СТАТУС НЕПРИКОСНОВЕННОСТИ И ФОРМЫ ПОЧИТАНИЯ КОРОЛЕВСКИХ ДОЛЖНОСТНЫХ лиц

Хотя эта метафора подразумевала связь с персоной монарха всего корпуса чиновников[1832], наибольшую роль в ее пропаганде и в самом становлении сыграл Парламент, исполнявший главную функцию верховной власти - вершил правосудие от имени короля[1833]. В риторике верховной курии регулярно использовалась формула «король и Парламент» со знаком равенства и в неизменной связке[1834]. Парламентарии первыми начинают говорить о судейских как о части «тела короля», опираясь на нормы римского права как основу создаваемого ими культа монархической власти[1835]. В сборнике Жана Jle Кока

данное уподобление выражено со всей определенностью: «сеньоры Парламента, в особенности при исполнении своих обязанностей, суть часть тела короля», «сеньор канцлер есть часть господина нашего короля, ибо представляет его персону»[1836]. Метафора «тела короля» была символическим описанием зарождающегося государства, повлияв на выработку статуса чиновников.

Способом его утверждения стали формы почитания должностных лиц. Уже в одном из первых ордонансов о Парламенте от 17 ноября 1318г. статья 19 гласила: «Пусть те, кто держит Парламент, не мирятся с поношениями в виде оскорбительных слов адвокатов, а также тяжущихся»[1837]. При оформлении парламентской корпорации (ордонанс 11 марта 1345 г.) появляется «честь Парламента», которую обязаны блюсти сами парламентарии и еще более подданные короля Франции[1838]. Наконец, в ордонансе о реформе суда от апреля 1454 г. в Монтиль-ле-Туре уважение к парламентариям квалифицируется как форма укрепления власти верховного суда[1839].

Таким образом, статус королевских служителей вытекал из авторитета исполняемых ими функций. Чиновники становятся носителями достоинства и чести службы, а не просто хранителями персональной чести короля. «Честь короля», трансформировавшись в «честь Парламента», в итоге распространяется на каждого члена парламентской корпорации[1840]. В королевском законодательстве эта «честь» (honneur) появляется к началу XV в.: так, в кабошьенском ордонансе служители Парламента и Палаты счетов названы «людьми большого почета и представительства», в ордонансе 1454 г. Парламент назван «курией большого авторитета, важности, чести и славы»; Палате счетов в ордонансе от 23 декабря 1454 г. предписывалось оказывать «честь и подчинение» (honneur et obeissance)[1841].

Фиксация в королевском законодательстве почетного положения королевских должностных лиц и ведомств в целом, идущего от отправляемых ими властных функций, создавала правовую основу для защиты чести и достоинства чиновников при исполнении ими должностных обязанностей.

Однако в оформлении статуса королевских служителей обнаруживается расхождение между правовыми нормами и реальной практикой. Вершиной претензий чиновников было стремление добиться не просто неприкосновенности при исполнении служебных обязанностей, но квалификации посягательств на них как «оскорбления величия» (1ё8е-та]’е81ё), тягчайшего из преступлений.

He случайно все королевские указы, направленные на защиту чиновников как особых слуг монарха, наделенных неприкосновенностью при исполнении должностных обязанностей, были изданы под мощным давлением самих чиновников, очень рано столкнувшихся со стремлением сделать их «козлами отпущения». Поскольку все общественные движения, бунты и восстания были направлены против усиливающейся королевской власти, в их эпицентре находились ее должностные лица. В результате победа королевской власти всякий раз становилась и победой ее служителей, последовательно добивавшихся новых правовых гарантий своей неприкосновенности.

Первым мощным общественным движением, в центре которого находился протест против растущей королевской администрации, стало так называемое движение Провинциальных лиг после смерти короля Филиппа IV Красивого. В 1314-1315 г. именно в ходе урегулирования этого конфликта в текстах хартий, дарованных каждой отдельной провинции, участвовавшей в движении, впервые было прописано разграничение компетенции в делах против королевских чиновников. И хотя, казалось бы, сеньориальная и церковная юрисдикции были укреплены, добившись права наказывать чиновника, совершившего проступок внутри их компетенции, но только как частного лица; а всё, что касалось его деяний при исполнении должностных обязанностей, передавалось в ведение короля и его суда334. Эти хартии дали мощный стимул процессу оформления особого статуса представителей королевской администрации, отличного от других лиц, находившихся под королевской защитой (sauvegarde royale), а дел чиновников - от иных видов так называемых королевских дел (cas royaux), отнесенных к юрисдикции монарха и переданных, по сути в ведение самих чиновников355.

