После восстания и Освобождения организации Сопротивления оказались в совершенно новых для них условиях. Время изнурительных боев и тяжелых испытаний миновало. Теперь Сопротивление должно было без всякого переходного периода выполнять свою миссию другими средствами. Надо сказать, что к осуществлению новых задач оно подготовилось гораздо хуже, нежели деятели так называемого внешнего государственного Сопротивления, прибывшие через Алжир из Лондона. Рассмотрим, как развивались события с момента окончания восстания и до безоговорочной капитуляции Германии. Французский народ горел желанием продолжать борьбу. Он страдал от голода, а когда наступила суровая зима, и от холода, но большие надежды поддерживали в нем бодрость. Чтобы охладить революционный пыл народа, порожденный победоносным восстанием, вернувшиеся во Францию из-за рубежа «информационные» службы развили лихорадочную деятельность под контролем Сустеля — этого врага Сопротивления, о котором говорили, что у него даже мысли «засекречены». Влияние на общественное мнение Франции каждого из союзников проявлялось по-разному. Но самое большое влияние оказывали победы Советского Союза. Однако присутствие во Франции англо-американских войск и их политических служб, располагавших всеми необходимыми средствами, играло внутри страны еще более значительную роль, нежели их боевые успехи. Государственный аппарат и все реакционные службы бывшей «Свободной Франции» широко использовали эти средства политического нажима для своей раскольнической деятельности внутри государства. Не следует забывать и о том, что остатки «пятой колонны» почти повсюду сохранили свои тайные гнезда, чтобы снова плести интриги, прикрываясь проповедями о правосудии, которые МРП, в частности, смешивала с христианским милосердием. Таким образом, политика аттантизма, которая всегда оказывала вредное влияние на движение Сопротивления, после Освобождения приняла особенно опасную форму. Участники Сопротивления считали, что теперь, когда победа достигнута, нужно как можно быстрее выполнить взятые ими на себя обязательства, по крайней мере те из них, которые можно было осуществить немедленно, начиная с наказания гражданских и военных предателей. Народ не ждал, что после Освобождения де Голль выполнит обещание, содержавшееся в его несколько туманном заявлении 23 июня 1942 года. «Объединяясь для победы, — сказал он тогда, — народ Франции сплачивается тем самым для революции». Демократы не доверяют революциям подобного рода, ибо плодом их является установление военной диктатуры. Первые акты прибывшего из Рамбуйе де Голля, который во время переговоров с немцами о перемирии заявил им, что обойдется с ними по-рыцарски, показали, что если он четыре года добивался признания американцев, то ему вполне хватило четырех часов для того, чтобы отказаться признать права Национального совета Сопротивления, «виновного» в том, что он большинством голосов отклонил это перемирие. Теперь для де Голля начался новый период его политики «отказа от сотрудничества», на этот раз отказа от сотрудничества с Сопротивлением. В сущности, встреча сил внешнего и внутреннего Сопротивления показала, что между ними лежит пропасть. Народное Сопротивление, которому глава Временного правительства Французской Республики был обязан узаконением своей власти, ожидало, что он почтет своим первейшим долгом во Франции признать органы Сопротивления, пользовавшиеся поддержкой профсоюзов, как самых массовых организаций, в качестве единственных представительных учреждений народа. Только органы и организации Сопротивления могли бы придать истинно национальный характер органам самого государства, которое де Голль, выражаясь его же словами, «воссоздал за пределами Франции», но которое многое унаследовало от вишистского режима, как он ни старался это скрыть. Третья республика умерла, и поэтому лишь национальное восстание и движение Сопротивления могли сделать законной новую республику, которую предстояло создать французскому народу. В противном случае это была бы карикатура на республику. В конечном счете законность нового режима должен был подтвердить народный опрос, но так как в то время провести его было нельзя, то единственными законными органами в стране оставались органы Сопротивления, которые узаконили созданную де Голлем власть. После того как восстание уничтожило противозаконный режим Виши, волю восставшей нации выражало только движение Сопротивления. Без Сопротивления или вопреки ему ни одна власть не могла бы утвердиться в Париже. А провинция, по словам де Голля, внушала ему еще больший страх, чем Париж. Но «государство, воссозданное