ТИПИЗАЦИЯ ДОСТОИНСТВ КОРОЛЕВСКИХ ДОЛЖНОСТНЫХ ЛИЦ

Возникновение процедур конкурсного отбора чиновников предполагало выработку критериев, предъявляемых к служителям короны Франции. А различные формы соучастия самих чиновников в этом отборе отводили именно им решающую роль в процессе типизации достоинств королевских должностных лиц.

В истоке требования к чиновникам диктовались задачами повышения авторитета королевской власти и оттого исходили из области морали. По ордонансам Людовика IX Святого 1254-1256 гг. королевским служителям запрещалось богохульствовать, играть в кости и в шахматы, предаваться блуду и посещать питейные заведения. Кроме того, сенешали и бальи не должны были терпеть у себя в подчинении лиц нечестных, вороватых, корыстных и «полных прочих грехов», обязуясь их наказать и даже удалить со службы[1160].

Ни в коей мере не умаляя значения этих ограничений, призванных распространить нравственный идеал святого короля на его служителей, нельзя не видеть, что предъявляемые к чиновнику требования еще не содержали в себе качеств профессионального порядка. Первые ростки такого рода достоинств королевских должностных лиц появляются лишь в ордонансе Филиппа Красивого от 23 марта 1302 г.

Следовательно, между 1254 и 1302 гг. произошел сдвиг в сторону выработки профессиональных требований, предъявляемых к королевским служителям. Такие требования, естественно, могли быть сформулированы только в среде самих служителей. Это находит подтверждение в трудах королевских чиновников, написанных именно в данный промежуток времени: в трактате «Книга о правосудии и судопроизводстве» и в «Кутюмах Бовези» Филиппа де Бомануара.

Присутствие в обоих трактатах верности, разума и мудрости в качестве добродетелей идеального королевского служителя свидетельствует о присоединении к фундаментальному требованию - верности сеньору - зачатков профессиональных достоинств, раз знания чиновника и его ответственность за порученное дело приобретают не меньшее значение[1163].

Хотя верность королю сохранилась в наборе качеств служителя короны на всем протяжении исследуемого периода, однако с 1302 г. она фигурировала только в сочетании с другими качествами, имеющими отношение к собственно профессиональным достоинствам чиновника. Эти новые по своему характеру достоинства нередко выражались в достаточно общей, абстрактной формулировке. В первой такой формулировке в ордонансе от 23 марта

1302 г. на службу бальи, сенешалей и других королевских чиновников на местах предписывалось назначать людей «мудрых, верных и состоятельных»[1164].

Таким образом, пригодность к службе становится ограничителем произвола монарха, хотя и дающего службу тому, кто ему угоден, однако вынужденного принимать во внимание и профессиональные достоинства кандидата. Вот как формулировались эти достоинства для разных королевских служб: для представителей на местах - «пригодные», для управителей доменом - «подходящие к статусу и характеру должности и годные по личным качествам», для финансовых служителей на местах - «лучшие, самые мудрые и самые верные», для служителей монетного ведомства - «добрые и честные», для сборщиков налогов - «добрые, мудрые, справедливые, разумные и верные», для служителей Канцелярии - «добрые, мудрые, честные, благоразумные и верные», для Палаты счетов - «хорошего и доброго образа жизни, подходящие и пригодные люди», для Парламента - «добрые и почтенные, годные и подходящие»[1166]. Все эти и подобные им определения могли варьировать от указа к указу.

За каждым из этих определений стоял конкретный и понятный современникам смысл. Сложившиеся в некоторые устойчивые сочетания такие определения качеств королевских служителей отражали новый образ верховной власти и самоидентификацию ее должностных лиц. Исследуя специфику самоидентификации служителей Парламента в первой трети XV в. через устоявшиеся формулировки достоинств парламентариев, я сделала вывод об инициативе самих чиновников в выработке этих формул[1167]. Расширение исследовательского поля и обращение к более широкому кругу источников позволяет скорректировать это утверждение. Используемые в Парламенте

формулы достоинств его служителей - «пригодный, состоятельный, подходящий» и т.д. - предписывались королевским законодательством в качестве обязательных критериев отбора на королевскую службу.

О том, что все эти определения качеств чиновника являлись вовсе не фигурой речи, а обязательной формулой назначения, свидетельствует комментарий Одара Моршена: «в указах о должностях следует с наибольшей точностью рекомендовать или хвалить того, кому эта должность дается, за достоинства, подобающие должности и ему; как то капитана следует хвалить за храбрость, благоразумие, за заслуги в войне; сборщика - за верность, честность; судью - за пригодность, грамотность, честность, любовь к правосудию; и также других. Если же это незначительные службы или скромные и малоизвестные люди, достаточно просто (написать) “по благоприятному докладу нам от такого-то”, не добавляя “о его разуме, верности” или другие вещи»[1168].

Анализ этих требований и их эволюции уместнее построить по отдельным ведомствам и службам. Начать стоит, естественно, с сенешалей и бальи, первых, по отношению к кому в законодательстве были сформулированы критерии отбора профессионального свойства. Ордонанс Филиппа Красивого от 23 марта 1302 г. установил, что отныне на должности сенешалей и бальи будут назначаться только «добрые и почтенные люди, сведущие в древних обычаях королевства»[1169]. Вновь эта тема актуализируется в период реформ «мармузе- тов»: в ордонансе о сенешалях и бальи от 5 февраля 1389 г. первый же пункт определяет набор качеств, требуемых от этого важнейшего звена в структуре королевской администрации. Согласно ордонансу, сенешали и бальи отныне должны быть «верными и мудрыми людьми»[1170]. Как видим, простое знание законов королевства теперь заменяет более возвышенная «мудрость», которая призвана сочетать знания и опыт. О такой трактовке «мудрости» свидетельствует следующее определение качеств сенешалей и бальи в ордонансе от 7 января 1401 г.: «люди почтенные, мудрые, опытные и сведущие в деле правосудия, учитывая местность и область, где они будут судить»[1171].

образом, с самого начала заявленная профессиональная пригодность сенешалей и бальи, варьируясь в определениях, осталась неизменной на всем протяжении исследуемого периода[1172].

Обращает на себя внимание тенденция предъявлять требования профессиональной пригодности и к наместникам (лейтенантам), которых сенешали и бальи имели право выбирать себе сами: в ордонансе от 23 марта 1302 г. им рекомендовалось «в случае нужды... назначать людей пригодных и честных, и из числа родившихся здесь же»[1173]. Впоследствии право передать исполнение своих функций другому лицу в сенешальстве и бальяже ограничивалось следующими параметрами: это должны быть «люди состоятельные и пригодные, на его страх и риск», т.е. за счет того, кто сам находит себе наместника[1174]. В любом случае, установление пригодности и состоятельности лейтенантов передается на усмотрение самих сенешалей и бальи, которые исходили из собственных представлений об этих качествах.

