МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ, ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ РАМКИ И СОБЫТИЙНЫЙ КОНТЕКСТ ИССЛЕДОВАНИЯ

Комплексный подход к институту государственной службы как к сложному политико-правовому и социокультурному явлению предопределил междисциплинарный характер анализа. Впервые в едином исследовательском поле соединяются нормы права, политические идеи и массовые представления, административные и культурные практики, формы репрезентации и политические ритуалы, стратегии социальной идентификации и самоидентификации в русле «новой политической» и «новой социальной истории», культурной истории социального и культурной истории политического.

Приведу лишь один пример. Кто из читавших ремонстрацию Парижского университета, повлиявшую на кабошьенский ордонанс 1413 г. о реформе государственной администрации, не был восхищен такой фигурой речи критиков медлительности судопроизводства, как «бессмертные дела» (immortelles) в Парламенте? Изучавшие текст и контекст кабошьенского ордонанса историки анализировали его сопряжение с общественными настроениями и политической борьбой, но новаторство и административная «революционность» депутатов Штатов сильно поблекли бы, если бы исследователи не рассматривали кабошьенский ордонанс в отрыве от законодательного контекста. Тот же оборот речи о «бессмертных делах» в Парламенте можно легко обнаружить в тогдашних королевских указах, а сами предложенные реформаторами административные меры представляли собой в подавляющем большинстве возврат к прежним нормам королевского законодательства.

Этот пример выводит нас на две взаимосвязанные проблемы. Первая заключается в специфике средневекового законодательства, которая может быть адекватно понята только при анализе большого массива королевских указов на длительном отрезке времени. Только так можно, с одной стороны, уловить подспудные и сложные сопряжения текстов указов с меняющейся социальной и политической реальностью, а с другой - обнаружить особенности самой политической культуры эпохи и складывание нового «языка власти», властного дискурса, проявляющегося в сфере законодательства. Последнее

обстоятельство определяет вторую проблему: приведенный выше пример сходства между законодательными актами и политическими программами, исходящими из среды людей, не связанных напрямую с властью, указывает на существование общего контекста, общего поля политической культуры, в котором создаются разные по природе тексты о власти.

Единство пространства политической культуры эпохи подкрепляется еще одним, весьма значимым для нашей темы обстоятельством: интеллектуальными связями и прямым диалогом людей, создававших правовые и политические тексты, будь то королевский указ или зерцало государя. Всех их объединяло образование, полученное в университетах и коллежах, все они читали одни и те же книги, а главное, они читали друг друга. Как следствие, изучение законодательных актов в сопряжении с политическими трактатами дает адекватное понимание их содержания, поскольку зачастую мы имеем дело с диалогом, равно как с кочующими сюжетами или топосами политических представлений.

На это единство и его влияние на политическую историю Франции первым обратил внимание Р. Казель; он предложил весьма продуктивный термин для обозначения тех социальных групп, которые так или иначе оказали воздействие на становление королевской власти и чья позиция имела политический вес, - «политическое общество»[174].

Тот же общий контекст политической культуры влиял на параметры складывающихся культурных практик - различные гражданские церемонии, ритуалы и «театр власти».

Именно взаимосвязь между законодательными нормами, политическими идеями, поведенческими стереотипами и параметрами самоидентификации социальной группы королевских чиновников обнаруживает значимость складывающихся символических стратегий, проявляющихся, пусть и в разных формах, во всех аспектах бюрократической сферы - от текста королевского указа до порядка следования во время торжественной процессии.

На эту нерасторжимую связь я обратила внимание при исследовании истории Парижского парламента в первой трети XV в., в период острейших политических кризисов, когда в максимальной степени раскрываются механизмы функционирования государственного аппарата, складывания социальной группы профессиональных служителей короны Франции и их самоидентификации[175]. В этом исследовании впервые были соединены такие прежде

не соединявшиеся параметры, как организационная структура института и представления служителей короны о своем предназначении, идеи и различные культурные практики. Такой метод исследования имел целью преодолеть пагубный разрыв между институциональным, социальным и культурноментальным параметрами складывающейся общности парламентариев.

