по данным античных авторов, албаны потерпели поражение, и албанский царь Ороис, или Ород, выдал Помпею заложников, которые приняли участие в триумфальном шествии римского полководца. Как известно, античные авторы, описывая кавказскую кампанию Помпея, опирались на свидетельства очевидцев — участников похода и реляции о походе. На мой взгляд, автор «Албанской книги» был знаком с трудами Плутарха, Диона Кассия, Аппиана, которые сообщают об этой кампании, но знаком, правда, в русском переводе и в патриотической интерпретации.

Далее, согласно «Албанской книге», супруга шаханшаха Хосрова II Ширин являлась удинкой, то есть албанкой, будучи дочерью некого утикца. Близкого мнения на этот счёт, высказанного до дешифровки «Албанской книги», придерживался Ризванов, называвший сё албанской царицей. По достоверным историческим данным, такой албанской царицы не существовало. Мало того, по достоверным нарративным данным, я имею в виду сведения, содержащиеся в сочинениях современников Хосрова и Ширин (это «История» Феофилакта Симокатты, «Церковная история» Евагрия, «История» Себеоса, «Анонимная сирийская хроника»), известно, что Ширин была арамеянкой, уроженкой Ху- зистана и соотечественницей Григория Форатского.

Наконец, в книге Ризванова и в «Албанской книге» приводится 12-частное деление лезгинско-албанского календаря, причём названия шести месяцев соответствуют друг другу. Эти наименования восходят к известным названиям 12-частного албанского календаря, который изучался учёными-специалистами Агаяном, Шанидзе, Абрамяном, Гукасяном. Некоторым предложены удинские этимологии. Между тем профессиональными этнографами, занимавшимися народным лезгинским календарём, — это и Трофимова, и Агаширинова, и Гаджиев — выявлено 24-частное деление, и наименования этих периодов не соответствуют названиям албанского календаря.

Приведённые параллели «творчества» наводят на мысль об авторстве так называемой «Албанской книги» и служат ещё одним подтверждением того, что мы имеем дело с фальсификатом. Отмеченные мной выше соответствия календарных систем, как и многое другое, преследовали, по словам Ризванова, цель «увязать древних албанов с лезгинами, которые являются прямыми их потомками». Эта же задача стояла перед авторами «Албанской книги», написавшими рукопись видоизмененными албанскими буквами на современном лезгинском языке, разбавленном двумя сотнями придуманных слов, которые заменили заимствования из других языков и доставили впоследствии мнимую радость открытия дешифровщикам. Эта фальшивка дала возможность различ

ным лезгинским общественным и политическим деятелям утверждать, что «в основе албанской письменности и языка лежит лезгинский язык», что лезгины являются прямыми потомками албанов, что албанский язык «в основном сохранился в современном лезгинском языке». Согласно «Албанской книге», Алупу, младшему сыну Таргума — Таргома, этнарха-эпонима албанцев, были предоставлены земли от нижнего моря (Средиземного) до верхнего (Каспийского), от нижних гор до верхних. Таким образом, современные интеллектуалы утверждают, что «народы, говорившие на пралезгинском или близком к нему языке, проживали на юге Балканского полуострова, территории Малой и Передней Азии и занимали большую часть Кавказа».

За этим последовали дешифровки на основе лезгинского языка Фестского диска, надписи на секире из Аркалохори, иероглифического письма критских печатей, линейных писем А и Б, кипро-минойского письма на табличках из Энкоми, доказательства прямого генетического родства современного лезгинского языка с хаттским — протохеттским, минойским — микенским, а собственно лезгин — с шумерами, пелазгами и этрусками. Тут логика такая: лезги — лаз- ги — пелазги. Подобно тому, как этруски — русские.

Для примера приведу три показательных этнокультурных вывода этих исследователей: «Шумеры имеют прямую генетическую связь с лезгами. Культура аккадацев, вавилонян и ассирийцев в основном была культурой лезгиноязычных народов — шумеров и хурритов, поэтому к истории и культуре этих народов нынешние лезги, как потомки кутиев (утиев), хурритов, урартов, имеют прямое отношение. Лезгиноязычные племена являются участниками создания древнегреческой мифологии». Это известный Бадалов, который успешно защитил кандидатскую диссертацию в Институте Африки. Он сейчас великолепно издал свою диссертацию, которая была доработана определённым кругом московских учёных со званиями.

