КОРПОРАТИВНЫЕ, СЕМЕЙНЫЕ И ЧАСТНОПРАВОВЫЕ СТРАТЕГИИ КОМПЛЕКТОВАНИЯ

Появление владельческих прав чиновника на занимаемую должность открыло путь к формированию корпоративных, семейных и частноправовых видов воспроизводства корпуса королевских должностных лиц, способствуя его замыканию и оформлению в привилегированную социальную группу.

Исследование форм реализации чиновниками владельческих прав на занимаемые должности будет уместнее начать с такой своеобразной формы владения, как пожизненное жалованье, поскольку пожизненное владение в Средние века со временем всегда становилось наследственным[1406]. В ней органично соединились принцип фактической несменяемости чиновника и бюрократический cursus honorum, поскольку такого рода жалованье назначалось лишь тому, кто прослужил достаточно долго и без нареканий. Исследовать появление пожизненного жалованья важно в данном контексте потому, что оно в своей мотивации обозначило тот общий смысл последующих корпоративных и семейных стратегий, который объединял в исследуемый период все формы распоряжения должностями - уступку, наследование и продажу.

И первое, что бросается в глаза, это достаточно раннее появление рассматриваемого института, надолго опередившего оформление фактической

несменяемости чиновников. Уже в большом ордонансе о службах Дома короля от 1318-1319 гг. походя упоминаются пожизненные выплаты капитанам приграничных крепостей; в указе от 22 февраля 1334 г. речь идет уже о служителях Палаты счетов и Казначейства[1407]. Хотя в этот период пожизненное жалованье еще не выглядит серьезной угрозой финансам короны, оно отменяется ради облегчения нагрузок на казну.

Однако нагрузка была, и ею не исчерпывались возникающие проблемы.

Решающим фактором утверждения такой практики являлось стремление самих чиновников апроприировать должности, легитимируя эту привилегию как знак высокого статуса и надежных гарантий службы. Так, если очередная отмена пожизненного жалованья в 1402 г. не встретила серьезных возражений в Парламенте, поскольку относилась ко всему корпусу королевских служителей, то аналогичный указ от 1406 г., касающийся исключительно служащих верховного суда, вызвал там целую бурю негодования[1411]. Указ был издан 3 февраля со ссылкой на «нужды войны» и сделал исключение только для тех, кто прослужил в Парламенте более 20 лет. Парламент отказался этот указ зарегистрировать, а 17 февраля собрался на специальное заседание для обсуждения ремонстрации королю. В речи президента Робера Може пожизненное жалованье прямо квалифицируется как выражение статуса службы: «Учитывая власть, честь и превосходство этих советников, всем очевид

ные..., их надо поддерживать в большой чести и благоговении, а не держать за детей в школе, рабов или слуг»[1412].

Спустя два года в большом ордонансе о королевской администрации от 7 января 1408 г. отменялись пожизненные выплаты именно в Парламенте, где они ухудшали работу суда, поскольку их получатели «исполняли комиссии и оставляли службы в нашей курии Парламента». Дабы не ущемить их статус и интересы, король обещал им иные «подобающие вознаграждения и милости» в качестве компенсации за долгую и верную службу[1413]. Однако и на этот раз Парламент выразил свой протест, и в конце того же 1408 г. новый указ короля восстановил пожизненное жалованье для тех, кто прослужил 20 и более лет, а попытка их отменить объявлялась «великим ущербом и уроном» тем, кто прослужил «долго и хорошо»[1414]. Через год был издан указ, исключивший членов Парламента из общей отмены института пожизненного жалованья, где эта привилегия легитимировалась сложившейся традицией особо вознаграждать «добрых и верных советников главной и суверенной курии королевства» и гарантировать материальное обеспечение «старых и впавших в немощь чиновников»[1415]. Точно также пожизненное жалованье было даровано нескольким мэтрам Палаты счетов, «часто болеющим» или почтенного возраста[1416]. Такая административная практика применялась и в щекотливых ситуациях: 28 февраля 1439 г. некто Туссен Баярд был принят на должность советника Парламента по ходатайству герцога Бургундского, однако с условием, что он не будет приходить на заседания, так как потерял зрение[1417].

Таким образом, институт пожизненного жалованья представлял собой своего рода пенсион для старых и немощных служителей, гарантирующий им материальное вознаграждение за долгую и безупречную службу. Он знаменовал общую тенденцию в королевской администрации исследуемого периода: стабилизация персонала при фиксации штатов привела к фактической несменяемости чиновников, которые оставались на должностях вплоть до смерти[1418]. Применительно к Парламенту эта тенденция усугублялась еще и верховным статусом ведомства: уйти оттуда на более высокое место было не так просто; лишь чиновники-клирики имели широкие возможности для карьерного роста - в церковной иерархии.

«Старение» Парламента нашло отражение в красноречивой попытке в ходе кабошьенского восстания «поднять» необходимый для получения пожизненного жалованья стаж с 20 до 30 лет[1419]. Разумеется, такое повышение «ценза» превращало эту «привилегию по службе» в нереальную мечту, учитывая высокие критерии отбора в Парламенте - образование, профессиональный опыт и предварительный судебный стаж, что требовало немалого времени. Ho стоит заметить, что и срок в 30 лет не был уже в Парламенте чем-то исключительным, хотя последовавшая эпоха королевской схизмы нанесла ощутимый удар по стабильности карьер чиновников. Ho институт пожизненного жалованья сохранился и в эти кризисные годы, и после объединения двух Парламентов Карл VII издал указ о восстановлении старинной практики передачи в Палату счетов списка тех, кто имеет пожизненное жалованье, выплачиваемое через расписку[1420]. Когда в 1482 г. Людовик XI назначил на должность судебного пристава Парламента Жана Ами, он сохранил за отстраненным приставом Жаном дю Кором «жалованье пожизненно»[1421].