Данное исследование является органичным продолжением и углублением первоначального подступа к теме и выросло из его подходов и полученных результатов. Ho в процессе собирания материалов и их анализа параметры исследования существенно изменились. Изначальным исследовательским импульсом было стремление «выйти за ворота» Дворца на острове Ситэ и посмотреть на служителей власти не только изнутри, но и извне, со стороны политического общества. В первом эскизе работы предполагалось построить исследование на трех уровнях: законодательные нормы службы (позиция короны), политическая полемика вокруг складывающегося института службы (позиция общества), параметры самоидентификации и культурные практики внутри самой группы (позиция чиновников).

Однако по мере углубления в свидетельства эпохи означенная первоначальная структура начала разрушаться, и в итоге была отвергнута как не адекватная существу проблемы. Начало ее разрушению положило чтение политических трактатов, зерцал и наставлений государю. В них я предполагала найти неприятие административного аппарата, а обнаружила стремление его укрепить и усовершенствовать. С другой стороны, осуждение стяжательства чиновников, особенно фискальных ведомств, превратившееся в топос общественной мысли эпохи, буквально, слово в слово повторяло нормы королевских указов, точно также накладывавших запрет на эгоистические устремления служителей короны.

He менее красноречивым оказался тот факт, что служители короны не воспринимались отдельно от персоны монарха и все наставления обращались равным образом к королю и к его должностным лицам. Более того, эти последние занимали весьма скромное место в размышлениях о верховной светской власти, затмеваемые фигурой короля Франции, персонифицирующего государство. Как следствие, внеисточниковое представление об автоно- мизации уже в этот начальный период бюрократического аппарата от персоны монарха подверглось существенному переосмыслению.

В результате первоначальная умозрительная схема исследования была полностью пересмотрена, и ее место заняла выросшая из осмысления источников совершенно новая и принципиально значимая с точки зрения рассматриваемой темы структуры работа. Из анализа законодательных актов, политических трактатов и других источников были вычленены проблемы, темы и параметры, которые чаще всего повторялись, совпадали друг с другом или находились в явном диалоге. Однако вычленение набора существенных, с точки зрения людей исследуемой эпохи, параметров процесса формирования института государственной службы явилось лишь первым шагом. Следом за ним необходимо было эти параметры структурировать.

«Становым хребтом» структуры исследования явились идеи, наблюдения и выводы, почерпнутые из работ Н.А. Хачатурян.

публично-правовой как суть происходящих процессов построения государства; соединение и диалог этих двух принципов как характерное явление начального периода; специфические черты исполнительного аппарата, изначально заложенная в нем противоречивость - всемерное отстаивание абсолютной власти монархии и неустранимость частноправового интереса у служителей короны; дисперсия власти и множественность ее носителей как сущностная черта средневековой политической структуры; авторитарность власти как непререкаемая культурно-идеологическая основа становления монархического государства; наконец, политизация общества и политическая активность сословий как значимый идейно-политический фон, который повлиял на поведение, претензии и представления королевских должностных лиц.

В то же время, методика соединения институциональной истории с историей социальной и культурно-ментальной, использованная при анализе парламентской корпорации в первой трети XV в., опиралась на концепцию выдающегося немецкого социолога М. Вебера, показавшего эпистемологические перспективы сопряжения в рамках единого поля исследования этики и институтов[176]. Этот подход открывал широкие перспективы дальнейших научных разработок. Однако в процессе исследования обнаружилась тесная взаимосвязь профессиональной этики чиновников с самой их службой, ее принципами, габитусом и культурными практиками, и возник вопрос о механизме формирования этой этики. Дело не в том, что всегда хочется понять, что служило первопричиной, что существовало раньше - этика или институт; важно понять логику их сопряжения, чтобы выйти за пределы «порочного круга» объяснений института через тот же самый институт.

Расширение исследовательского поля и возникшие интерпретационные трудности поставили новые, более сложные задачи, решить которые мне помогли труды выдающегося французского социолога П.