Следующим шагом стало общественное движение 1356-1358 гг., в ходе которого был нанесен чувствительный удар по статусу и авторитету королевской администрации.

Драматические события 1356-1358 гг. сказались на укреплении правового статуса королевских служителей. После подавления восстания указом от 28 мая 1359 г.

Описанные события показали, что королевская служба сделалась опасной профессией, и чиновники постарались обеспечить себе гарантии на будущее от угрозы быть наказанными за исполнение ими должностных обязанностей.

3-- Такие полномочия являлись частью дисциплинарной власти ведомств и служб над своими работниками. Они в полной мере использовались ими для наказания нерадивых коллег. Cm. исследование таких судебных дел: Тогоева О.И. «Истинная правда». С. 286-288; Perrot E. Les cas royaux. Р. 243-248; Telliez R. «Per potentiam officii». P. 435-465.

3-6 Цатурова С.К. Скандал в коридорах власти. С. 245, 252. «comme traitres et conspirateurs encontre Ia Ма]е81ё de monsieur et de nous, et de l’onneur et bien de la couronne et Royaume de France» (ORF. III. 346).

Установленная ордонансом 1359 г. процедура защиты чести и репутации чиновника, дарующая отстраняемому право быть выслушанным и подтвердить свою невиновность, с тех пор скрупулезно исполнялась. А широкие полномочия королевских комиссаров, направляемых в ту или иную область для проверки работы администрации, отныне предусматривали их обязанность восстановить тех, кто был смещен «назойливостью просителей или иначе без справедливой причины»[1843].

Защита чести и достоинства королевских служителей находилась в центре внимания не только ведомств, но и лично королей Франции[1844]. Проведенные Карлом V Мудрым, наученным горьким опытом кризиса 1356-1358 гг., реформы в сфере управления еще больше упрочили связь монарха с его чиновниками[1845], и уважение к их чести и статусу дало ощутимые результаты в правление его сына Карла VI. С особой наглядностью они проявились в знаменитом деле Оливье де Клиссона, коннетабля Франции и ближайшего советника короля.

Само по себе это событие, возможно, и не имело бы столь большого резонанса, если бы не корпоративная историческая память королевских служителей, игравшая важную структурообразующую роль в построении идентичности складывающейся группы. В этой среде долго помнили нанесенные обиды и умело манипулировали исторической памятью с целью гарантировать адекватное наказание за оскорбления чиновника. Так, во время долгого и сложного дела в Парламенте против королевского камерария Карла Савойского последний осмелился подослать своих людей в дом королевского прокурора, который был избит ими, «сидя за столом, среди бела дня». Парламент немедленно начал расследование, в обосновании которого особо подчеркнув,

что «это дело - слишком опасный пример ввиду болезни короля», а также потому, что «восемь-десять лет назад Пьер де Кран избил и ранил Оливье де Клиссона, коннетабля Франции, и с тех пор по сей день осмелели более безбоязненно действовать против королевских служителей»[1848]. Напоминание в связи с нападением на королевского прокурора о деле коннетабля Франции, которое в исторической памяти чиновников превратилось в знаковое косвенное посягательство на персону короля, призвано было придать действиям Парламента вид защиты королевского величия. Ho в итоге судебного разбирательства лишь два участника нападения оказались в тюрьме, заказчик же отделался штрафом.

И все же квалификация нападок на королевских служителей как «оскорбления величия» оставалась по-прежнему их «голубой мечтой», которую они сами пытались воплотить в данных им полномочиях защиты «чести короля»[1849]. Однако добиться безоговорочного причисления их к тягчайшему преступлению, оскорблению величия, в исследуемый период парламентариям не удалось. Хотя такая квалификация дел появляется уже со второй половины XIV в., она не фигурирует в окончательном приговоре, и всё сводится к нарушению королевской защиты[1850]. Ho даже если на практике она и не была реализована, эта идея благодаря усилиям Парламента постепенно внедрялась в сознание людей, приучая относиться с особым почтением к судейским как к исполнителям «священной функции» монарха-судии.

