Япония в XVI веке Исторические события и особенности культуры

В традиционной японской историо­графии, принятой и европейской истори­ческой наукой, XVI век делится на две неравные части.

На рубеже XV и XVI веков Япония на­ходилась в состоянии глубокого кризиса. Междоусобные феодальные войны,

начавшиеся в 60-х годах (так называ­емые войны годов Онин, 1467-1477), бы­ли началом почти столетнего периода «Смутного времени» (Сэнгоку дзидай), когда в стране фактически не было еди­ной власти. К концу XV столетия Япония занимала территорию, почти равную современной, за исключением северно­го острова Хоккайдо и южных островов Рюкю. Население ее составляло около 16-17 миллионов². В тот период по срав­нению с соседними государствами - Ки­таем и Кореей - Япония была не только слабой в политическом отношении, но и экономически более отсталой страной. А в XVII столетие она вступала как мощ­ное централизованное государство, эко­номика которого была значительно упорядочена и переживала большой подъем. За это время произошли су­щественные изменения и в социальной структуре японского общества, во влия­нии и взаимоотношениях различных сло­ев населения. Все это отразилось на

ю

сфере духовной культуры, внутренние процессы развития которой значительно усложнились.

Как отмечают историки, основой всех изменений в Японии XVI века был переход к новой системе землевладе­ния и создание крупных феодальных княжеств, иногда объединявших не­сколько провинций³.

В условиях многолетних междоусоб­ных войн даймё вынуждены были укреплять свои резиденции и содержать собственные вооруженные силы, что наряду с большими доходами составля­ло основу их могущества и независимо­сти. Вассалы даймё должны были се­литься вокруг их замков. Самураи-дружинники, обслуживающие замок ре­месленники и торговцы составляли пер­вое население новых призамковых горо­дов. Процесс переселения в города вас­салов даймё и мелких феодалов, преж­де живших в деревне, имел самые су­щественные последствия для экономи­ки страны⁵. Мелкие самураи, почти не отличавшиеся от крестьян по образу Жизни, раньше были посредниками ме-

жду ними и владельцами земли. "В мир­ное время они вместе с крестьянами за­нимались земледелием, в военное - шли в княжескую дружину, где обязаны были воевать, как и крестьяне, на своем коне и со своим оружием⁶. Теперь все саму­раи были только воинами и получали от своего сеньора плату рисом, а крестьяне должны были заниматься лишь обработ­кой земли, отдавая непосредственно даймё за аренду две трети урожая. Пе­реселение в города мелких самураев способствовало увеличению земель, сдаваемых в аренду крестьянам, и тем самым - увеличению доходов даймё, что позволяло им вкладывать больше средств в развитие горной промышлен­ности, внутренней и внешней торговли.

Еще в конце XV века в таких крупных городах, как Сакаи, Хирадо, Хаката, Ямагути, возникли купеческие гильдии, занимавшиеся оптовой торговлей и име­вшие не только свои отделения по всей стране, но и фактории в Китае, Корее, на островах Рюкю и даже на острове Ява. Экономические возможности купечест­ва были таковы, что в первой половине XVI века некоторые города откупались от феодала, на землях которого они рас­полагались, и становились вольными го­родами с самоуправлением и собствен­ной армией⁸. Быстрый рост городов, раз­витие товарно-денежных отношений в Японии XVI века, как отмечают истори­ки, означали не разложение, а подъем

11

феодализма и обусловливались усилен­ным притоком феодальной ренты⁹. Крупные изменения в экономике и со­циальной структуре общества и со­ставляли смысл того переходного пе­риода, которым являлся XVI век в япон­ской истории.

По сравнению с предшествующими столетиями это было время наиболее активных сношений Японии с внешним миром. Если прежде ей были известны лишь Индия, Китай, Корея и страны Юж­ных морей, то в середине XVI века Япо­ния узнала, что мир намного обширнее. К1543 году относится появление на японской земле первых европейцев: китайский парусник во время тайфуна вынужден был пристать к небольшому острову Танэгасима у южного побережья Кюсю, и на его борту среди пассажиров было трое португальцев¹⁰.

С тех пор португальцы стали регу­лярно посещать Японию как на китайских, так и на собственных кораблях.

1

Замок Мацумото.

1597

2

Замок Химэдзи.

Общий вид. 1609

бженные пушками. Позднее, при кон­сультациях европейских специалистов было построено немало собственных больших кораблей. Помощь европейцев использовалась при возведении укреп­ленных замков, а также в горной и ме­таллообрабатывающей промышленности. К середине столетия, когда вся стра­на еще оставалась разделенной на от­дельные враждующие княжества, ос­новной прогрессивной исторической тен­денцией была тенденция к объедине­нию, созданию сильного государства, заинтересованного в развитии единой экономической системы, единого дене­жного обращения, укреплении внутрен­ней и внешней торговли. Деятель-

12

3

Замок Химэдзи. Башни

4

Замок Химэдзи.

Ворота

ность первых объединителей страны, Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси, пото­му и увенчалась успехом, несмотря на противодействие многочисленных силь­ных противников, что совпадала с этой тенденцией.

Мелкий самурай из провинции Ова-ри, ставший ее наместником, Ода Нобу­нага (1534-1582) появился на полити­ческой арене в начале 60-х годов XVI ве­ка. Прекрасный полководец, умело при­менявший привезенное португальцами огнестрельное оружие, потребовавшее новой тактики ведения боя, Ода Нобуна­га вошел в столицу страны город Киото как защитник законных прав сегуна Аси-кага Ёсиаки. Но уже в 1573 году сёгун, отказавшийся выполнять волю Нобуна­га, был свергнут. Нобунага захватывал провинцию за провинцией, жестоко рас­правляясь с непокорными феодалами, раздавая захваченные земли своим вое­начальникам и утверждая военную дик­татуру.

В одной из кампаний особо отличился младший командир Киносита Токитиро, принявший позже имя Хидэёси. Еще при жизни Нобунага он стал одним из его главных военачальников, а после смер­ти - преемником. Тоётоми Хидэёси (1536-1598) продолжал политику объе­динения страны с помощью военной си­лы. Его главная задача состояла в прео­долении сепаратистских устремлений крупных даймё и их экономическом ос­лаблении, с тем чтобы заставить пре­кратить войны и подчиниться централь­ной власти. Наиболее сложной из воен­ных операций Хидэёси был поход на Кюсю против самых сильных и влиятель­ных даймё Симадзу. С армией в 250 ты­сяч человек Хидэёси одержал победу, а покорив в 1590 году клан Ходзё в цен­тральных провинциях, он завершил пер­вое объединение страны после двух с по­ловиной веков раздробленности и смут.

Борясь за создание централизован­ного феодального государства, Хидэёси,

14

Замок Нидзё.

Интерьер.

1в24-1в26

Замок Нидзё.

Настенная роспись и резьоа

с одной стороны, подавлял могущест­венных даймё, а с другой - должен был обезопасить себя от крестьянских войн, не прекращавшихся с конца XV века. В годы междоусобиц крестьяне повсе­местно создавали отряды самообороны, так как имели почти такое же оружие, как и самураи. В 1587 году Хидэёси из­дал указ о том, что крестьяне должны сдать все имеющееся у них оружие (это мероприятие получило название «охоты за мечами»); они не могли становиться воинами, а самураи в свою очередь -крестьянами¹². Начатая в следующем году перепись земель, в результате кото­рой вся земля была обмерена, распреде­лена по качеству и роздана крестьянам без права покидать участки, была сле­дующим шагом в увеличении их крепост­ной зависимости.

Тоётоми Хидэёси не только проводил активную внутреннюю политику и эконо­мические реформы по упорядочению финансовой системы, развитию торгов-

17

ли и промышленности, но при нем впер­вые за тысячу лет японской истории бы­ла осуществлена внешняя экспансия против Кореи (первый поход- в 1592 го­ду, второй - в 1597 году), направленная по тайному замыслу на завоевание Ки­тая, а затем и Юго-Восточной Азии. Не увенчавшиеся военным успехом, походы имели существенные последствия для развития культуры, так как в Корее японцы научились пользоваться набор­ным шрифтом, а в 1593 году вывезли и сам шрифт, и станок, и печатников¹³. Тогда же в Японию было переселено большое число корейских гончаров, что послужило началом расцвета многих ке­рамических промыслов, особенно на Кюсю¹⁴.