генезису и специфике бюрократического поля заложены пути выхода из наметившегося в историографии двойного кризиса. С одной стороны, путь к отказу от «ретроспективной иллюзии фатальной предопределенности» (по выражению Р. Арона), выступающей как действие надличностных сил, а с другой - возможность сопряжения намерений, интенций и идей конкретных людей с функционированием и развитием институтов власти[179].

Построения П. Бурдьё позволяют отойти от «телеологического воззрения», представляющего становление Франции как «проект», последовательно реализованный ее королями, и понять «главенствующую роль служащих, чье восхождение сопровождает становление государства», которые «создают государство, их создающее», и «творят себя, создавая государство». Ho государство как fictio juris несводимо к продукту сознательной воли творивших его людей, поскольку «в самом социальном мире существуют объективные структуры, независимые от сознания и воли агентов, способные направлять или подавлять их практику и представления». Таким образом, задача заключается в преодолении объективистского и субъективистского подходов, в диалектическом соединении «структур и представлений», каковую Бурдьё видит в концепции социального «пространства как поля сил, точнее как совокупности объективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и несводимым к намерениям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям».

И, наконец, последняя, значимая трансформация первоначальной структуры исследования. Вначале оно основывалось на изучении Парламента- верховного суда Французской монархии и, в принципе, могло им ограничиться, лишь расширив исследовательское поле за счет временного охвата и взгляда на него «со стороны». Ведь по своему статусу в структуре аппарата управления, определяемому ролью правосудия в прерогативах монарха на первом этапе формирования централизованного государства и, как следствие, по численности, привилегиям и корпоративной организации Парламент был главным ведомством и находился в авангарде процесса складывания института королевской службы. Достаточно было в заключении указать, что тем же путем, но чуть медленнее, пойдут и остальные ведомства и службы короны Франции. Тем более что параметры института службы - дисциплина, нормы работы, формы комплектования, статус и привилегии, их идейное обоснование и культурные практики - были во многом общими уже в этот первоначальный период, подчас сближая лейтенанта бальи с президентом верховного суда. Однако отсечение Парламента от складывающейся структуры ведомств и служб короны Франции лишило бы его этого «фундамента», а само исследование - возможности проанализировать структуру аппарата, ее иерархию, сложные взаимодействия ведомств и служб и т.д.

В результате была поставлена комплексная задача исследовать процесс формирования института государственной службы на основе анализа всей складывающейся структуры ведомств и служб короны Франции[180]. Объектом

исследования являются все звенья исполнительного аппарата: от полномочных представителей короля на местах (сенешалей и бальи) до чиновников верховных ведомств короны Франции (Парламента, Палаты счетов, Канцелярии, Казначейства, Налоговой палаты и т.д.). Этот круг должностных лиц, однако, строго ограничен институтами гражданской службы - судебными, финансовыми и административными. Таким образом, из структуры исследования исключена военная сфера. Она также переживала процесс институционализации. приобретала публично-правовые функции и авторитет, усиленные обстоятельствами Столетней войны, однако она весьма специфична и обладает особыми свойствами. Используя присущий исследуемой эпохе образ «трех рук» короля, олицетворяемых «тремя лилиями»: суд, финансы и армия, я отсекаю одну и оставляю лишь «две руки».

Методологические подходы исследования основывались также на особенностях формирования государства во Франции и на особой роли в этом процессе служителей короны. Первые определялись, с одной стороны, изначальной узостью социальной базы монархии, а с другой - большими размерами Французского королевства (быстро достигнутыми в результате успешных военных и династических присоединений) и наличием у монарха сильных соперников в лице принцев крови, знати и региональных элит при крайне ограниченных изначально ресурсах господства. Как показано в работах Н.А. Хачатурян, дисперсия власти, присущая средневековому обществу, начиная с XI в. нашла выражение в баналитетной сеньории, и король действовал тогда в качестве сюзерена, мало отличаясь от своих вассалов по методам властвования19". В этот период частное и публичное начала власти еще не были разделены, она носила ярко выраженный личностный характер; господствовало обычное (локальное) право, а влияние церкви на управление было монопольным. Король Франции, хотя и являлся «первым среди равных», но изначально был намного слабее окружавших его грандов и знати, а разбросанные по стране домениальные владения короны не могли соперничать с компактными и богатыми землями других знатных сеньоров. К тому же специфика сеньориально-вассальной системы во Франции отторгала короля от вассалов его вассалов, делая его зависимым от позиции непосредственных вассалов короны.