Восстановление политической стабильности расширило возможности получить такую привилегию, и вскоре по этому поводу возникают конфликты, поскольку фактически не работающие люди имели оплату наравне с работающими. Людовик XI специальным указом ввел новую систему очередности в выплате жалованья, всегда производившейся нерегулярно: сначала его должны были получать те, кто работал, и лишь после них - те, кто имел пожизненное жалованье, но не работал[1422]. Аналогичный указ был издан и относительно налогового суда, генералы-советники которого даже написали мэтру Казначейства Жаку де Мулену, чтобы он не платил отсутствующим на их заседаниях лицам[1423].

В этом контексте следует обратить внимание на то, что в ходе регулярных сокращений штатов ведомств отдавшие службе долгие годы чиновники выводились за рамки сокращения и, таким образом, фактически получали пожизненное содержание. Так, в ордонансе от I марта 1389 г. в Казначействе, помимо трех казначеев, был оставлен на службе и Филипп де Сен-Пэр, поскольку «давно болел и долгое время служил на должности», но с условием, что его место больше не будет замещаться. Так же поступили в 1401 г. с Николя дю Боском, епископом Байё и советником Палаты счетов: он был оставлен сверх штата «пожизненно», поскольку был «стар и слаб зрением»; кроме того, еще семь человек остались на своих должностях, лишь две из которых подлежали после их смерти замещению[1424]. Точно так же поступили при очередном сокращении численности должностей в Монетной палате в 1408 г.: желая восстановить «древний» (d’anciennete) состав в четыре человека при

работающих ныне шести, решено было не занимать две должности, которые со временем освободятся. Такое решение обосновывалось тем обстоятельством, что все нынешние служители «являлись добрыми и состоятельными и долго служат»[1425]. Аналогичным образом в кабошьенском ордонансе оба пре- зидента-клирика Следственной палаты Парламента оставлены были на должностях пожизненно (leurs vies durans), однако по смерти или иной причине появления вакансии, одна из них больше не замещалась[1426]. В Палате счетов в Дофинэ секретарь «вследствие старости и немощи» уже не мог исполнять свои обязанности, но Карл VII оставил его на посту, который после его смерти приказал не замещать[1427].

Во всех этих казусах речь идет о фактическом назначении пожизненного жалованья без его формального дарования (возможно, из-за недостаточной выслуги лет), апеллирующим к долгой службе, нередко влекущей потерю сил и здоровья, как к законному основанию для такой привилегии.

Существовали и иные формы поощрения верных, но немощных служителей. Их не только выводили за штат и сохраняли пожизненно жалованье, но и, напротив, увеличивали число должностей в угоду старым и немощным чиновникам. Указ от 22 июня 1394 г. фактически отстранил от должности советника Палаты счетов вследствие «его слабости и немощи» и передал его функции аудитору той же палаты, однако с тем условием, что тот останется на своем жалованье и получит жалованье советника только после его смерти[1428]. Аналогичным образом Рауль д’Окетонвиль сменил на должности ге- нерала-советника по налогам на войну Филиппа дез Эссара, чьи «великие старания и труды на службе и преклонный возраст» не позволяли уже осуществлять должностные обязанности[1429]. Очередной указ об улучшении работы Палаты счетов упоминал о трех советниках, «которые долго служили... и вследствие преклонного возраста, старости и слабости теперь не могут служить»; им назначили внештатное пожизненное жалованье, но без сохранения других привилегий[1430]. Несколько иначе поступили с четырьмя престарелыми мэтрами счетов: на их место определили других, а им повысили пожизненный пенсион[1431]. В Монетной палате Гийом Форе был назначен сверх штата на место Жана JIe Марешаля, который «так немощен из-за преклонного возраста и слабости», что не в состоянии заниматься делами[1432]. Эти эпизоды объеди

няет и еще одно обстоятельство: все они касаются финансовых ведомств, где численность штатных должностей «держалась» на минимальной отметке, а объем работы непропорционально возрастал.

На данном этапе становления института службы короне Франции появление пожизненного жалованья закрепляло фактическую несменяемость и гарантировало материальное положение чиновника, долго и верно прослужившего. При этом с самого начала оно подразумевало его дополнительное вознаграждение, так что он мог извлекать выгоды от исполнения других поручений и служб. Именно об этом речь шла в первых же упоминаниях о пожизненном жалованьи[1433]. Позднее, за особые заслуги король мог вознаградить пенсионом в виде должности. Так, Моршен приводит формуляр королевского письма, где в качестве компенсации за «величайшие и похвальные услуги» против «англичан наших извечных врагов и противников» давалось место сенешаля Берри, но поскольку милость была оказана шотландцу Томасу Ситону, то речь шла не об исполнении им обязанностей, а о назначении ему «пожизненного пенсиона», соответствующего этому жалованью[1434]. Людовик XI также даровал особое разрешение Гийому де Корби, выходцу из потомственной династии королевских чиновников, совмещать два поста - советника Парламента в Париже и президента Парламента в Гренобле[1435].