Профессиональная пригодность появляется и в наборе качеств прево, хотя и чуть позднее, чем у сенешалей и бальи: в указе от августа 1353 г. сказано, что отныне на эту службу будут назначать «людей мудрых и достойных веры, кто способен отправлять правосудие»[1175]. В кабошьенском ордонансе к этим качествам добавилась и социальная характеристика прево, сближающая его с лейтенантом сенешаля и бальи: рекомендовалось назначать прево из числа местных жителей «или ближайшей округи»[1176].

В наборе требований, предъявляемых к аудиторам парижского Шатле, нашли отражение и судебные функции. Указ от сентября 1377 г., изданный с целью восстановить добрые обычаи старины, оговаривал, что «издавна службы аудиторов Шатле давались мудрым и доблестным людям, большой сдержанности, верности и осмотрительности», и предписывал назначать «добрых и состоятельных людей»[1177]. Служба сержантов Шатле, как и аналогичная служба в сенешальствах и бальяжах, получила список параметров отбора в указе Карла VI от 20 января 1390 г., целью которого было также возвращение к прежним добрым обычаям.

ственный ценз, поскольку назначаемый обязан был подкрепить службу залогом в 200 парижских ливров в качестве гарантий казне[1178]. Впоследствии эти критерии не расписываются так подробно: в кабошьенском ордонансе 1413 г. сержантами в превотстве Парижа рекомендуется делать «самых состоятельных и подходящих», и такая лаконичная формулировка говорит о типизации качеств, которые уже не нужно перечислять[1179].

Наконец, в большом регламенте о Шатле от 1424-1425 гг., составленном в период королевской схизмы служителями Парламента, появились требования и к другим службам столичной администрации: на должности клерков (секретарей) по уголовным делам следовало назначать «людей состоятельных и подходящих», а на должности конных сержантов - лиц грамотных («умеющих читать и писать»)[1180]. Таким образом, и на местном уровне разные должности требовали от кандидатов специфических качеств, диктуемых характером службы.

Домениальная служба хранителей королевских вод и лесов также со временем предъявляет к претендентам требования профессионального свойства. В общем регламенте о водах и лесах от сентября 1376 г. они выглядят следующим образом: мэтры вод и лесов должны быть «людьми доброго разума и достоинства, образа жизни и репутации»; кроме того, они обязаны «иметь знание кутюмов и обычаев данной области», т.е. главными были репутация и профессиональные знания человека, наделенного судебными полномочиями[1181].

Переходя к верховным ведомствам короны и подчиненному им персоналу на местах, следует отметить наибольшее внимание в указах к налоговой и финансовой сферам, которые развивались наиболее бурно, сложно и во многом хаотично. С другой стороны, чиновники именно этих ведомств подвергались наибольшей критике и контролю общества, весьма неохотно признававшего за формирующимся государством право залезать в карманы подданных.

Начнем с небольшого по численному составу ведомства казны. Требования к служителям Казначейства были сформулированы достаточно поздно и в связи с приостановкой его судебной компетенции: в указе от 4 июля 1404 г. говорилось, что «должность казначея очень почтенная и требует от ее исполнителя очень большого разума, соблюдения тайны и умения»[1182]. В ордонансе от 7 января 1408 г. о казначеях сказано, что они должны быть «мудрыми, честными, богатыми и опытными в деле как правосудия, так и финансов»[1183]. Практически такие же качества казначеев были сформулированы и в кабошь-

енском ордонансе: «добрые, мудрые, платежеспособные и состоятельные»; меняла, именуемый также генеральным сборщиком доходов с домена, должен быть «честным, мудрым и богатым», а клерк или контролер финансов - «честным, мудрым и состоятельным»[1184]. Впоследствии, когда Людовик XI решил учредить службу четвертого советника с судебными полномочиями, он в эдикте от 4 августа 1463 г. так определил достоинства назначенного им мэтра Гийома де ла Э (de Ia Науе): «лиценциат в писанном и кутюмном праве... по докладу о его разуме, грамотности, состоятельности, честности и большом усердии»[1185].

Особое внимание хотелось бы обратить на два требуемых от финансовых служащих качества - на имущественный ценз, хотя и довольно расплывчатый, и на умение хранить секреты. Последнее мы найдем практически во всех ведомствах, так или иначе связанных с финансами короны Франции, и оно представляется мне имеющим прямое отношение не столько к нравственному, сколько к профессиональному достоинству чиновника. Обязанность хранить в секрете состояние королевской казны, доходов и расходов короля довольно рано превращается в норму должностного поведения финансового чиновника. И тот факт, что кандидат на такую должность обязан был как-то доказать свою способность хранить секреты, свидетельствует об этом требовании как о критерии профессиональной пригодности к данной службе.

Требования к чиновникам монетного ведомства были сформулированы всего один раз, в большом ордонансе от 7 января 1408 г., и сводились к уже ставшей стандартной формуле - «добрые и состоятельные»[1186].

Переходя к сфере налогов и податей, стоит обратить внимание на многочисленные упоминания качеств сборщиков, которые превращаются в основное звено финансовой администрации короны Франции. Уже в первом ордонансе, знаменующем выделение из Королевской курии Палаты счетов (февраль 1320 г.), говорится о том, кто имеет право претендовать на должность сборщика: на этот момент требования сводились к формуле: «самые лучшие и самые мудрые и самые верные люди, каких только можно найти, и чтобы они не были чужаками в королевстве»[1187]. Если первые три требования сочетают в себе патримониальный и зачатки бюрократического принципов комплектования, то заслон чужеземцам представляет собой нечто весьма оригинальное, свидетельствуя о стремлении короны Франции заручиться гарантиями лояльности собирателя налогов. Впоследствии эти гарантии корона видела в отборе на службу лиц из числа местных жителей (трансформация запрета на чужеземцев). В ордонансе от февраля 1379 г. ординарные сборщики налогов должны были быть «добрыми буржуа, почтенными и укорененными»; в ордонансах от 7 января 1401 г. и 7 января 1408 г. дважды до

словно повторены такие качества: «добрые люди, состоятельные и хорошей укорененности, и если возможно, были бы из той же области, где будут делать сбор»[1188].

С середины XIV в. к ординарным сборщикам домениальных поступлений добавилась служба элю для раскладки экстраординарных налогов. И если на Штатах 1355 г. их качества были сформулированы вполне стандартно[1189], то позднее они стали аналогичными службе ординарных сборщиков, что свидетельствует об унификации требований, предъявляемых к финансовой администрации. В ордонансе от 7 января 1408 г. требования к элю выглядят так: «добрые буржуа, почтенные и честные, из тех мест, где они и будут собирать (налоги)», а в кабошьенском ордонансе: «добрые люди, богатые и честные, из мест, где они будут избраны»[1190].