В то же время, хотя любая власть выступает в виде «публичной», реализуя общественные функции, возникновение централизованного государства как «выразителя и гаранта общего интереса» неотделимо от ренессанса римского права в качестве средства утверждения публично-правовых основ власти монарха, «перетягивающего на себя» (по выражению Н.А. Хачатурян) главные функции управления обществом, преодолевая полицентризм и смывая препятствия между верховной властью и иммунитетами на местах[181]. В этих условиях незыблемой опорой формирующейся королевской власти сделались ближайшие советники короля - ученые легисты и чиновники, чьи интересы, статус и благополучие оказались напрямую связанными с успехами в ее развитии. Они своими теориями компенсировали изначальную слабость короля, создав концепцию публично-правового характера верховной власти.

Решающая роль юристов и правоведов в этом процессе определялась главным вопросом всякой власти - проблемой ее легитимности. Для растущих властных полномочий короля Франции требовались легитимирующие теории, и именно их поиском и формулированием были заняты легисты. Почерпнув солидный арсенал аргументов из римского права и интерпретируя обычное право, они создали государственное так называемое позитивное право, чем обеспечили королевской власти прочный идеологический фундамент[182]. Этот вклад легистов в узаконение властных полномочий монарха определил тесную взаимосвязь короны со своими служителями - правоведами и практиками. Складывание исполнительного аппарата и оформление устойчивой группы чиновников как неотъемлемых атрибутов государства способствовало превращению монарха из сюзерена в суверена, в «гаранта» справедливости и порядка для всех[183].

При всей универсальности данного процесса в западноевропейских странах во Франции он имел свою специфику. Хотя первым этапом в формировании государств везде на Западе выступала судебная монархия, но именно во Франции в силу наличия у монарха сильных соперников группа судейских чиновников превратилась в одну из главных опор формирующегося государства. Согласно Б. Гене, только суд и гражданская администрация породили новую политическую группу, способствовавшую развитию государства в своих интересах[184]. Именно поэтому судейские стали авангардом складывающейся группы чиновничества.

Это обстоятельство предопределило краеугольный конфликт внутри поля власти. Зарождающаяся бюрократия внесла весомый вклад в становление публично-правовых основ королевской власти и усиление государства. Однако она достаточно быстро обнаружила имманентную тенденцию к авто- номизации и оказалась носителем неискоренимого частноправового начала, выдавая свои интересы за «общее благо». Как следствие, интересы сословия юристов оказали решающее воздействие на характер государства во Франции[185].

Современный человек живет в условиях наличия государства и даже не подозревает, насколько его восприятие власти является плодом длительной и сложной эволюции. Поэтому для адекватного понимания процесса исследователю следует «освободиться» от этого исторически обусловленного, но позиционируемого как нечто универсальное, восприятия государства, его функций и институтов. Такой ракурс возвращает мыслящего и действующего человека, «социального агента», в анализируемое явление: в данном случае, позволяет понять, что чиновники хотели сделать, что они в итоге сделали и

901

почему результат оказался именно таким .

В этой связи уместно задаться вопросом: кто писал те указы, которые формировали институт службы короне Франции? Формально они издавались «именем короля» и по согласованию с Королевским советом, но на деле большинство их являлись плодом творчества самих служителей короны. Прежде всего, тексты указов создавались в Канцелярии образованными клириками, выражавшими в них ученые концепции о власти в специфическом дискурсе, отражающем их собственные идеи[186]. Основная масса указов, регулировавших работу ведомств и служб, просто не могла быть издана без соучастия самих их работников, которые одни разбирались в тонкостях процедур[187]. О соучастии чиновников в законотворчестве нередко содержатся прямые упоминания в текстах указов[188]. В этой связи используемые в работе выражения: «Филипп Красивый постановил», «Карл Мудрый утвердил» и т.п. - призваны лишь датировать этапы развития администрации, а не указывают на авторство указов.