за пределами Франции», поставило себя над Сопротивлением и, вместо того чтобы стать выразителем его воли, управляло вначале без него, а затем и наперекор ему. Это было насмешкой над Освобождением и над народными массами, участвовавшими в нем. С этого момента олицетворявший государственную власть генерал, лишенный регулярных дивизий, с помощью которых он мечтал «поставить страну в определенные рамки», окончательно разоблачил себя в глазах Сопротивления как организатор всех политических и социальных расколов. С первых же дней де Голль стал игнорировать законные органы Сопротивления 398. Произощло неизбежное столкновение, начало которому было положено поражением деголлевцев во время их попытки заключить перемирие с немцами и которое надолго определило политическое будущее Франции. А что думают об этом сейчас ветераны Сопротивления, оставшиеся верными своему славному прошлому? Увы, время бурных эмоций прошло. * * * Стало быть, де Голль не совершал революции вместе с силами Сопротивления. Он сразу же отмежевался от них, действуя от имени государства и прикрываясь «общими интересами», которые в действительности являлись лишь интересами людей, решивших присвоить себе плоды восстания. Перерождение другой части кадров Сопротивления, также уступивших соблазну поставить себя над движением, не было столь явным. Напомним, что во время Освобождения все организации Сопротивления, кроме де Голля и его аппарата, считали себя связанными клятвой осуществить программу Национального совета Сопротивления, которая была тогда программой всей страны. Союз масс сложился и окреп в освободительной борьбе не вокруг культа человека, выступившего с воззванием 18 июня 1940 года, а вокруг программы Национального совета Сопротивления, которая являлась как бы обязательством, хартией единства не только в социальной, но и в политической борьбе. Программа НСС позволяла перейти от канувшей в прошлое эпохи фашизма к новой эпохе в мире, открывавшей новые пути перед демократией. Но ценность этой программы зависела от того, найдутся ли средства для ее осуществления. Эти средства могли быть обеспечены только силами, объединившимися для принятия программы. Разнородное по своему социальному составу внутреннее Сопротивление могло сохранить свою силу лишь в том случае, если »бы оно неукоснительно выполнило обязательства, взятые всеми его организациями. Это было единственным средством заставить государственную власть считаться с движением Сопротивления. Никто не сомневался в том, что никакими расстрелами нацисты не смогут сломить верность духу Сопротивления. В программе НСС, этой хартии Сопротивления,— провозглашалось: «Объединенные общей целью, которую надлежит достигнуть и состоящую в том, чтобы добиться скорого освобождения Франции, имея единую точку зрения относительно средств, которые надо использовать для достижения этой цели, представители движений, группировок, партий или политических тенденций, входящих в Национальный совет Сопротивления, решили оставаться объединенными и после Освобождения...» 399 Об этом же говорилось и в клятве Народного фронта, принятой участниками грандиозной демонстрации 14 июля 1935 года: «Мы торжественно клянемся остаться едиными для того, чтобы разоружить и распустить мятежные лиги, защитить и расширить демократические свободы и обеспечить мир между людьми». Известно, кто именно и каким образом растоптал эту клятву. «Мир между людьми» был предан сначала сторонниками политики «невмешательства» в Испании, а затем в Мюнхене, что вызвало чувство малодушного облегчения и стыда у тех, кто использовал единство лишь для того, чтобы затем было удобнее предать его400 401. Однако полученный урок заставил французов задуматься. Нельзя было допустить повторения старых ошибок. На этот раз для установления мира между людьми надо было завоевать демократические свободы, без которых обещанные социальные завоевания всегда находились бы под угрозой, а обещания будущего прогресса были бы нарушены и растоптаны подобно клятвам Народного фронта. Можно ли было ожидать, что между властью и массами установится понимание и контакт? О демократических свободах судят по тому, насколько народ сохраняет возможность постоянно расширять их и безбоязненно отстранять депутатов, не выполнивших данный им наказ. В период Освобождения существовало главное средство для достижения этой цели. Это была мощь движения Сопротивления, являвшегося реальной политической силой. Нельзя было ни в коем случае допускать, чтобы под сентиментальным предлогом сохранения единства или под угрозой шантажа повторились маневры, к которым прибегли когда-то