ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЧИНОВНИКОВ И ПРИНЦИП БЕСКОРЫСТИЯ СЛУЖБЫ

Объем, структура и процедура оплаты королевских должностных лиц являются важнейшим компонентом формирования государственного аппарата и складывания нового статуса службы, который изначально определялся выплатой жалованья из королевской казны, т.е.

самим королем из его ординарных доходов от домена и регальных прав, а не на счет «управляемых» (тяжущихся сторон, адресатов королевских писем и т.д.)[1629]. Хотя по мере возрастающей доли в доходах короля разнообразных налогов подданные, по сути, были принуждены оплачивать королевский аппарат и поэтому в своих жалобах стремились всячески его сократить, сам принцип оплаты через посредство короля ставил чиновников в независимое по отношению к подданным положение. Постепенно жалованье чиновников стало фиксированным и уже не зависело от воли конкретного монарха, что обеспечило чиновникам независимое положение по отношению в том числе и к королю.
Вторым фактором новизны вознаграждения чиновников была оплата в форме денег, а не земель, откупа части регальных прав и т.д.[1630] Такая оплата изначально призвана была привязать чиновника к персоне монарха и не допустить инфеодации должностей. Наконец, третьим, важным фактором сделалась неизменность этого фиксированного денежного содержания[1631]. Оплата чиновников никем не исследовалась специально, поскольку считалась вопросом ясным. Исключение было сделано только для факта фиксации жалованья, однако никто из исследователей не объяснил этот феномен, ограничиваясь
лишь его констатацией. Как следствие, почти все сходились на парадоксальном выводе: за исключением служащих финансовых ведомств, служба короне Франции впрямую не обогащала человека, и оставалось неясным, зачем же люди так стремились ее получить[1632]. Случай чиновников финансовых ведомств помогал как раз это объяснить: ясно, что здесь подразумевались всевозможные злоупотребления, которые и обогащали, и стимулировали жажду должностей в обществе.
Такое мнение прочно опирается на многочисленные свидетельства современников о злоупотреблениях откупщиков и сборщиков налогов, ставших синонимом корысти, и кажется вполне аргументированным. Однако как быть с остальными ведомствами и службами короны, куда люди стремились попасть никак не меньше, если не больше? Объяснение этому феномену исследователи находили в системе привилегий, королевских даров и вершины социального успеха - в доступе во дворянство.
He ставя под сомнение эти доводы, мне представляется оправданным детально рассмотреть вопрос о содержании чиновников. Что означала и к каким последствиям привела его ранняя фиксация? Почему так единодушно критиковались, в основном, откупщики и сборщики налогов? И главное, почему служба короне Франции не обогащала и при этом неуклонно делалась все более привлекательной и вожделенной? В самом названии этого раздела сталкиваются две, казалось бы, противоречащие друг другу темы, - реальные выгоды и принцип бескорыстия службы. Именно такой путь - изучение реальных выгод от службы в контексте идейно-этических теорий - я предлагаю для разрешения отмеченного выше парадокса.
Вопрос об оплате чиновников довольно сложен и запутан, поэтому разумнее проанализировать его последовательно по каждому из составляющих компонентов. И начать стоит с самого простого - с реального объема жалованья служащих короны Франции, которое к тому же далеко не всегда упоминается в королевском законодательстве, что весьма знаменательно.

Итак, будем следовать сверху вниз по иерархии ведомств и служб. Из трех ведомств, на которые разделилась Королевская курия, меньше всего места в королевских указах об оплате занимают члены Королевского совета, и это вполне логично, ведь в него входили по большей части принцы крови и знать, разумеется, без жалованья, а также главы верховных ведомств, не имевших права на двойное жалованье[1633]. Поэтому плата за участие в заседаниях

Королевского совета упоминается всего дважды: в формуляре Одара Моршена, где речь идет о назначении жалованья советнику, который до тех пор заседал без оплаты, «ради поддержания его статуса и помощи в больших расходах и тратах», и в кабошьенском ордонансе, где сокращалась численность участвующих в Королевском совете секретарей. Согласно этим сведениям, советник получал фиксированную плату в 600 турских ливров в год вне зависимости от количества посещений, а ведущий протоколы заседаний Совета секретарь - по 12 парижских су в день[1634].
Два других ведомства, Парламент и Палата счетов, занимают куда больше места в королевских указах об оплате. Жалованье служителей Парламента оформилось не сразу: с 1254 г. Людовик Святой установил им по 10 парижских су в неделю, однако с начала XIV в. они оплачивались поденно, причем в зависимости от социального статуса служителя, а впоследствии и от должности. Советник-мирянин получал по 10 парижских су в день, советник-кли- рик - по 5. Помимо этого им выдавалось ежегодно по две мантии или их денежный эквивалент (10-20 парижских ливров), а также по 20 парижских су на Рождество и на Троицу[1635]. Секретари Парламента получали по 5 су в день[1636]. Наконец, судебные приставы получали по 2 су в день и 100 су в год за мантию; причем тем, кто охранял порядок в залах во время судебных слушаний, жалованье удваивалось[1637]. Президенты получали фиксированное жалованье: первый президент - I тыс. ливров в год, остальные президенты - по 500 ливров. Генеральный прокурор получал 400 парижских ливров в год[1638]. В этой разнице оплаты президентов и советников Парламента отразился принцип
гарантий материального благополучия для тех, кто прослужил долго: фиксированное жалованье президентов было, по сути, сходно с пожизненным, поскольку не зависело от числа дней работы. И эта разница будет характерна для всех ведомств и служб, что свидетельствует о ее универсальном характере и важности для формирования института королевской службы. Co второй половины XIV в. появляется и жалованье тех членов Парламента, которые оставались в Париже на время вакаций суда и продолжали работу[1639].
Помимо заседаний суда чиновники Парламента проводили и расследования дел, уезжая далеко и надолго из Парижа и получая за эти расследования деньги. Хотя они теряли на этот срок ординарное жалованье, оно, по-видимому, с лихвой возмещалось оплатой расследований, о чем свидетельствуют постоянные попытки регулировать очередность комиссий и, в целом, свести разъезды к минимуму[1640]. О значимости этой статьи доходов парламентариев свидетельствует и куда большее внимание к ней как в королевском законодательстве, так и в общественном мнении. Так, уже первые ордонансы о Парламенте тщательно регулировали расходы на проведение расследований: с собой разрешалось брать столько лошадей и слуг (mesnies), сколько «сообразно статусу» парламентария, и «словно бы едут по своим нуждам» (propres besoignes); а тратить можно было в день 40 су «в монете той области, где они проводят расследование»; превышение же не должно было составлять больше 60 су[1641]. В фундаментальном для парламентской корпорации ордонансе от марта 1345 г. оплата расследований занимает значительное место, причем статьи о расходах предварены ссылкой на жалобы подданных, вынужденных отказаться от иска из-за его дороговизны, хотя далее регулируются только расходы на это из королевской казны[1642].
Показательно, что дважды в крупных общественных проектах реформ, в Великом мартовском ордонансе 1357 г. и кабошьенском ордонансе 1413 г., уделено было внимание оплате расследований в Парламенте со ссылкой на защиту интересов подданных. Первые статьи об этом почти целиком повторяют соответствующие статьи ордонанса 11 марта 1345 г. - то же ограничение числа лошадей, как и оплаты; фиксируются и расходы судебных приставов,
исполняющих приговоры Парламента (8 су в день)[1643]. При отсутствии новшеств в плане расходов авторы ордонанса описывают реальные злоупотребления, упрекая парламентариев в том, что они берут с собой по четыре-пять лошадей, тогда как «едучи по своим нуждам и за свой счет» ограничиваются двумя-тремя; точно также приставы «едут на двух лошадях, чтобы получить побольше денег, а по своим нуждам идут часто пешком или довольствуются всего одной лошадью». В кабошьенском ордонансе уже не регулируются расходы на расследования, а речь идет исключительно об обязанности короля их вовремя и полностью оплачивать «в интересах подданных»[1644]. В используемой в обоих ордонансах риторике обращает на себя внимание сопоставление работы чиновника с его собственными интересами, которое, хотя и было продиктовано стремлением ограничить корысть судейских чинов, однако содержит в себе важный идейно-этический компонент.
Палата счетов имела сложную структуру оплаты, которой уделено большое внимание в королевских указах, где также прослеживается стремление сократить расходы казны. Так, уже в раннем ордонансе от 1320 г., где еще не оговаривается жалованье чиновников, упоминается правило - клеркам жить в домах мэтров Палаты не для выгоды последних, а для выгоды короля, ибо их жалованье не позволяет им держать дом и тратиться на расходы, одежду, слугу и лошадь, но при этом им следует поддерживать честь короля и службы[1645]. Стоит обратить внимание на этот контраст между скромной оплатой и высоким статусом службы, который в известном смысле станет лейтмотивом самоидентификации служителей короны Франции и основой их претензии на привилегии. Переходя собственно к жалованью членов Палаты счетов, надо заметить, что оно было чуть выше, чем у служителей Парламента: су в день для мэтров-клириков и 16 - для мэтров-мирян; некоторые получали по 500-400 ливров в год, а клерки - по 6 су в день; приставы 12 денье в день. Первый президент-клирик получал I тыс. ливров, президент-мирянин - 800 ливров. Кроме жалованья, им выдавалась ежегодно мантия или ее денежный эквивалент (80 ливров президентам и мэтрам, 40 ливров клеркам и секретарям). В середине XV в. в Палате счетов была учреждена должность королевского прокурора с фиксированным жалованьем в 200 ливров в год[1646]. С середины XIV в. и вплоть до конца исследуемого периода жалованье чиновников Палаты счетов больше не повышалось и не упоминалось, скрытое

alt="" />








Большая зала, или Зал потерянных шагов во Дворце (Правосудия) в Ситэ. Современный вид




Часы на северо-восточной башне Дворца в Ситэ. Первые общественные часы в Париже. Установлены по приказу короля Карла V Мудрого в 1370 г. При короле Генрихе III украшены фигурами Правосудия и Закона (Жермен Пилон). Реставрированы в 1843-1852 г. Современный вид




Статуя Людовика IX Святого, вершащего суд под дубом. Произведение Эжена Гийома, 1878 г. Расположена в центре галереи Сен-Луи, соединяющей Кассационный суд с Дворцом (Правосудия) в Ситэ. Современный вид




Людовик IX Святой провозглашает ордонанс 1254 г. о реформе администрации на заседании Королевского совета с участием членов Парламента. Средневековая миниатюра из «Книги деяний Людовика Святого». Фрагмент. Национальная библиотека Франции (BnF). Mss. Fr. 2829. F. LVII ou 59 v




Король в окружении советников и чиновников. Миниатюра из ордонанса от 25 сентября 1443 г. Национальные архивы Франции (AN) KK 889. F. 17
Карл V Мудрый. Образ идеального правителя - мудреца на троне и «викария Бога». Средневековая миниатюра из «Поликратика» Иоанна Солсберийского в переводе Дени Фульша. BnF. Mss. Fr. 24287. F. 2




Король следит за работой Палаты счетов. Средневековая миниатюра из трактата Анри Бода «О жизни, состоянии и нравах короля Карла VII». BnF. Mss. Lat. 6222 С. F. 42 v

alt="Король принимает регистр из рук казначея. Миниатюра из ордонанса от 26 ноября 1447 г. AN KK 889. F. 59" />


Король принимает регистр из рук казначея. Миниатюра из ордонанса от 26 ноября 1447 г. AN KK 889. F. 59







Проверка счетов. Помещение Палаты счетов с картиной Распятия. Миниатюра из регистра Палаты счетов. Ок. 1508 г. Национальные архивы Франции (AN)
м,
Распятие из Парижского парламента. Фламандский художник (Андре из Ипра?). Ок. 1449 г. Масло по дереву. Лувр