Ho главное, это полученные права распоряжаться своей должностью. Поскольку пожизненное жалованье выплачивалось вне зависимости от того, работал чиновник или нет, а его функции требовали исполнения, ему надлежало со временем подобрать себе «помощника», заместителя, который таким способом входил в орбиту корпорации и со временем претендовал на место, уже имея служебный опыт[1436]. Такая ситуация отражена в приведенном выше указе от 22 июня 1394 г., когда аудитор Палаты счетов должен был исполнять функции мэтра-советника до его смерти, после чего автоматически занять его место. Ясно, что этот помощник был подобран самим стареющим чиновником или его коллегами, а королевский указ лишь легализовал этот выбор. И это стало первой формой частноправового распоряжения должностями: пожизненное жалованье ускоряло процесс апроприации чиновниками должностей, которыми они сами и распоряжались, считая это законной компенсацией за долгую и безупречную службу.

О праве чиновников с пожизненным жалованьем самим распоряжаться должностями косвенно свидетельствует ордонанс от 8 июля 1369 г., где «доброй славы» сержантам Шатле, подпавшим под сокращение, разрешалось остаться пожизненно на должностях; однако эти должности не могли быть замещены после их смерти[1437]. С более массовым распространением

такой практики короной предпринимались попытки поставить ее под контроль. В указе от 14 июля 1410 г. объявлялось, что отныне, если какой-то чиновник «по старости, болезни, слабости и другим препятствиям» не сможет исполнять службу в Парламенте или в Палате счетов, он не сможет сам подбирать себе «заместителя» (subroguez), но только король по согласованию с Советом[1438]. О необходимости получить от короля право на распоряжение должностью свидетельствует формуляр Моршена: речь идет о письме, позволяющем в виде особой королевской милости совмещать одному чиновнику две несовместимые должности - королевского судьи (juge mage) в сенешаль- стве Керси и советника Парламента в Тулузе - в виде вознаграждения за особые услуги и долгую службу, причем разрешается самому чиновнику подобрать заместителя для должности судьи в Керси, но «на свой счет и риск» и «персону состоятельную и подходящую»[1439].

Как видим, право чиновника самому распоряжаться должностью было легитимировано долгой и безупречной службой, с одной стороны, и подбором им заместителя в согласии с выработанными к тому времени бюрократическими критериями отбора на королевскую службу - с другой, что возвращает на новом витке частноправовой элемент в сферу комплектования[1440].

Логично вытекающей из этого права формой легального распоряжения чиновниками своими службами стал институт уступки должности (resignatio in favorem): как и принцип несменяемости чиновников, он был взят из канонического права бенефициария при жизни, не позднее чем за 40 дней до кончины, и бесплатно назвать своего преемника[1441]. Вписываясь в общий процесс клерикализации королевских служб, этот институт также изначально оправдывался защитой администрации от давления кланов и клиентел[1442]. Выбирая себе преемника, чиновник стремился, с одной стороны, сохранить свое материальное положение, а с другой - учитывать выработанные профессиональные критерии отбора, что со временем облегчалось расширением круга претендентов на королевские службы, обладающих и нужным образованием, и достаточным опытом. Уступка должности возникает в королевских указах именно в контексте пожизненного жалованья и задолго до внедрения легальных форм соучастия чиновников в комплектовании: в указе от 16 сентября 1318 г. упоминается в негативном ключе сложившаяся практика передачи

даров и жалованья, данных королем «за добрые службы» пожизненно, каковые по смерти чиновника замещались, «словно бы это были бенефиции»[1443]. Однако ясно, что подобная практика «расцвела» после стабилизации штатов ведомств и служб и появления принципа несменяемости чиновников. На первом этапе практика выглядит исключением: впервые в Парламенте король даровал пожизненное жалованье в 1344 г. тем советникам, кто уступил свои должности «по возрасту»; уступка должности советника упоминается вновь 23 апреля 1351 г.; судебные приставы Парламента 23 июля 1331 г., 9 апреля, 2 сентября 1354 г. и 22 января 1356 г. уступали свою должность; 13 февраля 1354 г. судебный пристав Палаты прошений Дома также уступил свою должность; в регистре Канцелярии впервые уступка была санкционирована указом Карла V Мудрого от 21 февраля 1366 г. - Дени Превото был назначен бальи Шартра вместо уступившего ему свою должность Матьё де Кэна[1444]. В исследовании о Парламенте Ф. Отран приводит цифры, которые показывают незначительность этой практики[1445]. Выявленные мной семь случаев уступки должностей в Парламенте в первой трети XV в. демонстрируют «встроенность» этой практики в общий контекст соучастия чиновников в комплектовании: следование сложившейся иерархии и выработанным критериям отбора преемников[1446].

Уступка должности в этот начальный период не посягала на правила карьерного роста: так, в кабошьенском ордонансе о порядке очередности продвижения в Канцелярии получивший через уступку или продажу должность чиновник ставился в конец очереди, несмотря на место, которое занимал тот, кто ему ее уступил[1447]. К XV в. эта форма становится вполне легальным способом замещения вакансий, о чем свидетельствует формуляр письма о «должности вакантной через уступку». В нем речь идет о должности сержанта королевских лесов в Бьере, которую «последний владелец» уступил другому лицу, а король эту уступку утвердил, но «пока так угодно» королю и «поскольку тот (получатель) состоятелен»[1448]. Во второй половине XV в., в правление Людовика XI, уступки должностей фигурируют на равных среди трех легальных форм появления вакансий, наряду со смертью и смещением чиновника через судебную процедуру[1449]. В этот период при возникновении конфликта между

волей короля назначать угодного ему человека и правом другого человека, в чью пользу должность была уступлена, Парламент мог решить спор, проведя расследование о соблюдении процедуры, о сроках уступки и т.п. Подобный конфликт возник в Парламенте в 1479 г.: Гийом Хакевин по прозвищу Дюк уступил свою должность советника Роберу Ботену. Однако король назначил на нее Ги Арбалета. После протеста Хакевина Парламент решил спор в его пользу, а избраннику короля нашел другую должность - секретаря по представлениям. Такой же спор возник в 1482 г. за место ординарного пристава Парламента между назначенным королем Никола Русселеном и неким Шуси- ду, в чью пользу перед смертью ее уступил Жан Мёнье [1450].