О типизации качеств служителей налогового ведомства на местах свидетельствует ордонанс от 21 ноября 1379 г., касающийся налоговой администрации. Первый пункт ордонанса предъявлял ко всем чиновникам - элю, сборщикам, контролерам и другим - требование быть «состоятельными в умении хранить секреты, в верности и усердии... добрыми и подходящими»[1191]. В инструкции о сборе налогов их качества определялись как «добрые, почтенные и состоятельные люди, имеющие опыт в этом (деле) и сведущие в деле правосудия»[1192].

Качества служителей Налоговой палаты были сформулированы в указе об ее учреждении (28 февраля 1389 г.): «разум, благоразумие, верность и большое усердие»; в ордонансе 7 января 1401 г. генералы финансов квалифицируются как «мудрые, честные, усердные и опытные в этом деле»[1193]. Качества служителей налогового суда также были ориентированы на профессиональную пригодность: «люди мудрые и опытные в деле правосудия»[1194]. О стабильности критерия профессиональной пригодности говорит указ от 12 сентября 1467 г. о переназначении Налоговой палаты Лангедока: в качестве причин такого решения называлось замещение должностей девяти хранителей «людьми низкого сословия... не сведущими в деле правосудия и финансов»[1195]. Сле

довательно, для получения должности в Налоговой палате необходимо было иметь специальные знания в двух сферах - в правосудии и финансах.

Служители Канцелярии также должны были соответствовать определенным критериям, отвечающим характеру их службы. В указе от 19 октября 1406 г. набор их достоинств выглядит так: «почтенные, состоятельные и верные, обученные и сведущие в подобных делах»[1196]. В кабошьенском ордонансе 1413 г. предусматривались меры улучшения их отбора. Секретари Королевского совета из числа служителей Канцелярии должны были быть «добрыми, прилежными и состоятельными в латыни и французском», а те, кто недавно был принят и «слабо приучен к письму и мало состоятелен», подлежали смещению; новых же назначенцев следовало проверять самому канцлеру на предмет их знаний[1197]. Te же требования профессионального свойства формулировались в кабошьенском ордонансе и для всех остальных секретарей и нотариусов Канцелярии: «добрые и состоятельные люди, старательные и почтенно исполняющие обязанности, сведущие в судебных письмах (en Iettre de justice), умеющие писать собственноручно (manuelement) и сами составлять письма, открытые и закрытые, на латыни и на французском, опытные, достойные и состоятельные, почтенной жизни и учтивых речей»[1198]. А вот как набор требований к секретарям Канцелярии выглядел в формуляре типового письма: «верность, состоятельность и честность... доказанные добрые нравы, образованность в письме, почтенная жизнь и опытность»[1199]. Наконец, эдикт Людовика XI о Канцелярии от 1465 г. суммировал эти критерии: «верные, достаточно известные своей правдивостью, справедливостью, усердием и доказанной верностью, способные писать стилем подобающим, красочным, почтенным и правильным»[1200].

Таким образом, к служителям Канцелярии предъявлялись четкие требования профессиональной пригодности, в которые входили не только грамотность и умение составлять указы на двух языках и не только стандартный набор достоинств морального порядка, но и такое специфическое свойство, как умение хранить секреты, к которым секретари были допущены.

Самыми редко встречающимися в королевских указах были требования к королевским советникам, что подтверждает правильность сделанного выше наблюдения о менее публично-правовом характере Королевского совета в этот период, сохранившего в наибольшей степени черты личностного принципа власти. Ни в одном указе об администрации данный орган не упоминается. Единственное указание на качества члена Королевского совета мной обнаружено в формуляре Одара Моршена. В нем дважды, в типовом письме о назначении советником Большого совета и о выплате ему жалованья,

перечисляются качества королевского советника: «большой разум, верность, честность и опытность»[1201]. Как видим, этот набор качеств был менее профессионально ориентирован и не выходил за рамки стандартного описания достоинств служителя короны Франции.

На этом фоне особенно выделяются достоинства служителей Палаты счетов и Парламента - главных хранителей «интересов короля». В первом же ордонансе, который закреплял автономный статус Палаты счетов, возникает определение качеств профессиональной пригодности к службе в ней. Клерки счетов обязаны были быть «верными, хорошо воспитанными и достаточно скрытными», причем этим «добрым нравам и правилам служебного поведения» их должны были обучить мэтры Палаты счетов, «в чьих домах они по давней традиции должны обитать»[1202]. Таким образом, помимо верности как главной обязанности королевского служителя, здесь впервые появляется требование хранить секреты, которое позднее будет предъявляться ко всем служителям финансовых ведомств, и это качество относилось к сфере профессиональных достоинств. Однако данное ведомство являлось столь же финансовым, сколь и судебным органом, и потому к его служителям предъявлялись требования правовой квалификации. Впервые упоминание подобных качеств в связи с работой Палаты счетов находим в указе от 4 июля 1384 г., где аудиторы и клерки указанного органа названы «почтенными людьми и сведущими в науках»[1203].

В кабошьенском ордонансе, что весьма знаменательно, Палата счетов упоминается в связке с Парламентом. Оба ведомства квалифицируются как «службы большой чести и представительности», по каковой причине в них должны находиться только «почтенные люди доброго благоразумия и великого знания, и опытные как в сфере судоговорения и обычаев королевства, так и в сфере счетов»[1204]. Хотя наличие образования и знаний ставит оба ведомства на вершину иерархии, однако эти знания имели разный характер. При восшествии на престол Людовика XI и переназначении им всех служащих Палаты счетов указом от 7 сентября 1461 г. перечень их качеств оказался максимально широк и наиболее авторитетен за весь исследуемый период: учитывая значимость их службы, это должны быть «министры и чиновники, ревнители доблестей, обладающие знанием и опытом, каждый в своем деле»; а основанием для сохранения на должностях нынешних чиновников объявлялись «добрые нравы и почтенная жизнь, равно как и великий опыт в службах»[1205]. Таким образом, с самого начала предъявляемые к служителям Палаты счетов требования морального свойства сохранились, соединившись с профессио

нальными качествами - образованием и специфическими навыками в сфере финансов[1206].

Аналогичный процесс типизации качеств чиновников Парламента свидетельствует о возрастающем статусе правосудия. В одном из первых ордонансов о работе верховного суда, изданном Филиппом IV Красивом в 1302 г., качества парламентариев упоминаются только для отдельных звеньев ведомства, для тех, кто судил дела по писаному праву, и для клерков-секретарей, составлявших и проверявших набор документов по материалам проведенного расследования. Предусматривалось, что они будут «хорошо образованны..., особенно в уголовных делах»[1207]. Таким образом, с самого начала для работы в Парламенте предполагалось наличие образования (грамотность и знание законов и обычаев)[1208]. Спустя полвека достоинства его служителей описывались уже в возвышенном, пафосном стиле, отражающем статус верховной судебной палаты. В изданном Иоанном II Добрым 19 марта 1360 г. ордонансе они квалифицировались как «великое благо, благоразумие, знания, верность и прилежание», т.е. сочетали в себе весь набор качеств верного слуги короля, а также образованного и пригодного к службе чиновника[1209]. Регламент, изданный 7 апреля 1361 г. о работе Парламента, начинается с превознесения достоинств его служителей, «преисполненных знания и любовью к истине»[1210]. В указе Карла Мудрого от 28 апреля 1364 г. их достоинства определялись как «давняя и доказанная опытность в похвальном творении правосудия, скромность, добрые нравы и зрелость»[1211].