Причины неудач в подобной квалификации дел кроются в несовпадении претензий парламентариев и реальных правовых норм защиты чиновника при исполнении должностных обязанностей. Во всех королевских письмах по этому поводу речь идет лишь о королевской охране (sauvegarde), будь то указ о ликвидации института купеческого прево в Париже в наказание за бунт 1382 г., в ходе которого были убиты и королевские чиновники, «кто находился под нашей особой защитой» (especial sauvegarde), или эдикт от 2 июля 1388 г., запрещающий кому бы то ни было противодействовать чиновникам суда во время исполнения ими своих обязанностей, при этом сами они по-прежнему берутся лишь «под особую протекцию и охрану» (proteccion et Sauvegarde especial)[1851].

Причину противоречий в квалификации нападок на чиновников при исполнении служебных обязанностей исследователи усматривают в столкновении двух юридических доктрин - обычного права, где фигурирует только норма королевской защиты, и римского права с его идеей защиты величия. Если адепты последнего находились преимущественно среди королевских адвокатов, черпавших оттуда аргументы в защиту королевского суверенитета,

то судьи Парламента в большинстве принадлежали к сторонникам кутюмно- го права[1852]. В качестве ярчайшего примера обычно приводится дело из собрания казусов Жана JIe Кока, при решении которого мнения разделились, а приговор в версии этого королевского адвоката расходится (единственный раз из всего сборника) с записью в регистрах Парламента.

Итак, в 1392 г. некто по имени Лоннар нанес удар ножом Роберу д’Аки- ньи, советнику Парламента и комиссару по его делу, из западни, в зале суда с целью убить, а позднее вовсе не испытывал раскаяния и даже сокрушался, что не убил его. Поскольку это было покушение на умышленное убийство чиновника при исполнении им своих обязанностей и за эти именно обязанности, к тому же в здании королевского Дворца правосудия, Лоннар подвергся осуждению, согласно регистру Парламента, на штраф в тысячу франков за нарушение королевской защиты (sauvegarde royale), а по весьма красочной версии Ле Кока, этого Лоннара в пятницу накануне дня Пятидесятницы 23 мая 1393 г. протащили от дверей Дворца до эшафота, где отрубили палец, а затем голову, и наконец, повесили; кроме того, его приговорили к штрафу в 500 парижских ливров и к конфискации имущества.

Комментируя этот приговор, Ле Кок признает, что многие сочли его слишком суровым, поскольку Робер д’Акиньи все же не был убит, а лишь ранен («ибо жив был во время приведения приговора в исполнение»), и следовательно, приговор был неадекватен. К тому же он квалифицировался как «оскорбление величия» (С. 9, 8 Ad legem Juliam majestatis, 5) со ссылкой на то, что «сеньоры при исполнении есть часть тела согласно римскому праву (lex is quicum telo С. ad Cor. cle siccariis), но он не действует в области обычного права (non viget in patria consuetudinaria)». Однако Ле Кок посчитал адекватным пресечь угрозу жизни королевского чиновника при исполнении им своих обязанностей (suum officium exercendo)[1853].

Исследователи этого казуса обращают внимание на столкновение двух правовых норм - писаного и обычного права, однако мне представляется, исходя из принятого в Парламенте принципа «разума и справедливости» (raison et equite)[1854], что определяющим для вынесенного приговора стала адекватность наказания последствиям проступка. Поэтому, скорее всего, регистры верховного суда фиксируют реально вынесенный приговор, т.е. огромный штраф, вполне разорительный для обидчика, а красочное описание казни у Ле Кока это лишь «голубая мечта» королевского легиста, придерживающегося слишком высокого мнения о статусе судейских. И все же королевская защита чиновников была особого свойства: в сочетании с широкой компетенцией и со значимостью исполняемых функций она добавляла в имеющийся у них арсенал мощное оружие воздействия на нравы и умы подданных короны Франции.

Однако и здесь мы подходим к еще одной важной преграде на пути утверждения принципа «оскорбления величия» в случае нападений на королевских служителей: как правило, этим нападкам подвергались нижние чины в иерархии - сержанты, судебные исполнители, приставы. Именно им приходилось вызывать в суд могущественного сеньора, описывать имущество богатого купца, взыскивать штраф с непокорных магнатов. Всевозможные угрозы, оскорбления, побои и ранения большей частью доставались именно им, и они нуждались в королевской защите. Ho дело в том, что они на первых порах, даже в самых амбициозных ученых теориях, не рассматривались в качестве «образа королевского величия», каковым объявлялись лишь члены верховной судебной инстанции.