Клятва верности (оммаж) английского короля Эдуарда I французскому королю Филиппу IV Красивому, принесена в 1286 г. Изображение этого ритуала на средневековой миниатюре из «Больших Французских хроник». BnF. Mss. Fr. 6465. F. 301 v




Торжественный въезд в Париж королевы Изабо Баварской в 1389 г. Миниатюра XV в. из «Хроник» Жана Фруассара. British Library. Ms. 4379. F. 3




Похороны Карла VI. Президенты Парламента в алых мантиях окружают катафалк. Миниатюра из «Хроники» Жана Шартье. BnF. Mss. Fr. 2691. F. I

Торжественная встреча императора Карла IV королем Франции Карлом V у ворот Сен-Мар- тен при въезде в Париж в 1378 г. Первое изображение чиновников в свите короля на церемонии extra muros. Миниатюра Жана Фуке из «Больших Французских хроник». BnF. Mss. Fr. 6465. F. 444



Торжественный въезд Карла VII в Руан. Знаки власти в процессии фигурируют отдельно от персоны короля. Миниатюра из «Краткой хроники королей Франции». BnF Mss. Fr. 4811. F. 70 у

Надгробие Филиппа де Морвилье. Лувр



Надгробие Жана Жувеналя дез Юрсена, основателя династии королевских чиновников, в соборе Нотр-Дам в Париже

за формулой «обычное жалованье, права и выплаты»[1647]. Особняком стоит указ о порядке оплаты сверхурочной работы чиновников Палаты счетов, поскольку она определялась там не в единицах счета, а в монетах: согласно ему, аудиторам платили по 7 флоринов в день, а клеркам - по одному полуфлори- ну. Жалованье выплачивалось два раза в год, а в случае выплаты из налогов - четыре раза в год[1648].
Канцлер как глава гражданской администрации имел более сложную структуру жалованья. С начала XIV в., как впоследствии и главы верховных ведомств, он получал фиксированное жалованье: сначала I тыс. ливров, затем 2 тыс. ливров в год[1649]. Кроме того, ему полагалась мантия четыре раза в год (на Пасху, на Троицу, на день Всех святых и на Рождество) или денежный эквивалент в 200 франков и несколько лошадей. Помимо этого, он имел право на дополнительную оплату своих разнообразных функций, которая входила в структуру его ординарного жалованья. Наконец, в знак принадлежности к сотрапезникам короля, он обеспечивался едой и вином из королевских закромов, а также имел право на отдельное помещение во Дворце в Ситэ[1650].
Что касается жалованья нотариусов и секретарей Канцелярии, то оно сначала составляло 6 су в день, затем - 10 су, наконец, 12 су в день; кроме того, они получали два раза в год мантию (или паллий) или их денежный эквивалент в 10 парижских ливров. Растопителям воска платили 13 денье в день, затем - 2 су 6 денье; а также две мантии по 50 су каждая[1651].
Наконец, обратимся к ведомствам, связанным с финансами короны. В Монетной палате, весьма немногочисленной, ординарное жалованье гене- ралов-мэтров монет было фиксированным в размере 200 парижских ливров в год[1652]. В столь же малочисленном Казначействе казначеи получали фиксированное жалованье в 600 ливров в год плюс по 6 су в день за каждого из клерков; самим же клеркам выделяли те же 6 су в день и раз в год 60 ливров в виде пенсиона; наконец, меняла получал 50 парижских ливров в год[1653]. Однако к
началу XV в. жалованье казначеев возросло до I тыс. турских ливров в год, причем сохранялись и иные «мелкие и старинные права» (menuz et anciens droiz)[1654].
В Налоговой палате президент получал фиксированное жалованье в I тысячу турских ливров в год, а генералы-советники по 500 турских ливров в год; вскоре им так же, как и другим служителям, стали выдавать мантии; советникам по делам суда налогов платили по 400 франков (600 турских ливров), наконец генеральному сборщику - 500 франков в год [1655]. Когда же в связи с трудностями казны жалованье генералов-советников было сокращено до 400 турских ливров, они добились возвращения к прежней сумме, ссылаясь не только на незапамятную традицию, но и на высокий статус их службы, требующей «почета и уважения, каковые они иначе не смогут поддерживать»[1656]. Это не помешало попытке в ходе кабошьенского восстания сократить жалованье работников Налоговой палаты[1657]. Причем эти реформы опирались на жесточайшую критику служителей ведомства, которая отражена и в «Хронике» монаха из Сен-Дени. Так, автор пишет об осуждении в ходе заседаний Штатов 1413 г. чрезмерного жалованья представителей финансовых ведомств: якобы генералы финансов получают ежегодно по 3 тыс. экю золотом и им все мало, а между тем, прослужив два года, они похваляются, что заработали по 12 тыс. и более золотых экю. Такая же критика звучала и в адрес служителей Налоговой палаты: их число увеличилось в три раза, и каждый получает по 600 ливров в год[1658]. Позднее, 31 августа 1415 г. был издан специальный указ о жалованье генералов-советников по делам налогов, где признавалось, что в связи с возросшими расходами казны оно с 600 ливров было «по их согласию» сокращено до 400 ливров в год, при сохранении ежегодного ливрейного одеяния или его денежного эквивалента в 7 ливров 12 су парижских. Однако эта мера имела временный характер, и данным указом подтверждались их гарантии в будущем получить все причитающиеся деньги[1659]. Тем не менее тенденция к увеличению жалованья «налоговиков», сохранилась и в дальнейшем: когда Людовик XI восстановил упраздненный им поначалу налоговый суд, он впервые учредил также должность его президента и назначил ему содержание в 800 парижских ливров[1660]. Наконец, в

«Рапорте Королевскому совету» за 1468 г. отмечается, что секретарь налогового суда не получает вовсе ординарного жалованья, а королевский адвокат имеет лишь 100 турских ливров[1661].
Помимо служителей верховных ведомств, находящихся в Париже, в структуру налоговых органов входили и чиновники на местах, прежде всего, сборщики налогов, которые становятся постепенно главными объектами общественного внимания и критики. Между тем, согласно королевским указам, их ординарное жалованье составляло 100 турских ливров в год[1662], т.е. не слишком высокое в сравнении с другими и к тому же не менялось на всем протяжении исследуемого периода. Жалованье сенешалей и бальи составляло 500-600 турских ливров в год[1663]. К этому же рангу принадлежал и прево Парижа, который получал такое же жалованье[1664]. Что касается служителей парижского Шатле, то их ординарное жалованье выглядело следующим образом: аудиторы получали по 20 ливров, а советники сначала по 40 парижских ливров в год, в XV в. - по 60 ливров[1665]. О содержании сержантов Шатле не говорится ни в одном из указов, однако, вероятно, его можно сопоставить с жалованьем сержантов в других административных округах, например, в Лане, где им выдавали фиксированно 10 парижских ливров в год[1666]. Еще одной важной королевской службой являлись хранители вод и лесов: вначале их жалованье состояло из 10 су в день плюс 100 ливров в год; кроме того, оплата разъездов с компенсацией, сопоставимая с оплатой комиссий по расследованиям в Парламенте - 40 турских су в день. Однако уже при Карле Мудром оно стало строго фиксированным: вне зависимости от количества дней работы и с учетом всех разъездов оно достигло 400 турских ливров в год17\
Оплата работы комиссаров-ревизоров зависела от характера доверенных им полномочий. Впрочем, в начале, как и в оплате комиссий в Парламенте, она увязывалась также с социальным статусом персон. Так, довольствие комиссаров по делам соли определялось строгой социальной иерархией: прелаты и другие «более почтенные люди» должны были получать по 20 парижских су в день; «почтенные люди» (Гestat de la personne se elle est honeste) - 6 су (парижских или турских в зависимости от области), а другие «простые персоны» (et autres personnes communes) - по 5 су в день. Однако вскоре Регламент о комиссарах-реформаторах по делам евреев 1363 г. отменил все эти сословные различия и установил им жалованье, равное членам Парламента, осуществлявшим подобные инспекции. Позднее оплата членов Палаты счетов, отправляемых в комиссии по делам проверки монеты, составила 29 парижских су в день[1667].