отдельные партии Народного фронта с целью взорвать его изнутри. Условием органического единства Сопротивления являлось обеспечение его права представительства и возможности выражать свое мнение. Не следовало допускать, чтобы какая бы то ни была созданная наспех или восстановленная партия лишила массы этой возможности, ставя свои условия и приказывая разбирать баррикады. Ведь во время оккупации эти партии были совершенно не в состоянии выдвигать какие-либо условия. После освобождения страны на очередь встал вопрос о том, сможет ли нация выразить свою волю. Поэтому буржуазный деголлизм больше всего стремился помешать организованному Сопротивлению свободно обращаться к нации. Так как в тех условиях провести выборы было невозможно, то отказ дать Сопротивлению право представлять нацию означал бы, что оно вообще не имело бы своих представителей. Ничто не изменилось бы и в том случае, если бы Сопротивление передало свои полномочия некоторым своим руководящим деятелям, которые были бы представлены в Консультативной ассамблее. Если бы эта ассамблея возобладала бы над органами и организациями Сопротивления (а власти преследовали именно такую цель), то большинство этих деятелей перестало бы подчиняться решениям органов Сопротивления и контролю с их стороны. Но и сама Временная консультативная ассамблея стала лишь ширмой, как только государственная власть, убедившись, что может обходиться без консультаций с Сопротивлением, удостоверилась также и в том, что эта консультативная ассамблея, которую она вообще редко удостаивала обращением к ней за «консультацией», в свою очередь не собирается больше консультироваться с массовыми организациями Сопротивления. Лица, представленные в ассамблее, могли бы сохранить верность выдвинувшим их организациям, но власть больше не желала считаться с теми, кто организовал Сопротивление и поднял восстание. Следовательно, фактически не существовало никакого совещательного органа, за которым официально признавалось бы право высказывать свое мнение. * * * Для того чтобы управлять в интересах масс и выполнять сверху программу действий, принятую демократическим путем, нужно единство взглядов и дисциплина. Точно так же для борьбы с властями, не выполняющими своих обязательств, необходимо соблюдение демократии снизу, которое обусловило бы единство в верхах и позволило бы карать тех, кто нарушает эту демократию. Именно сопоставление различных мнений и предложений и постоянная борьба за соблюдение обязательств и демократии снизу были самым ценным наследием Народного фронта. Можно простить того, кто обманулся один раз, так как в том случае виноват обманувший, но вторая подобная ошибка является непростительной. Единственный способ сохранения силы движения Сопротивления состоял в том, чтобы сохранить существовавшее в нем единство масс, расширить его организационно и этим самым возродить, а главное развить демократические свободы, консультируясь с народными массами по поводу программы НСС и ее выполнения. Проиграли бы в этом случае лишь партии, чьи интеоесы были прямо противоположны интересам Сопротивления. Такова была логика испытания, которому подверглись народные массы, и казалось, что она должна была восторжествовать, так как в противном случае Сопротивление и победы, завоеванные в ходе восстания, остались бы только страницей прошлого. Надо было найти новый путь, иначе Франция опять вернулась бы к политике 1940 года. Новая, демократическая власть во Франции могла бы установиться только в том случае, если бы она соответствовала той демократии, которой жаждали массы. Злобная кампания, начатая в это время против стран новой демократии, имела своей целью очернить режим, об установлении которого во Франции никто не думал, и явилась выражением ядовитой злобы, испокон веков питаемой к демократии всеми реакционерами. Проблема, стоявшая в то время, была чисто французской, и ее предстояло решить в специфических условиях Франции. Могла ли новая власть стать демократической, если бы она не опиралась на поддержку рабочего класса и тех слоев населения, которые поднялись до такого же, как он, понимания национальных интересов? В свою очередь мог ли рабочий класс, готовый нести самую большую ответственность и доказавший, что он сознает свой гражданский долг, не просто поддерживать новую власть, но и непосредственно осуществлять ее через свои органы Сопротивления, которые обладали бы правом вмешательства и контроля? После того как во время попытки заключить перемирие с немцами вскрылась предательская роль членов бюро НСС, действовавших вопреки воле большинства НСС и участников восстания в