В годы правления Хидэёси из Японии в Европу впервые в истории была на­правлена миссия из четырех японских юношей-христиан для представления папе и знакомства с европейскими стра­нами. Миссией руководили иезуиты, по-

«Китайские ворота" из замка Фусими. Конец XVI в.

Неизвестный художник.

Вид замка Нидзё.

Роспись ширмы «Виды Киото

и его окрестностей».

Деталь.

Начало XVII в.

лагавшие, что путешествие по католи­ческим странам Европы даст возмож­ность японцам убедиться в могуществе и величии церкви, а это будет способство­вать распространению христианства в Японии и успеху их собственной дея­тельности. Миссия отбыла из Нагасаки в феврале 1582 года, а возвратилась на родину лишь летом 1590 года¹⁵. После длительного путешествия через Индию, вокруг Африки, посланцы прибыли в Португалию, затем посетили Испанию и Италию, были удостоены аудиенции у короля Филиппа II и римского папы. Пос­ле возвращения они рассказывали о своем путешествии Хидэёси и его при­ближенным, показывали привезенные с собой книги, карты, картины, глобус, астролябию и ряд других предметов. В последнее десятилетие XVI века это событие хоть и не стало очень замет­ным, но все же оказало воздействие на умы японцев, их представления о мире.

Шестнадцать лет пребывания у вла­сти Тоётоми Хидэёси по насыщенности событиями, количеству экономических и социальных реформ можно сравнить со столетием предшествующего перио­да. Однако и к моменту его внезапной смерти главные задачи, которые он себе ставил, еще не были решены. Когда Хи­дэёси умер, его сыну и наследнику было всего пять лет. Управление государ­ством было передано совету из пяти ре­гентов, одним из которых был Токугава Иэясу (1542-1616). Бывшие вассалы и сподвижники Хидэёси начали яростную борьбу за власть, завершившуюся зна­менитой битвой при Сэкигахара 1600 года, где победителем вышел Иэясу.

Потомок древнего знатного рода и самый богатый человек в стране (клан Токугава владел четвертью всех земель и получал около 7 млн. коку риса дохо­да)¹⁶, он в 1603 году объявил себя сегу­ном, основав новую династию - Токуга­ва¹⁷. Однако до тех пор, пока в замке Оса-

18

Кайхо Юсё. Рыбачьи сети. Роспись ширмы. Деталь. Начало XVII в.

10

Тисякуин. Интерьер. Конец XVI в

ка, принадлежавшем семье Тоётоми, в окружении своих приверженцев и значи­тельного войска находился сын Хидэёси, он не мог считать свою власть оконча­тельно утвержденной. После длитель­ной осады в 1615 году замок пал. Этот год и считается началом полновластия сегунов Токугава, продолжавшегося до 1868 года'.

В известной притче о птице, не жела­вшей петь, передаются особенности ха­рактера и стиль поведения каждого из «великой тройки» XVI века. Там гово­рится, будто Ода Нобунага сказал, что убьет птицу, если она не запоет, Тоётоми Хидэёси - что заставит ее петь силой, а Токугава Иэясу - что подождет, когда она сама запоет. Притча свидетельству­ет не только о темпераменте и образе действия этих людей, но в известной ме­ре отражает и динамику исторического процесса. Началом его была деятель­ность Ода Нобунага, который захватил столицу, свергнул сегунов, разорил мо-

гущественный буддийский монастырь на горе Хиэйдзан из-за оппозиции его духо­венства, но сам погиб в результате пре­дательства собственного вассала; вто­рой этап - безудержная по интенсивно­сти деятельность Хидэёси, с его важны­ми внутренними реформами и планами внешней экспансии; и наконец, эпоха стабилизации и укрепления феодально­го абсолютизма, постепенно усиливав­шегося внутреннего идеологического давления, переход к политике изоляции, приведшей к полному закрытию страны в конце 30-х годов XVII века.

Действительно, усилия по созданию и укреплению централизованного го­сударства, ставшего главным отличием японского позднего феодализма от предшествующего периода, взаимосвя­заны как этапы единого длительного процесса.

Многочисленные реформы первых сегунов Токугава были направлены на закрепление достигнутых успехов и

20

упрочение собственной власти. Сослов­ная пирамида, вершину которой занимал сёгун и клан Токугава, опиралась на крестьянство - главный производитель­ный класс государства. По официально­му указу все население было разделено на четыре сословия: самураи, крестья­не, ремесленники и торговцы. Если эко­номическую опору токугавский режим видел в крестьянах, а военную - в саму­раях, то к двум другим сословиям су­ществовало презрительное отношение, ^хотя реальная экономическая сила их постепенно возрастала, и крупные фео­далы, а иногда даже и сегуны вынужде­ны были обращаться за финансовой под-

держкой к купеческим гильдиям и бога­тым торговым домам.

Несмотря на утверждение единовла­стия Токугава, полной централизации государства не было, поскольку сох­ранялась система феодальных кня­жеств как основа административно-политического устройства. Одной из первых забот Токугава было установле­ние контроля над жизнью всего фео­дального сословия. В Княжеском кодек­се, принятом в 1615 году, даймё за­прещалось строительство укрепленных замков, содержание армии, сношение с другими княжествами, предписывались строгие нормы общения и поведения,

21

заключения браков. Регламентирова­лись даже цвет и качество тканей для платья у представителей высших и низших феодалов¹⁸. Кроме того, были приняты Дворянский кодекс, кодексы для духо­венства, крестьян и горожан. Все эти указы утверждали строгую иерархию, определяли «место» каждого члена общества и соответствующие этому обя­занности во всех случаях жизни. Важной частью государственной системы был шпионаж, обязательность доноса и же­стокие наказания за все нарушения установленных правил.

Даже по отношению к высшему сос­ловию правители Токугава были дос­таточно суровы. Опасаясь заговоров даймё, они провели насильственное пе­реселение целых феодальных кланов из одной провинции в другую, поместив владения менее надежных своих васса­лов между владениями верных сторон­ников или родственников. С 1634 года была введена особая система заложни-чества, по которой каждый даймё обя­зан был один год жить в новой столице, городе Эдо, а следующий - в своем по­местье, но обязательно оставлять в сто­лице кого-либо из своих близких. По от­ношению к другим сословиям любой представитель самурайства имел со­циальные привилегии вплоть до того, что мог на месте зарубить мечом всяко­го, кто, по его мнению, оказался недо­статочно почтительным¹⁹.

Если внутренняя политика первых Токугава была продолжением того, что сформулировал, но не успел осущест­вить Хидэёси, то в области внешней по­литики произошли крутые перемены. Уже при Хидэёси были изданы первые указы против христиан, вызванные чрез­мерной активностью миссионеров и опа­сением, что увеличение европейского влияния в Японии может привести к превращению ее в колонию, как это

случилось с Филиппинами. Год 1594-й был годом массовых преследований хри­стиан, жестоких пыток и казней²⁰. В пер­вые годы XVII века наступило некоторое послабление из-за того, что Иэясу на­деялся на помощь португальцев и гол­ландцев в строительстве кораблей, раз­витии горной промышленности, метал­лургии и т.п.

Однако опасаясь усиления приняв­ших христианство феодалов Кюсю, а также распространения христианской идеи равенства среди низших слоев на­селения, в том числе париев, сёгунат принял целый ряд мер против христиан, а после мощного крестьянского восста­ния 1637-1638 годов в Симабара, прохо­дившего под христианскими лозунгами, последовал известный указ 1639 года о полном закрытии страны для иностран­цев. Исключение делалось только для голландцев, оказавших помощь прави­тельству в подавлении Симабарского восстания, и китайцев. Им было разре­шено иметь представительство на по­луострове Дэсима в Нагасаки. Один раз в год голландский корабль мог войти в этот порт²¹. Под страхом смерти японцам был запрещен выезд за границу, воз­вращение в страну для тех, кто жил там, запрещено было хранение европейских книг и какие-либо сношения с теми не­многими иностранцами, которые допуска­лись в Японию. На два с половиной сто­летия она оказалась искусственно отре­занной от всего мира.