Подводя черту под представленной схемой размеров ординарного жалованья королевских должностных лиц в столице и на местах, следует отметить несколько сущностных его черт. Во-первых, оно постепенно перестало зависеть от социального статуса лица и определялось характером исполняемой службы, что уравнивало служителей короны и создавало основу для формирования социальной группы. Во-вторых, жалованье часто определялось количеством отработанных дней и стимулировало служебное рвение чиновника. В-третьих, для глав ведомств и служб оно стало с определенного момента фиксированным, что не только гарантировало материальное благополучие после долгой службы, но и выражало политический вес таких персон, поскольку они использовались в важных для короны поручениях и посольствах, которые не оплачивались. Наконец, величина жалованья королевских должностных лиц, как и ординарная численность, была в определенный момент «заморожена» и не возрастала до конца исследуемого периода, что явилось одним из его особенностей.
Для того чтобы понять эту особенность и ее истинную причину, как и последствия, стоит задаться вопросом о размере в целом нагрузки от содержания чиновников на королевскую казну. По данным Р. Фоссье, она составляла в среднем 39% от всех расходов казны. Учитывая возрастающие траты на ведение войны и трудности при сборе налогов, нельзя не согласиться с Г. Дюкуд- реем, что это было достаточно большое бремя и всевозможные новшества в процедуре выплаты имели целью облегчить его[1668]. О динамике роста объема выплат жалованья чиновников по мере увеличения их численности можно получить некоторое представление, проанализировав данные, приведенные Ш. Ланглуа, о расходах на жалованье служителей Парламента при Филиппе IV Красивом и при Филиппе VI Валуа (1343 г.). Согласно этим данным, сумма жалованья советников (клириков и мирян) Верховной палаты возросла с 2 тыс. 669 парижских ливров до 6 тыс. 35 ливров; в Следственной палате- с 2 тыс. 32 ливров 8 су до 9 тыс. 625 парижских ливров; в Палате прошений Дворца - с 466 ливров 8 су до 2 тыс. 460 парижских ливров[1669]. Фиксация на целый век, т.е. до окончания Столетней войны, размера жалованья чиновников была вызвана объективным дефицитом королевской казны. Это обстоя
тельство во многом определило специфику оплаты в исследуемый период, сыгравшую важную роль в формировании института государственной службы, поскольку потребовалось обосновать и утвердить в общественном сознании необходимость оплаты, равно как и выработать новые ее процедуры, которые способствовали автономизации королевской администрации.
Формализация процедуры выплаты жалованья, которое из дара и милости короля постепенно трансформируется сначала в его обязанность, а потом и вовсе отделяется от воли монарха, начинается достаточно рано[1670]. Уже к началу XIV в. королевские указы на эту тему содержат формулировки, закрепляющие ее опосредованный государственными институтами и независимый от персоны монарха характер. Так, указ Филиппа V Длинного от апреля 1320 г. устанавливал выплату канцлером жалованья нотариусам и секретарям в виде правила, уже не нуждающегося в дальнейших подтверждениях от короля[1671]. Аналогичным образом процедура выплаты жалованья членам Парламента была установлена ордонансом от 12 февраля 1320 г.[1672] Co второй половины XIV в. бюрократизация процедуры выплаты жалованья выражается в ссылках на ее незапамятность и освященность обычаем: «выплачивать жалованье как привыкли (acoustim^) получать и иметь»; «не возобновляя каждый год указа», «для тех, кто служит постоянно и ординарно и кто издавна (сГапс1еппе1ё) оплачивался из нашей казны»[1673]. Жалованье ординарных чиновников приобретает регулярный характер и закрепляется в качестве обязательной статьи расходов королевской казны, которая уже не требует новых распоряжений от короля и, таким образом, выходит из сферы его влияния.
Еще одной чертой, свидетельствующей о формализации процедуры выплаты жалованья чиновникам, становится со временем отсутствие упоминаний о его величине. Мы уже обращали мимоходом внимание на это обстоятельство. Здесь же отметим еще раз: с середины XIV в. формулы оплаты ординарных чиновников больше не содержат данных о величине жалованья, ограничиваясь ссылкой на традицию[1674]. То же самое правило распространилось со временем и на получаемое чиновниками ливрейное одеяние или его
денежный эквивалент: оно также закрепилось за теми, кто его имел «издавна» (d’anciennete), без точного перечисления всех чинов[1675].
Наконец, закрепляет формализацию процедуры выплаты жалованья сама ее институционализация: жалованье - это не дар из рук короля, а выдача денег из ведомства короны. Вначале таким ведомством являлась Денежная палата Дома короля, поскольку все должностные лица изначально принадлежали к королевскому двору. Однако затем выплаты начинают производиться через Казначейство. Наконец, над ведомством казны, которое лишь исполняет предписания, появляется контролирующий орган - Палата счетов, которая, отвечая за сохранность королевского домена, регулирует и все статьи расходов, а значит, и целиком выплату жалованья королевским должностным лицам.
Связка - Палата счетов/Казначейство - установилась в процедуре выплаты жалованья всем ординарным чиновникам: первая проверяла правильность и достоверность намечаемых к выплате сумм, а второе только выдавало квитанции на получение этих денег[1676]. В этом плане наиболее показателен пример Канцелярии: канцлер и его ведомство изначально входили в структуру придворных служб и потому оплачивались в Денежной палате. Однако уже к середине XIV в. они переходят под власть Палаты счетов, которая дает санкцию на выплату им жалованья[1677]. Знаменательно, что Парламент с начала XIV в. оплачивался только и исключительно под контролем Палаты счетов и через Казначейство[1678]. А такой способ еще сильнее подчеркивал публичноправовой характер ведомств, отделяя их от служб Дома короля.
О том же свидетельствуют изменения, которые претерпевает выплата жалованья чиновникам на местах. Как мы помним, сенешали и бальи в наибольшей степени контролировались на предмет их «независимости» от места службы. К изначальным запретам на «врастание» в местные структуры вскоре добавилось и запрещение брать жалованье из собираемых домениаль- ных доходов: с середины XIV в. сенешали и бальи обязаны были получать жалованье только и исключительно из рук королевского сборщика в данном округе[1679].
Аналогичный процесс наблюдается и в других королевских органах параллельно с возникновением новых ведомств. Так, королевские нотариусы, получавшие изначально жалованье через сборщиков королевских доходов на
местах, к середине XIV в. переводятся на оплату в ведомство казны[1680]. Согласно Од ару Моршену, к XV в. появилась разница в оплате: «домениаль- ные» чиновники, как то бальи и сенешали, королевские прокуроры, ординарные сборщики, хранители и сержанты вод и лесов, мэтры ворот и другие, оплачивались в Казначействе через посредство Палаты счетов; а налоговые - хранители соляных амбаров, элю, сборщики податей, контролеры, сборщики тальи и субсидий - посредством генералов или комиссаров по делам финансов, т.е. в Налоговой палате[1681].
Установившаяся процедура была строго формализована и опосредована ведомствами, препятствуя произвольному распоряжению денежными средствами короны. He случайно пресекались любые попытки непосредственного участия чиновников в распределении сумм для получения жалованья. Это стало особенно важно после введения правила его выплаты из присужденных штрафов, композиций и других сборов. Об этом свидетельствует ордонанс от 25 сентября 1361 г., категорически запретивший появившуюся практику брать жалованье непосредственно из «результатов работы». Отныне все «самовольные» сборщики штрафов отстранялись, а их обязанности передавались сборщикам Казначейства, призванным сдавать все деньги в казну, а всем чиновникам запрещалось получать жалованье от кого-либо, кроме казначеев в Париже или ординарных сборщиков на местах[1682].
Автономизация процедуры оплаты чиновников от персоны монарха нашла еще одно выражение: постепенно она начинает контролироваться и определяться ими же самими. Прежде всего, это отражалось в принципе оплаты за количество отработанных дней, за точностью которых обязаны были следить сами ведомства: в ордонансах неизменно присутствует требование платить только тем, кто постоянно служит (servans continuellement). Ответственность за соблюдение этого возлагалась на Палату счетов и Казначейство[1683], равно как и в деле оплаты комиссаров-ревизоров: она должна была производиться только после сдачи ими отчета о проделанной работе и затратах на нее, которые жестко контролировались служителями Палаты счетов[1684]. Наконец, чиновники в ряде случаев сами определяли размер вознаграждения за ту или иную службу. Так, оклад нотариусов и секретарей Канцелярии должен был,
согласно ордонансу 1318-1319 гг., устанавливать сам канцлер в Палате счетов и под ее контролем; а мэтры вод и лесов все в том же ведомстве обязаны были сами вычислять собственное вознаграждение; в кабошьенском ордонансе размер жалованья виконтов надлежало устанавливать членам Большого совета и Парламента с учетом статуса (les estaz) виконтства[1685]. В еще большем объеме правом определять и устанавливать размер жалованья чиновников на местах обладали королевские комиссары-ревизоры[1686].
Как видим, формализация процедуры оплаты, а именно получение жалованья только через посредство Казначейства и Палаты счетов, способствовала восприятию ее как обязанности короны, что сыграло важную роль в оформлении статуса королевских должностных лиц[1687]. Об этом свидетельствует внимание, которое уделяла высшая власть именно данной статье расходов казны, ставя ее в ряд самых неотложных и неприкосновенных выплат даже в кризисные периоды нехватки денег. Уже к середине XIV в. в связи с растущими расходами на ведение войны, когда впервые со всей очевидностью обозначился этот кризис, издавая 26 сентября 1355 г. указ о приостановке на полгода выплат по всем долгам короны, Иоанн II Добрый исключил из его действия жалованье чиновников, причем не только ординарных, но и экстраординарных[1688]. Позднее регламент о выплатах из казны от домениаль- ных поступлений четко зафиксировал жалованье королевских чиновников в качестве обязательной статьи расходов с характерным определением: «старинные и обязательные» (anciens et necessaires)[1689]. В кабошьенском ордонансе жалованье фигурирует наряду с оплатой фьефов, раздачей милостыни и восстановлением замков-крепостей[1690]. Знаменательно, что первый же указ короля «соединенного королевства» Франции и Англии Генриха VI, переназначавший всех должностных лиц, содержал строгое предписание «казначеям и распорядителям финансов» выплатить жалованье, несмотря на значительность сумм и текущие большие расходы казны[1691].

Фиксация численности ординарных чиновников привела к росту количества экстраординарных должностных лиц, что создавало известное напряжение при оплате их службы. Поэтому ряд указов середины XV в. настоятельно предписывал строгую очередность в этом отношении: сначала следовало полностью выплатить жалованье ординарным, и лишь затем экстраординарным чиновникам[1692]. В кризисные годы господствовало правило платить вначале тем, кто работал, а затем - всем остальным (пожизненное жалованье, участие в миссиях короля и т.д.)[1693].
Такое правило приобретает особую весомость на фоне постоянной нехватки денег в казне, что вынуждало корону идти на всевозможные ухищрения, но расплатиться с чиновниками целиком и полностью. Так начинает складываться новая форма их оплаты, стимулирующий служебное рвение характер которой очевиден. Ho в ней имелась и еще одна, куда более существенная сторона - усиление автономизации ведомств, «работающих на себя». Парламент достаточно рано получил право на жалованье из поступающих в казну денег от присужденных им штрафов и судебных издержек. При этом цель такого принципа оплаты была выражена предельно ясно: «дабы люди Парламента были более заинтересованы и прилежны в работе» (soient plus curieus et diligenz de besoigner)[1694]. Позднее данный порядок был закреплен в виде детальной фиксации процентов от подобных поступлений по каждому из сенешальств и бальяжей королевства[1695]. Серия указов Карла V подтвердила этот принцип оплаты из штрафов и других поступлений от судебных решений Парламента, «дабы постоянно и прилежно работали» (continuo intersint et fideliter Iaborant)[1696]. Так, весной 1366 г. нехватка денег на указанные нужды стала предметом обсуждения на Королевском совете, проходившем в Палате счетов с участием канцлера, принцев крови и знати, а также членов Парламента, которым корона задолжала за три месяца. В результате было предложено взять недостающие деньги из внесенного в виде штрафа за совершенные ошибки в «деле монеты» залога (pleiges) от Шарля и Никола