целом, НСС лишь в карикатурном виде отражал единство в верхах, которое поддерживалось посредством кооптации новых членов. Кстати, применяя этот принцип, де Голль снискал горячее одобрение Леона Блюма. Было, несомненно, ошибкой лишить движение Сопротивления и прежде всего НСС законного права быть представленными в органах власти. Как только государство было передано в руки де Голля, управление секретным государственным механизмом перешло к его тайным агентам, а председатель НСС Бидо оказался на Кэ д’Орсэ; власти, используя всевозможные ухищрения и обман, старались расколоть большинство Национального совета Сопротивления. Девятого сентября 1944 года де Голлю, вынужденному отказаться от своего намерения «поставить страну в определенные рамки с помощью вооруженных сил», пришлось сдержать данное Рузвельту обещаниевыполнение которого должно было предшествовать «акту передачи власти». Ссылаясь на необходимость расширить Временное правительство, де Голль навязал такой состав кабинета министров, в котором предпочтение было отдано представителям старых партий 1940 года за счет участников Сопротивления. При этом был допущен еще больший произвол, чем в Алжире. В результате такого распределения министерских постов приверженцы де Голля отчасти утратили свою базу в народном Сопротивлении, чего и добивались американцы. Организации Сопротивления примирились с этим. Одни это сделали нод влиянием оппортунистических соображений, другие же потому, что хотели увязать требования войны с необходимостью сохранить единство в руководстве НОС. Тот факт, что НСС имел антидемократический состав, приобрел особое значение в период Освобождения, когда тайные замыслы новых политиков оказались скрытыми от «Фрон насьональ». Действительно, «Фрон насьо- наль», самая мощная и широкая организация Сопротивления (объединявшая в своих рядах не только коммунистов, но также людей, принадлежавших ко всем старым политическим течениям и примкнувших к прогрессивному движению под влиянием хода войны), являлся важнейшим политическим и социальным фактором и в корне отличался по своему составу от Народного фронта. «Фрон насьональ» не был ослаблен никакими компромиссами. Его нельзя было заподозрить в нежелании предоставить для борьбы солдат или оружие. Его престиж был огромен, авторитет его зиждился на участии в нем многих выдающихся деятелей и массы бойцов 1 Прежде чем признать Временное правительство Французской Республики, США, чтобы иметь возможность непосредственно вмешиваться во французские дела, потребовали включить в правительство де Голля представителей отдельных групп и лиц, на которых США опирались как в Алжире, так и в Париже. Сопротивления, главным образом трудящихся. Вспомним, что 90 процентов тех, кто отдал свою жизнь в борьбе, были трудящиеся, которые до войны с трудом перебивались на свои скудные заработки. Аттантизм, представлявший собой одну из многочисленных разновидностей реформизма в рабочем движении, совершенно не затронул организацию «Фрон насьо- наль». Напротив, люди разных убеждений вступали в него именно для того, чтобы вести борьбу с аттантиз- мом. Они не испугались, встретив там коммунистов, потому что шли во «Фрон насьональ», чтобы бороться с теми, кто боялся немедленных действий. Освобождение Франции не должно было стать концом «Фрон насьональ». Наоборот, оно могло положить начало превращению его в оплот демократических действий масс в новой политической обстановке и вовлечь массы беспартийных в борьбу за укрепление единства движения Сопротивления. Конечно, единство действий масс в совершенно новых условиях должно было претворяться на практике иначе, чем в прошлом. Сплотив широкие социальные слои вокруг рабочего класса, «Фрон насьональ» при условии сохранения им демократической структуры явился бы главной силой, способной дать отпор попыткам установить в стране режим личной власти. Такие попытки поощрялись финансовым капиталом, который хотел прибрать к рукам государственный аппарат в ущерб интересам как рабочего класса, так и мелкой буржуазии. При формировании нового правительства в сентябре 1944 года права коммунистов были ущемлены, а «Фрон насьональ» вообще не получил возможности послать в него своих представителей. При этом де Голль утверждал, что «Фрон насьональ» якобы находился в зависимости от коммунистов. Однако благодаря своему представительному характеру «Фрон насьональ», в рядахкоторого были и коммунисты, оказывал значительное мобилизующее влияние на крестьянство. Созданные им связи между тружениками города и деревни являлись очень важным фактором, который мог бы способствовать созданию новых органов