Редкость уступки должности в чистом виде в исследуемый период связана с тем, что по своей природе она являлась переходной, половинчатой формой распоряжения должностью. Действительно, логичен вопрос: кому предпочтительно чиновник уступал должность? Ответа может быть всего два: либо он в скрытой форме продавал ее, т.е. имела место уступка за вознаграждение, либо отдавал ее безвозмездно своему родственнику (сыну, зятю, племяннику и т.д.).

Таким образом, уступка должностей подразумевала две разные, в перспективе отдельные, стратегии комплектования - наследственность и продажу должностей. Если первая являлась симптомом замыкания чиновной среды, то вторая ограничивала круг претендентов состоятельными людьми. В обоих случаях возможности вхождения в привилегированную группу сокращались, что вызывало недовольство у теряющих надежду соискателей королевских служб. Именно поэтому оба варианта осуждались общественным мнением. Впервые критика семейственности в королевской администрации прозвучала в ходе кабошьенского восстания, а меры по ее сокращению были включены в ордонанс, согласно которому в дальнейшем запрещалось находиться в Парламенте более чем трем родственникам одновременно, а среди президентов родство запрещалось вовсе[1451]. Исследования состава верховных палат подтверждают справедливость этой критики[1452].

Упреки общественного мнения в засилье «родственников и свойственников» (de lignaige et affinite) в королевской администрации знаменательным образом не находят никакого отклика в чиновной среде. В отличие от иных аспектов общественной критики, являющихся в значительной степени топосами массового сознания, в этом вопросе обнаруживается принципиальное расхождение между позицией чиновников-профессионалов и всех остальных.

Процесс апроприации должностей органично вырастал из новых принципов службы, нацеленных на профессиональных, преданных и независимых от иных, кроме короля, политических сил людей. В то же время, долгая служба и доказанная преданность интересам возводимого чиновниками государства заслуживала в их глазах адекватного вознаграждения и гарантии материального благополучия. Самым надежным источником последнего являлась сама должность, поэтому распоряжение ею в своих интересах не воспринималось в чиновной среде как нечто противозаконное, а соблюдение при этом принятых критериев отбора наиболее подходящих людей выглядело гарантией профессионализма администрации.

В этом контексте становится оправданной целенаправленная политика ведомств по созданию чиновных династий[1453]. Политика семейственности преследовала цель гарантировать интересы чиновников, укрепить корпоративную солидарность и защитить государственный аппарат от давления знати и их клиентел. Неслучайно она усилилась в кризисный период правления Карла VI, когда борьба принцев крови за контроль над рычагами управления грозила превратить королевскую администрацию в игрушку политических страстей. И именно в эти годы она доказала свою эффективность для поддержания авторитета государственных институтов[1454]. Характерно при этом, что в чистом виде семейственность проявлялась при назначениях довольно редко: так, при анализе комплектования Парламента в первой трети XV в. мной было найдено всего два таких назначения, и в обоих эпизодах члены ведомства проявили уважение к заслугам родственников кандидатов - к их долгой безупречной службе[1455]. В большинстве же случаев семейственность прикры

валась легальной процедурой выборов, за результатами которых очень часто стояли семейные и корпоративные стратегии воспроизводства. Co второй половины XV в. за уступкой должности уже стояло в скрытой форме наследование[1456]. Ho во всех случаях, как уже сказано, легитимирующим фактором заявлялось вознаграждение старого чиновника за «долгую и безупречную службу королю и королевству», что укрепляло статус и престиж чиновного корпуса[1457].

Если должности в Парламенте в XV в. могли наследоваться лишь в скрытой форме, то ряд других к этому времени становятся легально наследственными. Так, Генрих VI назначил в декабре 1422 г. нового присяжного монетчика (un monnayer du serment) в Монетную палату в Париже «в виде вознаграждения и в ожидании будущих услуг и службы», причем эту должность дал «пожизненно и в наследование его прямым потомкам», как установилось для монетчиков[1458]. После коронации 26 декабря 1431 г. тот же Генрих VI учредил новую должность присяжного монетчика, каковая, «согласно обычаю», будет передаваться наследникам чиновника[1459]. Наследуемой являлась и должность растопителя воска в Канцелярии: она была названа в ходе судебного разбирательства «истинным наследием тех, кто ее исполняет, и также вошло в обычай передавать ее от наследника к наследнику»[1460].