В превосходных степенях перечисляются достоинства служителей верховного суда в указе 1374 г. Карла Мудрого о совершеннолетии короля Франции: ввиду важности правосудия для процветания королевства это должны быть «благородные и почтенные люди, образованные, благоразумные и мудрые»[1212]. Такое же сочетание социальных и профессиональных параметров в качествах служителей Парламента фигурирует и в ордонансе от 7 января 1401 г.: «добрые люди, мудрые, образованные, опытные и почтенные»[1213]. Они повторяются и в указе от 8 мая 1408 г., изданном по частному случаю, что доказывает их стандартность: «сведущие в науках, похвальной жизни, наделенные честью и добрыми нравами... порядочные и почтенные люди, образованные и опытные»[1214]. В кабошьенском ордонансе достоинства парла

ментариев предстают как наиболее возвышенные: «почтенные люди доброго благоразумия и великого знания, опытные в деле правосудия»[1215].

Восхваление служителей верховного суда нарастало по мере ухудшения политической ситуации и обострения борьбы кланов, когда каждая сторона пыталась заручиться его поддержкой. Так, указ о создании параллельных органов власти в Туре под эгидой королевы Изабо Баварской и герцога Бургундского от 16 февраля 1418 г. описывал качества служителей Парламента следующим образом: «почтенные и возвышенные люди, великого знания, верности, благоразумия и опытности в правосудии, взорами обращенные к Богу, возлюбившие нашего сеньора, его сеньорию и общее благо королевства»[1216]. Королевская схизма и создание на долгие 18 лет параллельных Парламентов в Париже и в Пуатье сопровождались превознесением достоинств служителей обеих палат. Когда в Париже указом короля набирался новый состав «очищенного» пробургиньонского Парламента, достоинства его служителей определялись так: «честные, мудрые и опытные в деле правосудия, верные нам, нашей короне и общему интересу нашего королевства».

При этом отдельные службы Парламента характеризовались следующим образом: достоинства мэтров Палаты прошений Дома короля как «разум, верность, старание, честность, состоятельность и истинная опытность»; Судеб-

277

ные приставы - «люди почтенные, честные, состоятельные и пригодные» . Столь же высоко оценивались достоинства тех, кто последовал за дофином Карлом и составил персонал Парламента в Пуатье: «разум, состоятельность, верность, честность, опытность и доброе усердие»[1217]. Составляя образец указа о назначении на должность советника данного ведомства, Моршен упоминает следующие качества: «усердие, скромность, образованность, грамотность и честность»[1218].

Тот же набор качеств чиновников верховного суда присутствовал и в указах Людовика XI. Так, переназначение всех служителей Парламента при восшествии нового короля на престол сопровождалось следующим описанием их качеств: «почтенные люди, образованные, честные и очень опытные, верные нам»[1219]. Показательно, что аналогичный перечень достоинств автоматически распространялся и на создававшиеся с середины XV в. Парламенты в провинциях королевства. Например, регламент о работе Парламента в Тулузе

определял его служителей как «людей почтенных, просвещенных и опытных в деле правосудия, честных и хорошей репутации», а членов Парламента в Бордо королевский указ восхвалял за «разум, образованность, состоятельность, честность и доброе усердие»[1220].

Таким образом, статус верховной судебной палаты и значение исполняемых ею функций сделали набор качеств ее служителей наиболее престижным и авторитетным. В нем присутствуют не только наивысшее достоинство, «мудрость», но и у единственных из чиновников почетные титулы «почтенных и благородных людей». С другой стороны, для службы в Парламенте обязательным условием становится образование и грамотность, а также профессиональный опыт, что также нашло отражение в комплексе качеств парламентария[1221].

Типизация достоинств чиновников стала отражением бюрократических форм комплектования, поскольку право судить о соответствии кандидата службе со временем перешло в ведение самих чиновников. Эта система «работала» снизу доверху, передавая вышестоящим чиновникам, самому ведомству либо смешанной комиссии из разных верховных ведомств право решать по своему усмотрению, кто наиболее «пригоден и состоятелен» для той или иной службы. В результате прево сам отбирал «подходящих персон» (personnes convenables) на службу королевских сержантов, а самого прево выбирали, исходя из собственного представления об их «состоятельности» (bonnes et souffisans personnes), сначала стоящие над ним бальи и сенешали, а затем члены Палаты счетов[1222]. Бальи и сенешали сами выносили суждение о «честности, пригодности и состоятельности» своих лейтенантов, прево Парижа (в ранге бальи) - о «состоятельности и годности сержантов с жезлами и конных, как и других служителей Шатле». Самих сенешалей и бальи после внедрения процедур конкурсного отбора выбирали члены Парламента и Королевского совета или смешанные комиссии из чиновников, исходивших из выработанных представлений о «пригодности, выгодности и состоятельности» кандидатов[1223]. Точно так же генералы-мэтры Монетной палаты сами оценивали «опытность и состоятельность» служителей монет на местах, равно как и служителей самой палаты, отвечающих за разные монеты, «добрых и состоятельных по их мнению»[1224].

В сфере налогов вначале такими полными правами отбирать сборщиков, контролеров и других служащих на местах имели комиссии ревизоров, ко

торые сами решали (a Ieur avis), кто более пригоден для этих служб, а после создания Налоговой палаты ее генералы-советники. Как сказано было в инструкции о сборе податей от 11 марта 1389 г., генералы-советники «должны лучше, чем кто-либо другой, знать тех, кто будет выгоден» (prouffitables) в сборе налогов на местах. В регламенте о чиновниках налоговых служб на местах прямо предписывается генералам-советникам ставить тех, кого они сами найдут «добрыми и состоятельными, мудрыми и честными». А после создания налогового суда - сами президенты и генералы-советники, исходя из своих представлений о профессиональной пригодности, комплектовали его состав[1225]. Палата счетов, руководствуясь собственными представлениями о пригодности, выбирала экзаменаторов Шатле и сборщиков ординарных налогов; точно так же происходил в ней отбор «наиболее состоятельных и пригодных» (les plus suffisans que Vous pourrez et sfaurez trouver) мэтров вод и лесов[1226]. Парламент выбирал, исходя из собственных критериев оценки достоинств кандидатов, судейских служителей Шатле, а также тех секретарей Канцелярии, которые будут работать в верховном суде[1227].