«Албанская книга», таким образом, послужила своего рода катализатором и основой сложения современной лезгинской этноцентристской мифологии, в которой ярко выражены основные тенденции и мифы, свойственные националистическому подходу в исторических исследованиях. Это стремление к доказательству глубочайшей древности, автохтонности своего народа на его современной этнической территории и за её пределами на обширных пространствах, как правило, от моря до моря, установление великих предков, определение и утверждение генетических связей этих предков с великими цивилизациями древности и, как следствие, притязание на культурные и политические достижения и приоритеты. Как отмечал Виктор Александрович, это может легитимировать претензии на строительство своей государственности в наше время.

Появление на свет «Албанской книги» и формирование ныне развивающейся лезгинской мифологии было обусловлено изменением в конце 1980-х гг. общественно-политической ситуации в стране, распадом СССР, вызвавшим рост национального самосознания, обострение этнополитической ситуации, появление массы национальных движений. В результате развала СССР лезгины

стали одним из разделённых народов, оказавшихся по обе стороны российско- азербайджанской границы, причём на исконных территориях их обитания. Ещё в советский период они испытывали неудобства в сфере национального, социально-культурного развития и образования со стороны азербайджанского руководства, которое проводило политику «тихой» ассимиляции. Мало кому известно, например, о так называемом «горском налоге», когда, чтобы поступить в азербайджанский вуз, неазербайджанцу приходилось платить официальный государственный налог. Естественно, это приводило к смене национальности, что, в принципе, и сейчас происходит.

Образованное в июле 1990 г. и зарегистрированное в мае 1992 г. Лезгинское народное движение «Садвал» («Единство»), объявленное вскоре в Азербайджанской Республике террористической организацией (им приписывались взрывы в метро, но это не было доказано), поставило в числе своих главных политических целей не только объединение лезгин Дагестана и Азербайджана и создание независимого государства Лезгистан, но и написание истинной истории лезгин, которая «нуждается в объективном исследовании и интерпретации без идеологического и националистического давления». Одним из важных источников создания такой «подлинной» истории и выступила «Албанская книга», содержащая богатейшую информацию по истории и исторической географии, этнонимике и календарю, культуре и идеологии Кавказской Албании. Чего стоит только перечень целого ряда вымышленных писателей, поэтов, архитекторов, полководцев, деятелей науки и культуры, который открывает «гениальный писатель» Джамаг, предстающий предшественником, а возможно, и вдохновителем великого Низами Гянджеви. В борьбу за определение его национальной принадлежности ныне вступили лезгинские, цахур- ские, аварские интеллектуалы. В программе «Садвала» специально акцентировалось внимание на «крайне важном значении истории, гуманитарных наук в деле воспитания молодого поколения», которое «должно расти на здоровой духовной основе нации, питать любовь к отчей земле. Безусловно, важные декларации. Однако тогдашние лидеры «Садвала» и нынешние интеллектуалы с национально-идеологизированным сознанием питают свой народ, в том числе и молодежь, явно не здоровой духовной пищей.

Появление фальшивой «Албанской книги», псевдонаучных исследований и открытий в нашем регионе началось с перестройкой, с ростом национального сознания под флагом этнической исключительности. Как любил говорить Михаил Горбачёв, «процесс пошёл». Очевидно, процесс появления националистически окрашенных открытий, сенсаций, фальсификаций у нас прекратится не скоро. Спасибо за внимание.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Спасибо большое. Я хочу сейчас дать две минуты Зурабу Кананчеву, поскольку он сам является представителем удинского народа, что очень важно в данной обстановке.

З.В. КАНАНЧЕВ: Спасибо огромное. Естественно, я очень рад присутствовать на форуме, слышать замечательные выступления и видеть моего дав

него друга Муртазали Гаджиева, с которым нас связывает долгая совместная работа на международных конференциях, проводимых в Баку, организатором которых я являлся.