Показателем тесной взаимосвязи личных интересов служителей короны с усилением королевской власти является легендарное «рвение чиновников» в деле расширения и укрепления властных прерогатив короля Франции[189]. Оно подкреплялось поощряемой личной инициативой в деле улучшения работы ведомств и служб. Почти все административные нововведения исходили от самих служителей. Наиболее наглядно это отражено в сфере ведения документации. Так, в основании гигантского архива Парламента лежала личная инициатива секретаря Жана де Монлюсона вести регулярные записи с 1263 г. для облегчения поисков прежних решений и улучшения работы суда. Почин был подхвачен его преемником Никола де Шартром, который с 1278 г. решил извлечь из архива самые значимые судебные казусы. Одобренной post IFactum указом Филиппа IV Красивого от 1286 г. этой инициативе мы обязаны первыми регистрами Парламента, так называемыми ОНт’ами. Так была создана парламентская традиция, и каждый секретарь вносил в работу улучшения[190]. Ta же атмосфера служебной инициативы, вдохновленной целями защиты королевских прерогатив и «памяти» государства, царила и в Канцелярии[191].

Таким образом, я исхожу из того очевидного факта, что происхождение государства неотделимо от генезиса чиновников - группы людей, действующих с ним заодно и лично заинтересованных в его функционировании.

В становлении государства немалую роль сыграла и церковь. Внешне институты королевской власти строились в оппозиции к церковной организации, отвоевывая пространство светской власти и расширяя ее полномочия за счет церковной юрисдикции. Такая точка зрения являлась господствующей на протяжении долгих лет, однако новые исследования способствовали ее

пересмотру[192]. Стало понятно, что государство развивалось не в оппозиции «феодализму» - церкви и дворянству, а напротив, трансформировало и включало их в новые структуры. К тому же, можно сказать, что само государство родилось внутри церкви. Прежде всего, она обеспечивала растущий государственный аппарат служителями - образованными клириками, что убедительно доказали просопографические исследования[193]. В то же время, именно церковная доктрина заложила идейные основы миссии королевской власти как служения общему благу и как особой «службы» короля обществу, именуемому в ту эпоху словом ecclesia или respublica Christiana. Основные идеи и концепты о королевской власти были почерпнуты теоретиками монархического государства из Библии и канонического права[194].

He менее важную роль сыграл во Франции университет, чье положение во французском обществе отразило процесс секуляризации знания: от подчинения папе Римскому он постепенно переходит под власть короля Франции. Именуемый «приемной дочерью короля», университет становится поставщиком новой властной элиты, давая в виде университетского диплома «патент на чиновную карьеру». Исходя из этого, университетские интеллектуалы отнюдь не были чужды сфере власти, активно участвуя в выработке идеологических основ королевской власти[195].

Наконец, построение папского государства в XI-XII вв., ставшего моделью для «национальных монархий», и связанное с ним каноническое право оказали решающее воздействие на институт королевской службы: принцип несменяемости чиновников, право уступки должности, выборы путем голосования и многое другое в бюрократической практике было взято из канонического права. Поэтому взаимоотношения с церковью отличались драматичностью и определялись стремлением корпуса чиновников отстоять новое светское знание о политике и о функциях верховной власти (своеобразное juris religio), отличных от церковной доктрины[196]. Тесная взаимосвязь и одновременно соперничество между служителями короны и церкви оказали существенное воздействие на становление государства и института службы.