И все же после ордонанса 1359 г. и реформ Карла Мудрого в правление его сына Карла VI «мармузеты» в ходе осуществленных ими преобразований уточнили также статус неприкосновенности королевских чиновников при исполнении служебного долга. Указ от 2 июля 1388 г., относящийся ко всем «судейским короны», от сенешалей и бальи до членов Парламента, брал их «под особую протекцию и охрану короля» (proteccion et sauvegarde especial). При этом нападки на них, включая самые низшие должности - комиссаров, прокуроров, приставов и сержантов - квалифицируются в виде оскорбления «нашего суверенного королевского величества». И главное, все дела о нападениях на королевских чиновников любого уровня передавались под контроль и прямую власть генерального прокурора короля в Парламенте как главного защитника «интересов короля»[1855].

В «Формуляре» Одара Моршена имеется образец письма, ставящего ординарного служителя (включая его семью, права, вещи, владения) под монаршую защиту, а его дела передающего в ведение Палаты прошений Дома короля. В целях защиты его имущества предписывалось поместить на его домах и владениях «королевские знаки» отличия (треугольные флажки с лилиями), которые наглядно бы демонстрировали связь государя и его служителя[1856].

Защита чести и достоинства ведомства, в целом, и отдельных его служителей, в частности, находилась отныне целиком в ведении самих этих ведомств. Уже на ранних этапах своей деятельности Парламент четко следовал курсу на защиту королевских служителей при исполнении от посягательств любого рода, что демонстрирует вклад самих чиновников в оформление особого статуса королевских должностных лиц. Усилиями легистов, прежде

всего королевских адвокатов, знатоков не только кутюмов, но и римского права, развивались идеи о высоком статусе службы.

Возьмем лишь некоторые примеры из ранней практики верховного суда. Так, 17 сентября 1328 г. Парламент приговорил к крупному штрафу в пользу вдовы жертвы некоего рыцаря, «пытавшего и повесившего Робена Пенспа- ста, королевского сержанта при исполнении его обязанностей», который ради спасения своей жизни убил кого-то из свиты рыцаря. Оправдав это убийство целью самозащиты и приговорив к штрафу рыцаря, Парламент защитил доброе имя чиновника. 8 апреля 1329 г. была отклонена апелляция и утвержден приговор бальи Макона в отношении эшевенов и жителей Сен-Жан-де- Лонь за тяжелое ранение королевского сержанта Бартелеми де Виана. 12 мая 1330 г. была уточнена формулировка приговора бальи Буржа против Жофф- руа де Жермоля, архидиакона Десиза, за оскорбление королевского сержанта при исполнении. 24 ноября 1330 г. Жан Жамбер приговорен к штрафу за отказ явиться в суд сенешаля Перигора и за оскорбление словами в адрес королевской власти. 22 декабря 1330 г. Парламент подтвердил приговор наместника сенешаля Перигора против Жана де Пальороля за оскорбление королевской юрисдикции в форме нападения на бальи Эспинасса. Королевская защита была нарушена обоими участниками еще одного дела - казначеем монастыря в Орильяке и Эсташем Фабром, королевским сержантом: в 1331 г. оба были приговорены к штрафу. В апреле 1333 г. Робине де Фрер и его сообщники подверглись штрафу за нападение на Жана Ла Гамба, прево Санса в момент исполнения им «своей службы». 18 декабря 1333 г. Парламент утвердил приговор сенешаля Каркассона против Беранже и Жана Фабра из Нарбонны за нападение на дома мэтра юрисконсульта Пьера Матьё и королевского нотариуса Понса д’Ассиньяна, в нарушение «королевской защиты»[1857]. Даже беглый перечень дел из первых регистров Парламента выявляет твердость позиции верховного суда в защите «чести» службы.