«Перевернутым» отражением практики апроприации должностей служит общественное мнение. Если наследование должностей осуждалось в обществе, то наметившаяся тенденция продажи усиливала градус осуждения в разы. Для того чтобы понять существо общественной критики такой линии и особую позицию чиновников, следует иметь в виду двойственный характер самого понятия «продажа должностей» в исследуемый период. Сложность заключалась в том, что под ней в данный период подразумевались разные, подчас противоположные методы. Первой легальной формой продажи должностей в этот период являлся откуп (ferme), который единодушно осуждался в обществе как источник будущих злоупотреблений откупщика[1461]. Заметим, что в этом пункте мнение профессионалов-чиновников полностью совпадало с общественным мнением, поскольку откуп по своей природе противоречил

новой концепции службы, вырабатываемой и внедряемой самими чиновниками, прежде всего отбору по верности королю и профессиональной пригодности, а не по величине кошелька[1462]. He имея возможности осуждать институт откупа, поскольку он представлял собой легальную и исконную практику короны, чиновники строго осуждали «нравы» откупщиков. Весьма знаменательна в этом контексте попытка чиновников подчинить откуп тем же критериям отбора, что и штатные должности[1463]. Однако откуп по своей природе не имел ничего общего с позднейшим институтом легальной продажи должностей при Старом порядке.

Новая концепция службы, предусматривавшая формирование профессионального и автономного корпуса чиновников, с самого начала включала запрет на скрытый откуп должностей. Регулярно подтверждаемое требование к чиновникам лично исполнять свою службу делало незаконным скрытую передачу служителем своих функций частному лицу за деньги. Этот запрет распространялся на все звенья королевской администрации - от бальи и сенешалей до верховных ведомств.

В основе политических представлений эпохи лежала фундаментальная идея о незаконности продажи судебных функций: обычное и каноническое право однозначно запрещали такую практику[1464]. А поскольку на этом этапе большинство должностей заключало в себе судебные функции, то их продажа, т.е. замещение с помощью денег, считалось в принципе незаконным. Однако укрепление владельческих прав на должности и легализация уступок их создали условия для частной продажи чиновником своей должности после долгой службы с целью обеспечить себе достойную старость. Ho это чиновниками не считалось грехом, поскольку согласовывалось с нормами обычного права, когда человек мог распоряжаться своим владением, соблюдая «условия контракта».

Большинство исследователей, так или иначе затрагивавших тему продажи должностей в XIV-XV вв., смешивали две разные по своей природе практики - незаконную скрытую продажу и, в определенном смысле, легализованную особой милостью короля частную продажу чиновником после долгой службы или за особые заслуги своей должности с целью опеспечить пенсион[1465]. В последнем случае факт долгой службы «продавца» являлся наилучшей гарантией для администрации, поскольку опытный служитель лучше других знал, кто «состоятелен и пригоден» для данной должности.

Показательно, что в большинстве своем общественные протесты против продажи должностей были направлены именно на скрытую ее форму. Более того, общественные протесты вполне согласовывались и с духом королевского законодательства, однозначно запрещавшего такую продажу. Именно в этом контексте следует рассматривать регулярные запреты королевским чиновникам давать, а членам Королевского совета получать какие бы то ни было дары. Этот запрет фигурирует уже в краеугольном ордонансе Людовика Святого от декабря 1254 г.: клятва сенешалей и бальи отныне включала обязательство «ничего не давать, не отправлять кому-то из нашего Совета или их женам, детям и близким»[1466]. Регулярно назначаемые комиссии расследований деятельности королевских чиновников на местах призывались в число проступков элю, сборщиков, контролеров и т.д. включать «крупные дары» различным персонам, от которых зависело распределение должностей[1467]. He случайно в эпоху «мармузетов» эта норма была повторена, причем помимо советников и их близких запрещалось давать взятки также и комиссарам[1468].

В дальнейшем в королевских указах довольно недвусмысленно описывается скрытая покупка должностей, осуществляемая посредством взяток. Так, в ордонансе от 12 августа 1418 г. (когда переназначались все чиновники после перехода Парижа под власть бургиньонов) численность служащих Канцелярии была сокращена до незапамятной величины, причем прямо заявлялось, что прежнее увеличение произошло из-за «продвижения на эти чины посредством денег и подкупа» (par argent et corruption)[1469]. Ta же самая практика подверглась осуждению и запрещению в большом ордонанс о реформе правосудия от апреля 1454 г. Согласно его тексту, скрытая торговля должностями по-прежнему процветала, и для получения судейских должностей люди платили «большие суммы денег многим нашим чиновникам и советникам и через это получали службы». Такая порочная практика приписывалась «войнам и раздорам», и впредь все служители обязывались не брать взяток под угрозой лишения должности и уплаты королю «вчетверо больше полученной суммы, а ищущие должностей - ничего отныне не платить». Ta же самая порочная практика и те же меры по ее устранению упоминались в отношении сенешалей и бальи, которые якобы ставили на должности лейтенантов (наместников) «за определенные суммы золотом и серебром»[1470]. Важно при этом, что антитезой такому назначению за взятки объявляется следование

сложившимся критериям отбора - по профессиональной пригодности, людей состоятельных и подходящих.

Ho отношение к продаже должностей в законодательстве исследуемого периода было неоднозначным и даже противоречивым, поскольку оно сочетало в себе противоположные нормы - запрет частной продажи и защиту владельческих прав чиновника на должность.

В королевском законодательстве к началу XV в. появляются прямые запреты чиновникам продавать свои должности с целью извлечения личной выгоды. Впервые такой запрет обнаруживается в ордонансе от 7 января 1408 г. В нем отдельный пункт прямо осуждает практику получения от короля должностей «в суде и сборах, как то вод и лесов, бальи, сенешалей, виконтов, сборщиков, адвокатов и прокуроров» с целью их «уступить к своей частной выгоде или иначе извлечь выгоду, передав другому лицу»[1471]. Однако данный запрет объяснялся тем, что чиновник не заслужил этой привилегии, поскольку не исполнял должность достаточно долго и, таким образом, не имел морального права извлекать из нее выгоду. По сути, те же причины фигурируют в кабошьенский ордонансе: отдельный его пункт порицал сложившуюся практику, когда «лица нашей крови и многие рыцари, служители и другие посредством назойливости просителей просят каждый день множество наших служб, хотя не имеют намерения их занимать и исполнять лично, но - передать их друзьям и слугам или продать к их собственной выгоде». Ордонанс ставил вне закона подобные действия и разрешал искать только ту службу, которую сам проситель был намерен и в состоянии (selon leurs personnes et estat) исполнять[1472].