власти, опирающихся на Сопротивление. В рядах «Фрон насьональ» были замечательные люди, еще до войны прошедшие школу борьбы с фашизмом, поэтому их уча- т стие в управлении государством позволило бы сорвать многие раскольнические маневры. Захватив после восстания бразды правления, дегол- левцы выступили против самой сущности Сопротивления, требовавшей обновления демократии. Опыт ошибок Народного фронта учил, что активную борьбу против всех форм реакции, включая самые лицемерные, можно вести, только обеспечив установление новой демократии, сначала внутри организаций и органов движения и на его конференциях. После Освобождения, когда Франция оказалась в совершенно новой обстановке и перед ней открылись небывалые перспективы, у масс был только один правильный выход: немедленно укрепить Сопротивление и упрочить его завоевания, чтобы обеспечить его главенствующую роль в политической и социальной жизни страны. Вопрос стоял так: либо в Сопротивлении, объединявшем в своих рядах не только членов «Фрон насьональ», но и сторонников де Голля (которые вместе со всеми стремились к лучшему будущему), победят силы, уже однажды одержавшие победу, либо победа достанется буржуазии, и она установит свой «порядок», изображаемый ею как единственно возможный. Почему многие бывшие участники Сопротивления, на которых де Голль сетует в своих мемуарах, что они «политически отошли от него»1, почему все Сопротивление в целом, как организация, скрывали и искажали правду о событиях периода Освобождения? Не потому ли, что именно коммунисты так много сделали для того, чтобы вовлечь народные массы в Сопротивление? А может быть, просто потому, что демократия, во имя которой могло объединиться и бороться все Сопротивление, была нарушена в ущерб всем тем, кто особенно много боролся и выстрадал? Ведь коммунисты были неразрывно связаны с массами участников Сопротивления, со всей борьбой, которую оно вело. 1 «Многие борцы Сопротивления, если они и остались верны в душе сплотившему их идеалу, политически уже отошли от меня и действовали в совершенно другом направлении» (M?moires, V. III, р. 238). В свое время Лаваль провозгласил: «Я не знаю никаких партий, я хочу иметь дело только с людьми». Известно, к какой политике привел подобный принцип. Но ведь Лаваль был циником! Уверять же, что де Голль тоже не учитывал существование партий, значило бы усомниться в его талантах. Правда, он делает вид, будто презирает партии и их «бесплодную деятельность», но разве в период Освобождения он не прибег по отношению к ним к изощренной макиавеллевской политике? В отличие от Лаваля, который противопоставлял партиям людей, де Голль применил искусную тактику противопоставления партий национальному Сопротивлению в качестве главного средства для того, чтобы взорвать и обессилить это движение. Одновременно он стремился играть роль единственного стоящего над партиями борца Сопротивления, постоянно заявляя о своем «отвращении к прежнему режиму». Примечательно, что все эти маневры де Голля были направлены в первую очередь против самой сильной партии и имели своей целью превратить остальные партии в соучастников его политики. А между тем о партиях и организациях, входивших в движение Сопротивления, надо было судить на основании того, что каждая из них сделала для родины, по принесенным ими жертвам, по числу их членов, участвовавших в борьбе, и т. д. Других возможных критериев для того, чтобы сформировать правительство после Освобождения, не существовало. С того момента, когда новые носители государственной власти возродили дискриминационную политику «прежних режимов», те партии, которые поддержали ее, не проконсультировавшись предварительно с Сопротивлением, тем самым сознательно вступили на путь раскола этого движения. Использование буржуазных партий для борьбы против Сопротивления и его авангарда сопровождалось скрытым распространением антикоммунистической пропаганды. Вскоре после этого на первый план выдвинулись буржуазные партии, рядившиеся в новые маскарадные костюмы, но в действительности возрождавшие методы довоенной демократии, В самом деле, когда массы бойцов ФФИ были унижены, а де Голль получил возможность превратить армию в свое политическое орудие, разве отказ от единства Сопротивления ради предвыборной борьбы партий не должен был привести к постепенной демобилизации бойцов Сопротивления и отделению от них средних слоев? Как, только партия начинает принимать участие в управлении государством, она становится правительственной партией. Но если правительственные партии, желающие править по-новому, в интересах народа, в то же время отвергают