Изучение повседневной практики Парламента в первой трети XV в. показало, что он весьма ревностно следил за соблюдением форм почитания чиновников верховного суда и безжалостно пресекал малейшее посягательство на их честь и авторитет, вынуждая на коленях вымаливать прощение и приговаривая к суровым и разорительным штрафам, а также к возмещению морального вреда в форме публичного покаяния. Неизменность этой политики и повторяемость формулировок наказания за непочтение призваны были постепенно изменить общественные нравы и внедрить в историческую память показательные казусы. Важнейшей для оформления особого статуса королевских служителей стратегией Парламента являлось уравнение всех его членов, когда наказание зависело не от ранга оскорбленного, а от тяжести оскорбления. В политике защиты чести и статуса королевских служителей исключения не делалось со временем даже и для короля: так, Парламент в начале XV в. требовал от Карла VI того же почтения (reverence) к верховному суду, что и от всех остальных подданных короны[1858].

Аналогичную тенденцию можно обнаружить и в деятельности иных ведомств. Так, 20 июля 1380 г. в конфликте Шатле с епископом Парижским, требовавшим передачи ему двух арестованных клириков, королевский прокурор поддержал прево, ссылаясь на то, что арестованный ранил королевского сержанта, нарушив тем самым запрет на ношение оружия и «королевскую защиту»[1859]. Ta же ситуация повторилась спустя полвека, и решение было аналогичным: 30 сентября 1424 г. сержант Шатле с жезлом Колен де Руло получил прощение за убийство на ярмарке близ Парижа некоего бретонца, укравшего в таверне выпечку (пирог) и, убегая, пытавшегося ранить сержанта. В тексте помилования оговаривается, что в момент исполнения должностных обязанностей этот сержант Руло «представлял нас и наше правосудие, движимый добрым намерением как наш служитель». Пытаясь склонить вора сдаться, он якобы кричал ему: «подчинись и сдайся королю нашему сеньору и его служителям и министрам правосудия»[1860].

А например, Палата счетов в 1369 г. осудила чиновников Шатле, экзаменатора Жиля де Мулине и нотариуса Никола де Марэ, за неподобающее поведение в помещении этой палаты: они оскорбляли друг друга, а потом подрались. По решению Палаты они должны были исполнять свои обязанности без жалованья - первый в течение двух месяцев, а второй - целый год[1861]. Палата счетов приговорила 10 февраля 1345 г. к тюремному заключению Гийома Скаселя за дурные слова в адрес прево Парижа; мэтр вод и лесов подвергся штрафу за оскорбление Палаты, отказавшейся утвердить королевский дар ему, и за угрозы «поговорить с кем-то повыше»; точно также она наказала 5 апреля 1347 г. некоего дворянина за неподчинение своему приставу; 10 мая 1391 г. заключила в тюрьму человека, подавшего на ее решение апелляцию, и освободила только после ее отзыва; в 1403 г. имела место словесная стычка казначея с мэтром счетов, за которую Палата приговорила того к штрафу; не желая навредить «статусу» казначеев, он думал несколько дней и все же решил уплатить штраф и попросил прощения[1862]. Как и Парламент, Палата счетов не только защищала честь отдельного королевского служителя, но и всего ведомства в целом, не делая при этом различия по иерархическому принципу.

В какой мере этот статус чиновников был принят французами? Разумеется, на пути его утверждения лежало немало трудностей. О них свидетельствует устойчивое недовольство слишком большой властью чиновников, якобы подчинивших себе монарха. Громогласно оно было высказано на собрании Штатов в октябре 1356 г., когда беды королевства были приписаны непомерному влиянию на короля Иоанна II Доброго чиновников, «которые им управляли», так что «никто не осмеливался пожаловаться на их злоупотребления»[1863]. По

мере повышения статуса служителей короны и усиления их власти эта угроза соперничества с королем ощущалась всё острее. Так, Филипп де Мезьер наставлял юного Карла VI, как не стать «пленником и добровольным заключенным своих чиновников, как не раз случалось в королевстве Галлии»[1864].