Учитывая двойственность королевского законодательства, важно уяснить, о какой практике продажи в общественной критике идет речь? В наиболее развернутом виде она представлена в трактате Филиппа де Мезьера, где нарисована красочная картина королевского двора в виде торжища, на котором непрерывно заключаются сделки за должности. Следующая за королем свита, будь то светский праздник или церковная церемония, даже в самой Святой Капелле в Ситэ, привлекает толпы просителей, ищущих «дары, милости и службы», так что божественная литургия скорее походит на «регулярную ярмарку» (une foire ordonnee). Общая картина незаконной продажи должностей дополнена у Мезьера и конкретными обвинениями в распределении судейских служб «через чистую симонию..., через дары, фаворы и назойливость». Ho этим царящее зло не исчерпывается: боясь потерять должность, чиновники ежегодно и даже по два-три раза в год платят «их магометам при королевском дворе, и всем их друзьям и прислуге». Наконец, бальи и другие судьи на местах открыто продают подвластные им службы «тому, кто больше заплатит..., не учитывая ни знаний, ни честности»[1473].

Мезьеру вторил и Жерсон, который в нескольких проповедях осуждал практику получения должностей, особенно судейских, за деньги. Он также упоминает раздачу должностей прево, бальи и других тому, кто больше заплатит (aux plus offrans), и видит в ней источник непоправимых бед. Критикуя королевскую администрацию, в которой «дурные чиновники - везде, снизу доверху», Жерсон считает причиной такого «опасного и позорного положения» то, что должности покупаются, и чем больше «подношение» (offrande), тем выше приобретаемая служба. В программной речи «Vivat гех!» первым пунктом предлагаемого «преобразования» (reformacion) королевства Жерсон поставил отмену практики получения судейских должностей «за подарки или за деньги либо за просьбы, подкрепленные силой» (par pris ou par argent ou violence de prieres armeez), противопоставив ей «честность и состоятельность» как единственный законный критерий отбора. Главную опасность он видит в продажности суда, неизбежной при таком отборе чиновников. Как не перепродаст правосудие тот, кто его так дорого купил? - задается он риторическим вопросом. Обвинения Жерсона направлены не только на покупателей должностей, но и на их продавцов, руководствующихся исключительно личной выгодой, а не законными критериями отбора - честностью и знаниями кандидата[1474]. Таким образом, и в речах Жерсона осуждалась именно скрытая продажа должностей и небрежение выработанными критериями профессиональной пригодности чиновников.

Кристина Пизанская, в свою очередь, посвятила отдельную главу в «Книге о мире» «дурным чиновникам и способам их назначения на должности», осуждая прежде всего тех приближенных короля, кто за деньги и дары «делает благоприятный доклад о кандидате и его образе жизни, хотя ничего подобного о нем не знает». Кристина также считает такой отбор источником злоупотреблений, поскольку, купив должность, чиновник будет стремиться при ее отправлении вернуть себе потраченные деньги[1475].

Практика скрытой продажи должностей подробно описана и в трудах Тома Базена, который даже обвиняет Карла VII в том, что тот разрешил продажу должностей, особенно судейских, по сути, с торгов - тому, кто больше заплатит, что противно общему благу и повлекло за собой многие злоупотребления в отправлении правосудия. Базен упоминает в этой связи обычаи римлян требовать от чиновника при вступлении в должность клятвы, что он ничего за нее не платил. В качестве примера следования этой линии при Людовике XI Базен описывает поведение секретаря Канцелярии Жана Бурре, получившего исключительное право скреплять печатью все назначения. В результате тот раздавал нескольким людям одну и ту же должность, произвольно кассировал королевские указы, беря за это деньги. Самого Людовика XI Тома Базен и вовсе подозревает в соучастии, т.е. в получении своей «доли от продажи». Весьма существенно мнение автора относительно причин распространения подобного порочного явления: оно являлось, по его убеждению, следствием охватившей французское общество архонтомании - безудержной погони за

должностями[1476]. В определенном смысле можно с ним согласиться и констатировать, что эта скрытая коррупция являлась оборотной стороной успеха в деле становления государственного аппарата, который к середине XV в. превратился в источник престижа, материального благополучия и почтенного статуса. Вследствие этого скрытая продажа должностей сделалась в конце исследуемого периода неустранимым злом, о чем свидетельствует протокол заседания Штатов 1484 г., на котором в числе главных источников бед в королевстве названо было «коррумпированное, извращенное и безобразное правосудие», а главной причиной этого - продажа должностей. Важно при этом, что такая практика в сфере суда осуждалась по тем же двум причинам, которые мы уже встречали во всех предыдущих критических ее оценках. Во-первых, должности раздаются деньгами и, таким образом, без учета «достоинств и знаний» претендента, а во-вторых, купленное судейское место превращается в способ вернуть потраченные деньги и, следовательно, неизбежно провоцирует злоупотребления, губительные для общего блага[1477].