контроль со стороны тех массовых движений и организаций, от имени которых они участвуют в правительстве, то это означает возврат к политике, которая однажды уже привела к развалу Народного фронта со всеми вытекающими из этого события последствиями 402. После Освобождения только масса рядовых бойцов Сопротивления, партийных и беспартийных, выражая свою волю на собраниях низовых организаций, могла добиться того, чтобы движение в целом было представлено демократическим путем в органах власти. Без этого Сопротивление теряло свою движущую силу, свою боеспособность и не выполнило бы своей задачи — добиться демократического обновления страны. После Освобождения был короткий период, когда движение Сопротивления стояло перед выбором: либо выполнять и впредь свои задачи общенационального движения, сформировавшегося в борьбе и испытаниях (а надо помнить, что мир судит о нации по тому, как она ведет себя во время таких испытаний), либо положиться на то, что будущее принесет с собой осуществление надежд на обновление демократии. По-видимому, первой ошибкой движения Сопротивления, которое при выходе из подполья обладало столь большим могуществом, явилось то, что оно не обратило внимания всех местных комитетов Освобождения и всех своих организаций на нарушение их законных прав деголлевскими властями и совсем не подготовило массы к тому, чтобы они боролись за свое право быть представленными в управлении, право на критику и контроль. Возможно, именно поэтому силы, потерпевшие поражение в вопросе о перемирии с немцами, стали считать, что после освобождения Временное правительство может действовать так, словно Сопротивление, не успев воспользоваться своими правами, само передало ему эти права. При таком положении дел деголлизм мог без труда восстановить в стране отвратительные старые порядки. Массы бойцов Сопротивления, охваченные радостным ощущением свободы, проявили большую наивность. Действительно, де Голль появился в ореоле легенды, но обремененный долгами в результате своей азартной игры в Лондоне, Алжире, Рамбуйе. Как только восстание сделало свое дело, разрыв деголлизма с Сопротивлением стал неминуемым. Впоследствии де Голль нагло писал: «Я привел Францию к Освобождению, а средством достижения этого было Сопротивление» Г Иными словами, нельзя же смешивать олицетворяемую им Францию с каким-то Сопротивлением, которое являлось всего лишь средством, притом достаточно вульгарным, чтобы иметь с ним дело потом! Трудно представить себе более беспощадного борца против «системы», чем де Голль! После Освобождения он даже попытался воскресить порядки 1940 года, словно некую чудовищную гидру, чтобы затем легче было бороться с ней, а когда настанет время, задушить ее своими руками и установить собственную систему, которую история рассматривала бы как образцовую. Истина сложнее. Перед лицом Сопротивления, которое, используя свою организованность и массовость, могло бы установить свой контроль и свою волю, де Голль и его приверженцы сделали все, что было в их силах, чтобы помочь буржуазии — этому главному виновнику поражения 1940 года —сменить шкуру. Де Голль и его государство, опираясь на некоторых поли- 403 тических деятелей прошлого и их организации и прикрываясь знаменем Сопротивления, многое сделали, чтобы подготовить новую смену кадров, прислужников капитала. Постепенно они асе увеличивали свои маневренные способности в борьбе против демократии и прогрессивного наследия Сопротивления. Располагая таким аппаратом, буржуазия могла противопоставить фашизму миф о «западной демократии» и под этим прикрытием потихоньку восстанавливать силы фашистской реакции. Стратеги буржуазных партий, в том числе и социалистической *, хорошо понимали, в чем состоят их интересы после Освобождения. Однако они не видели дальше своего носа. Эти партии стали сообщниками де Голля, с тем чтобы помешать коммунистам и «Фрон насьо- наль» послать в органы власти такое число представителей, которое соответствовало тому доверию, которым они пользовались в массах. Все эти партии, стремясь расколоть народное Сопротивление, в свою очередь оказались обманутыми деголлизмом. В сущности, «сверхполитик» де Гол ль применил старый метод Луи Бонапарта, который, чтобы ликвидировать республику и подготовить проведение плебисцита, до 2 декабря 1851 года последовательно опирался на все партии, поочередно дискредитируя то одну, то другую. Впрочем, де Голлю все это не стоило большого труда. «Отвергая мысль о своем собственном деспотизме,— писал он, — я, однако, глубоко убежден в том, что нация нуждается в режиме сильной и устойчивой власти. Совершенно