Наконец, практиковалась и коллегиальная процедура отбора чиновников, когда в выборах участвовали представители нескольких ведомств. Принятые подобной коллегией «выборщиков» решения в еще большей степени свидетельствовали о типизации критериев отбора, которыми могли руководствоваться люди из разных ведомств. Так, членов верховного суда отбирала сначала коллегия в составе канцлера, служащих Парламента и членов Королевского совета, и к этой процедуре периодически пытались вернуться как к наиболее авторитетной, например в кабошьенском ордонансе[1228]. Прево периодически выбирала коллегия из членов Палаты счетов, Королевского совета, Парламента и Казначейства; элю выбирали члены Палаты счетов, Королевского совета и генералы-советники Налоговой палаты[1229].

Это коллегиальное мнение фигурирует в ряде указов о даровании служб, сделанном на основе благоприятного доклада служителей различных ведомств о кандидате. Например, Бертран Акар получил 8 февраля 1405 г. должность клерка Монетной палаты «благодаря благоприятному докладу и свидетельству... многих достойных доверия людей, наших служителей и других о его состоятельности, верности, разуме и добром усердии». А Гийом Форе стал 23 декабря 1419 г. генералом-мэтром монет по докладу канцлера, членов Большого совета и Палаты счетов о его «разуме, верности, опытности, состоятельности и честности»[1230].

В наиболее законченном виде типизация качеств служителей короны воплощалась в саморекрутировании Парламента, который, как уже говорились,

руководствовался собственными, выработанными внутри ведомства, критериями отбора. В королевских указах, где Парламенту предписывается выбирать «наиболее состоятельных и подходящих», данные критерии ограничиваются этими несколько абстрактными определениями, а судить о состоятельности и пригодности кандидатов должны сами парламентарии. Показательно в этом контексте, что, когда при Людовике XI систематически возникали конфликты Парламента с государем, верховный суд, отклоняя очередного протеже короля, подчеркивал, что тот «не кажется состоятельным и опытным исполнять эту должность», а парламентарии уже давно привыкли, что их мнение было определяющим[1231].

О типизации достоинств королевских должностных лиц в не меньшей степени свидетельствует появление аналогичных критериев отбора на службу откупщиков, т.е. тех, кто, по сути, покупал должность, внося залог - сумму денег, которая ожидалась казной от исполнения данной службы. Первой королевской службой, которую затронул этот процесс, была должность королевского прево. Если в правление Людовика IX Святого она по-прежнему отдавалась на откуп (a ferme) тому, кто больше заплатит[1232], то в правление его внука, Филиппа IV Красивого, появилось кардинальное новшество, способствовавшее профессионализации данной важной службы. Фундаментальный ордонанс от 23 марта 1302 г. установил новую процедуру замещения должности королевского прево: ее могли получать лишь «люди верные и пригодные, хорошей репутации, платежеспособные, не клирики и не ростовщики, не бесчестные и не замеченные в притеснениях подданных»[1233]. Таким образом, наряду с материальной состоятельностью откупщик должен был обладать, по сути, тем же набором качеств, что и другие королевские служители на ординарных должностях, где вассальная верность сочеталась с профессиональной пригодностью. Ордонанс Филиппа V Длинного, специально посвященный служителям короля на местах, содержит аналогичное предписание в иной интерпретации: службы прево отныне передавать «людям мудрым, подходящим, знающим, не дворянам, хорошей репутации, кто способен законно отправлять и оберегать правосудие»[1234]. Как следует из этой формулировки, профессиональная пригодность кандидата на должность прево ориентируется на самую главную функцию власти - судебную. Об этом свидетельствует не только прямое разъяснение о судебных полномочиях прево, но и требование «мудрости и знаний», т.е. образования, которое необходимо было только для отправления суда. Знаменательно буквальное повторение этих требований к кандидату на указанную должность в ордонансе, изданном вслед собранию Штатов в бальяже Оверни в апреле 1355 г. В этом ордонансе среди прочих положений, удовлетворяющих требования депутатов трех сословий, содержится и обеща

ние короля Иоанна II Доброго давать отныне службу прево на откуп только «людям мудрым и достойным доверия, кто способен отправлять правосудие и умиротворить распри и споры»[1235].

Эти профессиональные критерии сохранились при смене формы держания должности. Так, ордонансом от 2 февраля 1363 г. корона возвращалась к откупу должности прево, которая до этого передавалась «на хранение» (en garde). Сохранились, однако, в неприкосновенном виде условия передачи должности «людям подходящим и состоятельным для нее»[1236]. Таким образом, накануне внедрения процедуры выборов служба прево передавалась на основании критериев профессиональной пригодности и моральных достоинств.

Такое новшество в системе откупов не ограничивалось службой прево, но получило распространение на целый ряд королевских служб на местах, значимость которых для верховной власти выходила за узкие рамки финансовых интересов казны. В том же краеугольном ордонансе от 23 марта 1302 г., которым устанавливались критерии отбора прево, вводился принцип передачи и других должностей и королевских сборов «на откуп» (a ferme) только «людям пригодным, почтенным и доброго имени»[1237]. Эти службы и доходы в той или иной форме были связаны с королевскими печатями и выдачей королевских грамот (sceaux et escriptures)[1238]. Вслед за ордонансом 1302 г. они подробно расписывались в серии указов 1318-1319 гг. о домениальных службах. Здесь были установлены следующие критерии отбора откупщиков: службы «печати и письма» отныне должны «продаваться с торгов людям добрым и подходящим»; точно на таких же условиях отныне продавались службы «растопителей воска» (chauffecires) для печатей ярмарок Шампани, равно как и служба смотрителей королевских тюрем (geoles) - «людям добрым и подходящим..., кто предоставит убедительный залог хорошего обращения с заключенными»[1239]. Наконец, ордонанс от 22 июня 1349 г. установил общую норму для замещения служб печати и письма: они выставлялись на торги (au enchere), но давались не тому, кто больше заплатит (au plus offrant), а лишь «подходящим, состоятельным и доброй репутации» соискателям[1240]. А когда отбор служителей на эти должности был передан в компетенцию Палаты счетов как главной хранительницы домена, ей предписывалось выбирать «добрых людей пригодных и состоятельных». Точно так же предписывалось давать на откуп службы писцов-секретарей в элексьонах (податных округах) людям «добрым, состоятельным и опытным»[1241]. Когда Карл VII указом от

июля 1433 г. реорганизовал нотариальные службы короны, создав в каждой шателлении по одному нотариусу (tabellion), он также распорядился отдавать ее на откуп (a ferme) сроком на один год лишь «человеку пригодному, опытному и состоятельному»[1242].