Избарр[1697]. Указ от 28 мая 1373 г. также обязал менялу казны Пьера де Ланда выплачивать жалованье членам Парламента из поступающих в казну денег от вынесенных ими приговоров и присужденных штрафов[1698]. Аналогичный порядок действовал и в Палате счетов: жалованье ее служителей выплачивалось из процентов от сборов и поступлений в казну после проверки счетов (Lettres et Capiatis)[1699].
Столь же «доброй традиции» короны Франции - выискивать любые возможности, но платить жалованье чиновникам, следовала администрация Карла VII в период королевской схизмы, когда трудности можно сказать, удвоились, что потребовало нестандартных решений. Так, в конце 1422 г. специальным указом короля, обращенным к генеральным советникам по делам финансов и при посредничестве секретаря Миля Шалиго, требовалось изыскать необходимые средства для оплаты всех служителей Парламента в Пуатье, перечисленных в тексте указа поименно. Позднее указ Карла VII рекомендовал выплатить Парламенту в Пуатье жалованье за счет конфискованного имущества Пьера Помье[1700]. Однако это представляло собой отступление от нормы и потому требовало всякий раз специального разрешения короля[1701]. Другим новшеством, также нуждавшемся в особой санкции короля, стало использование для жалованья доли от сбора налогов. Так, уже 24 февраля 1369 г. король распорядился выплатить Парламенту жалованье из «налогов королевства, дабы из-за отсутствия оплаты не пострадало бы правосудие»[1702]. 10 марта 1372 г. во время конфликта из-за невыплаченного жалованья в Парламент явились советники короля, и один из них, мессир Пьер де Шеврез «поклялся телом», что как только придут деньги от сборщика Амьена, чиновникам заплатят их жалованье через менялу казны[1703]. В ноября 1440 г. Парламент даже заключил сборщика налогов в тюрьму, пока тот не выдаст им 2 тысячи ливров с собранного
налога[1704]. Именно в этом контексте следует рассматривать долгий конфликт Парламента в Париже с англо-бургиньонскими властями периода королевской схизмы[1705]. И нежелание новых властей следовать давней традиции (попытки заплатить лишь части служителей и тем самым расколоть корпоративную солидарность, разрешение прервать работу верховного суда и нежелание признать лидирующее место ведомства в структуре королевской администрации) убедительнее всех прочих их действий способствовало краху утопии двойной монархии в глазах королевских чиновников.
Эта традиция нашла отражение и в политических представлениях эпохи. Так, Филипп де Мезьер напоминает Карлу VI об обязанности «распределять богатства французского нефа» и вознаграждать людей «достойных и нужных на службе королевству Галлии», иначе невыплата жалованья может их испортить. Кристина Пизанская хвалит Карла V Мудрого за его заботу о своевременной оплате своего служителя и приводит такой пример. Однажды король пообещал одному воину вознаграждение в 500 франков и приказал генералу финансов Бернару де Монлери выплатить его без задержек. Ho тот не исполнил приказ, и воин, прождав много дней, пошел с жалобой к королю. Непослушание вызвало гнев последнего и тот отправил сержанта к этому генералу с приказом забрать всю посуду в его доме. Тот якобы очень испугался гнева короля и сразу же доставил деньги[1706]. В трактате «Совет Изабо Баварской» также речь идет об обязанности короля вовремя оплачивать своих чиновников и об ее подоплеке: «чтобы без задержек жалованье чиновникам выдавалось и выплачивалось..., вознаграждая тех, кто очень много послужил и пригодился чести короля и благу королевства», «довольствовать их права и оплачивать каждый месяц», в противном случае это дает им повод к нелояльности[1707].
Соответственно довольно рано королевские должностные лица начинают воспринимать жалованье как свое неотъемлемое право и как необходимое условие работы[1708]. Эта позиция имела веское обоснование в фундаментальной идее о том, что правосудие не продается, закрепленной ордонансами Людовика IX Святого[1709]. Данная идея обеспечивала высокий авторитет королевского правосудия, который с тех пор распространяется на все звенья коро
левской администрации, поскольку все ее служители в той или иной мере обладали судебной компетенцией. К тому же, согласно контракту и нормам дисциплины, они всё свое время отдают работе и не имеют иных источников заработка. Следовательно, задержки или невыплата жалованья трактовалась чиновниками как ущерб не только своим правам, но и угроза авторитету короны Франции.
Между тем, как мы помним, с началом Столетней войны возникли трудности с выплатой жалованья чиновникам ввиду катастрофического роста расходов. В этой ситуации любопытна эволюция действий высшей власти. Впервые жалованье всех служителей в столице и на местах, кроме придворных и военных сержантов, было отменено в декабре 1337 г. на целый год, начиная с января 1338 г.[1710] Однако, несмотря на явную вынужденность этой меры и ее масштаб, по сути, уравнявший всех королевских служителей, об их реакции и ее результате мы можем судить по последовавшему вскоре указу Филиппа VI Валуа, согласно которому из действия предыдущего указа были исключены служители двух ведомств - Палаты счетов и Казначейства, без содействия которых король явно уже не мог обойтись, и потому они добились привилегии для себя, причем на основании «их постоянной службы в наших делах и большими трудами»[1711]. Поэтому, желая заручиться поддержкой чиновников, корона, в следующий раз прибегнув к той же мере - приостановке выплаты жалованья на год, издает указ, в котором детально описаны нужды казны, связанные с войной «на суше и на море», а главное, содержится прямой призыв добровольно оказать королю «помощь и поддержку» (aide et subside), «по разуму и по естественному праву» (de raison et de droit naturel)[1712]. Реакция на этот указ мной не обнаружена, однако хотелось бы обратить внимание на использованную в нем риторику, которая отвечала самоощущению чиновников, поскольку взывала к их естественной заинтересованности в поддержании короны Франции и таким образом исходила из неразрывной связи чиновника с государством. Характерно, что аналогичная мера - приостановка жалованья чиновникам на полгода, с ноября 1358 до Пасхи 1359 г. - подкреплялась
в указе подобной риторикой: огромные «расходы, траты и взносы», каковые корона не в состоянии осуществить «без помощи чиновников»[1713].
Однако со второй половины XIV в. все чаще власть наталкивалась на солидарное сопротивление корпораций служителей короны. Поэтому временно сократив количество оплачиваемых нотариусов в Канцелярии ради выкупа из плена короля и ввиду невозможности в данный момент оплатить всех сразу, королевский указ позволил остальным, кто не попал в поименный список, продолжать работать, в ожидании компенсации в будущем[1714]. Если в случае нотариусов это еще как-то «проходило», поскольку они получали не только фиксированное жалованье, но и процент от изготовленных грамот, то применительно к Парламенту такая мера с середины XIV в. при оформлении парламентской корпорации была абсолютно бесперспективной. Как только власть объявляла, что предлагает верховному суду поработать без жалованья, которое обещает заплатить позднее, верховный суд тут же прекращал деятельность[1715]. Означенную меру он использовал в качестве рычага воздействия на короля, настаивая тем самым на выплате жалованья как на обеспечении независимого статуса и незапятнанной репутации парламентариев, поскольку они не имели права брать даров с тяжущихся лиц.
Отстаивали свои интересы члены Парламента весьма последовательно, жестко и уверенно, нередко прибегая и к насилию с целью получить причитающееся жалованье. Так, 21 июля 1395 г. Парламент отправил по этому поводу судебного пристава в дом сборщика налогов; 21 апреля 1402 г. сборщик налогов с Парижа подвергая заключению в тюрьму Шатле, а в его дом направили сержантов «на постой»; 7 января 1423 г. парламентарии в Пуатье приказали арестовать сборщика, который не платил им жалованья; аналогичные действия имели место 5 февраля 1423 г. и 6 февраля 1427 г.; 29 октября 1424 г., когда жалованье Парламента было установлено с Монетного ведомства, мэтр монет был посажен в тюрьму за невыполнение распоряжения короля; 17 мая 1433 г. Парламент решил принудить «телесно» сборщика налогов уплатить им жалованье[1716]. Показательно, что в период королевской схизмы оба Парламента, находившиеся в сходной тяжелой ситуации, действовали в унисон: требовали денег, угрожали прекратить работу, направляли посольства к королю. Важно, что в отстаивании своих интересов они использовали единую риторику: значимость своевременной и полной оплаты для статуса и авторитета королевского правосудия[1717].

В вопросе о выплате жалованья мы сталкиваемся с двумя существенными параметрами самоидентификации королевских должностных лиц. Первая черта заключалась в уже не раз отмеченном сопряжении чиновниками своих личных интересов с интересами государства, которое лежало в основе их общеизвестного и подчас осуждаемого служебного рвения. По сути, к этой связке апеллировала и корона, квалифицируя в указах приостановку оплаты чиновников как «естественную» помощь и поддержку. Более того, корона нередко требовала и даже без промедления получала их в крайних денежных нуждах. Так, в 1302 г. в разгар конфликта с папой Бонифацием VIII и для сохранения курса монеты Филипп IV Красивый, апеллируя к «общему благу королевства», издал приказ всем подданным сдать в казну половину имевшейся серебряной посуды; при этом чиновники обязывались выполнить его первыми и сдать свою целиком[1718].
К той же парадигме апеллируют и уже упоминавшиеся положения дисциплинарных норм по ограничению расходов казны, например, на разъезды чиновников (расследования, ревизии и т.п.). Королевские указы требовали от них действовать таким образом, словно это их собственное дело (comme Ie sien propres), или отправляться в путь за свой счет[1719]. В то же время отмеченная связка имела и негативные последствия: например, в указе об очередной проверке деятельности сборщиков налогов при перечислении жалоб подданных фигурирует и такая: сборщики взимали с людей долги себе с такой жестокостью, словно это были долги королевские[1720]. Смешивание чиновниками своих личных выгод с потребностями государства вызывало недовольство среди населения, поскольку воспринималось как основа коррупции и нецелевого использования доходов казны, пополняемой все в большей степени за счет новых налогов[1721].
Оборотной стороной рассмотренного принципа вознаграждения и формой самоидентификации чиновников являлась уверенность в его незначительном размере. Фиксация жалованья в середине XIV в. на долгие сто лет предоставила в распоряжение чиновников мощное идейное обоснование прав на привилегии, милости и налоговые льготы. Аргумент о ничтожном жалованье в сравнении с важностью службы сыграл значимую роль не только в превращении королевских должностных лиц в привилегированную социальную группу, но и в обосновании высокого общественного статуса государственной службы, позиционируемой как бескорыстное служение «общему благу».

Обращаясь к вопросу о разнообразных формах поощрения чиновников (привилегиях, льготах и милостях), хотелось бы вначале заметить следующее: вопрос этот в наибольшей степени привлекал интерес исследователей, поскольку рассматривался как неотъемлемая часть процесса превращения чиновников в «дворян мантии» в эпоху Старого порядка. Однако изучение его исключительно в социальном плане затемнило другой, не менее, если не более важный, аспект - его роль в становлении института государственной службы. Как результат, изучая структуру привилегий чиновников, исследователи не оценили в должной мере причину такой диспропорции - небольшое фиксированное жалованье и разрастающиеся размеры пенсионов, даров и привилегий, в лучшем случае относя ее на счет особенностей средневековой «экономики», где наличные деньги имели меньшее значение, чем налоговые и иные привилегии231.
Разумеется, налоговые льготы сыграли важную роль в «благородном статусе» чиновников во Франции, но ими далеко не исчерпывались их привилегии, не говоря уже о том, что аналогичные налоговые послабления имели и другие социальные группы, не ставшие от этого «благородными»: отдельные ремесленные корпорации и торговые гильдии и даже целые города. И главное, все поощрения и привилегии чиновников, равно как и аноблирующие грамоты, содержали общее идейное обоснование - общественную значимость службы чиновников, которая должна быть адекватно вознаграждена.
Для того чтобы понять истинное значение складывающейся диспропорции, следует задаться простым вопросом: почему, получая огромные пенсионы и денежные милости, включенные зачастую в структуру ординарных расходов короны, чиновники никогда не стремились перевести эти суммы в разряд ординарного жалованья? Этот вопрос представляется мне краеугольным, поскольку раскрывает сложную взаимосвязь реальных выгод от службы с утверждением принципа бескорыстия чиновников.
А в том, что служба короне Франции приносила реальные и весьма ощутимые материальные выгоды, которые, по сути, определяли растущую привлекательность этой деятельности, сомнений не возникает. Однако при дальнейшем анализе мы будем обращать внимание и на их идейное обоснование, связанное напрямую с формированием новой этики службы. И начать целесообразно с регулярных попыток отмены дополнительного вознаграждения чиновников - пенсионов, даров и милостей, поскольку на первых порах только эти попытки свидетельствовали о появлении подобной практики. Впервые они отменялись указом короля Филиппа V Длинного в 1318г.: все дары (dons), сделанные по смерти Людовика IX Святого, подлежали отмене, причем указ был прямо направлен против чиновников, упомянутых поименно232. Вскоре последовал указ, регулирующий процедуру предоставления «даров» чиновникам «за их хорошую службу»; хотя такие дары делались пожизненно или единовременно (a volente), но будучи проведенными через Палату сче- Такую интерпретацию дает, в частности, Ф. Отран, исследуя превращение парламентских чиновников в «новое дворянство» и трактуя налоговые привилегии как форму дополнительного вознаграждения. Cm.: Autrand Fr. Le temps des professionnels. Р. 436-437. Указ от 29 июля 1318 г. Среди перечисленных в нем имен фигурируют такие видные служители «команды» Филиппа IV Красивого, как Гуго де Бувиль и Гийом Флот (ORF. I. 665- 668).