При таком множестве исторических событий и перемен в общественной и со­циальной жизни XVI и первых десятиле­тий XVII века не могла остаться неизмен­ной и духовная культура Японии. На про­тяжении столетия произошло прежде всего огромное расширение сферы куль­туры и связанное с этим усложнение ее внутренней структуры. Что же касается собственно художественной культуры,

22

Неизвестный художник. 'Рибытие португальского корабля, роспись ширмы. Деталь. Начало XVII в.

23

то здесь можно говорить о значительном изменении ее функций, появлении новых видов и жанров, видоизменении старых. Расширение сферы культуры в XVI веке было связано в первую очередь с бурным процессом возникновения новых и модернизации старых городов. Из жи­телей городов постепенно в течение сто­летия формировалось новое сословие, занявшее важное место в изменившейся социальной структуре японского об­щества. К началу XVII века можно уже было говорить о первом этапе сложения собственно городской культуры, с чер­тами, отличавшимися от культуры фео­дального сословия.

Как отмечают специалисты, япон­ские города по своей типологии дели­лись на прихрамовые, почтовые, порто­вые и призамковые²². Прихрамовые го­рода были старейшими среди японских феодальных городов. Но и в других горо­дах имелись буддийские монастыри, игравшие немалую роль в культурной жизни страны. С конца VII века они постепенно превращались в центры образования и просвещения, хранилища рукописей, книг, картин. В монастырях более или менее длительное время жи­ли дети из феодальных семейств и взрослые представители самурайского сословия. Монашеский сан принимали

24

часто младшие дети феодалов, пос­кольку в^Японии существовала строгая система наследования всего имущества старшим сыном. В монастыри шли и ро-нины (дословно - «бродячие люди») -са­мураи, которые по тем или иным причи­нам лишались рисового пайка, получае­мого от сеньора. Монастырский режим многих буддийских сект был столь сво­бодным, что даже монахи могли надолго уходить и затем возвращаться, путе­шествовать по всей стране, ездить в Ки­тай. По мере сращивания монастырской жизни с жизнью города усиливалось и взаимодействие традиционной фео­дальной культуры, носителями и храни-

13

Неизвестный художник.

Португальцы на улице города.

Роспись ширмы.

Деталь. Начало XVII в.

телями которой были монастыри, с на­рождающейся городской культурой, светской и по смыслу и по форме. Таким образом, общий процесс демократиза­ции культуры в XVI веке был одновре­менно и процессом ее секуляризации.

Этому немало способствовало широ­кое распространение светской системы образования. Известно, что во всех сто­лицах провинций были школы с большим числом учащихся. В образованном еще при первых сегунах Асикага высшем учебном заведении (так называемом Асикага гакко) в конце XVI века было до трех тысяч студентов²³. Первых евро­пейцев поразила грамотность не только представителей феодального сословия, но и горожан. Образованность была главной добродетелью самурая наряду с военным искусством, и в упоминав­шихся Княжеском и Дворянском кодек­сах прямо говорилось, что «сердце и все мысли воина должны быть посвящены искусству владения письмом, оружием, стрельбы из лука и верховой езды . . .»²⁴.

С возрастанием грамотности увели­чилась потребность в дешевых книгах, а также в расширении их тематики. В мо­настырях начали печатать не только религиозные, но и светские книги, главным образом исторические хрони­ки и произведения классической лите­ратуры. На рубеже XVI и XVII веков за­рождается и частное книгопечатное дело. Особенно прославилась типогра­фия книжной лавки Фусюндо, владель­цем которой был врач и поэт Исогава Рёан. Это было первое в Японии ком­мерческое предприятие, связанное с выпуском книг. В 1602 году здесь была напечатана знаменитая эпопея XIV века «Тайхэйки».

25

14

Кано Найдзэн. Прогулка португальцев. Роспись ширмы. Деталь. Начало XVII в.

15

Канделябр в виде фигуры португальца. Керамика орибэ. Начало XVII в.

С 1600 по 1615 год издавала книги, набранные подвижным деревянным шрифтом, типография Сага в Киото, вла­дельцы которой Суминокура Соан и прославленный поэт-художник Хонами Коэцу выпустили тринадцать названий книг, которые были настолько полигра­фически совершенны, что представляли собой каждая произведение искусства. Коэцу выполнил для этих изданий не только иллюстрации, но и шрифт. Для каждой книги по его проекту был изго­товлен переплет и подобрана специаль­ная бумага.

Издания типографии Сага, показав уровень возможностей печатного дела вообще, сыграли большую роль в даль­нейшем развитии книгоизданий высо­кого художественного уровня.

Распространение книг способствова­ло необычайному расширению круга чи­тающей публики, а это в свою очередь повлияло на развитие литературы, ее популяризацию и демократизацию. Мно-

гие произведения классической литера­туры специально приспосабливались для массовой, неискушенной аудитории, главным образом горожан, которые ви­дели в этих изданиях прежде всего раз­влечение. Именно в этот период получили распространение книжки-картинки, где немудреный текст был пояснением к иллюстрациям.

Необходимость и высокая престиж­ность образования при первых Токугава были связаны также с общим упорядоче­нием идеологической жизни общества и распространением конфуцианства как официальной государственной идеоло­гии. Упадок влияния буддизма в XVI веке и его вытеснение в начале XVII века кон­фуцианством в качестве идеологиче­ской основы жизни общества было од­ной из форм перехода японской куль­туры от зрелого феодализма к позд­нему.

К началу XVI столетия буддизм в Японии находился в состоянии кризиса.

28

Наибольшее значение сохраняли те сек­ты, которые ориентировались в основ­ном на «местные» проблемы (наряду с всеобщей задачей спасения, что со­ставляло смысл всего учения). Как спра­ведливо указывал академик Н.И.Кон­рад, буддизм был одной из трех всеобъ­емлющих мировоззренческих систем наряду с христианством и исламом, философских по своему существу, но представленных в категориях религии²⁵. Японский буддизм сильно отличался от первоначального, зародившегося в Ин­дии учения, будучи уже связанным с ки­тайской мыслью, а также претерпев значительную временную эволюцию. В VI-VII веках пришедший из Китая че­рез Корею буддизм был усвоен в Японии верхушкой общества не как мировоззрен­ческая система, а как учение, служи­вшее опорой новой государственности в эру формирования феодальных отноше­ний. Лишь позднее, по мере усложнения духовной жизни японского общества и видоизменения функций нового учения из огромного наследия буддийской мыс­ли отбирались те элементы, которые бы­ли наиболее актуальны для конкретного этапа развития духовной культуры. Уже в эпоху зрелого феодализма японский буддизм претерпел существенные из­менения, главным образом в сторону об­мирщения и стремления отвечать на практические запросы времени. Такие секты, как Нитирэн, Дзэн и ряд других, в своей проповеди перенесли акцент с ^иДеи «спасения» и духовного усовер­шенствования личности в сфере созна­ния на проблемы жизни в миру, повсед­невного поведения в различных ситуа­циях, достижения состояния «просвет­ления» на обыденном уровне. Так, на­пример, наставники секты Дзэн обучали не только основам вероучения, но и ме-^т°Дам самоконтроля, необходимым как Религиозной практике созерцания, так

и в жизненно важных для самурайского сословия «военных искусствах»-фехто­вании, стрельбе из лука²⁶.

Обучение поведению в определен­ных ситуациях включало этический мо­мент, ориентировало на упорядочен­ность социальных связей, что было осно­вой конфуцианства как системы нравст­венных представлений. Недаром именно дзэнские монастыри, распространявшие в средневековой Японии китайскую культуру, были источником конфуциан­ских идей, там переписывались книги так называемого конфуцианского кано­на, содержащие сочинения самого Кон­фуция и его учеников²⁷.

В исторических условиях Японии конца XVI - начала XVII века ортодок­сальный буддизм, с его утверждением иллюзорности бытия и призывом к инди­видуальному совершенствованию чело­века для спасения в будущих жизненных перевоплощениях, утратил обществен­ный престиж и значительность. Он не

29

16

Шкатулка с изображением

осенних цветов и трав.

Лак, роспись.

Конец XVI в.