Ордонанс от 27 мая 1320 г. устанавливал принцип конкурсного отбора тех, кому отныне должны продавать службы «жезла, столоначалия и правосудия» (la verge, Ie siege et la justice): это не должны были быть «люди дурной репутации, замешанные в постыдных делах или несостоятельные управлять этим откупом»[1243]. На откуп выставлялись изначально и службы монетчиков «белой и черной монеты» на местах, однако постепенно и для их получения необходимо было соответствовать определенным критериям. Ордонанс от 28 июня 1337 г. «для блага и пользы короля и народа» предписал продавать их «людям состоятельным и верным»[1244]. На продажу выставлялись и службы прокуроров (т.е. поверенных в судебных делах), но со временем эта важная для судопроизводства служба могла быть продана только тому, кто ей соответствовал по своим знаниям и опыту. Так, например, случилось со службой прокуроров парижского Шатле: ее мог получить любой человек, «кто захочет», но только если он «пригоден и состоятелен» (ydoine et souffisant) для ее исполнения, а об этом должны были вынести свое компетентное суждение «три-четыре почтенных адвоката» Шатле, т.е. профессионалы в сфере судопроизводства[1245]. Наконец, те же адвокаты Шатле высказывали мнение о «пригодности и состоятельности» нового адвоката, получающего должность[1246].

В результате, процесс выработки качеств, необходимых для служителя короны Франции, затронул службы всех уровней, в столице и на местах, в финансах и правосудии, оплачиваемые из казны или выставляемые на откуп.

Этот процесс типизации достоинств чиновников нашел отражение и в политических представлениях, что красноречиво свидетельствует о его укорененности в культуре эпохи. Досконально исследовать столь обширное поле свидетельств не представляется возможным, поэтому ограничусь лишь выявлением общих тенденций.

Первое, что сразу же бросается в глаза при знакомстве с политическими произведениями, это пристальное общественное внимание к набору качеств, которым должен был обладать тот, кто получает должность в королевской администрации. Можно констатировать, что это сделалось главным предметом общественного внимания к складывающимся институтам королевской власти. He их компетенция, не дисциплинарные нормы, не статус чиновников, а именно их способности, достоинства и доблести находились в эпицентре

общественной полемики. Еще одно свойство этой полемики заслуживает внимания: практически все качества чиновников, которые фигурируют в королевском законодательстве, были хорошо известны вне коридоров власти, притом даже тем авторам, кто не принадлежал к среде служителей короны Франции.

Уже в «Прославлении Парижа» Жана де Жандена начала XIV в. особое восхваление автора адресуется членам Парламента за их безупречные познания в области права и кутюм, позволяющие им со всей мудростью и состраданием судить дела и выносить окончательные приговоры «на радость невинным»[1247]. В «Продолжениях хроники Гийома из Нанжи» за тот же период сообщается о достоинствах двух канцлеров Франции: в 1314 г. король Людовик X Сварливый сменил канцлера, назначив Этьена де Марни, чье главное достоинство описано автором как «опытность в гражданском праве»; умерший в 1328 г. канцлер Жан де Шершемон восхваляется за опытность в мирских делах, за скромный образ жизни и за образцовое отправление правосудия[1248].

Политический кризис середины XIV в. поставил в центр общественной критики королевских чиновников: их достоинства и недостатки стали предметом обсуждения на собрании Штатов в октябре 1356 г. и основанием для одномоментного смещения 22 самых высокопоставленных лиц. Депутаты устами Робера Ле Кока настаивали на призвании в Королевский совет «людей мудрых, скромных, могущественных, богобоязненных, честных и верных, презревших жадность, как учит Священное Писание». Вознамерившись же учредить комиссию из 36 депутатов от трех сословий для регулярного участия в Королевском совете, Робер Ле Кок так описал качества тех, кого дофин Карл должен выбрать: «люди почтенные, могущественные, мудрые, честные и верные». Обсуждая комплектование верховных ведомств короны, депутаты рекомендовали королю в Палату прошений Дома выбирать людей «большого авторитета, знания и верности», а во все остальные ведомства - «честных и верных, мудрых и хороших советников»[1249]. Подавление парижского восстания и отмена принятых на Штатах решений сопровождались указом, восстановившим на должностях смещенных чиновников, где они объявлялись «добрыми и верными королю и королевству, состоятельными и достойными иметь и занимать должности и чины... доброй славы и репутации»[1250].

Co второй половины XIV в. качества королевских служителей уже не сходят со страниц начавшегося «девятого вала» трактатов и наставлений госу

дарю[1251]. В «Сновидении старого паломника» Филипп де Мезьер обращает внимание, наряду с другими качествами, на репутацию человека, претендующего на королевскую службу. Для служителей Дома она особенно важна ввиду близости этих лиц к персоне монарха, и потому они должны быть «почтенными, доблестными и проверенными... почтенной жизни и истинным зерцалом (vray miroir) для остальных служителей»[1252]. В трактате «Сновидение садовника» достоинствам чиновников уделено не слишком много места, тем не менее, их перечень в двух местах вполне адекватен сложившемуся к тому времени набору. В прологе и в конце 1-й части автор советует королю назначать в курии и в чины «судей и чиновников мудрых, благоразумных и скромных», а также «образованных»[1253].

Авторы, не связанные с властью, делали упор больше на нравственном облике. Так, Жерсон, перечисляя качества идеального советника, не упоминает профессиональных достоинств или знаний, но любовь к Богу и склонность не совершать зло, а также заботу о чести и репутации государя, как и общем благе, наконец, сострадание к людям[1254].

Кристина Пизанская, напротив, педалирует профессиональную пригодность человека к службе, что свидетельствует о ее близости к чиновным кругам. Так, в апологии Карла Мудрого она приписывает успешность его правления правильному отбору советников: «старейших и самых опытных и самых разумных». В описании решения короля дать должность казначея Нима человеку «мудрому, здравому, но не богатому», в противовес протеже герцога Анжуйского, она показывает амбивалентность понятия «состоятельности», которое означает и пригодность к службе, и материальный достаток. Тот же набор качеств наилучшего советника содержится в ее «Книге о политическом теле»: «добрые, мудрые, честные и верные советники, самые опытные, ибо они больше других пригодны и выгодны». Более того, она четко подразделяет пригодность чиновников по характеру их знаний: «для отправления правосудия.... не воины и рыцари, а легисты и посвященные в это знание (clers en ycelles sciences), и наоборот, так чтобы государство управлялось людьми, соответствующими чину». В этом контексте и возраст человека она, в духе Аристотеля, трактует как категорию опытности (grant experience), необходимой для разумного управления. В соответствии с профессиональными знаниями она делит чиновников на четыре категории (estas): для армии, дома, суда и финансов. He менее важна в ее глазах и репутация человека, особенно для судейских должностей, от которых зависит жизнь людей[1255].