Таким образом во всех проанализированных выше образцах общественной критики речь идет только об одной форме продажи - о получении должностей за взятки, т.е. о коррупции. И впрямую не упоминается другая форма - уступка старым чиновником своей службы за денежную компенсацию. Попробуем понять, почему. Для этого вновь обратимся к королевскому законодательству. Легальной ее делала рассмотренная выше «особая милость» от короля подобрать себе преемника или заместителя[1478]. Такая практика появляется в период стабилизации служб и оправдывается соблюдением чиновником при отборе преемника установленных критериев. В ордонансе от 8 апреля 1342 г. такого рода продажа даруется служителям Дома короля: чиновник обязывался подобрать преемника и передать должность на двух обязательных условиях - «за свой счет и человека состоятельного»[1479].

Существенную трансформацию переживала и легальная продажа должностей короной: в указе от января 1370 г., изданном с целью сократить чрезмерно возросшую численность сержантов «на жалованьи» (a gages) в пре- вотстве Лаона, говорится, что такая практика была санкционирована королем в стремлении возместить ущерб жителям оккупированного англичанами Кале. В результате, «по согласию и разрешению» (de nostre congie et licence) короля должности были куплены за большую цену (par grans pris) и превратились в своего рода пожизненную ренту (rentes a vie), т.е. не исполнялись самими

«покупателями»[1480]. Перепродажа должностей сержантов вскоре практически узаконивается, но также лишь по особому разрешению короля: в указе от 26 января 1387 г. о реформировании финансов королевства прямо говорится, что «никакая должность не может быть продана, если это не должность сержантов или другие мелкие службы, с нашего разрешения и с целью извлечь (чиновникам) выгоду»[1481]. Последнее обстоятельство чрезвычайно знаменательно, поскольку недвусмысленно объявляет истинный смысл санкций короля на такую акцию, а именно материальное обеспечение королевских должностных лиц.

Хотя такая подоплека и находилась в русле установившегося принципа несменяемости и прав чиновников на должности, продажа, тем не менее, оставалась продажей. Как же она воспринималась в обществе? В этом вопросе мы сталкиваемся с принципиально иным отношением, чем в случае скрытой торговли должностями.

Практика перепродажи должностей самими чиновниками не осуждалась в их среде, однако лишь при том условии, что купивший «уступку» человек проходил через конкурсный отбор и соответствовал требуемым критериям[1482]. Именно поэтому она не вызывала у них беспокойства, поскольку не наносила ущерба авторитету администрации. Ho самое поразительное (и на что исследователи не обращали должного внимания), это совпадение в оценках такой частной продажи внутри поля власти и за его пределами. Хотя она, как было показано, не упоминается в критических пассажах о практике продажи должностей, но в тех редких случаях, когда говорится конкретно о ней, акценты критики принципиально иные.

К такому редкому случаю можно отнести «Хронику монаха Сен-Дени», человека весьма осведомленного и внимательного к общественному мнению. Он упоминает о назначении на должность маршала Франции в 1405 г. Клине де Брабанта, сменившего мессира Рено де Три. Оно было, по его свидетельству, «с изумлением воспринято мудрыми людьми» из-за недостойных качеств преемника. Человек скромного происхождения, разбогатевший на милостях герцога Орлеанского, он не мог похвалиться знаниями «об опасностях морей и не знал радости привести корабль в порт», преодолев тяготы морского пути. В описании этой замены содержится прямое указание на факт продажи славным Рено де Три своей должности. Как свидетельствует монах Сен-Дени, Рено «уступил» должность за 15 тыс. экю золотом, будучи

сражен неизлечимой болезнью[1483]. При этом сама акция никак не осуждается, поскольку имеет целью обеспечить чиновника, достойно прослужившего и не способного более исполнять обязанности. Осуждению подвергается «выбор», сделанный по фавору, и потому недостойного преемника.

Прозвучавшая в ходе кабошьенского восстания критика сложившейся практики частной продажи должностей строилась по аналогичной схеме. Так, прево Парижа Пьера дез Эссара и других смещенных в ходе восстания за финансовые злоупотребления чиновников обвиняли в скрытой торговле должностями за гигантские суммы «людям не годным и не компетентным». Как следствие, в кабошьенский ордонанс была включена отдельная статья, формально запрещавшая и частную продажу[1484]. Однако на деле все обстояло иначе. Прежде всего, эта статья содержала свидетельство о масштабах распространения частной продажи: не только мелкие службы, но, по сути, все места в королевской администрации были ею охвачены к началу XV в. Служители Парламента и Палат счетов, вод и лесов, бальи и сенешали, прево и нотариусы Канцелярии, экзаменаторы Шатле и капитаны, виконты и сборщики доходов с домена, сборщики податей и налогов, контролеры, наконец служители Дома короля - все снизу доверху «взяли за обычай продавать (службы) и извлекать выгоду для себя (ont acoustume de vendre et en prendre prouffit)». Угроза общему благу от такой деятельности, как и в случае коррупции, заключалась в неминуемом мздоимстве или поиске королевских милостей и пенсионов для возмещения потраченных на приобретение должности деньги. Ввиду этой угрозы продажа должностей формально запрещается под угрозой лишения службы и уплаты в казну полученной CjnviMbi и произвольного штрафа (amende arbitraire). Однако в конце из общего запрета делается существенное исключение для тех чиновников, кто «долго нам служил в этой должности и не может по болезни, старости или несчастью (accident) исполнять свою службу»; для них король предусматривает «милость» (grace) с целью обеспечения их материального благосостояния. В результате кабошьенский ордонанс фактически легализовал сложившуюся практику частной продажи чиновниками своих должностей после долгой службы в виде компенсации и ради сохранения материального достатка. О ее легальности в XV в. свидетельствует сборник формуляров Одара Моршена: в нем два типовых письма опять-таки подтверждают право чиновника продать свою должность «с разрешения короля» и на условиях соответствия преемника требуемым критериям[1485].