TOB5 превращались в «вечные, словно это бенефиции», и отныне следовало зарегистрировать в Палате условия их выплаты[1722].
Следующим указом на эту тему Филипп VI Валуа отменял все сделанные чиновникам дары, на этот раз со времени смерти Филиппа IV Красивого. В нем уже не содержится поименного списка, и он относится ко всем чиновникам, включая служителей Дома короля[1723]. Однако спустя несколько месяцев король издает целых две декларации, исключающие из указа клерков Палаты счетов, которым сохранили дополнительное вознаграждение в 30 парижских ливров за «письменные работы» (droits de Escripts ou recompension), обосновывая это их «постоянной работой» (continuelle residence), а кроме того, советников всех палат Парламента, мэтров Палаты счетов, клерков и нотариусов Канцелярии и других, которым казначеи отказывались теперь выплачивать и ординарное жалованье[1724]. Более масштабная отмена дополнительного вознаграждения чиновников предпринята в Великом мартовском ордонансе 1357 г. на волне противодействия Штатов нецелевым расходам средств из казны. Отдельным пунктом от чиновников требовалась клятва не добиваться для себя и своих друзей «даров и дарений в деньгах из казны»[1725]. В последний раз такая массовая отмена пенсионов и даров чиновников имела место в ходе войны бургиньонов и арманьяков как форма наказания «мятежников»: указом Карла VI смещались все служители суда и финансов в землях воюющих принцев и сеньоров, и эта мера обосновывалась в том числе их «слишком большим жалованьем и профитами... дарами и пенсионами для их родни, друзей и слуг»[1726].
Однако со временем эти дары, милости и дополнительные вознаграждения получают легальный статус благодаря привлечению к их выплате Палаты счетов. Как и в случае ординарного жалованья, именно бюрократизация процедуры вознаграждения чиновника способствует ее легитимации, поскольку оно уже не выглядит произвольным даром короля.
Впервые об участии Палаты счетов в процедуре вознаграждения чиновников говорится в указе от 1344 г.: его целью объявляется стремление короля соблюсти некоторое равенство чиновников в получении «благодеяний, милостей, подач и даров» (bienfais, graces, dons et octrois), ибо в настоящем одни вознаграждены мало, а другие - слишком щедро. Для устранения этого «неравенства» при регистрации в указанной Палате очередного дара короля ее служители обязывались при посредстве клятвы одариваемого чиновника спросить его и записать все имеющиеся у него до сих пор пожалования и ми
лости[1727]. О значении этой процедуры проверки и регистрации даров в Палате счетов свидетельствует специальный указ, изданный в ходе кризиса 1356— 1358 гг.: формально подтвердив все дары, сделанные со времен Филиппа Красивого, регент Карл разрешал отныне выдавать их только после проверки в означенном ведомстве, причем сама она существенно расширялась в сравнении с предыдущим указом: теперь чиновники Палаты счетов не просто должны были записать и подсчитать объем даров каждому, но буквально узнать и сообщить затем регенту, за какие услуги (services) они были сделаны[1728]. Даже когда соответствующая проверка передается не данной инстанции, а специально назначенной королем комиссии, цель ее остается неизменной - установить адекватность даров оказанным услугам[1729].
Таким образом, процедуры дополнительного вознаграждения чиновников также отмечены формализацией и бюрократизацией, подконтрольностью самим чиновникам и принципом соразмерности даров службе. По сути, они со временем начинают походить на его же ординарное жалованье, и корона уже не решается на них посягать. Так, после очередного указа о запрете казне производить любые выплаты, пока еще не полностью погашено ординарное жалованье чиновникам, последовал новый указ, который исключал из его действия выплату даров этим же чиновникам. Весьма знаменательна используемая в указе аргументация: исключение обосновывается «маленьким ординарным жалованьем... и великими усилиями, трудами и работами, кои им приходится совершать изо дня в день», но главное, дабы «поддержать более почтенно их статус в службе нам»[1730]. Дары и дополнительные выплаты постепенно воспринимаются как заслуженное вознаграждение, о чем красноречиво свидетельствует и половинчатая мера по их сокращению, выдвинутая в ходе кабошьенского восстания. Если в середине XIV в. общественная критика неоправданных трат привела к запрету просить у короля дополнительное вознаграждение, то в тексте кабошьенского ордонанса, где также осуждается алчность чиновников, требующих у короля даров и профитов «в столь тяжелые времена», им рекомендуется лишь вернуть половину того, что они получили в виде даров[1731].

В итоге, дополнительное вознаграждение фиксируется и становится регулярным, приобретая тот же стимулирующий характер, поскольку формально дается за особые заслуги и служебное усердие, что превращало его в важный фактор повышения привлекательности королевской службы и ее общественного авторитета.
А теперь обратимся собственно к формам и объемам этого дополнительного вознаграждения чиновников, и начнем с главы гражданской администрации - с канцлера Франции. Помимо жалованья канцлер получал к середине XIV в. 7 су 6 денье за день в Канцелярии и 20 су в день за участие в работе Парламента; по 10 су с каждого письма, запечатанного зеленым воском, что составляло еще 2 тыс. парижских ливров[1732]. После избрания Гийома де Дор- мана Карл V Мудрый особым указом подтвердил право на такое вознаграждение, которым пользовались и предшественники, с весьма знаменательной аргументацией: «учитывая большие расходы и нужды и также постоянные труды, кои ему придется выносить... и для его статуса и свиты, траты на лошадей и другое»[1733]. И эта привилегия сохранилась без изменений до середины XV в., войдя в структуру ординарных прав канцлера[1734]. Однако в ходе ка- бошьенского восстания жесткой критике подвергся тогдашний канцлер Арно де Корби, главным образом за чрезмерность благоволения к нему двора: помимо жалованья и пенсиона (в сумме 4 тыс.) он якобы получал еще 4500 франков золотом от писем-помилований, 2600 ливров от сбора налогов на войну, 2 тыс. за garde-robe, 2 тыс. с королевской казны и 500-600 парижских ливров с экстраординарных поборов[1735].
Кстати, оплата нотариусов, которые получали лицензию на свою деятельность от короны, целиком определялась объемом составленных и заверенных актов[1736]. Все остальные, получавшие такие права службы, тоже так или иначе были связаны с написанием бумаг, которое обязан был оплачивать их адресат,
а процент от этой суммы выделялся тому, кто их составлял. Так, писцы-клер- ки «комиссаров», отправляемых Парламентом для расследования дел, помимо определенного поденного жалованья, имели право получать процент от оплаты бумаги, от составления писем (escriptures), за их копии и отчеты об итогах расследования (grossement)[1737]. Ho в наибольшей степени это правило распространялось на служителей Канцелярии, для которых оно представляло собой род обычного права (le droit accoustume): они имели право на процент от оплаты составленных ими бумаг, возраставший в случае уголовного дела, требовавшего другого пергамена и других чернил[1738]. Это право именовалось бурсой, достигавшей около 150 ливров в год, и в итоге одну должность стали занимать два человека - один получал жалованье, другой бурсы, с чем безуспешно боролась корона начиная уже с конца XIV в.
Важно при этом обратить внимание на обоснование в королевских указах нежелательности такого раздробления службы: как сказано в одном из них, «дабы они больше имели из чего нам служить и поддерживать свой почтенный статус на службе нам» (estat honnorablement en nostre service)[1739]. При подтверждении этого регламента при «мармузетах» были внесены уточнения в процедуру распределения внутри корпорации полученных от работы доходов. Все поступления от изготовленных нотариусами-секретарями писем за месяц должны были накапливаться в сундуках под охраной двух человек, закрытые на два замка с двумя разными ключами, находящимися у этих уполномоченных, а на четвертый день следующего месяца деньги должны были распределяться поровну между всеми (aequaliter inter omnes) служителями Канцелярии, работавшими в этот месяц[1740]. Такой принцип распределения дополнительного вознаграждения способствовал, среди прочего, упрочению корпоративной солидарности и взаимной ответственности. О важности данного принципа свидетельствует, в частности, указ от 19 октября 1406 г. о наказании тех секретарей, которые ухитрялись забирать себе все поступления от изготовленных бумаг по уголовным делам. Главным злом подобных нарушений в указе объявляются порождаемые ими «ненависть и раскол (haine et division) внутри коллегии (college) нотариусов», т.е. угроза корпоративной солидарности[1741]. Знаменательно, что в ордонансе Людовика XI 1465 г. о коллегии нотариусов-секретарей особо упоминалась данная процедура распределения между всеми членами корпорации дополнительного вознаграждения как способ их «наградить за усилия, великие труды и работы»[1742]. Тот же принцип распространялся и на местные королевские суды, в част
ности на аудиторов Шатле[1743]. О его привлекательности в глазах чиновников свидетельствует и неудачная попытка добиться таких же прав на процент от «объема работы», предпринятая в середине XIV в. в разгар Столетней войны казначеями войны[1744].
Такое вознаграждение нередко возникало спонтанно и быстро вводилось в «незапамятную традицию», на которую лучше не посягать[1745]. Так, отобранное было у сенешалей и бальи право брать себе часть денег из поступлений от королевской печати вскоре было им возвращено, поскольку, по их словам, «на одно жалованье они не смогут поддерживать свой статус»[1746]. Ho бальи и сенешали получали и пенсионы, которым придается легитимность в виде «оценки» королем служебного рвения чиновника по итогам работы за год[1747]. Аналогичные привилегии королевского прокурора, экзаменаторов и клерков- секретарей парижского Шатле - право на дополнительные выплаты - объясняются в указе Карла VII «постоянной занятостью делами нашего правосудия», не дающей возможности отвлекаться на другие заработки[1748].
Отправление правосудия в силу своей значимости давало наибольшие права на дополнительное вознаграждение, о чем свидетельствуют разнообразные привилегии, дары и пенсионы служителям Парламента[1749]. Регулярно ссылающиеся на «ничтожное жалованье» чиновники верховного суда воспринимали как должное всевозможные поощрения в виде денег и других материальных профитов от службы. Например, секретарь по уголовным делам в Парламенте имел право на процент от изготовления писем с печатью (emolumens du sceau)[1750]. Ряд парламентариев получали «издавна» (d’anciennete) отдельное вознаграждение из собираемых от приговоров Парламента штрафов: президенты всех трех палат - по 60 парижских ливров, секретарь по уголовным делам - дважды в год по 60 ливров, секретарь по представлениям и первый судебный пристав - те же 60 ливров. Некоторые суммы выплачивались и клеркам парламентских секретарей. При подтверждении этих поощрений
использовалась ссылка на служебное рвение и поддержание статуса службы[1751]. Привилегии могли состоять не в деньгах: так, первый судебный пристав Парламента, который обязан был ежедневно отворять и запирать ворота Дворца в Ситэ, обладал правом жить в нем самом[1752]. Привилегии могли быть временными, вызванными ситуационными трудностями. К таковым относился указ Карла VII в период королевской схизмы к сенешалю Пуату позаботиться о найме для служителей Парламента в Пуатье жилья в городе по «разумным ценам», поскольку они принуждены обитать здесь постоянно[1753]. Привилегии носили также индивидуальный характер: Карл V Мудрый даровал указом от 20 ноября 1376 г. советнику Палаты прошений Пьеру д’Окси дополнительный пенсион в 10 парижских су «за большие и бескорыстные услуги» (attentis magnis et gratuitis serviciis); Анри де Марль, первый президент Парламента, помимо жалованья, имел привилегию получать ежегодно 500 турских ливров за «свой рыцарский статус» (pour sa chevalerie)[1754]. В сборнике формуляров Моршена содержится указ о праве советника Парламента в Пуатье Анри Лопье на ординарное жалованье за время своего отсутствия, поскольку он был отправлен королем в посольство к папе Римскому, и в этом указе фи- гурируют оба оправдания - возмещение расходов и поддержка «почетного» статуса[1755].
He меньшими привилегиями были наделены и служители Палаты счетов. Так, со времен сопровождения разъезжающего по своим владениям короля у них осталась оплата лошадей за счет монарха[1756]. Изначально президент и мэтры счетов получали арпан леса, а клерки и секретари - поларпана, причем буквально «натурой», т.е. в королевских лесах, для обогрева своих домов в Париже; в 1330 г. эта привилегия была трансформирована в определенное
количество поленьев дров, а с 1380 г. (и до 1539 г.) - в их денежный эквивалент[1757]. На подобные материальные пожалования имел право и консьерж Дворца в Ситэ: он получал ежегодно мюид зерна из королевских закромов на рынке JIe Аль. Нотариусы Канцелярии пользовались привилегией питаться за счет служб Дома короля[1758].
На этом фоне дары и привилегии служителей налоговых ведомств выглядят довольно скромными, учитывая общественную реакцию на них. Так, ге- нералы-советники Налоговой палаты, как и сенешали и бальи, с начала XV в. получали денежные дары, которые выплачивались в конце года, но только тем, кого король сочтет достойным[1759]. Согласно докладу 1468 г., в Налоговой палате президенты и советники помимо жалованья имели право принимать «вино и другие подношения за ведение дела, раскладку расходов и допросы», что якобы составляло к концу года значительную сумму[1760].
О заражающем воздействии даров и привилегий на служебное поведение чиновников свидетельствует казус, имевший место в середине XIV в. из-за дарования королем мэтру монет в Анжере и JIa Рошели Тевену Браку права получать по 6 турских денье с каждой отчеканенной марки. Хотя этот дар обосновывался его «очень большими трудами», он существенно превосходил то, что издавна имели право брать себе мэтры монеты, по каковой причине все они отказались сдавать в Палату счетов отчеты и передавать в казну полученные суммы, добиваясь такой же привилегии для себя[1761]. На этом маленьком примере виден механизм трансформации дара в ординарную выплату, которая расценивается чиновниками в качестве заслуженного вознаграждения, и его уже трудно отделить от жалованья, тем более попытаться отменить, поскольку оно воспринимается как право и статусная привилегия.
В плане повышения статуса королевских должностных лиц большое значение имели дарованные им папским престолом церковные привилегии и главная из них - получение церковных бенефициев без обязательного пребывания в месте этого бенефиция[1762]. В природе этой привилегии королевских чиновников духовного звания заложен был важный элемент, способствовавший ее органичному вхождению в структуру ординарного вознаграждения: со временем (особенно с 1414 г. в связи с папской схизмой) список претендентов на бенефиции утверждал король Франции, который имел право таким
образом поощрить своих служителей[1763]. Право на такое дополнительное вознаграждение для лиц духовного звания способствовало их притоку на королевскую службу, что во многом определяло социальный облик чиновничества исследуемого периода[1764].
Право на церковные бенефиции, а со временем и на освобождение от церковных налогов в наибольшей степени распространялось на членов Парламента, не в последнюю очередь ввиду исполняемой ими функции вершителей королевского правосудия. Получение ими бенефициев уже к началу XIV в. превратилось в устойчивую традицию: так, в ордонансе 1318-1319 гг. особым пунктом оговаривалась выплата чиновникам-клирикам определенного пенсиона «в ожидании получения ими бенефиция», т.е. король за свой счет возмещал им лакуну в «положенном» вознаграждении[1765]. На этом этапе могли возникать трения, и требовалось вмешательство короля для защиты интересов чиновников-клириков[1766]. К XV в. уже не столько чиновники Парламента искали церковных бенефициев и привилегий, сколько сменяющие друг друга папы в период схизмы пытались с их помощью заручиться такой мощной поддержкой, какую мог оказать верховный суд Французского королевства[1767]. Аналогичная привилегия была дарована со временем и Палате счетов[1768]. Судя по инвективам Жувеналя середины XV в., подобная практика после Прагматической санкции распространилась в королевской администрации довольно широко, нивелируя тем самым ее статусную функцию[1769].
Поддержание почетного статуса королевского служителя упоминалось, как выше показано, не только для получения церковных бенефициев, но и для всей структуры дополнительных выплат, даров и привилегий, которыми корона наделяла в той или иной форме всех чиновников. В этом контексте
более известная их привилегия, освобождение от налогов, приобретает, на мой взгляд, большую органичность и несколько иную направленность, чем банальное стремление «во дворянство». Разумеется, само по себе освобождение от налогов, являвшееся отличительным знаком двух привилегированных сословий, духовенства и дворянства, обусловило нерасторжимую связь между налоговыми привилегиями и благородным статусом. Однако его идейное обоснование зиждилось на службе общему интересу: духовенство заботилось о спасении душ людей, а дворяне «платили налог кровью», защищая подданных короны Франции от внешних и внутренних врагов. Поэтому для получения королевскими чиновниками права на налоговые льготы необходимо было добиться признания их работы не менее важной для общего блага королевства. Эта существенная идейная сторона налоговых привилегий чиновников обычно выпадает из поля зрения исследователей[1770].
Ввиду этого обстоятельства нас будет интересовать не столько сам процесс их получения, сколько их идейное обоснование. Вначале обратимся к мотивации привилегий королевских чиновников, отраженной в политических трактатах эпохи. Если суммировать основные положения этой «социодицеи» служителей короны Франции, то она вся строилась вокруг исполняемых ими общественно значимых функций: во-первых, это служение на общее благо королевства, во-вторых, благородство функции правосудия и совета, которую в той или иной степени исполняли все ведомства и службы; наконец, это «интеллектуальный капитал» - ученые степени, которые в свою очередь также давали право на освобождение от налогов. По сути, в этой мотивации соединяется оправдание налоговых льгот двух привилегированных сословий - духовенства и дворян.
Переходя собственно к процессу оформления привилегированного статуса королевских чиновников, следует вначале оговорить следующее обстоятельство: помимо наличия налоговых льгот и у других социальных групп (отдельных профессий, городов и т.д.), освобождение чиновников от налогов не было в этот период окончательным, его всякий раз следовало подтверждать при вотировании или сборе очередного налога. Таким образом, все указы, которыми мы располагаем, издавались вослед очередному налогу, от которого король освобождал конкретную группу своих чиновников. Более того, с начала Столетней войны они наравне с другими плательщиками принуждены были участвовать в вотируемых субсидиях на оборону[1771]. Характерно, что позиция Парламента в этом вопросе однозначно на стороне власти, а не коллег, что вполне вписывается в общую тенденцию политики королевских
чиновников, стремящихся представить себя в виде добровольно заинтересованных помощников короны Франции[1772]. Добившись налоговых привилегий, они охотно предоставляли короне значительные суммы, но в виде «добровольных даров», особенно в ситуации новой агрессии англичан в 1415 г.[1773]
Структура налоговых привилегий чиновников включала разные по характеру подати и обложения: традиционные платежи (например, подорожную подать пеаж или соляной налог габель), косвенные налоги (с продажи товаров и с ввозимых в город продуктов), а также бан и арьер-бан, т.е. денежный эквивалент военной обязанности с владельцев «благородных земель», если они не являлись дворянами и не несли воинскую повинность. Уже ко второй половине XIV в. корпус ординарных чиновников обладал налоговыми привилегиями - освобождением от подорожной подати, от уплаты денег за королевскую печать, а также правом судиться только в Палате прошений Дворца. Особыми привилегиями обладали также те чиновники, кто жил в юрисдикции Дворца в Ситэ[1774].
Наибольшее число указов об освобождении от налогов относилось к Парламенту и Палате счетов (они представлены в табл. № 2)[1775]. О других ведомствах и службах указов имеется значительно меньше. Так, ведомство казны упоминается в указах об освобождении от субсидий, равно как и об освобождении от налога на отвоевание Гиени, наряду с другими ведомствами[1776]. Монетное ведомство упоминается в этом контексте дважды, но довольно поздно в сравнении с двумя главными ведомствами: в обоих случаях речь идет об освобождении от тальи, пеажа, косвенных сборов, субсидий, оста (ost) и налога с ввозимых в город продуктов[1777]. Секретари Канцелярии освобождаются от налога с вина, которое ввозится в Париж для их собственных погребов[1778]. Чиновники Шатле (комиссары, секретари) освобождались от побора с зерна и вина, ввозимого в Париж из их собственных земель[1779].