мог быть идеологической опорой силь­ной власти и четкой иерархической упорядоченности общественных от­ношений. А именно такими качествами обладало конфуцианство, центральной проблемой которого было учение о при­роде человека и его месте в обществе. Вытеснение буддизма конфуцианством имело целый ряд других причин, в том числе десакрализацию власти, утверж­давшейся в Японии XVI века силой оружия. В период, когда главной истори­чески прогрессивной задачей было объ­единение страны и создание сильного централизованного государства, идео­логия была нацелена не на духовное совершенствование личности, а на слу­жение интересам общества в целом. Конфуцианство давало возможность

сформулировать этические основы но­вой государственности. Учение о Небе, которое дает «мудрому правителю», а тот своим подданным нравственные за­коны - вечные, неизменные и единствен­но правильные, - подразумевало культ долга и строго ориентированного разума при условии существования совершенно определенных установлений и норм общественной и частной жизни челове­ка. Разумная упорядоченность госу­дарственного устройства мыслилась как эквивалент упорядоченности природы. Государство уподоблялось большой семье, где правитель выступал в роли отца, а подданные в роли его детей. За­бота «старшего» о «младшем» и почте­ние «младшего» к «старшему» были, по конфуцианской доктрине, завещаны древними мудрецами, то есть эти от­ношения регулировались не юридически правовыми нормами, а традиционными нравственными представлениями и кон­тролировались разумом и чувством дол­га. Такое поведение человека было га­рантией гармонии его отношений с дру­гими людьми и, следовательно, гаран­тией социальной гармонии. Каждый член общества, на какой бы ступени социаль­ной лестницы он ни находился, должен знать, как себя вести по отношению к «старшему» и по отношению к «Млад­шему».

Идея «добродетельного правителя», заботящегося о процветании страны и о благе своих подданных, отвечающих ему вассальной преданностью и «сыновней почтительностью», была наиболее акту­альной для Японии изучаемого периода. Утверждение конфуцианства в качестве официальной идеологии токугавского режима хоть и было государственной за­конодательной акцией, «движение» к этому было свойственно всему процессу развития японской культуры в XVI веке, проявившемуся и в обмирщении буддиз-

30

ма и в сосуществовании «монастырской» культуры и светской культуры города.

Динамика художественного процесса в Японии XVI века соотносима как с бо­лее общими явлениями в сфере куль­туры, так отчасти и с политическими и социальными коллизиями в стране. Это видно на примере того, какие именно ви­дь! и жанры творчества преобладали и имели наибольшее значение в начале, середине и конце столетия, а также в первой четверти следующего.

Всю первую половину XVI века веду­щее значение сохраняли художествен­ные формы, .сложившиеся еще на пред­шествующем этапе развития японской художественной культуры, где важное место занимали буддийские идеи. Отме­ченный выше процесс обмирщения буд­дизма получил отражение и в сфере ис­кусства. Так, например, виды и жанры искусства, связанные с сектой Дзэн, отчасти сохраняя свой сакральный ха­рактер, оказывались ориентированными на мир реальный и даже повседневный. Соответственно менялась и сфера их функционирования. Рожденное в атмос­фере монастыря, дзэнское искусство постепенно распространялось среди но­вых социальных слоев японского общества- в среде горожан. В свою оче­редь свойственный их мироощущению практицизм, сосредоточенность на мирском и повседневном начинали ока­зывать воздействие на традиционные эстетические представления высших сословий, что и нашло свое наиболее яркое выражение в идеалах чайного ^кУльта.

С его распространением связано появление нового типа архитектурного ^с°оружения - тясицу (павильона для чай­ной церемонии), в своей конструктивной основе близкого жилому дому, а по сво-^еи Функции - буддийскому храму. Появ­ление чайного павильона, архитектур-

17

Коробка для пороха

с изображением португальцев.

Конец XVI в.

ная концепция которого не совпадала полностью ни с культовой, ни с чисто светской постройкой, было симптома­тично для направления движения ху­дожественной культуры Японии от XV к XVI столетию.

Строившиеся со второй половины века градиозные укрепленные замки, сооружение которых было вызвано появлением в Японии огнестрельного оружия и соответственным изменением тактики боя и обороны, получили поми­мо утилитарного ярко выраженный сим­волический смысл утверждения власти военных диктаторов, то есть обществен­ные функции замков были намного шире их практических задач. Замок стал прин­ципиально новым типом японской архи­тектуры. Собственно жилище помеща­лось не в укрепленных башнях, но в рас-

31

положенном на территории замка де­ревянном здании, возводившемся на ос­нове традиционной стоечно-балочной конструкции. Из скромного жилища са­мураев оно превратилось в XVI веке в грандиозный парадный дворец. При сох­ранении основной конструктивной схе­мы здания изменился его масштаб и рез­ко возросла роль декоративных элемен­тов, воздействовавших на образный смысл интерьера. Наряду с этим важной особенностью дворцов XVI столетия стала строгая иерархия внутреннего пространства, отражавшая обществен­ную иерархию и воплощавшая наиболее ясно идею «своего места», предназ­наченного каждому соответственно его социальному статусу. Богатство и блеск резиденций, окруженных мощными сте­нами, были не менее существенным фак­тором для престижа и самоутверждения новых властителей страны, чем мушке­ты и пушки, ставшие теперь вооружени­ем их войск.

18

Павильон для чайной церемо­нии Хаосо-ан. Начало XVII в.

19

Фурута Орибэ.

Сад чайного павильона Эн-ан.

1640-1655

Замок, дворец и чайный павильон -три архитектурные формы, сочетание которых характеризует XVI век в истории японского зодчества.

Правда, следует отметить, что на протяжении этого периода продолжали строиться буддийские храмы и синто­истские святилища, но культовая архи­тектура утратила роль формообразу­ющего фактора в эпоху секуляризации художественной культуры, бурного раз­вития городской цивилизации и стро­ительства городов. С утратой религиоз­ной архитектурой ведущих позиций в развитии японского зодчества сходит на нет и скульптура как вид искусства. Уже в XIV-XV веках буддийская пластика

32

пришла в упадок, и изготовление куль­товых изваяний стало одной из форм ремесленной деятельности. Однако пришедшая из Индии через Китай разви­тая каноническая система поз и жестов, столь важная в образном строе буддий­ской скульптуры и содержавшая в зако­дированной форме основные нравствен­ные и мировоззренческие идеи, не ушла безвозвратно из японской художествен­ной традиции. В преображенном виде она продолжала жить в танцевальном искусстве и пантомиме, бывших неотъ­емлемой частью театрализованных хра­мовых мистерий и праздников, а затем

перешедших в классический театр Но. На рубеже XVI и XVII веков в новом теат­ре Кабуки, вобравшем в себя многие ху­дожественные открытия классического театра, продолжали сохраняться черты, генетически восходившие к культовой пластике, такие, например, как услов­ный грим или особые статические позы, включенные в сценическое движение и танец. Таким образом, «фонд» японской культуры в ее исторической эволюции не истощался и накопленные преды­дущими поколениями духовные богат­ства продолжали жить, нередко в неузна­ваемо преображенном виде.

34

on .

Павильон для чайной церемонии Санъундзе. Интерьер. Начало XVII в.

21

Кобори Энею.

Комната для чайной

церемонии Бозэн.

1644, реконструкция 1797 г.

Пожалуй, самые разительные пере­мены произошли в судьбах японской жи­вописи, где традиционные жанры прио­брели настолько иные по сравнению с прошлым функции, что и их стилевые особенности коренным образом измени­лись. Если в эпоху развитого феодализ­ма центральное место в живописи при­надлежало монохромному пейзажу, то со второй половины XVI века ведущее место занимают декоративные настен­ные росписи и ширмы с жанровой живо­писью. Настенные росписи стали глав­ным компонентом синтеза с архитектур­ной формой и средством воздействия на образный смысл архитектурного про­странства. В свою очередь особенности архитектурной формы требовали опре­деленных стилевых качеств росписей, отчего постепенно и сформировался но­вый стилевой канон, сохранявшийся в японской живописи вплоть до XIX века, ериод Момояма стал первым в истории некой живописи этапом развития на-

стенных декоративных росписей, гран­диозных по размерам, исполненных яркими красками по золотому фону. Дворцовые интерьеры того времени по великолепию и пышности, колоссаль­ным пространствам превосходили мно­гие самые знаменитые буддийские хра­мы. Для торжественных приемов и цере­моний требовались особенно роскошные и красочные костюмы, аксессуары, ут­варь. Скромная изысканность, так цени­вшаяся в прошлом, уступила место нарядной праздничности, подчеркнуто яркой красоте, так нравившейся нуво­ришам - приближенным военных дик­таторов и разбогатевшим представи­телям городской элиты.