Что касается процесса, связанного с фальсификацией представленных источников и попыток дешифровать их на тюркском, хурритском, лезгинском, крызском, будухском, аварском, талышском языках, даже на иранском языке, то такие попытки начались в 1970-х гг. и связаны в первую очередь с влиянием так называемой объединительной пантюркистской теории и деятельностью фонда Алп-арслана Тюркеша, а также выходом в свет книги Гейбуллаева «Топонимика Азербайджана», о которой я сегодня говорил. Я участвовал в совместной грузино-азербайджано-норвежской делегации на гору Синай и видел настоящие подлинники рукописи албанско-грузинского лекцинария, который датируется некоторыми исследователями V в., а другими — IX в. Видел, как это изучается исследователями Зазой Алексидзе, Шульце, Гиппертом. Выход в свет новой книги «Албанские письмена, албанская письменность», к сожалению, не добавляет оптимизма. Я уверен, что будет появляться ещё больше таких исследований в этой области. Я являлся свидетелем того, как некто Мадрид Сурхаев, сотрудник Института истории Академии наук Азербайджана и одновременно работник Музея истории Азербайджана, по национальности лезгин, случайно на одной керамической плитке обнаружил несколько неизвестных ему букв, которые пожелал выдать за албанскую письменность, и предпочёл, чтобы она дешифровывалась на лезгинском языке. Естественно, это была лишь предварительная попытка, проверка того, как это будет воспринято. Я сказал ему, что данная фальшивка не пройдёт потому, что обстоятельства находки — в каком-то подвале в разбитом кувшине, на котором были начертаны буквы. Подобные находки, к сожалению, встречаются и сейчас. Есть попытки дешифровать албанскую письменность на азербайджанском языке, а тот, кто не согласен с такой дешифровкой на тюркском языке, автоматически может быть объявлен «врагом народа» в Азербайджане.

Есть другая проблема — это нагорно-карабахский конфликт, политическая обстановка на Кавказе, отношения между Арменией и Азербайджаном. Тут следует иметь в виду, что подогревают эту проблематику с двух сторон. В том числе и удинский вопрос, и лезгинский вопрос на руку политическим элитам по разные стороны границ. Хотелось бы ещё отметить, есть такой источник (Муртаза Гаджиев и Виктор Александрович хорошо знают) — Моисей Калакатуйский. В некоторых изданиях «Албанской истории» Моисея Кала- катуйского армянские исследователи (а основная рукопись хранится у них) пишут так: «здесь, нам кажется, автор хотел сказать это»; «что именно хотел сказать автор, нам не ясно»; «но это дополняет информацию других армянских источников, как нам кажется, более правильных». Сам источник в переводе на русский и новоармянский язык уже заведомо дополняется и в таком виде публикуется. И людям абсолютно не приходит в голову, что источник трогать нельзя. Такие манипуляции проводились не только с Моисеем Калакатуйским.

И в издании Корюна в переводе Абегяна, знаменитого арменоведа, также имеются такие формулировки: «нам показалось, что здесь текст достаточно сложный, и мы решили его дополнить следующими формулировками». Хотел бы надеяться, что форумы, подобные этому, будут продолжаться — в первую очередь для того, чтобы выявить: кто за всем этим стоит, для чего это делается и как с этим бороться. Как говорили сегодня, бороться с этим сложно, но всё- таки необходимо. Спасибо большое.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Спасибо, Зураб. Но и Буниятов издавал источники таким же примерно образом.

З.В. КАНАНЧЕВ: Он специалист по арабским источникам. Он издавал их, но, к сожалению, ни одного исследования арабистов, опровергающего исследования Буниятова, я не встречал. Если будет, то я с удовольствием познакомлюсь. Единственное, что он сделал, — изданную на английском языке статью перевёл на русский язык и выдал за свою. Это было.