Такой осведомленный в политических вопросах и точный в деталях хронист, как монах из Сен-Дени, при описании современных ему бурных событий в коридорах власти использует уже знакомый нам набор характеристик королевских должностных лиц. Так, описывая восстание майотенов в Париже в 1382 г., он дает такую характеристику канцлеру Франции Милю де Дор- ману: «человек выдающийся не только красноречием, но равно знанием и верностью» (sciencia et fide). Чистка королевской администрации «мармузе- тами» описана им как отстранение запятнанных подозрениями в неверности и корыстолюбии; продвижение на место главы Парламента Одара де Мулена автор обосновывает его познаниями в обоих правах и выдающимся красноречием (vir in utroque jure peritus et eloquentia clarus). Позднее, при пересказе претензий на Штатах 1413 г. в адрес чиновников он особо выделяет такую: прежде в Палате прошений Дома должности давались людям мудрым, опытным и прославленным за их знания и красноречие. Te же профессиональные знания и красноречие как главные показатели пригодности к королевской службе, особенно в судебной сфере, автор хроники отмечает и при описании назначения после подавления восстания кабошьенов Жана Жувеналя канцлером герцога Гиени: «человек весьма уважаемый за его знания, красноречие и достойное происхождение»; а Анри де Марля, ставшего канцлером Франции, называет «человеком выдающегося знания, кто с блеском исполнил несколько миссий за пределами королевства и достойно возглавлял Парламент»[1256]. Таким образом, и у этого автора профессиональная пригодность и знания являлись обязательными качествами образцовых чиновников.

То же представление о наборе необходимых требований (профессиональных знаниях, пригодности к службе и репутации) демонстрирует автор «Совета Изабо Баварской». Он в духе Кристины Пизанской советует назначать на должности только людей знающих, зрелых, честных, мудрых, опытных и хорошей репутации[1257]. В анонимном трактате периода королевской схизмы, когда роль служителей короны и в Париже, и в окружении Карла VII сделалась решающей, комплект их достоинств остался неизменным: добрые и верные, честные, мудрые и здравые, образованные, не жадные и не завистливые, не клеветники, не хвастуны и не сплетники[1258].

В трудах выходца из семьи чиновников Жана Жувеналя суждения о качествах и достоинствах королевских служителей опирались на профессиональную осведомленность, а советы на точное знание реального положения дел. He случайно, поэтому, он на первое место среди добродетелей чиновников ставил мудрость и моральные качества. Вторая главная добродетель чиновника - справедливость, заставляющая его говорить правду даже неприятную королю[1259].

Наконец, столь же важен в его глазах опыт, приобретенный долгой работой и даже превосходящий по ценности знания. Поэтому должности следует раздавать зрелым, мудрым и опытным. Что касается репутации, то ее значение Жувеналь признает особенно важной для судейских должностей. При этом конкретные знания и ученые степени в обоих правах уже далеко не достаточны, чтобы считаться пригодным и состоятельным[1260].

Карла VII во многих произведениях восхваляли за уровень чиновников. Так, Анри Бод утверждал, что их корпус состоял из «самых почтенных и опытных людей, какие только были в королевстве, и он сам выслушивал доклады об их состоятельности» (souffisance). То же самое пишет и Тома Базен, особенно о служителях Парламента, «людях пригодных, достойных по части веры, юридических познаний и безупречных нравов». Ему вторит и прокурор Парламента Марциал из Оверни: в верховном суде при Карле VII находились «люди доблестные, мудрые, образованные, прославленные знаниями»[1261].

Наконец, в трактате Робера де Бальзака конца XV в. все выработанные к тому времени достоинства королевских служителей как бы суммируются. Для членов Королевского совета это должны быть справедливость, как у Жу- веналя, готовность говорить правду, а не нравиться королю; для членов Узкого совета - умение хранить тайну, мудрость, верность; для служителей судебного и военного ведомств - опыт, который приобретается только с годами, ибо «люди не рождаются доблестными воинами или мудрыми клириками, но становятся ими долгими трудами, большим усердием и практикой»; для бальи - добропорядочность и почтенный возраст, честность и совестливость; для судей Парламента нужны «самые почтенные в королевстве люди, великие знатоки, честные, ибо это высшая инстанция (les damiers jucges) и важнейшая, от коей зависит жизнь короля»[1262].

Сравнение описаний качеств королевских чиновников в политических трактатах и в законодательстве с особой наглядностью демонстрирует общий культурно-политический контекст, в котором формируется администрация короны Франции. Именно эти единые представления об идеальном чиновнике, опирающиеся на античную и христианскую традиции, на историческую память и осмысление реальности, нашли отражение в том наборе добродетелей и достоинств, на основании которых отбирались и назначались королевские должностные лица в исследуемый период.

Обобщая выработанный набор достоинств чиновников, можно выделить следующие параметры. Наиболее часто встречающимися качествами являлись «пригодность и состоятельность» (idoinete et souffisance)[1263], что, по

сути, означало профессиональное соответствие данной службе, т.е. компетентность. Оно могло подразумевать грамотность для служб письма, опытность (разную по природе) для судебных и финансовых служб, материальную состоятельность для налоговых служб и откупных должностей. Обратим внимание на сохранение в наборе требований, предъявляемых к чиновникам, «верности» (Ioyaute), апеллирующей к контракту с королем и к клятве при вступлении в должность[1264]. Наконец, знаменательно появление «репутации», «доброго имени», отсылающих к общественному мнению, а еще лучше к исторической памяти, ибо доброе имя могло быть результатом личных заслуг человека, но также и его предков, что только усиливало безупречность репутации[1265].

Какие же процессы отражала типизация качеств служителя короны Франции, помимо упорядочения процедуры конкурсного отбора? Прежде всего, она ограничивала личностный принцип комплектования, и наряду с личной «угодностью» королю от человека требовалась профессиональная пригодность к службе, что повышало профессиональность королевской администрации. А поскольку судить о ней могли только профессионалы, то проверка на состоятельность была выражением автономизации бюрократического поля власти от персоны монарха. Отбор на основании определенных критериев способствовал укреплению горизонтальных связей и консолидации этой группы, поскольку наделял ее общими достоинствами, что являлось фундаментом для оформления королевских служителей в отдельную социальную страту и основой их самоидентификации. Так во Франции возникает система, именуемая в сегодняшней политологии «меритократией» (от слова merite - «достоинство»), сходная по своей природе с аналогичной системой в средневековом Китае[1266].

Однако добродетели королевских чиновников выходили за рамки традиционной средневековой системы ценностей, на вершине которой стоял этос дворян. В своей новаторской работе о социальной памяти М. Хальбвакс приписывает специфику достоинств чиновников их стремлению завуалировать осуществляемую службу под дворянские заслуги, поскольку полезность деятельности магистратов первоначально была непонятна обществу. Лишь их личные доблести, в глазах общества, могли способствовать не только принятию их авторитета и привилегий, но и реальному подчинению подданных этим магистратам[1267].