Наконец, существовали и индивидуальные привилегии для отдельных должностных лиц: мною найдены указы об освобождении от пеажа президента Парламента Абе де Клюни, обращенные к сборщикам Манта, Мелёна, Пуасси, Конфлана; то же самое - о президенте Симоне де Бюси; о секретаре Палаты счетов Тома де Турнёре, о советнике Парламента Жане Бланрале (освобождение от десятины)[1780].
He менее значима используемая в указах аргументация, особенно для служителей Парламента. Если вначале налоговые льготы оправдывались, как мы помним, стимулом служебного рвения, то со временем предпочтение в обосновании привилегий отдается непосильному служению «общему благу королевства»[1781]. На первый план выходит постоянный характер службы, не позволяющий иметь иные источники доходов. Наконец, вновь и вновь подчеркивается разительный контраст между маленьким жалованьем, которое некогда было установлено и с тех пор не менялось, и важностью их функции, так что они не могут на эти средства поддерживать достойный статус[1782].
Как видим, налоговые привилегии из дара короля превращаются постепенно в его обязанность вознаграждать чиновников за службу, как это произошло с жалованьем и другими формами поощрения. Важно при этом напомнить, что они уже имеют не только материальный, но и символический характер, иными словами, утверждение в обществе высокого статуса службы короне Франции (Phonneur de nostre service). Co временем парламентарии апеллировали и к исторической памяти, к незапамятной традиции сих привилегий (aient obtenu Ie temps passe, de toute anciennete).
Аргументация привилегий Палаты счетов выглядит на этом фоне значительно скромнее, хотя основные параметры остаются неизменными. Главный упор в них делается на постоянном характере службы и на очевидном ущербе от ее перерывов, на ее трудности и значении. Как и для парламентариев, историческая память вскоре начинает «работать» и на людей счетов[1783]. При схожести аргументации, проскальзывает и едва уловимая, но существенная
разница: речь не идет о почетном статусе, явно связанном со значением правосудия[1784].
Высшим выражением означенного статуса для чиновника являлось, безусловно, дворянское звание. Однако уже в этот первоначальный период обозначилось целенаправленное стремление чиновников получать дворянство не по аноблирующей грамоте, а автоматически, по службе, что сделалось частью общей тенденции «облагораживания» самого института службы короне Франции[1785]. Об этом стремлении убедительнее всего свидетельствует незначительность числа таких аноблирующих грамот[1786]. Эта тенденция превращала чиновников в «параллельное дворянство» и наиболее опасного соперника дворян по крови. Однако следует понять причины такого поведения чиновников.
В этой связи представляется целесообразным вписать процедуру получения чиновниками аноблирующей грамоты в общий контекст вознаграждения за службу. Только так мы поймем значение используемого в грамотах обоснования благородного статуса оказанными особыми «службами» и «услугами», что было традиционным условием получения и остальных привилегий[1787].
В одной их первых аноблирующих грамот, выданной Симону де Бюси в бытность его генеральным прокурором короля в Парламенте, говорится: «в знак признания добрых и приятных услуг, которые он нам сделал в прошлом и делает каждодневно»[1788]. Казус Бюси важен для понимания тех трудностей, которые встречало в обществе это «благородство чиновников»: ему потребовалась спустя четыре года еще одна грамота, выданная также и его жене, в тексте которой прямо говорится о стремлении «пресечь сомнения в его благородном статусе»[1789]. Данный казус не был единичным: встречаются по нескольку грамот подтверждения аноблирования одного и того же
лица[1790]. Однако в этой ключевой формуле аноблирования происходит весьма знаменательное изменение: со второй половины XIV в. она употребляется все реже и почти исчезает из общего массива выдаваемых грамот «на дворянство». Яркий пример тому - грамота аноблирования Жана JIe Кока, знаменитого королевского адвоката в Парламенте: в ней речь идет о ревностном и честном исполнении им своих прямых должностных обязанностей[1791]. Об этой трансформации свидетельствует и типовая грамота в сборнике формуляров Одара Моршена: в ней также речь идет лишь о вознаграждении за достойное исполнение служебных обязанностей[1792].
Столь явная перемена помогает ответить на ключевой вопрос, остававшийся непроясненным в многочисленных исследованиях, где лишь констатировался данный феномен. Рассмотренный в рамках всей структуры вознаграждения чиновника, он приобретает определенную закономерность и органичность. Как жалованье чиновника и иные формы его поощрения, которые из дара короля усилиями самих служителей превращаются в независимую от воли конкретного монарха, обезличенную и ординарную оплату их работы, точно также и аноблирование приобретает характер столь же закономерного венца карьеры чиновника. А поскольку сама аноблирующая грамота являлась по своей природе личным даром короля, то чиновники на определенном этапе, ко второй половине XIV в., добившись бюрократизации и обезличенности всех форм вознаграждения, постепенно не ищут этих грамот, стремясь к признанию благородного статуса «автоматически», по службе. Таким образом, оно также приобретает бюрократическую форму и ослабляет зависимость чиновника от личной воли монарха.
Об отличии аноблирующих грамот для чиновников от иных адресатов подобной королевской милости свидетельствует и форма их выдачи: практически с самого начала они получали эти грамоты бесплатно (sine financia). Сначала эта привилегия специально оговаривалась, но вскоре стала обязательной формулой выдачи чиновникам грамоты о дворянстве[1793]. Такая привилегия в
условиях постоянного дефицита королевской казны, одним из источников пополнения которой являлась оплата писем и печатей в Канцелярии, внесла свою лепту в утверждение благородного статуса королевской службы. Чиновники трактовали все привилегии именно в таком ключе и болезненно воспринимали посягательства на них[1794].
В результате складывания разветвленной структуры вознаграждения и поощрения королевских служителей (жалованья, пенсионов, даров, бенефициев, налоговых льгот и аноблирующих грамот) к концу XIV в. возникает формула особого статуса чиновников, подтвержденного реальными выгодами по службе. Если в середине XIV в. она выглядела как «чины, почести, репутация, службы, жалованье, права и другие блага» (Estaz, honneurs, renommee, offices, gages, droits et autres bien), то концу века она приобретает устойчивый вид: «жалованье, права, профиты, вознаграждения, привилегии, франшизы, преимущества, почести, свободы и прерогативы обычные»[1795]. В такой формулировке жалованье уступает пальму первенства иным формам поощрения, свидетельствующим о качественно новом социальном положении королевских должностных лиц. Таким образом, вознаграждение за службу превращается из простой компенсации услуг в обеспечение высокого статуса, выраженного в правах и привилегиях чиновников[1796].
В идейном обосновании выгод службы прослеживаются три тенденции. Во-первых, и сами чиновники, и идеологи королевской власти, и общественное мнение сходились в том, что сама по себе служба должна адекватно оплачиваться, причем именно королем и из его казны, дабы уберечь чиновников от злоупотреблений и таким образом сохранить высокий авторитет королевской администрации. Начиная со второй половины XIV в. означенная тема становится топосом политических трактатов: в комментарии к переводу «Политики» Аристотеля Никола Орезм подчеркивает обязанность государя даровать почести соразмерно заслугам[1797]; позицию самих чиновников отразил трактат «Сновидение садовника», где с опорой на античные авторитеты восхвалялась щедрость государя, так что день без щедрот должен считаться потерянным[1798]; в трудах Кристины Пизанской данная тема обыгрывается с разных сторон. Прежде всего, щедрые дары гарантируют лояльность королю и стимулируют усердие и честность чиновника. Отдельный раздел в «Книге о
мире» назван: «Как подобает по справедливости вознаграждать за добро». В нем она наставляет дофина в необходимости «делать большие дары и почести хорошим служителям»[1799]. В трактате «Совет Изабо Баварской» в обязанность государя включается необходимость поощрять особо отличившихся чиновников за службу на общее благо короля и королевства[1800]. В конце XV в. Робер де Бальзак рекомендует королю щедро одаривать хороших чиновников по их заслугам[1801].
О позиции формирующегося корпуса королевских должностных лиц в отношении своего вознаграждения ярко свидетельствуют те, кто воспринимает ее со знаком минус. Так, Филипп де Мезьер, осуждая скандальное обогащение чиновников, приводит их типичное оправдание, которое в свете сделанного анализа предстает вполне правдоподобным: якобы «они слишком хорошо служат королю к собственному убытку»[1802]. Когда в ходе кабошьенского восстания канцлера Арно де Корби упрекали в получении гигантских пенсионов и даров, он избрал единственным оружием защиты ссылки на свою «верную и безупречную службу», и искренне не понимал, в чем же его упрекают, ведь всё получено им от короля «по заслугам»[1803]. Слово в слово аналогичная перепалка имела место на собрании Генеральных Штатов в Туре в 1484 г.: когда от тогдашнего канцлера потребовали объяснений за гигантские суммы, выдаваемые чиновникам в виде даров и пенсионов, он ссылался на незапамятный обычай выплачивать пенсионы тем, кто их заслужил своей службой «государству»[1804]. С тем же отрицательным знаком обогащение чиновников через дары и пенсионы фигурирует в «Истории Людовика XI» Тома Базена: охватившую французское общество архонтоманию автор объяснял уверенной надеждой соискателей служб на материальное благополучие[1805].
С точки зрения чиновников, дары и пенсионы, полученные за долгую и безупречную работу, были вполне оправданными и законными, тем более что они приобретались не всеми и не сразу, но сообразно сроку службы и заслугам. Ho главное, эта «благостная картина» накладывалась на внешне диаметрально противоположный фон - стойкое и целенаправленное осуждение бо
гатства чиновников и, в целом, их корысти и стяжательства[1806]. Внутри этой тенденции четко прослеживается яростная критика служителей финансовых ведомств, которая превратилась в общее место.
Уже в «Рифмованной хронике» Жоффруа Парижского начала XIV в. рисуется образ чиновников - растратчиков налогов, у которых следовало потребовать отчета, куда делись деньги из опустевшей казны[1807]. В полной мере масштаб общественного недовольства растущими расходами на содержание королевской администрации за счет налогов и других сборов в казну обозначился в ходе восстания Этьена Марселя. Как уже говорилось, на первых же заседаниях Штатов в октябре 1356 г. главными виновниками произошедшей при Пуатье катастрофы объявлены были чиновники: они якобы обогатились за счет гигантских налоговых сборов, предназначенных на защиту королевства; они не заботились об общественной пользе, но только о собственной мошне, и в результате раздачи им даров всё было потрачено впустую. Подтверждение этим обвинениям критики видели в очевидном факте: чиновники богаты, а народ очень беден[1808]. Эти филиппики на разные лады перепевались и в ходе обсуждений на заседаниях Штатов, и в текстах принятых в 1356— 1358 гг. ордонансов: они вылились в ряд запретов чиновникам финансовых ведомств (элю, сборщикам налогов, служителям Палаты счетов и Казначейства) что-либо брать или получать от короля в форме даров и подарков из ординарных поступлений в казну и от сбора налогов[1809].
Критика чиновников во главе с финансистами, сборщиками налогов и откупщиками выводила самого монарха за рамки складывающейся системной коррупции, что подкреплялось обезличенностью процедур вознаграждения. Оплата службы в виде жалованья, пенсионов и даров за счет налоговых сборов с трудом признавалась в обществе законной, поскольку устойчивым оставалось требование к королю «за свой счет» оплачивать свою администрацию. Ho еще важнее в этой критике само утверждение принципа бескорыстия службы, о степени внедренности которого свидетельствуют речи и проповеди Жана Жерсона: он включал в число главных бед в королевстве вознаграждение чиновников в виде «чрезмерных даров» (oultrageux dons). Призывая короля умерить безрассудную щедрость, Жерсон апеллировал к античным образцам мудрости и предупреждал об опасных последствиях не только для
общественного мира, но и для самих получателей этих даров. Главная опасность угрожала даже королю, который тем самым только развращал чиновника, а потом почему-то ждал от него верности и честности. He призывая короля полностью отказаться от раздачи даров, Жерсон советует умерить щедрость (par sens et par mesure), а главное, таким способом проверить истинную преданность своего служителя («сократите ваши щедрые дары и увидите, кто с вами останется»), удалив тех, кто, по выражению Сенеки, следует за господином как мухи за медом или как воры за торговцем[1810].
Критика стяжательства и корысти чиновников в духе Жерсона вновь в полную силу прозвучала в ходе кабошьенского восстания 1413 г., где эти прегрешения предстают подчас его первопричиной[1811]. Поразительно почти дословное повторение обвинений в адрес королевских служителей: то же преследование своего частного интереса в ущерб общему, то же обогащение за счет собираемых на общее благо налогов. На Штатах депутат от Парижского университета Жан Куртекюисс в этой связи обратился к королю с весьма угрожающим вопрошанием: «где всё то, что собрано в казну от домена, податей, сборов, талий, десятины, что скопил и передал вам в наследство отец, покойный Карл Мудрый? Оживи он теперь, так весьма бы изумился, увидев пустую казну»[1812]. По свидетельству монаха из Сен-Дени, первыми подвергались критике казначеи, чье состояние предлагалось сравнить до и после получения должности и оценить размеры разграбления ими казны; следом упоминались генералы финансов и их помощники, которые из бедняков сделались богачами; наконец, объектом нападок стал канцлер, который закрывает глаза на совмещения в одном лице двух-трех несовместимых должностей, а сам думает только об обогащении своей родни, поскольку лично уже так нажился, что не имеет других забот. В обмен на вотируемый налог депутаты потребовали сместить сборщиков и генералов финансов, конфисковав их имущество и отменив все сделанные короной дары и экстраординарные пенсионы. Кроме того, отстранению подлежали и откупщики налогов, которые возмещают внесенные деньги тысячью способов притеснения людей. В итоге в кабошьенский ордонанс особым пунктом был включен запрет на три года чиновникам, исходя из нынешнего состояния и нужды казны, просить и получать какие бы то ни было дары от короля, а служащим финансовых ведомств - такие дары выплачивать, если они производились «по фавору или назойливостью просителей»[1813]. На Генеральных Штатах в Туре в 1484 г. снова звучали осуждения