Значение живописи на бытовые сюжеты состояло в первом художест­венном освоении реальной действитель­ности, никогда прежде не получавшей прямого отражения в японском искусст­ве. Это имело важнейшие последствия для развития всей художественной

35

22

Котелок для чайной церемонии

«Ондзёдзи».

Железо. XVI в.

культуры Японии. Осознав самоцен­ность реального мира, человек впервые смог взглянуть на него «со стороны», то есть отделить себя от него, а это в свою очередь было чревато важнейшими сдвигами в мировоззрении и ми­роощущении, открывало пути нового ху­дожественного мышления, по своему ти­пу уже не средневекового, а близкого новому времени.

Декоративные жанры традиционно занимали очень большое место в систе­ме японской художественной культуры, часто смыкаясь и даже неразрывно сли­ваясь с другими видами творчества - ар­хитектурой, скульптурой, живописью. Важная общественная роль и значитель­ность декоративных искусств стала еще более очевидной в XVI веке в связи с развитием чайной церемонии, с одной стороны, и строительством резиденций новой знати - с другой. Впервые в пред­метных искусствах образовалось два самостоятельных стилевых направле­ния, что само по себе было свидетельст­вом усложнения художественного про­цесса, появления разных задач и разных функций не только в сфере изобрази­тельных, но и декоративных искусств.

Стилевые преобразования, ставшие особенно заметными со второй полови­ны XVI века, коснулись многих тради­ционных видов художественного твор­чества, таких, например, как искусство садов, где произошел отход от форм, предназначенных для сосредоточенного созерцания, к более декоративным, рас­считанным на внешний эффект театра­лизованным композициям, которые боль­ше соответствовали пышным празд­нествам дворца, чем спокойной отре­шенности монастыря. Так постепенно происходили изменения в самой системе видов и жанров искусства, их функциях и значении в жизни общества.

Художественная культура XVI века в своих открытиях и достижениях не была лишена ни высокой духовности, ни стремления к возвышенной красоте. Все традиционные формы, складывавшиеся на протяжении многих веков, не только не были сметены, но, напротив, продол­жали жить и оказывать самое сущест­венное воздействие на вновь возника­ющие, ориентированные на видоизмени­вшиеся потребности общества. Однако обращение к внутреннему и сокровенно­му соседствовало теперь с интересом к внешнему, открывающемуся взору, а временами и отступало перед этой обращенностью к живой реальности, ни­когда прежде не фиксировавшейся ху­дожественным сознанием с такой зор­костью и остротой. Этот поворот к ре­альности и попытки ее эстетического освоения - одно из открытий XVI столе­тия, обозначившее новый этап японской художественной культуры в отличие от прошлого. Оно было связано с развити­ем городской культуры и сложением са­мосознания нового городского сосло­вия.

Не имея еще собственных оригиналь­ных форм, эта новая по типу культура первоначально использовала отрабо-

36

23

Дзёкэй.

Курильница в виде льва.

Керамика раку. XVI в.

тайные веками традиционные виды и жанры творчества, их язык и систему ху­дожественных средств выразительно­сти. Но сама задача переосмысления традиционных художественных форм с точки зрения потребностей нового вре­мени неизбежно влияла и на эти средст­ва выразительности и на стилистику, а в конечном счете и на сами виды и жанры искусства. Так, например, в конце XVI века уже ясно были различимы новые жанры в литературе (это были городские повести - отогидзоси) и в театре, где из традиционных представлений саругаку с ^пользованием ^некоторых приемов те-^тРа Но и народных площадных пред-

37

ставлений рождался Кабуки - новый те­атр горожан. Сходные процессы проис­ходили и в изобразительном искусстве: на основе существовавших прежде тра­диционных жанров начинает разви­ваться бытовая живопись на ширмах, ко­торой суждено было стать предтечей знаменитой японской цветной гравюры XVII—XVIII веков.

Все это свидетельство коренной пе­рестройки внутренней структуры япон­ской художественной культуры XVI сто­летия как переходной эпохи от развито­го средневековья к позднему. Одна из особенностей переходного периода со­стоит в том, что меняется общий кон­текст культуры и традиционные «струк­турные единицы» начинают по-иному функционировать. Например, уже упо­минавшееся взаимодействие архитек­туры и живописи в феодальных резиден­циях представляет собой новый тип син­теза искусств, возможный лишь в кон­кретных исторических условиях XVI сто­летия, хотя прототипы и архитектурной формы и настенной росписи вполне тра-диционны и существовали раньше. Так возникает еще одна важнейшая пробле­ма переходного времени в истории куль­туры: вырастание нового из традицион­ного, соотнесение традиционного с впер­вые появившимся, их взаимодействие в рамках целостной системы культуры данного исторического периода. Вели­кий японский поэт Басе (1644-1694) го­ворил, что искусство подчиняется зако­ну единства «неизменного» (фуэки) и «изменчивого» (рюко). Рядом с тем, что подчиняется закону «изменчивого», за­кону приобретений и утрат, в художест­венной культуре XVI столетия сохраня­лось значение главных мировоззренчес­ких концепций как основы всей япон­ской культуры. Их центром, ядром была проблема отношений человека и при­роды.

25

Ваза для цветов

на чайной церемонии.

Керамика ига.

Конец XVI в.

Даже при беглом взгляде легко заме­тить, какое важное место в японском ис­кусстве занимают образы природы. Весь воображаемый, творимый художником мир ориентирован главным образом на природу, с ней сопоставляется вся вну­тренняя жизнь человека, из ее явлений рождаются те всеобъемлющие метафо­ры и символы, которые становятся вы­ражением основных миропредставлений народа. Характер природы, которая всегда перед глазами, не может не влиять на формирование национальных особенностей культуры, на возникнове­ние определенного идеала красоты. Но не везде и не всегда природа станови-

лась источником важнейших духовных переживаний и созидательной творчес­кой энергии. Можно сказать, что приро­да - не только главная тема и основа образности японского искусства, но в нем ощущается некое «природное нача­ло» в самих методах формообразования. Недаром на протяжении всего средневе­кового периода в теории творчества постоянно присутствует идея «естест­венности», спонтанности творческого акта, органичности создания произведе­ния искусства. Эта черта принадлежит к фундаментальным особенностям япон­ской художественной культуры, опре­деляет ее внутреннюю суть.

38

На протяжении многих веков в лите­ратуре и искусстве Японии природа бы­ла идеалом прекрасного. Даже выступая грозной стихией, она никогда не воспри­нималась негативно, как сила, враждеб­ная человеку, как нечто противополож­ное добру и красоте. Сформирова­вшееся еще в лоне древнего синтоизма ощущение неотъединенности человека от мира природы создавало предпосыл­ки совершенно особого его самоощуще­ния, возможность свободного контакта с деревьями и травами, скалами и горами, животными, птицами, цветами. Все в ми­ре представлялось одинаково одушев­ленным и чувствующим - травинка, во­допад, колос риса и остров в океане. Это касалось и всего созданного человеком, будь то глиняный сосуд или песня. Су­ществующее и возникающее считалось одушевленным уже в силу своей сопри­частности миру, Природе как великому Космосу. Из представления о едино-родстве человека и мира возникла пер­вобытная магия как средство воздейст­вия на природу во имя ее благораспо­ложения, дарования хорошего урожая. При этом и само слово, с которым обращались к духам поля и рисовой рас­сады, представлялось имеющим душу и обладающим властью над тем, что оно должно было обозначить и назвать. Так рождалась вера в магию слова, а затем и жеста: возникали песни - молитвосло-вия, танцы и пантомимы, первые риту­альные действа, в образной форме и пе­реносном значении представлявшие связи человека и природы. Из мате­риальных потребностей вырастала дея­тельность духовная, из «энергии жизни» Рождалась энергия художественного творчества.