В произведениях же выходцев из чиновной среды эта процедура даже восхваляется, но только если она следует установленным правилам. Например, Жувеналь осуждал тех чиновников, кто продает свои должности, не заботясь о качествах преемников[1486]. В «Похвальном слове Карлу VII» Анри Бод хвалил установленную королем очередность продвижения на должности для служителей своего Дома, и если освободившееся место не соответствовало

опыту и знаниям очередника, то он «обязан был продать его человеку опытному и состоятельному и извлечь из этого выгоду, дабы жить ею остаток своих дней»[1487]. В конце XV в. Робер де Бальзак, осуждая складывающуюся практику наследования должностей (ибо сын не всегда походит на отца в доблестях и опыте), упоминает и бытование частной продажи должностей, считая ее позволительной только в одном случае - если это «старый и доблестный служитель, кто хорошо прослужил государю». Поскольку и там и здесь целью являлась компенсация за долгую и безупречную службу, Бальзак советует королю лучше снабдить сына чиновника «деньгами или иным благодеянием», нежели разрешать исполнять службу несостоятельному человеку[1488].

Во второй половине XV в. реализация владельческих прав чиновников через частную продажу должностей фактически была узаконена. Так, в указе Людовика XI от 6 июля 1468 г. относительно численности судебных приставов Парламента прямо говорится об их праве после долгой службы и в старости «иметь, чем жить, поддержать свое положение, прокормить жен, детей и прислугу»2(Ь. Более того, сам Людовик XI, по сути, выкупил в 1466 г. ординарную должность хранителя соляного амбара (grenetier) в Париже, поскольку пожелал дать ее Гийому Ле Куанту, но на нее имел права другой человек, возбудивший судебный процесс, и с целью его прекратить, король выделил ему «пенсион в виде компенсации»[1489].

Эта практика существенно отличалась от сложившейся позднее, в эпоху Старого порядка[1490]. Однако, хотя после учреждения «полетты» устоявшийся cursus honorum был упразднен, а покупка должности совершалась без проверки кандидата на предмет состоятельности, на деле и эта легальная продажа королем должностей, которые он до того отдавал даром, в определенном смысле продолжала заложенные в исследуемый период принципы. Прежде всего, продавались доходы от должности, а не сама функция, и если купивший место человек не в состоянии был ее исполнять, он обязан был ее передать подходящему человеку, обеспечив себя лишь доходами с нее. Во-вторых, высшие судейские должности по-прежнему не продавались легально тому, кто больше заплатит, хотя частная продажа оставалась неустранимой, о чем свидетельствует сохранение и в XVI в. старой процедуры - клятвы нового чиновника, что он ничего не платил за свою должность, или же расследование в самом ведомстве на предмет отсутствия «незаконного сговора или соглашения», под которым подразумевались денежные расчеты. Наконец, практика легальной продажи должностей на новом этапе еще крепче связала чиновника со складывающимся государством: платя «полетту», чиновник как бы инвестировал свои деньги

в государство и поэтому был лично заинтересован в его укреплении. В этом смысле она была органичным порождением всей структуры соучастия чиновников в комплектовании королевской администрации. Благодаря этому автоно- мизация бюрократического поля власти при Старом порядке достигает своего апогея в рамках монархического государства[1491].

Апроприация должностей и появление в исследуемый период практик уступки, наследования и продажи многие исследователи окрестили частью феномена «нового феодализма» или «феодализма-бастарда», хотя продуктивнее было бы обратить внимание на проявившуюся здесь общую для средневекового общества черту - корпоративный характер собственности. Штат должностей ведомств стал коллективной собственностью их служителей, которые могли реализовать свои владельческие права только внутри и под контролем корпорации[1492]. После фиксации штатов, оформления бюрократических процедур комплектования, типизации достоинств чиновников и корпоративного контроля за карьерным ростом и воспроизводством распоряжение должностями приобрело уже принципиально иной облик. И как ни покажется парадоксальным на первый взгляд, именно появление практик уступки, наследования и даже продажи внутри определенной группы и на определенных условиях как раз свидетельствует о новом характере службы и о новизне формирующейся бюрократии.

Исследование форм комплектования королевских чиновников во Франции в XIII-XV вв. показывает процесс автономизации бюрократического поля, соединение публично-правовых принципов с частными и механизм складывания чиновников в отдельную группу, основой материального положения и морального авторитета которых являлась должность, превратившаяся со временем в личное владение ее обладателя. Решающим фактором процесса апроприации должностей выступала личная заинтересованность чиновников в гарантированном материальном благополучии и в перспективах его удержания внутри семьи. Превращение должностей в собственность органично вписывалось в параметры средневековой социальной структуры: владение по контракту становится пожизненным, а затем наследственным; права собственности реализуются через корпорацию. Объективным результатом этого являлось укрепление нового по своей природе контракта с королем, защита королевской администрации от давления кланов и клиентел и повышение статуса чиновников, гарантирующего адекватное вознаграждение за долгую и безупречную службу, оформление привилегированной социальной группы, внутри которой воспроизводятся профессиональные достоинства, этические нормы и культура службы.