Хронологические рамки (середина XIII - середина XV в.) непосредственно определяются избранным ракурсом исследования. В качестве начальной даты взяты ордонансы Людовика IX Святого 1254 г. «об улучшении состояния королевства», а условным конечным водоразделом избран указ Людовика XI от 21 октября 1467 г., подтвердивший принцип фактической несменяемости чиновников. При условности всякой хронологии, особенно для феноменов большой длительности, данные даты, избранные в качестве «реперных точек» исследования, соединяют историческую реальность и ее интерпретацию в среде служителей короны.

Историографическая традиция избирала начальным этапом становления централизованного государства во Франции время правления Филиппа IV Красивого, окруженного учеными легистами, давшими в руки короны, почерпнутые из римского права мощные аргументы в пользу сильной королевской власти. Новейшие исследования обнаружили «богатое наследство», оставленное наследникам трона Филиппом II Августом, в чье правление появляются сенешали и бальи как полномочные представители короля на местах, раскинувшие «щупальца короны» на значительную часть разросшегося королевства. Таким образом, 1190-1200 гг. признаются датой зарождения централизованного государства во Франции и появления основ будущей бюрократии[197].

Вместе с тем, ростки бюрократического «древа» могли дать плоды только спустя длительный отрезок времени, так что начальной датой целесообразнее было избрать тот момент, когда они были замечены в обществе, не важно, с положительной или с отрицательной реакцией. С этой точки зрения, правление Филиппа IV Красивого как нельзя лучше подходит под эти параметры. Более того, как показал в своих исследованиях по дипломатике P.-А. Ботье, именно с его правления впервые возникает вопрос, кто на деле правит во Франции - король или его служители[198].

Однако при всей неоспоримости «правления легистов» (по выражению Ж. Фавье) при Филиппе IV Красивом, мной было избрано в качестве начального этапа складывания исполнительного аппарата централизованного государства во Франции время правления Людовика IX Святого. И дело не только в авторитете святого короля, обеспечившего непререкаемый моральный престиж монархии и служившего с тех пор образцом идеального правителя, но

и в значении принятых им указов об управлении королевством[199]. Именно в его окружении появились знатоки римского права, заложившие новые принципы монархического государства. Наконец, выбор издателей «Ордонансов королей Франции третьей династии» именно указов Людовика IX Святого в качестве начала нового этапа законодательства французских королей свидетельствует в пользу интерпретации самими королевскими должностными лицами эпохи Старого порядка правления этого короля как истока процесса формирования централизованного государства[200].

Выбор правления Людовика XI в качестве конечной границы исследования выглядит вполне традиционным, тем не менее, он также нуждается в пояснениях. Формально, воцарение Людовика XI признается началом формирования абсолютистского государства во Франции. К тому же, оно совпало с окончанием Столетней войны и процессом всесторонних реформ, в том числе и в сфере управления. Условной конечной датой исследования мной выбран указ от 21 октября 1467 г. о несменяемости чиновников, который формально узаконил важнейшую характеристику складывающегося института королевской службы - ее стабильность, гарантирующую права чиновников на занимаемую должность, включая будущие наследование и продажу. Хотя этот указ не был первым законодательным закреплением правила фактической несменяемости чинов, благодаря целенаправленным усилиям самих королевских должностных лиц. с тех пор неизменно апеллировавших именно к нему как к гарантии их прав на занимаемые должности, это очередное подтверждение королем предшествующих норм превратилось в краеугольный принцип института королевской службы[201]. Вместе с тем. исследование не заканчивается строго датой 21 октября 1467 г.: если в сфере королевского законодательства анализ почти не идет позднее этой даты, то в области практики мною привлекаются некоторые материалы и после 1467 г. с целью выявления магистральных тенденций в развитии принципов службы.

И последнее. При исследовании истории государства необходимо учитывать и событийный контекст, те самые события, которые Ж. Ле Гофф именовал «демонами прошлого» политической истории, но без которых мы вряд ли поймем многие перипетии процесса. Дело не только в том, что этот процесс был не линейным, а определялся сочетанием различных обстоятельств и поведения людей в них: главное, что у него всякий раз были альтернативы, «точки бифуркации», в русле теории И. Пригожина о неравновесных ситуациях, и «структура делала выбор».