Идея одушевленности всего в мире

получила отражение в космогонических

мифах, была закреплена в образах

ожеств и духов, впоследствии осознан-

39

Шкатулка с христианскими символами.

Лак, роспись, инкрустация пер­ламутром. Конец XVI - начало XVII в.

ных как пантеон религии синто («путь бо­гов»). Эти свойственные древним япон­цам представления о природе как носи­теле универсальных закономерностей оказались весьма близки идеям, роди­вшимся на Азиатском континенте.

В исторической эволюции духовной культуры Японии наиболее важными ми­ровоззренческими концепциями,прише­дшими с континента, были теория инь-ян и пяти первоэлементов (сплавленная еще на китайской почве с древним дао­сизмом), конфуцианство и буддизм.

Уходящее корнями в глубины исто­рии и зафиксированное в древнейшей китайской «Книге Перемен» («Ицзин»), учение о постоянном взаимодействии в природе двух противоположных начал -темного, пассивного, женского начала

инь и светлого, активного, мужского начала ян - как основе всего сущего по­лучило в странах дальневосточного ре­гиона, в том числе и в Японии, характер универсальной теории, ставшей исход­ным пунктом для объяснения всех без исключения явлений окружающей дей­ствительности. Значительный уровень абстрагирования позволял варьировать эти идеи в конкретных исторических ус­ловиях, допускал возможность их сплав­ления с местными верованиями.

Пятеричная система была одной' из форм упорядочения мифологических, а затем и натурфилософских представле­ний²⁸. Пяти стихиям, или первоэлемен­там (дерево, огонь, земля, металл, во­да), соответствовали пять тотемных жи­вотных, пять мифических государей -владык стран света и центра, пять пла­нет, пять цветов, пять звуков. Позднее в конфуцианском учении о природе чело­века речь шла о пяти врожденных свойствах человеческой натуры. Как и в теории инь-ян, в учении о первоэлемен­тах основополагающей была идея взаи­мообратимости - взаимопорождения и взаимопреодоления. Не менее важной была идея относительности значения самих элементов, зависимость от их по­ложения в системе (по «Ицзину», «рас­цвет» или «упадок» зависит от взаимоот­ношений элементов).

В «Книге о дао и дэ» (Даодэцзин) Лао-цзы ²⁹, относящейся к VI веку до нашей эры, закон относительности всего в при­роде - небытия и бытия, покоя и движе­ния, постоянства и изменения, жизни и смерти, добра и зла - трактовался во всеобщем значении, как главный прин­цип мироздания: «Когда в Поднебесной узнают, что прекрасное является пре­красным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, труд-

ное и легкое создают друг друга, длин­ное и короткое взаимно соотносятся, вы­сокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом»³⁰. Все явления жизни объясняются здесь естественным чере­дованием света и тьмы, тепла и холода, круговращением сезонов, взаимопре­образованием первоэлементов, сущест­вующих по закону -дао. «Дао рождает од­но, одно рождает два, два рождают три, а три рождают все существа. Все су­щества носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию»³¹. Согласно «Даодэцзину», человек включен в при­родные ритмы и живет по тем же зако­нам, что и природа. С этими законами со­поставляются и нравственные принципы человека. Подобно тому как порядок и гармония в природе зависят от правиль­ного чередования первоэлементов, тьмы

40

Ш 1

t> i

Неизвестный художник. .История Хондо Хэйхатиро». Роспись ширмы деталь. Начало XVII в.

по

Неизвестный художник. „Виды Киото и его окрестностей». Роспись ширмы, деталь. Начало XVII в.

и света, точно так же на этот порядок воздействует и правильное поведение человека. Нарушение человеком норм поведения может нарушить порядок не только в государстве, но и в Космосе. «Человек следует законам земли. Земля следует законам неба. Небо следует за­конам дао, а дао следует самому себе»³². Цель человека - познать законы приро­ды как законы собственной жизни.

Когда древние японцы познакоми­лись с теорией инь-ян (по-японски -онъё) и идеей взаимообратимости пер­воэлементов, то они увидели в них более общее выражение собственных миро­представлений, закрепленных в древ­них мифах и религиозных верованиях синтоизма (одушевление всего окружа­ющего мира, взаимопереход живого и неживого и т.п.). Рядом с развитой фи­лософской мыслью Китая мышление Древних японцев было более конкрет­ным и эмоционально-чувственным. Мир Р^едставлялся им конечной реаль-

41

ностью, где главной ценностью является «здесь и сейчас».

Если синтоистская идея одушевле­ния всего окружающего мира смыкалась с теорией инь-ян, то культ предков (вос­ходивший к древнейшим тотемистичес­ким верованиям) был близок конфу­цианскому учению о почитании старших и сыновней почтительности, об установ­ленной небом субординации господина и слуги, старшего и младшего.

Точно так же и основы буддийского учения о мире как иллюзии, бесконечной цепи перерождений и законе кармы -воздаяния за прошлые жизни, - прело­мившись в национальном сознании япон­цев, сплавились с уже укоренившимися представлениями о природе и мирозда­нии, получили собственную форму и трактовку. В условиях господства пози­тивных, жизнеутверждающих идей син­тоизма буддизм на японской почве значительно видоизменился, в нем ста­вились новые акценты, выделялось од-

но и уходило на второй план другое. Пер­воначально буддизм распространялся в Японии почти наравне с искусством ма­гии, защищающей от бедствий³³, а систе­ма обрядов была приближена к синто­истским. Для облегчения восприятия но­вой религии мифологические персонажи местных верований были сопоставлены с буддийскими божествами.

Как и в случае с древнекитайскими идеями, которые воспринимались и ус­ваивались лишь постольку, поскольку они не противоречили основным уста­новкам мышления и миропредставле­ниям древних японцев (а то, что не отве­чало им, просто не воспринималось), так было и с буддизмом в эпоху раннего средневековья: шло постепенное дви­жение от уровня примитивной веры к постижению философских основ этого вероучения. Уже столетие спустя после официального принятия буддизма, в VII веке, для сознания японцев оказались органичными идеи бренности и хрупко-

29

Неизвестный художник.

«Знаменитые места в Киото».

Роспись ширмы.

Деталь. Начало XVII в.

Неизвестный художник. «Виды Киото и его окрестностей». Роспись ширмы. Деталь. Конец XVI - начало XVII в.

сти бытия (что нашло отражение во многих стихах поэтической антологии «Манъёсю» VIII века), а также более аб­страктное представление о безначаль-ности и бесконечности мира как волну­ющегося океана, жизнь которого повину­ется строгим законам высшей причин­ности. Это было близко идеям вечной Природы, живой и чувствующей, разви­вающейся на основе собственных зако­номерностей.

В течение десяти веков раннего и зрелого средневековья сплавившиеся воедино эти главные мировоззренчес­кие представления видоизменялись в соответствии с исторической реаль-

42

32

Неизвестный художник. «Окуни Кабуки». Роспись ширмы. Деталь. Начало XVII в.

31

Неизвестный художник.

••Сидзё-гавара».

Роспись ширмы. Деталь.

Первая половина XVII в.

ностью, но оставались неизменными в своей первооснове. На протяжении это­го длительного периода они служили Фундаментом не только для философ­ских спекуляций, но и для художествен­ного мышления. Так, например, характер воззрений на природу и отношение к ней влияли на освоение человеком прос­транства для жизни и осознание его как неотъемлемой части естественного ок­ружения, а следовательно, и на возни­кновение определенной устойчивой ар-итектурной концепции, основанной на flee неотделимости «культурного» прос-Ранства от природного, их слияния и

взаимоперетекания. Если древнейшей протоархитектурной формой было огра­жденное священной веревкой место как обиталище божества³⁴, то ее класси­ческим выражением в эпоху позднего средневековья стал традиционный жи­лой дом. Известный японский писатель Танидзаки Дзюнъитиро уподобляет японский дом зонту, раскрытому над го­ловой для защиты от дождя и солнца, но не отделяющему человека от окружа­ющего пространства³⁵. И действительно, крышу - главный выразительный эле­мент в японской архитектуре - поддер­живают опоры, а расположенные ме­жду ними стены не имеют конструктив­ного значения, могут сниматься или отодвигаться, так что окружающая при­рода становится органичной частью вну­треннего пространства дома. Не случай­но обязательным компонентом японской архитектурной формы стал сад как пе­реходная ступень от природного прос­транства к пространству, освоенному человеком. В единстве дома и сада по­лучила выражение идея «японского кос­моса»³⁶ как целостной системы нацио­нальных представлений о мире, его устройстве и законах его жизни. В этом единстве воплотилась и идея органич­ности, столь важная для японской куль­туры.

