5 Второй великий раскол монофизитского мира: триадологические споры

Философская концептуализация христианского учения как раз и была, в первую очередь, оружием такой войны.

Халкидонский собор обернулся, на первых порах, хоть и не разгромом, но тактическим поражением православного учения на Востоке. Его орос содержал намеренно подчеркнутое противоречие логике Аристотеля, а среди попыток объяснить это противоречие наибольший успех первоначально имели те, что сводились к «трем главам»: в двухсубъектной христологии противоречие между логикой Аристотеля и халкидонским оросом превращалось в кажущееся, а не действительное, и, тем самым, обвинения противников Халкидона подтверждались. Позиция монофизитов (в духе Тимофея Элура) отличалась, наоборот, очевидностью и к тому же вербальным совпадением с позицией Кирилла Александрийского.

К середине VI века баланс сил начал понемногу меняться. Пятый Вселенский собор позволил сторонникам Халкидона отмежеваться от криптонесториан, использовать, насколько это возможно, язык монофизитского богословия (различение божества и человечества во Христе «только в созерцании») и, главное, настоять на серьезности противоречия между формулой Халкидонского ороса и логикой Аристотеля.

Что касается монофизитов, то теперь пришел их черед попадать в ловушки, уготованные тем, кто желает построить христо- логию в согласии с логикой Аристотеля. Об одной из таких ловушек мы уже, отчасти, рассказали—это спор о природном «различии» между божеством и человечеством во Христе.

В столетней информационной войне против Халкидона моно- физиты слишком привыкли опираться на Аристотеля, говоря, что отдельная природа (человеческая во Христе) требовала бы отдельной ипостаси, а потому Халкидонский орос является безграмотной попыткой его авторов скрыть собственное нестори- анство. Но та же Аристотелева логика требовала не только отдельной ипостаси для отдельной природы, но и отдельной природы для отдельной ипостаси. Привычка следовать в догматике логике Аристотеля превращалась в бомбу замедленного действия, заложенную под православное учение о единстве Святой Троицы. Взрыв этой бомбы едва ли можно было предотвратить, и чем меньше преимуществ перед халкидонитами оставалось у монофизитов в прочих сферах, тем неизбежнее и сокрушительнее мог ожидаться взрыв внутри их триадологии.

При таких изначально неблагоприятных показаниях монофи- зитам, можно сказать, еще и особо не повезло: в центре внутри- монофизитского триадологического спора оказался не кто иной, как один из самых выдающихся специалистов по Аристотелю и вообще один из великих философов средневековья—Иоанн Филопон. Среди монофизитов не нашлось ни одного человека, способного с ним спорить о триадологии сколько-нибудь на равных, но при этом взгляды Филопона отличались столь вопиющей нетрадиционностью, что и принять их почти что никто не смог.

Последствия этих споров VI века будут ощущаться на протяжении всей средневековой истории и затронут не только отношения христианских конфессий между собой, но и отношения христианского мира в целом с исламом (так как учение о Троице всегда будет одним из главных разногласий христиан с мусульманами).