Действительно, вначале такая тенденция уподобления чиновных достоинств дворянским имела место[1268]. Однако по мере развития бюрократической сферы доблести и заслуги чиновников все более отличаются от дворянских. Этот аспект М. Хальбвакс упускает из виду, считая все достоинства чиновников иносказательными, поскольку на раннем этапе невозможно было объяснить обществу, что собственно они делают и зачем они нужны. Автор не увидел специфичности качеств чиновников, а между тем перечисляемые при назначении на должность достоинства кандидата, как и предписания в королевском законодательстве, показывают появление новых по своей природе доблестей - образования, специфического опыта, разумности и мудрости, что вместе означало компетентность и пригодность для исполнения службы.

Ho, возможно, главная специфика заключалась не просто в особом наборе качеств и достоинств, а в источнике их легитимации. И вот тут мне видится едва ли не главный водораздел между дворянским и чиновным статусами. Специфичность социального слоя профессиональных служителей короны Франции заключалась в том, что сами их достоинства и заслуги определялись целями формирующегося государства, в отличие от дворянских ценностей - храбрости, чести, следовании этическому рыцарскому кодексу. Дворянские достоинства являлись индивидуальными, личными качествами человека, в то время как чиновные являлись по своей природе групповыми и корпоративными. Только сама группа чиновников «обнаруживала» у соискателя должности требуемые качества: разумность, пригодность, состоятельность и т.д. Это кардинальное различие сказалось и на специфике исторической памяти чиновников: в отличие от воспоминаний об индивидуальных подвигах и заслугах дворянина, его семьи или рода, историческая память служителей короны напрямую увязывала их с государством, на благо которого были направлены их служение и добродетели.

В этом контексте особого внимания заслуживает такой критерий отбора чиновников, как репутация. По своей природе она больше всего роднила их с дворянами, чей статус опирался на заслуги предков, передаваемые по наследству[1269]. В качестве критерия отбора чиновников репутация появляется практически в самом начале зарождения новой администрации, причем именно в трудах легистов[1270]. Однако в этот начальный период репутация подразумевала следование моральным нормам и самым общим правилам поведения: не грабить, не убивать, не воровать, не совершать насилий и чле- новредительств, исполнять должностные обязанности и т.п. В таком аспекте репутация человека опиралась в широком смысле на общественное мнение. Весьма красноречива в этом контексте процедура назначения комиссаров для сбора материалов по расследованию судебных дел. Поскольку отъезд сене

шалей и бальи на длительное время представлялся более нецелесообразным, то для судебных расследований, по королевскому указу от 15 февраля 1345 г., надлежало назначать специальных комиссаров - «добрых и состоятельных, с согласия сторон». Последнее подразумевало, среди прочего, одобрение назначенных людей с точки зрения их репутации, не только профессиональной. Аналогичное согласие сторон этот указ отныне предусматривал и для тех, кто проводит допрос свидетелей[1271].

Однако со временем репутация чиновника из категории общественного мнения трансформируется в мнение профессиональной среды[1272]. Корпоративная историческая память чиновников становится механизмом комплектования кадров королевской администрации. Впоследствии появляется авторитет «крови», т.е. репутация предков на службе короне, что, пусть и на иных основаниях, роднит формирующуюся социальную группу чиновников с дворянским сословием.

Если репутация являлась достоинством, сближающим чиновников с благородным сословием, то противоположной категорией представляется образование, которое определяло специфику чиновников как социальной группы[1273]. Разумеется, не для всех должностей в королевской администрации требовалось высокое образование, но для всех в итоге необходимо было обладать определенным минимумом - уметь читать и писать[1274]. Чем выше была должность, тем выше был образовательный ценз для ее получения. На вершине этой иерархии стоял Парламент, все служители которого были обязаны иметь ученую степень лиценциата или магистра, в одном - гражданском или каноническом, а лучше - в обоих правах[1275].

Обязательность образования для получения королевских должностей имела два важных последствия. Прежде всего, происходит повышение социального статуса образованных людей мирского звания благодаря их востребованности на государственной службе. Само образование, особенно университетское, превращается в достоинство, открывающее дорогу к благородному статусу. Хотя до появления аноблирующих должностей, чье получение автоматически делало человека благородным, чиновники даже верховных ведомств не являлись, строго говоря, «благородными людьми», но они получали титул «почтенных лиц» (notables hommes, honnorables hommes), который уже содержал в себе зародыш будущего «благородства». И оно основывалось изначально именно на университетском дипломе[1276]. На этот счет весьма

красноречиво пояснение Одара Моршена к формуляру письма о назначении советника в Палату прошений Дворца: на должность мэтра прошений можно назначить только «почтенного человека, лиценциата гражданского права»[1277].

В то же время, поскольку путь к должностям открывали университеты, главным образом в Париже и в Орлеане, формирование чиновничества во Франции ознаменовалось изменением самого их статуса. Во второй половине XIV в. появляется новая титулатура Парижского университета: «приемная дочь короля». Что же она означала? Ее истоки, как и множества других важнейших обычаев и законов королевства, возводились к правителю par excellance Средневековья, к Карлу Великому. Так, Жан Жерсон напоминал, что именно этот император перенес в Париж науки (в согласии с теорией translatio studii- из Греции через Рим в Париж), а последующие короли Франции якобы так любили и лелеяли университет, что назвали «дочерью короля посредством гражданского удочерения»[1278].

Постепенно изменяется и природа знания: будучи в Средние века одновременно властью и инструментом власти, оно в связи с построением государства переориентировалось на его нужды и в итоге стало частью государственных стратегий[1279].

Этот процесс отражен в упомянутой титулатуре Парижского университета - «приемная дочь короля Франции». Члены университетской корпорации в Париже никогда не забывали о ней, используя неизменно в своих речах и писаниях[1280]. Отметим, однако, ускользнувшее от исследователей обстоятельство: Парижский университет не был единственным, кто так именовался, несмотря на всю его уникальность и авторитет в христианском мире. Как минимум, точно так же именовался и университет в Орлеане: в указе от 23 марта 1375 г., делающим бальи и прево Орлеана «хранителями и судьями студентов» университета, который получает те же привилегии, что и его парижский

аналог, этот университет также именуется «дражайшей и любимой дочерью» короля»[1281].

Это «гражданское удочерение» короной Франции с середины XIV в. университетов представляется мне явлением, напрямую связанным с построением государства и формированием профессионального корпуса чиновников, получающих необходимые для работы знания именно в них[1282]. Можно утверждать, что университеты постепенно превращаются в «кузницу кадров» королевской администрации и потому приобретают новый статус в политическом обществе[1283]. О заинтересованности верховной власти в соответствующих знаниях прямо говорится в одном из королевских указов. Когда Карл V Мудрый в июле 1364 г. подтверждал привилегии, дарованные Филиппом VI Валуа университету в Анжере, в его указе звучало такое обоснование изучения здесь права: «в знаниях гражданского и канонического права, необходимых и полезных для законности и разумного управления»[1284]. Как следствие, типизация качеств и достоинств чиновников явилась основой для консолидации группы и защиты ее прав на занимаемые должности с последующей их передачей по наследству, уступке или за деньги.