О.Ю. БЕССМЕРТНАЯ: Поделюсь своими размышлениями о создании национального писателя в адыгском литературоведении и появлении целого направления — ахметуковедения (это труды, издающиеся в основном в Нальчике, Майкопе и Черкесске). Я начну с цитаты: «...Черкес Ахмет-Бей Булат — потомок известного кавказского героя Ахмет-Бей Булата, воспетого ещё Лермонтовым, и сын когда-то враждебного России князя Ахмет Ахмет-Бея, владыки воинственных шапсугов и других горских племен. Отец молодого горца Амет-Бей Булата, пишущего под псевдонимом «Юрий Кази-Бек», абад- зехский князь Ахмет Ахмет-Бей, в 1863 г. переселился из Кубанской области в Турцию с 30 тысячами своего народа... В то время у князя был только один сын — Осман-Бей. Ахмет-Бей Булат и сестра его родились уже в Турции, в Буюк-дере, где поселились эмигранты. У князя было до 40 жен, из которых мать нашего автора, урождённая княжна Фатима Али-Бек, была первая. Князь был начальником табора башибузуков, составленных большей частью из черкесов, и принимал деятельное участие в последней русско-турецкой войне, во время которой и погиб под Ловчей. Питая неприязнь к русским, он вместе с сыном некогда знаменитого Шамиля, «владыки гор», Магомой Шамилем, приносил немало вреда русским войскам. Старший сын Ахмет Ахмет-Бея, будучи 16-летним мальчиком, участвовал в войне, сражаясь рядом с отцом. После смерти последнего он был принят турецким султаном на службу и теперь уже занимает видное место при турецком дворе. После него следовала сестра Заюлиль-Хан, поражавшая всех своей редкой красотой, затем уже Ахмет-Бей Булат. Когда семью постигло несчастье и князь был убит на войне, мать Ахмет-Бея в припадке отчаяния зарезалась, зарезав и дочь. Ей тогда было около 30 лет, дочери — только 12. И Ахмет-Бей Булата постигла бы такая же участь, если бы он, к своему счастию, не находился в это время у знаменитого муллы Хаджи-Омара, брат которого, не менее знаменитый Кизильбич, наводил ужас на Кубань своими набегами... С братом Ахмет-Бей Булат впоследствии разошёлся, когда тот узнал, что последний принял подданство России, и меж

ду ними с тех пор легла пропасть. В отношении Осман-Бея Хаджи-Омар (упомянутый мулла — учитель братьев. — О.Б.) сумел сделать всё: никакие в мире сокровища не заставили бы его вернуться на родину, хотя сам Хаджи-Омар, умирая, уже в бреду слёзно молил окружающих похоронить его на Кубани в Ахметовском ауле... Теперь молодому писателю 22 года. Первым поощрите- лем его таланта явился московский цензор С.И.С... и его семейство».

Это цитата из популярного иллюстрированного журнала «Живописное обозрение» за 1894 г. Текст сопровождал публикацию рассказа писателя, о котором идёт речь (рассказ назывался «Плен Шамиля»), и представлен как реальная биография, раскрывающая его псевдоним — Юрий Кази-Бек. Ахмет-Бей Булат, соответственно, — его настоящее имя. Я цитировала так много, чтобы дать вам почувствовать очевидную литературность текста. Скорее всего, «биография» была написана самим писателем: это его стиль, да и вряд ли редакция «Живописного обозрения» могла ещё где-то взять эти сведения.

Эта история происхождения героя взята за основу адыгскими литературоведами, стремящимися восстановить реальную биографию писателя. После публикации он стал подписываться ещё как Юрий Кази-Бек Ахметуков (иногда заключая последнее в скобки). Именно эта фамилия, наиболее тесно связанная с приведённой генетической легендой и указывающая на этническую принадлежность автора, считается в Кабардино-Балкарии и Адыгее настоящей.

Я не хотела бы сводить проблему лишь к анализу текста-фальшивки, мне бы хотелось вести речь о нациестроительной фальсификации исторического персонажа как такового, существовавшего реально, но не вполне совпадавшего или вполне не совпадавшего с той культурной ролью, которой он наделяется благодаря переинтерпретации этой реальности, притом переинтерпретации, осуществляющейся коллективно. Хотя такая биографическая реконструкция в её полном виде создана одним очень авторитетным автором — Р.Х. Хашхоже- вой, она взята остальными за истинную и воспроизведена в недавно вышедшей Адыгской энциклопедии. Вера в легенду не сводится лишь к вере в один поддельный текст, а определяет всю направленность этой переинтерпретации и всё видение этого персонажа.

Одним из предварительных итогов ахметуковедения стала книга молодой исследовательницы С.Р. Агержаноковой, изданной в Майкопе в 2003 г. (это её кандидатская диссертация). Она называет Ахметукова первым адыгским профессиональным писателем, говорит, что ему удалось «художественно убедительно передать духовную энергию адыгского общества в его историческом развитии», благодаря «постижению космоса национальной жизни», воссоздать национальную специфику. Короче говоря, этот автор рассматривается как один из самых плодовитых национальных адыгских писателей и создателей черкесской прозы.