Знаменитый американский архитек­тор Ф.-Л. Райт, проявлявший присталь­ное и глубокое внимание к японской ху­дожественной культуре и в особенности к архитектурным принципам, сложив­шимся в Японии, определял главное качество японской архитектуры как «пластичность». Он подразумевал под этим, «что материалы в их свойствах и природе видны переливающимися или вырастающими в форму, а не скомпоно­ванными из нарезанных и соединенных между собой кусков»³⁷. Такое «выраста­ние», органичное рождение архитектур-

45

33

Кано Хидэёри. «Любование кленами на горе Такао». Роспись ширмы. Деталь. XVI в.

47

ной формы из употребляемых стро­ительных материалов в соответствии с предназначением, или функцией, зда­ния естественно вытекало из организа­ции жилища по «модели космоса» - из представлений о мире и его устройстве. Подобно тому как в природе все имеет свое место и назначение, так и дому должна быть свойственна упорядочен­ность и целесообразность. Говоря о том, что в японской архитектуре форма вы­растает из природы материалов, а функ­ция - из естественных потребностей че­ловека (отсюда органичное единство формы и функции), Райт приводит слова Лаоцзы, из «Даодэцзина», где говорится, что смысл дома - не в стенах и крыше, а во внутреннем пространстве, ради кото­рого он возводится. Отмеченная Райтом органичность японской архитектурной формы как ее основополагающее каче­ство в значительной мере может быть распространена более широко - на все понятие японской художественной куль­туры, ее внутреннее строение и принци­пы ее развития.

На протяжении длительного истори­ческого периода природа играла роль эстетического и этического идеала в культуре Японии, давая понятия «меры» и для представлений о красоте и для представлений о нравственности и зако­нах человеческого общения. С этим связана была и общая направленность развития культуры, и темпы этого разви­тия, и основные его закономерности. По­иск гармонии человека с миром основы­вался на идее органического единства с ним и, следовательно, равноправия (не подчинение природы и не господство над ней). Отсюда - идея органичного «вырастания» и самого человека и всего им созданного из природного начала на основе закона естественного развития -дао. Еще в древнем «Ицзине» и теории первоэлементов утверждалась мысль о

взаимообратимости всего в мире, а не противоборстве, не вытеснении одного другим. Принцип органичности, «роста» подразумевает постепенность, одновре­менное существование старого и нового, подобно тому как соседствуют в лесу старые и молодые деревья. С этим связана значительная гибкость в функ­ционировании всех компонентов куль­туры как единого целого, а также су­щественное значение в ней тенденции традиционализма.

Осознание предшествующего опыта как ценности, как почвы для собствен­ного существования было естественно в системе представлений о природе как первоисточнике всего в мире. Сама идея движения по кругу, чередования (дня и ночи, времен года) подразумевала возв­рат, повторение как вечный закон жиз­ни. В «Ицзине» такое ритмическое чере­дование трактовалось как мировое дви­жение: «... благодаря ритму ставшее и еще не наступившее объединяются в од­ну систему, по которой будущее уже су­ществует в настоящем . . .»³⁸.

В речи,произнесенной при получении Нобелевской премии, писатель Ясунари Кавабата привел слова Мёэ (1173-1232) как пример самоощущения не только средневекового поэта, но и своего собст­венного, то есть в их универсальном значении для японской культуры: «Глядя на луну, я становлюсь луной. Лу­на, на которую я смотрю, становится мною. Я погружаюсь в природу, соеди­няюсь с ней»³⁹. Кавабата подчеркнул вневременной смысл такого отношения к природе для японского поэта.

«Органичность» модели мира, свой­ственная средневековой Японии, пред­ставление о «живой» природе подразу-

34

Неизвестный художник.

Развлечения женщин.

Роспись ширмы.

Деталь. Первая половина XVII в.

48

Неизвестный художник. Обычаи европейцев, роспись ширмы. Деталь. Начало XVII в.

36

Неизвестный художник. „Корабль Суэёси». Вотивная картина. Роспись по дереву. WJ^

мевало невозможность механического отъединения части от целого, как это невозможно по отношению к человече­скому организму. Человек уподоблялся природе как микрокосм - макрокосму. И тот и другой живут на основе общих за­конов мирового ритма. В мире, понима­емом как организм, связи между частя­ми сложные и многозначные, лишенные прямой зависимости причины и следст­вия. Соответственно и тип мышления, метод осознания явлений в условиях ор­ганичной модели мира должен иметь свои особенности. Главная из них - ас­социативное мышление, сопоставление одного с другим не в понятийно-логи­ческом ряду, а на основе других законо­мерностей. Это взаимодействие - по ти­пу акустического резонанса, возможное ^как взаимная реакция между вещами "одного рода»⁴⁰.

Чтобы достичь гармонии с миром, че­ловек должен в первую очередь осо-^нать свою «одно-родность» с ним и жить

51

так, чтобы мировой жизненный ритм эхом отзывался в нем, стал его собст­венным ритмом. Тогда он может спон­танно и мгновенно реагировать на все, что происходит в природе, а его собст­венные внутренние движения способны в ней вызвать «отзвук», ответную реак­цию. Эти непрямые, но более крепкие связи человека с миром природы и есть связи ассоциативные, столь ясно разли­чимые во всех сферах японского ис­кусства и литературы, ставшие основой построения образа в поэзии, живописи, классическом романе и театре.

В системе, где «единство» - главное мировоззренческое понятие, все формы проявления жизни принципиально рав­ноценны, так как каждая выражает всю полноту бытия. Гора, водопад, дом, сад, чашка для чая одинаково и равноправно соотносятся с Природой - Космосом как воплощением абсолютной истины. Гар­мония природы, а следовательно, и гар­мония человека зависят от упорядочен-

'..

ности, правильного соотношения всего в мире, от его ритмической согласован­ности.

Самый явный, доступный простейше­му уровню человеческого опыта закон жизни природы - круговорот времени. Тема четырех времен года, в ритмичес­ком чередовании которых неразрывно сливается с природой жизнь человека, стала одной из главных в литературе и искусстве Японии: «Снег, луна, цветы, олицетворяющие красоту сменяющих друг друга четырех времен года, по японской традиции олицетворяют кра­соту вообще: красоту гор, рек, трав, де­ревьев, бесконечных явлений природы, в том числе и человеческих чувств»⁴¹. Созерцание живой природы или приро­ды, воплощенной в искусстве, станови­лось путем приобщения к великому Кос­мосу, давало возможность ощутить себя в нем⁴². В древности такой формой при­общения, слияния с миром природы были магические обряды, ритуальные танцы и театрализованные представления, а в средневековую эпоху - поэзия, жи­вопись, искусство садов, театр. Не случайно во всех видах и жанрах ис­кусства вслед за обрядовыми действа­ми, связанными с сельскохозяйственны­ми циклами, сохранялось деление на че­тыре «рода» - весна, лето, осень, зима. Так составлялись поэтические антоло­гии и группировались живописные свит­ки, даже выбор пьес для театральных представлений обязательно соответст­вовал сезону, ибо время года было той самой общностью «рода» вещей, поз­волявшей им взаимодействовать по ме­тоду акустического резонанса, было той основой, на которой базировалось ассо­циативное мышление поэта и художни­ка. «Чувствовать прекрасное - значит следовать природе, быть другом четы­рех времен года. Все, что ни видишь, -цветок, все, о чем ни думаешь, - луна.