очевидно, что партии не в состоянии дать ей такую власть. Конечно, за исключением коммунистов... Отныне партии будут так поглощены завоеванием важных государственных постов и административных должностей, что их деятельность пойдет главным образом по линии того, что они называют тактикой, которая на деле является лишь практикой компромиссов и изредка — отрицания. Так как все эти партии являются представительницами меньшинства, то, для того чтобы занять командные посты, им придется разделить их со своими соперниками. Последствия этого двоякие: с одной стороны, партии будут все больше разоблачать себя и терять свое достоинство в глазах общественного мнения, а с другой — постоянное столкновение внутри правительства оппозиционно настроенных групп и людей неизбежно сделает власть беспомощной» К Таким образом, де Голль толкал оказывавшие ему услуги партии к организации состязания за мандаты во имя системы, которая сразу же после выборов освободила бы их от клятвы, данной избирателям. Понятно, что в этих условиях силам, которые надеялись вернуться к парламентской системе 1940 года, удалось похоронить представительство и органы Сопротивления. После этого партиям оставалось только заняться предвыборными маневрами, использовав для этого газеты, уцелевшие после всех потрясений, а затем вступить в свиту приверженцев де Голля. Итак, судьба департаментских комитетов Освобождения была решена. Изданный еще в Алжире 21 апреля 1944 года ордонанс предусматривал, что, после того как будут проведены выборы генеральных советов, они займут место департаментских комитетов Освобождения. Нельзя оказать, чтобы, подготавливая этот ордонанс перед высадкой, Временное правительство Французской Республики опасалось лозунга «Вся власть Советам!». Но департаментские комитеты Освобождения играли в масштабах департамента такую же роль, какую выполнял в национальных масштабах Национальный совет Сопротивления 404 405. Хитрость удалась. Прибывший в Париж генерал, действуя от имени теоретически существующей в Алжире власти и от имени органов «государства, воссозданного за пределами Франции», сумел упразднить эту созданную Сопротивлением своеобразную и новую форму власти. Между тем комитеты Освобождения могли бы дать отпор диктаторским замашкам префектов, преданно служивших своему министру внутренних дел, которым был в то время социалист. Генеральные советы вмешивались в политику, принимая рекомендации, способствовавшие укреплению власти префектов, которые в свою очередь зачастую превышали эти рекомендации. Довоенные политики лучше, нежели тайные агенты БСРА—ДЖЕР и других служб, знали, как надо приняться за дело, чтобы ликвидировать департаментские и местные комитеты Освобождения, являвшиеся политическим и боевым выражением единства Сопротивления, и, таким образом, подготовить почву для всеобщих выборов в генеральные советы и муниципалитеты. Эти политики действовали так искусно, что, когда 10 декабря 1944 года собрался съезд местных комитетов Освобождения департамента Сена, раскол был уже предрешен. Об этом можно судить хотя бы по тому, что ранее тот же самый съезд требовал отмены части пунктов апрельского ордонанса, предусматривавшего ликвидацию департаментских комитетов Освобождения, а теперь яростно настаивал на его применении с целью установления «временной системы выборов в муниципальный совет Парижа и генеральный совет департамента Сена». В обращениях, адресованных государственной власти, провозглашалось, что комитеты Освобождения будут продолжать существовать и после избрания генеральных советов. Но как только последние были избраны, законность ордонанса о ликвидации департаментских комитетов была подтверждена путем «демократического» голосования. МРП цинично назвала эти уловки «революцией с помощью закона». Следует, однако, отметить, что в то время и сами органы Сопротивления не знали, каково их назначение. В этом политическом вакууме, при отсутствии всякой конституции и всякой законодательной власти, роль органов Сопротивления, руководивших, однако же, политикой Освобождения в период восстания, свелась к принятию рекомендаций вместо контроля за государственными делами. * л л Все помнят, какое участие приняли коммунисты в борьбе за осуществление программы Национального совета Сопротивления и за проведение некоторых экономических и социальных реформ. Все сказанное здесь отнюдь не дает основания недооценивать значение этой деятельности. Но при капиталистическом строе социальные завоевания непрерывно подвергаются испытанию на прочность. А последняя зависит от политической активности масс. Случай с законом о 8-часовом рабочем