Однако Карл VI за недолгий период самостоятельного правления (1388— 1392 гг.) дал такую власть своим ближайшим советникам, «мармузетам», что они сумели закрепить статус королевской службы. И их судьба после опалы показывает, насколько авторитет королевской власти теперь зависел от уважения к ее служителям. Хотя они и были сначала арестованы и отданы под суд, а принцы королевской крови требовали их казни, так что парижане несколько дней собирались на Гревской площади «в надежде» на это зрелище, Карл VI ограничился лишь их отставкой и удалением от своей персоны[1865]. В последовавших войне бургиньонов и арманьяков и королевской схизме 1418-1436 гг. зависимость авторитета монарха от политики, проводимой его служителями, стала еще более наглядна. He случайно в трактатах этого периода королю дается совет всячески защищать своих чиновников. Кристина Пизанская, рисуя портрет Карла V Мудрого как столпа правосудия, приводит в подтверждение тот факт, что при нем никто не осмеливался задеть или оскорбить его служителя. Как-то рыцарь его Дома нанес пощечину «его служителю при исполнении обязанностей» (serviteur dans l’exercice de ses fonctions). По закону за это рыцарю полагалось отрубить руку, нанесшую оскорбление. С огромным трудом принцам крови удалось остановить карающий меч правосудия. Однако, пусть и при двух руках, но рыцарь так никогда и не смог восстановить «милость» (faveur) короля. Защищая авторитет правосудия, король, в интерпретации Кристины, шел и дальше. Так, он защитил бальи Макона за казнь мессира Сильвестра Бюде, активного сторонника папского престола. Обвинители бальи утверждали, что это убийство произошло абсолютно без причины, и жаждали наказать излишне ретивого королевского служителя. На это король якобы ответил: «Если он казнен ошибочно, это меньше должно их печалить, чем если бы за дело, ибо это лучше для его души и меньше бесчестия для его друзей»[1866]. А в анонимном трактате, написанном в самый трагичный для власти период королевской схизмы, Карлу VII настоятельно советуют «поддерживать и защищать ваших судей и других чиновников в их правах ото всех и против всех, ибо из-за отступления от этого вы имели множество проблем»[1867].

В результате к концу исследуемого периода можно с долей осторожности констатировать постепенное, медленное, но все же принятие в обществе форм почитания и авторитета королевских служителей, защищаемых при исполнении должностных обязанностей особым статусом неприкосновенности. К. Товар, изучавшая уголовные преступления во Франции XIV-XV вв.

по королевским помилованиям, отмечает, что количество ранений и убийств королевских чиновников неуклонно сокращалось, а нападки постепенно сводились к словесным оскорблениям[1868]. Исследование Р. Телье судебных дел, где в роли истцов или ответчиков выступали королевские чиновники, показало сопоставимое соотношение оскорблений их при исполнении и иных форм насилия над ними[1869].

Оформление особого статуса королевских служителей имело неоднозначные последствия для института службы. Утверждение принципа репрезентации чиновниками «королевского величия», как мы видели, превратило их в последовательных и верных защитников королевской власти. Новое «воинство» всеми способами насаждало и отстаивало прерогативы короля Франции, пресекая малейшие посягательства на них как политическое святотатство. Прямая зависимость положения и власти самих королевских служителей от статуса и прерогатив монарха предопределила их позицию, остававшуюся неизменной во всех перипетиях и кризисах исследуемого периода[1870]. Статус чиновника, определяемый исполняемыми им функциями, в свою очередь, освящал сами эти функции, а полученные им гарантии неприкосновенности развязывали руки для претворения в жизнь самых амбициозных и смелых проектов и политических идей. В институциональном плане выработка статуса и гарантий неприкосновенности носителей власти как стратегии защиты мира и законного порядка[1871] способствовала консолидации чиновной среды, объединенной корпоративной солидарностью и общими этическими нормами поведения. В социальном плане этот статус создавал основу для выделения королевских служителей в отдельную группу внутри общества. Провозглашение чиновника «частью тела короля» и отстаивание принципа репрезентации им «королевского величия» не только символически подкрепляли властные полномочия органов королевской администрации, но и легитимировали привилегированный статус королевских должностных лиц.

формление социальной группы чиновников нашло наглядное выражение в различных способах их репрезентации. Они сочетали в себе как включение чиновников в общегосударственные ритуалы и церемонии, так и создание собственных, специфических корпоративных форм выражения их статуса. Стержнем стратегий репрезентации являлась легитимация власти, положения и полномочий королевских должностных лиц через близость к персоне монарха, а затем и отождествление с ним как с носителем публичной власти. Важную роль в этом плане играла символика Дворца на острове Ситэ, который из древней резиденции французских королей, восходящей еще к гал- ло-римской эпохе, в середине XIV в. был оставлен королями и превратился в резиденцию верховных институтов короны Франции. Эти аспекты привлекали внимание исследователей, но здесь впервые рассматриваются в институциональном и идейно-правовом контексте возникновения государственного аппарата.