Между тем Ахметуков также известен специалистам по исламу в России под другим именем: Магомет-Бек Хаджетлаше-Скагуаше («Скагуаше» — адыгское название реки Белой, которое обычно транслитерируется как «Шхагуа-

ше»). Он известен во многом благодаря знаменитой книжке Люциана Климовича, изданной в 1936 г., «Ислам в царской России». Климович рассматривал эту фигуру как пример «типов», которые делали погоду в религиозной жизни мусульман при царизме. Не только у Климовича, но и у современных исследователей, публикующихся и работающих в Москве, Санкт-Петербурге или в Урало-Поволжье, эта фигура выступает как пример провокаторства, предательства и стяжательства, потому что Магомет-Бек Хаджетлаше в своей журналистской деятельности (будучи издателем журнала «Мусульманин» и газеты «В мире мусульманства» в начале 1910-х гг.) сотрудничал и с МВД, и с мусульманской оппозицией, не избегая писать за и против мусульман в зависимости от того, на какую читательскую аудиторию ориентировался. В это время он придумал себе несколько иную биографию, предназначенную для государственных чиновников. Там не было ни генетической связи со славными героями Кавказа, борцами за его независимость, ни романтических мотивов скитальчества, ни акцента на трагической вине его предков перед российским государством и её искуплении «блудным сыном» родины, но зато указывалось, что он учился во вполне пристойном заведении — Екатеринодарской гимназии. А не «везде и всюду понемножку», как было в первой биографии. На каждом повороте жизни он придумывал себе новую биографию сообразно его тогдашним целям — мне известно ещё как минимум две. Даже если некоторые элементы сохранялись (например, мотив эмиграции его отца в Турцию), то в каждом новом контексте они обретали новые смыслы.

Эти различия между его образами — образами, которые уже существуют или заново создаются сейчас на Северном Кавказе и в Урало-Поволжье, — восходят к различиям в восприятии его фигуры в этих двух регионах ещё в период его активности. Мне представляется, что они связаны с разными акцентами в нациестроительстве. В Урало-Поволжье большую роль играли ислам и мусульманская идентичность — и Хаджетлаше был воспринят прежде всего как враг мусульман (поскольку способствовал, как справедливо считали его оппоненты, противомусульманским репрессиям в правительственной политике); а на Кавказе более акцентировалась этническая (или региональная) специфика — там Ахметуков казался и кажется сейчас настоящим горцем- черкесом. Хотя такое восприятие зависело ещё и от того или иного акцента в его собственной деятельности.

Парадокс заключается в том, что, скорее всего, по происхождению он не был черкесом, а настоящее его имя было Григорий Яковлевич Этингер. Так что мой персонаж, как и у предыдущих докладчиков, — еврей. Р.Х. Хашхожева настойчиво придерживается версии, согласно которой он был по возвращении из Турции усыновлен Этингерами, а затем «вернулся к корням», но это, на мой взгляд, не выдерживает критики. Думаю, его политическое двурушничество, смена автобиографий и имён, которых было куда больше, чем те три, что я назвала, — это лишь продолжение изобретения им своей идентичности: и этнической — черкесской, и конфессиональной — мусульманской. Надо

сказать, что выбор мусульманской принадлежности был не первой для него сменой идентичности: семья Этингеров крестилась, когда будущему писателю было около 17 лет. Однако для формирования корпуса национальной литературы, которым заняты адыгские литературоведы, для того, чтобы сделать этого писателя национальным, необходимо, чтобы он был «своим» этнически и безупречным этически. Хотя этническая укоренённость, как видим, оказывается совсем не обязательной для того, чтобы национальным писателем действительно стать, чтобы попасть в число тех, кто лучше других постиг «космос национальной жизни». Оказывается, «чужаки» могут иной раз лучше «своих» отвечать «национальным запросам» и представлениям о себе того или иного общества.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Я бы такой случай всё-таки не стал называть фальсификацией, потому что это скорее один из вариантов, одна из моделей становления этничности.