дне, принятым в 1919 году, научил нас, что, когда буржуазия не в силах действовать другим способом, она предпочитает ослабить нажим масс скорее социальными, чем политическими, уступками и тем спасти себя от большей опасности. Освобождение позволило одержать некоторые социальные победы, но социальная революция не стояла в порядке дня. В порядке дня стояла замена насквозь прогнившей демократии III Республики таким демократическим строем, при котором все органы власти находились бы под контролем народа, который, таким образом, на деле получил бы возможность пользоваться завоеванной им свободой. Перед народным Сопротивлением стояла задача любой ценой сберечь и укрепить свою силу в социальном и политическом отношениях. Для этого необходимо было сохранить возможность свободно обращаться к массам в каждом жилом квартале, на каждом предприятии, в городе и деревне и иметь в своем распоряжении все необходимые для этого средства. Конечно, это не должно было сказаться на ведении войны, но уступать шантажу более или менее замаскированных приверженцев политической и социальной реакции также было нельзя. Сохраненная таким образом демократия создала бы необходимые условия для пересмотра действовавшей в то время реакционной системы представительства в органах власти в качестве первого условия ее обновления в масштабе государства. Это также позволило бы поставить де Голля на подобающее ему место внутри нации, а не над ней. Несомненно, в этой связи встает вопрос: что было сильнее — воинствующая политика, направленная на создание культа обычаев, ритуалов, взглядов прошлого и соответственно культа людей, носителей всего этого, или же воодушевлявшее народные массы стремление к справедливости и обновлению? Возникшее в результате подпольной борьбы руководство сверху, которое располагало бесконтрольной властью, бесспорно, оказало вредное влияние на движение Сопротивления. Следует признать, что эта бесконтрольность, столь удобная для людей, которые захватывают государственную власть, приняла слишком широкие масштабы. Выдвигая в качестве предлога быстрое проведение в жизнь решений, очень часто обходились без контроля со стороны комитетов и низовых организаций. Вместо того чтобы непрерывно активизировать деятельность низовых комитетов в жилых кварталах, деревнях, на предприятиях, руководящие деятели были зачастую оторваны от них. Эти люди, которых связывала старая дружба, рожденная общей опасностью, иной раз были не в силах противостоять соблазнам власти. Комитеты Освобождения стали трамплином для осуществления личных честолюбивых стремлений некоторых героев, опьяненных своим руководящим положением. чтобы обмануть массы. А в это время Сопротивление проливало кровь. Вся его энергия уходила на то, чтобы подготовить осуществление выдвинутого де Голлем лозунга: «Не может быть национального освобождения без национального восстания». Но после освобождения Франции интересы Сопротивления, сильного сознанием своей правоты и добросовестности, были беззастенчиво ущемлены. И дело не в том, что не было каких-то планов и программы НСС. Но Сопротивление было организовано для того, чтобы вести борьбу с врагами. Его единство окрепло в боях против фашизма. Но, пролив кровь и одержав победу, движение Сопротивления не сумело выполнить своей окончательной задачи, которую ему завещали погибшие. Способы, к которым прибегли в борьбе с ним, не умаляют его славы, завоеванной в дни Освобождения. Они только увеличивают счет, который будет предъявлен народом. Опыт Сопротивления не утрачен навсегда. И хотя от побед, одержанных Сопротивлением, усердно отрекались и хотя люди, усилиями которых было совершено Освобождение, стареют, в наши дни по-прежнему существуют те же две силы. Освобождение наложило такой отпечаток на политическую и социальную жизнь Франции, что власть имущие, несмотря на совершенную ими измену, все еще прикрываются ссылками на него, хотя всем известно, о каком Сопротивлении они думают. Деголлизм был карикатурой на народное Сопротивление. Он сохраняет по сей день своих рыцарей и своих иезуитов, своих жандармов, полицию, вассалов, но все это скрыто от широких масс завесой тайны. Хорошо вооруженный и приукрашенный, деголлизм подкармливается и поддерживается государственной властью. Те, кто принадлежит к его когорте, избегнут наказания, каковы бы ни были их провинности. Но существует и Сопротивление, верное своему происхождению, своей миссии, самому себе и народу, устремленному в будущее. Те, кто сохранил верность Сопротивлению, видят, что после победы, одержанной в 1945 году, народы, а с ними и весь мир неузнаваемо изменились.