незаконного обогащения чиновников за счет чрезмерных даров и особенно жалобы на служителей казны и откупщиков налогов[1814].
На основании приведенных данных можно констатировать стабильность претензий к королевским должностным лицам в плане материальных выгод от службы: осуждение чрезмерных даров как ущерб общему интересу (ибо делались они из казны и от собранных на общее благо налогов); критика стяжательства и призыв если не отказаться от собственного частного интереса, то соизмерять его с общими нуждами и ситуацией в государстве. Истоки подобной устойчивой общественной критики в адрес чиновников до сих пор исследователи усматривали исключительно в нежелании нищающего вследствие Столетней войны общества оплачивать растущий королевский аппарат. Такое объяснение, при всей его справедливости, представляется явно недостаточным и даже поверхностным.
Импульсом к более глубокому проникновению в существо этого топоса стало для меня сходство общественного порицания с аналогичной интенцией, четко выраженной в королевском законодательстве. В самом деле, если по-прежнему рассматривать первое изолированно и вне контекста построения института службы, то оно кажется выражением только общественного мнения, противостоящего верховной власти и в известной мере снимающегося при сопоставлении с аналогичной критикой в текстах королевских указов. Эта тема обозначилась достаточно рано: уже в середине XIV в. указ об обязанностях сборщиков налогов вовремя сдавать отчеты в Палату счетов осуждает их «жадность» как ущерб не только общему интересу, но и королевскому величию[1815]. Критика стяжательства чиновников обращена и к бальи и сенешалям за незаконно добытые «неумеренные платы» (salaria immoderata)[1816]. Показательно, что параллельно с формулой указов («очень маленькое жалованье» чиновников) сосуществовала и прямо противоположная: «жалованье, дары и профиты» чиновников слишком велики в сравнении с состоянием королевской казны[1817]. Значение принципа бескорыстия как одного из краеугольных камней института службы косвенно подтверждается и в громких судебных делах против королевских должностных лиц, где неизменно присутствует обвинение в стяжательстве и воровстве[1818]. Ритуальный характер этих громких процессов над преданными короне чиновниками в угоду толпе не
раз отмечался исследователями. В этой связи хотелось бы обратить внимание и на непременные обвинения их в воровстве и стяжательстве, которые вносили вклад в закрепление в общественном сознании идеи бескорыстия службы короне Франции.
Ho поразительнее всего, что цензура на эгоистические наклонности чиновников исходила и из самого бюрократического корпуса. Свидетельством тому не только приведенные выше ордонансы, которые в значительной степени создавались самими чиновниками. В еще большей мере трактаты и политические произведения, созданные авторами, принадлежащими к этому кругу, обнаруживают явную заинтересованность формирующегося слоя в восприятии службы как бескорыстного служения общему благу[1819].
Для того чтобы понять истоки и мотивы этой заинтересованности, следует прежде всего обратить внимание на время ее появления в политических трактатах: это конец XIV в., точнее начало правления Карла VI и регентство при малолетнем монархе. He случайно первым во весь голос заговорил «изнутри» о стяжательстве, жадности и скандальном обогащении чиновников Филипп де Мезьер - один из идеологов «мармузетов», воплотивших эти идеи в новые нормы службы. В «Сновидении старого паломника» он беспощадно клеймит богатство финансистов (казначеев, сборщиков и элю, короче, всех «кто распоряжается деньгами»), рождающее устойчивое подозрение в растрате государственных средств, получаемых от налогов. В итоге, он рекомендует, «как раньше», делать казначеями и сборщиками состоятельных буржуа, не алчущих богатства на королевской службе. Иначе налоги и подати, разоряющие тысячу и даже две тысячи человек, обогащают одного единственного чиновника, а сами налоги превращаются в источник наживы. Мезьер настойчиво отстаивает принцип бескорыстия применительно ко всему чиновному корпусу: они не должны обогащаться на службе, не имеют права грабить народ, отнимая последнюю рубашку и вытаскивая кровать из-под роженицы в счет уплаты налога[1820].
Мезьеру вторит и Кристина Пизанская. Разумеется, лидируют в этом плане финансисты: сборщики налогов, служители Казначейства и Налоговой палаты. Она советует не делать «волков пастухами, а воров - мэтрами (финансов)». Ho «прискорбная жадность», по признанию Кристины, присуща и всем другим служителям, которые любыми путями добиваются только корыстных личных целей - бенефициев, вознаграждений и профитов. Апеллируя к образцам Античности, она утверждает, что богатство, приобретенное после получения должности, незаконно (la souffisance est quise apres Toffice, Iaquelle chose est contre droit). Усматривая, как и Мезьер, ущерб авторитету королев