О.Ю. БЕССМЕРТНАЯ: Я не назвала это откровенной фальсификацией. Однако в том, что касается этого героя, стоит иметь в виду, что грань между его конструированием своей идентичности и имитацией той или иной принадлежности оказывается очень тонкой. А в том, что касается моего основного сюжета — ахметуковедения, подчеркну, что упомянутые исследователи не только принимают на веру его рассказы о себе, но зачастую заражаются фантазией своего героя и романтизируют его. Отсюда возникает склонность видеть его в других авантюристах той эпохи. Например, в 1919 г. в Швеции он создал «Лигу за восстановление империи», объединив нескольких российских эмигрантов под лозунгом борьбы с большевистским режимом, убил трёх человек — якобы большевистских агентов, был арестован, судим и умер в стокгольмской тюрьме в 1929 г. А Р.Х. Хашхожева уверждает, что его выкрали из тюрьмы большевики, на которых он «в действительности работал». Она приняла встретившееся ей упоминание Наума (Леонида) Этингона за ошибочное написание фамилии Этингер. Вообще, биографические «факты» нередко произвольно черпаются из разных литературных произведений Ахметукова, а негативные свидетельства источников зачастую сознательно игнорируются. Но важно учитывать, что всё это происходит в противостоянии крайне негативной и не менее политизированной трактовке фигуры Хаджетлаше Климовичем — трактовке, которая стала влиятельной и порой ограничивала возможность исследовать эту фигуру в советское время.

В.А. ШНИРЕЛЬМАН: Я бы вам ещё назвал несколько подобных случаев, но сейчас уже нет на это времени. Это чрезвычайно интересно, и я рад, что вы этим занялись, потому что у нас в этнографии существует позитивистский подход, когда мы твёрдо знаем, кто есть, а кого нет и не должно быть. Между тем рядом с нами происходят процессы, которые мы просто не замечаем, вот это меня поражает.

В заключение хочется поблагодарить всех выступавших и участников дискуссии. Мне кажется, нам удалось выполнить поставленную задачу. Мы не

просто обозначили актуальную для науки и общества проблему, но и эффективно провели её обсуждение. Были рассмотрены весьма интересные материалы, касающиеся самых разных подделок, относящиеся к разным историческим эпохам и связанные с различными социальными контекстами. Было показано, что подделки не только наносят вред науке, но и порой создают взрывоопасную ситуацию в обществе, порождая конфликты, которых следовало бы избегать. А для этого необходимо принять определённые меры.

В связи с этим я набросал небольшие предложения, с которыми мы могли бы обратиться в две инстанции: Министерство образования и науки и Российскую академию наук или конкретно Отделение историко-филологических наук РАН. Думаю, мы должны Министерство образования и науки просить о трёх вещах: 1. Усилить источниковедческую подготовку будущих специалистов, причём не только будущих исследователей, но в особенности школьных учителей, которые должны знать о существующих фальшивках, уметь отличить подделку от подлинных исторических документов и в доступном виде рассказать об этом учащимся. 2. Усилить преподавание историографии, поскольку многие наши специалисты, не говоря уже об учителях, плохо знают историю своей науки. Историографические обзоры в диссертациях часто составляются формально и декларативно, а их авторы нередко не читали труды своих предшественников, которых они упоминают в таких обзорах. 3. Необходимо знакомить будущих историков с азами сравйительно-исторического языкознания и основами его методики, в особенности с научными подходами к этимологиям. Необходимо также на конкретных примерах знакомить студентов с народной этимологией и теми негативными последствиями, которые она приносит науке.

Что касается РАН, то, как мне представляется, несмотря на реализацию программы, посвящённой социальному потенциалу истории, это направление исследований необходимо продолжать, расширив его за счёт изучения социальной роли археологии, этнологии и филологии. При всей несомненной важности зарубежных материалов такие исследования должны охватить и отечественное поле, ибо именно здесь мы встречаемся с самыми разнообразными коллизиями, имеющими серьёзный социальный и политический отклик. В особенности речь идёт об альтернативных историях, которые создаются как дилетантами (писателями, журналистами или даже учёными, специализирующимися в областях, далеких от исторической науки), так иной раз и профессионалами, весьма своеобразно понимающими свой профессиональный долг. Я говорю о процессе, характерном для нашего неспокойного времени и заслуживающем пристального внимания и глубокого анализа, учитывающего социальный и политический контекст, в котором работают специалисты и который не может оставить их безучастными. Поэтому такие исследования должны делать акцент не на дилетантизме и непрофессионализме создателей неортодоксальных версий истории, а на особенностях воздействия социальной и политической обстановки на людей, включая учёных. Сегодня не только

история подвергается интенсивной политизации, но и этногенез, по сути, стал политической наукой, позволяя использовать известные построения, которые чаще всего являются гипотетическими, для достижения реальных политических целей.

А.Е. ПЕТРОВ: От имени Отделения историко-филологических наук РАН и организаторов я благодарю всех принявших участие в работе нашего круглого стола.