Так, первый ордонанс, с которого начинается исследование, был издан Людовиком IX Святым в преддверии крестового похода и в стремлении обеспечить успех предприятия. Как в свое время Филипп II Август создал королевских сенешалей и бальи, уезжая в крестовый поход, так и Людовик IX Святой хотел оставить вместо себя эффективную и авторитетную администрацию. Так появились новые принципы службы и основы морального авторитета служителей короны.

Последовавший при его внуке Филиппе IV Красивом конфликт с папой Бонифацием VIII стимулировал секуляризацию аппарата короны Франции и формирование новых идейных опор королевской власти. Этот кризис, усиленный английской угрозой, обозначил один из мощных двигателей процесса государственного строительства - опасность извне[202]. Ho у него появились и внутренние «стимуляторы». Так, оппозиция грандов - знати и церковнослужителей (так называемое движение Провинциальных лиг 1314-1315 гг.) - растущему влиянию служителей короны Франции представляло собой также попытку поставить королевскую власть под контроль общества и ограничить сферу ее компетенции. Однако движение обернулось укреплением правового статуса королевских должностных лиц (принцип подсудности только королевскому суду за должностные проступки).

Воцарение в 1328 г. новой династии Валуа обострило вопрос о социальной поддержке монархии, и служители короны становятся самыми преданными сторонниками и помощниками Филиппа VI и Иоанна II Доброго. Наконец, спровоцированная династическим спором Столетняя война наложила отпечаток на развитие институтов королевской власти во Франции в течение века. Возникшие с самого начала войны трудности в сборе налогов на содержание армии и ведение боевых операций способствовали не только расширению прерогатив монарха, но и укреплению правовых норм службы. После долгого периода экстенсивного развития (увеличения числа ведомств и штата должностей) в середине XIV в. пришло время интенсификации. Начинается поиск внутренних резервов развития: уточняются нормы дисциплины, фиксируются штаты и компетенция, укрепляются права чиновников на должности, усложняется структура вознаграждения.

Роль юристов-правоведов в условиях войны возросла, поскольку им приходилось обосновывать легитимность новой династии, права монарха на ведение войны, на сбор налогов и т.д. Расширение прерогатив короны вызывало болезненную реакцию во всех слоях политического общества. Катастрофическое поражение в битве при Пуатье в октябре 1356 г. и пленение короля Иоанна II Доброго развязало языки критикам короны, предпринявшим на собраниях Штатов 1356-1358 гг. попытку поставить верховную власть под контроль общества. Однако крайности позиции депутатов Штатов, самоуверенность и грубый нажим на власти привели к провалу казалось бы выигрышного дела[203]. Это испытание для короны и служителей власти обернулось победой:

чиновники, превратившиеся в ходе восстания в «козлов отпущения» за реальные и мнимые прегрешения короля, еще сильнее сплотились вокруг трона и помогли дофину Карлу преодолеть кризис, за что получили новые правовые гарантии своего статуса.

Уроки кризиса не прошли даром, и король Карл V Мудрый при содействии ближайших советников усиливает концепцию суверенной власти монарха, внедряет новые бюрократические процедуры (прежде всего выборы чиновников путем голосования) с целью обеспечить исполнительному аппарату гарантии независимости от давления политических группировок.

Эти успехи были на время перечеркнуты воцарением в 1380 г. малолетнего короля Карла VI и правлением его опекунов, дядей - принцев крови. Аппарат королевской власти оказался наводнен клиентелой герцогов Анжуйского, Бургундского, Беррийского, наконец дорвавшихся до рычагов управления и контроля за растущими финансами короны Франции. Однако это отступление от главной линии развития было вскоре остановлено, и юный король в 1388 г. объявил о намерении управлять самолично, лишив принцев крови прежних прав. На деле, к власти вновь пришли преданные короне советники, которые быстро (1388-1392 гг.) внедрили новые принципы службы и провели важные административные реформы. Прозванные презрительно «мармузетами» («мальчуганами», «ничтожными людишками»), они использовали полученные полномочия для обеспечения королевских должностных лиц прочными прерогативами и гарантиями автономности[204].