ской власти в чрезмерном рвении чиновников и особенно в их злоупотреблениях под видом исполнения служебного долга, Кристина считает подозрительным службу лишь за вознаграждение, ибо такая «верность» недолговечна и обманчива, и такой служитель, стремясь только к выгодам, готов на обман государя, желая ему угодить. Она идет в своей критике и дальше, осуждая освобождение чиновников от налогов: «осмелюсь сказать, хоть это кому-то и не понравится, что это удивительно - богатые и высокие чины, чье могущество и состоятельность идут от короля, кто вполне может выдержать нагрузку, освобождены, а бедные, не имеющие от короля ничего, должны платить (налоги)»[1821]. Te же идеи присутствуют в трактате «Совет Изабо Баварской»: король не должен держать на службе корыстного чиновника, поскольку такой человек не принесет добра; кроме того, особый контроль должен осуществляться за финансистами, ибо большая их часть - воры. Автор даже приводит в качестве примера для подражания английского короля Генриха V, еженедельно проверяющего состояние своей казны[1822].
Даже в трактате Алена Шартье «Перебранка четырех», написанном с целью возбудить патриотические настроения в обществе, нашлось место этой теме, явно ввиду ее значения. Автор, включая раздачу даров и милостей чиновникам в список законных трат, тем не менее призывает соизмерять этот обычай с состоянием финансов короля, так чтобы разумная в период мира и изобилия щедрость не обернулась бы катастрофой в трудные времена. При этом Шартье особо останавливается на поведении самих служителей: ссылки на незапамятный обычай в их стремлении нажиться за счет государя, стесненного в средствах и едва обеспечивающего свои нужды, свидетельствуют о непригодности таких людей к государственной службе (indigne de service publique)[1823].
Жан Жувеналь в нескольких политических трактатах с разных сторон отстаивает идею бескорыстия чиновника как признака профессиональной пригодности к службе. Как и за сто лет до него, богатство финансистов представляется ему скандалом и свидетельством казнокрадства: якобы деньги от налогов на ведение войны превращаются в крупные состояния чиновников, в их роскошный быт, в дома и земельные приобретения. Жувеналь советует Карлу VII взглянуть на своих служителей и убедиться в чрезмерности даров, подарков и пенсионов, которыми их регулярно наделяет корона: их богатство на фоне нужд короны он называет «открытым воровством» (larrons publiques), сравнивая их поведение с действиями лесных грабителей, поскольку все они, сколько бы ни имели, ищут себе еще пенсионов. Жувеналь идет дальше своих предшественников и осмеливается осуждать даже Парламент за его нерадение в исполнении служебного долга из-за задержек оплаты, ведь они имеют еще и бенефиции и могли бы вовсе обходиться без жалованья. Вершиной выражения идеи бескорыстия предстает гордое заявление Жувеналя, что он
ради службы королю отказался от всякого имущества, движимого и недвижимого, так что его братьям и родне нечего будет наследовать после его смерти. Подобная же «идеальная картина» честности чиновников нарисована и Анри Бодом для восхваления правления Карла VII: при нем чиновники были-де таковы, что довольствовались скромным жалованьем, пенсионы же отличались умеренностью, каждый заботился о порученном деле, и никто не воровал. В трактате Робера де Бальзака повторяются основные элементы принципа бескорыстия службы: не держать на службе жадных до денег людей, регулярно проверять состояние финансов и расходы финансистов, а главное - их личное материальное положение, смещая тех, кто, придя бедняком на должность, за семь-восемь лет сделал богатые приобретения и сколотил состояние, которое несоразмерно его жалованью[1824].
Итак, одним из стержней политических представлений исследуемой эпохи становится призыв к чиновнику отказаться от своей частной выгоды в пользу общего блага и апелляция к принципу бескорыстия службы. Причины следует искать в трансформации природы исполнительного аппарата короны Франции - от частноправовой к публично-правовой структуре, которая повлекла за собой и отмеченные выше кардинальные перемены в сфере вознаграждения чиновника: переход от принципа дара короля к бюрократическому порядку ординарной оплаты (жалованье, дары, пенсионы, бенефиции и налоговые льготы) призван был ослабить личную связь чиновника с персоной монарха. В этом контексте становится более понятен истинный смысл критики стяжательства и получения чиновниками излишних даров от короля. Их личная корыстная заинтересованность наносила удар по самоидентификации служителей короны в роли защитников общего блага, носителей особой этики, ориентированной не на собственное материальное обогащение, а на государственный интерес.
Только в этом контексте становится понятной неизменная позиция верховных ведомств короны, чинивших препятствия щедрой раздаче государем даров в виде земель и денежных пожалований отдельным «фаворитам». He только неприятие фаворитизма и не столько защита «интересов короля» и охрана домена были тому причиной. В свете сделанного анализа становится понятной глубинная подоплека непримиримости позиции Парламента и Палаты счетов: неприятие произвольных щедрот короля как ущерба в деле бюрократизации вознаграждения и принципу бескорыстия службы.
Об этой позиции убедительно свидетельствует переписка Людовика XI. Так, Парламент отказывался утвердить дар монарха Перолю де Бурдилону - право возвести мельницу на р. Саве, притоке Гаронны, ссылаясь на «ущерб королю и общему интересу», хотя тот в своем ответе объяснял это решение желанием вознаградить своего «совершенно особого служителя». Точно также Парламент долго отказывался утверждать дар прево Жаку д’Эстутвилю в пользу его отца (продлить на 20 лет право платить лишь 50% от полагающихся в казну рент). Судебный орган выступил против передачи нотариусу

Канцелярии Жану де Шомону части конфискованного у сборщика герцога Бургундского имущества. Сопротивлялся он и выделению массива земель домена в области Арманьяк сенешалю Сентонжа, хотя король, используя угрозы, объяснял свой дар «хорошей и верной службой» адресата и его покойного отца. Несколько раз пришлось королю собственноручно посылать депеши в Парламент с требованием утвердить «вечные дары» советнику и бальи Bep- мандуа Ги Поту - земли в графстве Сен-Поль[1825]. Неоднократно Людовик XI писал, чтобы заставить Парламент утвердить наследуемое дарение сеньории Рувр (в бальяже Дижона) в пользу Жака де Куатье, вице-президента Палаты счетов и королевского лекаря, ссылаясь на его долгую (начата еще при его деде Карле VI) и безупречную службу[1826]. Уломав Парламент, король вынужден был затем смирять сопротивление Палаты счетов, в свою очередь отказывавшейся утверждать сие дарение[1827]. />Столь единодушная позиция двух верховных ведомств Франции, стоящих на страже домена и «интересов короля», в полной мере проявилась в отношении щедрых даров Филиппу де Коммину, так что Людовик XI собственноручно и неоднократно писал им и даже посылал гонцов, угрожая обеим палатам, прежде чем смирил их[1828]. Из этих нескольких казусов, очевидно, насколько излишняя щедрость короля в отношении отдельного служителя находилась под подозрением и встречала неприятие в чиновной среде. Эта позиция, окончательно оформившаяся к концу исследуемого периода, органично вытекает из структуры вознаграждения чиновников, которому надлежало быть адекватным, регулярным, не зависеть от прихоти монарха и финансовых обстоятельств, но в то же время выглядеть как заслуженное долгой и безупречной службой, наконец, как скромное и незначительное в сравнении с заслугами перед государством. Приобретенное на службе богатство, налоговые привилегии и благородный статус в таком контексте должны были предстать легитимным и адекватным воздаянием чиновнику за служение общему благу.

Еще по теме ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЧИНОВНИКОВ И ПРИНЦИП БЕСКОРЫСТИЯ СЛУЖБЫ:

1. УТВЕРЖДЕНИЕ ПРИНЦИПА НЕСМЕНЯЕМОСТИ ЧИНОВНИКОВ
2. Глава 10 ПРИНЦИП «ОБЩЕГО БЛАГА» В ЭТИКЕ И ПРАКТИКЕ СЛУЖБЫ
3. § 4. Судоустройство и судопроизводство России в 1711-1716 гг. Учреждение фискальской службы. Законы 1713-1715 гг. об особом порядке судопроизводства по делам о преступлениях против интересов службы
4. РАЗДЕЛ 27. ИСПЫТАНИЕ ЧИНОВНИКОВ»
5. Антидемократические привилегии чиновников.
6. РАЗДЕЛ 26. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОХОДА, ПОХИЩЕННОГО ЧИНОВНИКАМИ'
7. КОНТРАКТ ЧИНОВНИКА С КОРОЛЕМ
8. Глава 6 ФОРМИРОВАНИЕ ПРАВ ЧИНОВНИКОВ НА ЗАНИМАЕМЫЕ ДОЛЖНОСТИ
9. ОБЛИК ЧИНОВНИКОВ В ТОРЖЕСТВЕННЫХ ЦЕРЕМОНИЯХ
10. § 4. ПРАВО НА ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