Для кого вещи не цветок, тот дикарь. У кого в сердце нет цветка, тот зверь. Из­гони дикаря, одолей зверя, следуй Все­ленной - и вернешься в нее», - говорил Басе⁴³. Возможность создавать прекрас­ное доступно человеку лишь в силу его однородности с природой и включен­ности в ее ритмы (чего лишен «дикарь», «зверь»). Но и в самом творческом акте человек должен уподобиться природе. В его руках прекрасное должно непроиз­вольно «вырастать», «рождаться», спон­танно «возникать». Ясунари Кавабата, рассуждая об этом, приводит слова по­эта Кёрая (1651 -1704): «Прекрасное ро­дится само в соответствующий момент. Важно уловить этот момент»⁴⁴. Стремле­ние уловить «момент» своей неразрыв­ности с миром, передать свое пережива­ние его как целостности - в этом и состо­ит «Путь» поэта и художника, его жиз­ненное предназначение.

Сколь разительно противоположны подобному ощущению мира слова Лео­нардо, произнесенные на другом краю земли: «Живописец спорит и соревну­ется с природой»⁴⁵. В утверждении вели­чия человеческой личности с неизбеж­ностью возникает ее противопоставле­ние природе, а затем и рождается идея господства над ней, что было принци­пиально невозможно в условиях средне­вековой японской культуры. Там чело­век не мыслил себя и всей своей жизни вне приобщенности природе, поисков гармонии с ней для достижения собст­венной внутренней гармонии.

Идея органичного перехода одного в другое - тьмы и света, зла и добра, нежи­вого и живого, а также идея мирового ритма оказались чрезвычайно плодо­творными и в развитии теории творчест­ва: «энергия» жизни переходит в «энер­гию» искусства, и наоборот, в творчес­кой деятельности природы и человека нет разрыва и качественного различия,

52

они едины в своей сути. Труд человека-физический и духовный - продолжает то, что само вырастает из природы, соз­данное человеком есть одно из проявле­ний естественного процесса жизни.

Убеждение в том, что в природе уже все есть (или как явленное - Бытие или как неявленное, потенциально возмож­ное-Небытие), заставляет и процесс со­зидания (стихов, картины, сада, танца) трактовать как «обнаруживание», от­крытие того, что есть, но пока скрыто от глаз: «Вселенная -сосуд, содержащий в себе все: цветы и листья, снег и луну, го­ры и моря, деревья и траву, живое и не­живое. Всему-свое время года. Сделай­те эти бесчисленные вещи предметом искусства, сделайте свою душу сосудом Вселенной, доверяйте ее просторному, спокойному Пути Пустоты! Тогда вы сможете постичь изначальную основу искусства - Тайный Цветок», - говорится в трактате знаменитого драматурга и ак­тера Дзэами (1363-1443)⁴⁶.

Здесь важно подчеркнуть, что, со­гласно этой концепции, не человек прис­ваивает себе функции творца, а сама Природа через человека проявляет себя, свои скрытые в Небытии возмож­ности, а человек же лишь должен не ме­шать ей, должен «не-действовать». Тео­рия недеяния, восходившая к древнеки­тайским учениям⁴⁷, сплавленная с буд­дийскими представлениями, оказалась весьма близкой сознанию японцев и их сформировавшемуся еще в лоне аними­стических верований принципу уваже­ния и ненасилия над природой вещей. .Цаже в творческом акте человек как бы отстраняется, его воля становится рав­новеликой «природному началу» пре-ооразуемого материала, будь то дерево Ри строительстве дома, глина при соз­дании керамического сосуда или тради-нак °^{е слов}°-^метафора в поэзии. Од-ако недеяние- не пассивное состояние,

53

а особая согласованность с жизнью все­го окружающего мира, соподчиненность природным ритмам, которые могут быть нарушены «деянием» как вторжением извне в установленные законы Космоса. Если цель человеческого существова­ния - переживание своего единства с ми­ром, что и есть постижение Истины, то цель искусства-открыть пути проникно­вения в сокровенную суть вещей, попы­таться достичь «одно-родности» с ними, чтобы возникла возможность внутрен­него контакта, «отзвука», резонанса. «Учитесь у сосны рисовать сосну, бам­бук - у бамбука», - говорил Басе, подразу­мевая под этим не передачу внешнего об­лика, рисунка ветвей и листьев, а необ­ходимость так погрузиться в созерцание предмета, чтобы слиться с ним, почувст­вовать его жизнь как свою собственную. Скрытая суть, «истина» предмета и есть красота, которую надо пережить, почувствовать, а не просто осознать ра­зумом. Отношение к истине как красоте определяло большую роль эмоции в са­мом процессе познания. Проблема кра­соты - одна из важнейших в японской ху­дожественной культуре. В Японии не бы­ло столь развитой, как в Китае, эстети­ческой теории. Авторами трактатов и от­дельных высказываний были по боль­шей части не философы, а поэты, сама же форма теоретических рассуждений нередко носила характер бесед, афо­ризмов, включалась в художественную ткань произведения (как, например, в знаменитом романе Мурасаки Сикибу «Гэндзи моногатари»). По справедливо­му замечанию С. С. Аверинцева, «отсут­ствие науки эстетики предполагает в качестве своей предпосылки и компен­сации сильнейшую эстетическую окра­шенность всех прочих форм осмысления бытия...»⁴⁸. В средневековой Японии такая эстетическая окрашенность была в высшей степени свойственна буддий-

ской мысли (в особенности представи­телям секты Дзэн), что отразилось в существовавшем словаре терминов, по большей части взятых из религиозной сферы⁴⁹. С точки зрения красоты и эсте­тического отношения к миру осмысля­лись важнейшие стороны жизни чело­века, его взаимоотношения с окружа­ющими и его собственное самоощуще­ние. Эстетическое становилось и мери­лом нравственного, а поступки людей оценивались как красивые и некраси­вые, что подразумевало в равной мере и их этический смысл и их внешнюю при­влекательность⁵⁰.

Хотя само определение прекрасного на протяжении многих веков развития японской средневековой культуры меня­лось, красота как принцип жизни и ис­кусства сохраняла свое универсальное значение⁵¹. Представление о «сокровен­ной красоте» и «сокровенной истине», изначально присущих миру и способных открыться в акте творчества, будь то сочинение стихотворения или создание сада, - определяло способ художествен­ного мышления, мифопоэтического по своей сути.

Представления о тесной связи исти­ны с эмоцией, утверждение необходимо­сти переживания красоты как пути поз­нания истины неизменно проявлялись и в этических учениях, где понятия долга, нравственности сопоставлялись со сфе­рой чувств и рассчитаны были на усвое­ние не только логическое, но и эмоцио­нальное. Законы поведения человека представали как серия притч или сужде­ний древних мудрецов, то есть как инди­видуально пережитый опыт личности, подобно тому как эстетические нормы фигурировали в форме бесед прослав­ленных поэтов с учениками (например, Басе), где образно или афористично пе­редавался самый дух и пафос, а не буква

учения. Недаром еще Конфуций прида­вал огромное значение общественным ритуалам, в наглядно-чувственной фор­ме утверждавшим определенные нормы поведения и нравственности. В ритуале человек постигает систему правил и приобщается к ним, включаясь в само действо, участвуя в нем и переживая все его фазы. Как уже отмечалось, в конфу­цианстве и сами идеи естественности, органичности занимали важное место как основа учения о «природе чело­века».

Органичность как главный принцип была настолько свойственна японскому средневековому мышлению, что оно не знало критического отношения к пред­шествующим этапам. Новое вырастало из старого и жило с ним рядом, под­чиняясь законам роста и минуя острые кризисные ситуации, столкновения вновь возникающего с ранее утвердившимся. Поэтому и XVI столетие с его важнейши­ми структурными сдвигами в социальной и политической сферах общественной жизни не стало временем кардинальных перемен в развитии художественной культуры, каким была эпоха Возрожде­ния для стран Европы. Идея непрерыв­ности, постепенного естественного пе­рехода прошлого в настоящее, старого в новое исключала возможность взрыва, слома традиции и отказа от нее. Даже ряд законодательных мер, принятых в начале XVII века и регламентировавших социальную и культурную активность всех слоев населения Японии, хотя и был «искусственным конструированием» идеологической жизни общества, не смог повлиять на принципиальные основы традиционного мышления. Художествен­ная культура, принявшая новый облик, сохраняла свои фундаментальные миро­воззренческие основы, складывавшиеся на протяжении всей истории народа.