И их реформы оказались как нельзя кстати, поскольку открывшееся у короля в 1392 г. психическое заболевание вернуло знать и сложившиеся за время регентства клиентелы к рычагам управления. Ho проведенные «мармузетами» реформы теперь надежно ограждали администрацию от давления кланов и клиентел. Разразившаяся между ними война, именуемая борьбой ар- маньяков и бургиньонов, явилась не только реваншем сеньориальной знати, но и борьбой между двумя разными моделями государства. «Арманьяки» выступали сторонниками авторитарного принципа власти монарха, «бургиньо- ны» - приверженцами ограничений со стороны общества. Гражданская война и регулярное «отсутствие» больного короля создали уникальную ситуацию: служители короны оказались в редких обстоятельствах выбора. Занятая ими позиция защиты сильной королевской власти и независимой администрации способствовала повышению их политической роли в обществе. Период кризиса оказался и проверкой на прочность сложившихся институтов, и, парадоксальным образом, временем их мощного развития.

Начавшаяся в 1415 г. новая английская агрессия, знаменовавшая собой последний и самый трагичный этап Столетней войны, привела к небывалому доселе сочетанию различных политических кризисов. Последовавшая вскоре королевская схизма (1418-1436 гг.) - распад единого Французского королевства на «английскую» (под властью Генриха VI, короля соединенного по договору в Труа 1420 г. королевства «Франции и Англии»), на «французскую»

(под властью дофина Карла и сбежавших с ним чиновников и ближайших сподвижников-«арманьяков») и на «бургундскую» (под властью Бургундского герцога Иоанна Бесстрашного, а после его убийства в сентябре 1419 г., Филиппа Доброго) части - явилась самым драматичным этапом в истории государства во Франции исследуемого периода и убедительным свидетельством прочности созданных институтов власти. В параллельных структурах в Париже и в Пуатье чиновники, по сути, отстаивали единую линию и придерживались общих принципов[205]. Однако за это время они привыкли быть, в известной мере, предоставленными сами себе, и воцарение амбициозного короля Людовика XI привело к затяжному конфликту с верховными ведомствами, усиленному его неприязнью к ближайшим сподвижникам отца. Лишь новая оппозиция знати (так называемая Лига общего блага) «открыла королю глаза» на выгоды от союза с чиновным аппаратом, результатом чего и стал указ от 21 октября 1467 г. о несменяемости чинов.

Краткий абрис событийной канвы показывает, как сквозь конкретные перипетии политической жизни проглядывают генеральные тенденции. Таким образом, в самом процессе есть как доля случайности, стечения определенных исторических обстоятельств и разнонаправленного действия людей, так и собственная логика, конкретное преломление общих тенденций становления централизованного государства в эпоху позднего Средневековья.

Данное исследование имеет две разные по характеру, но равнозначные задачи. Во-первых, конкретно-историческую задачу: понять, каким образом и из каких элементов складывался государственный исполнительный аппарат и институт службы во Франции на первом этапе, в период сословной монархии. Во-вторых, типологическую цель: вывести некую модель, применимую для анализа аналогичных процессов в других странах или в иные временные периоды.

Исходя из этих двух взаимосвязанных целей исследование состоит из трех частей, разделенных на главы и разделы, соответствующие выявленным мною параметрам института государственной службы и структурированные в согласии с предлагаемой моделью такого рода процесса. Отсюда естественным образом следует неравномерность разделов, поскольку они выделены не по объему имеющегося материала, а в соответствии со значением данного параметра в структуре института службы. Важно при этом, что выделенные параметры рассматриваются как в статике, так и в динамике. Вызванное неизбежным расхождением между логическим и историческим анализом, такое выделение параметров с неизбежностью влечет за собой некую их «иерархию»[206]. При этом каждое из звеньев института службы обладает как самостоятельным значением, так и функцией «части единого целого», где все они тесно взаимосвязаны.