Власть и насилие в культуре.

Сегодня все стали заботиться о правах человека, о спасении природы и даже культивировать любовь к высокому искусству (когда еще на стадионах собирались десятки тысяч людей, чтобы слушать оперные арии?). Однако многие современные философы указывают на опасность, подстерегающую демократические общества,— размягчение телесной, природной субстанции культуры, отрыв от корней, утрата не только почвы, но и тела.

Оргиастическое начало в культуре после Ницше стало хотя и не совсем пристойным, однако необходимым. Более других О. Шпенглер в своей работе подчеркивал «фаустовский дух» культуры и даже видел в его угасании причину «заката Европы». По мнению либералов, моральное равенство и справедливость приводят к застою. Таким образом, получается, что общество живет за счет энергии зла. Даже Н. Макиавелли, которого причисляют к имморалистам, стоял на более умеренной позиции: указывая на неизбежность зла, он отмечает и проявления добра. Злого и доброго примерно одинаково в любом периоде истории, и они часто порождают друг друга. Добродетельные поступки могут оказаться причиной плохих последствий, например если помощь оказывается дурному человеку, злобность которого проявляется и усиливается по мере того, как он встает на ноги. И наоборот, зло рождает ответную реакцию — мужественную борьбу, решительность, сострадание и поддержку, а они укрепляют жизнеспособность общества.

Сегодня метафизические споры не в чести и даже мани- хейскую доктрину вспоминают не часто. Зато общество тщательно и всесторонне разработало меры, препятствующие проникновению зла во все более замкнутую общественную систему. Голод, болезни, неравенство, эксплуатация, кража и тем более насилие и убийство — все это не просто осуждается, но создана мощная техника борьбы с любыми проявлениями зла. Медицина в борьбе с инфекционными заболеваниями принимает настолько радикальные профилактические меры, что стремится избавить людей от воздействия любых патогенных микробов, разрабатывает эффективные препараты для очищения организма от разного рода отходов. И, несмотря на это, болезни не только не отступают, но на место прежних проказы, чумы и сифилиса приходят новые заболевания.

Конечно, оправдание насилия невозможно в современном обществе. Позиция, защищающая злое и бесчеловечное, отвергается на Севере и Юге, на Западе и Востоке. Но даже там, где отменена смертная казнь и существенно гуманизированы все социальные службы от полиции и бюрократии до образования, все чаще ведутся разговоры о вербальном и иных формах насилия. Удивительным образом даже то, что было направлено на его защиту, например моральные принципы, на деле использовалось для угнетения людей. Появление новых форм зла, которое часто невидимо и происходит под маской гуманизма и прав человека, делает положение противников насилия более сложным, чем раньше, когда зло проявлялось в грубой и зримой форме. Вместе с тем и сегодня принцип зла реализуется не только в символической, но и криминальной форме. Например, «перестройка» в СССР, вызванная как этическими, так и политическими принципами, привела к катастрофе, когда возродились архаичные формы разрушения. Род спонтанного терроризма возникает в ходе освобождения и борьбы за права человека.

Террористы противопоставили западному миру с его политическими, милитаристскими, экономическими возможностями единственно эффективное оружие — принцип отрицания. Они отвергают западные ценности прогресса, рациональности, политической морали и демократии. Они не разделяют универсалистский консенсус относительно всех этих благ и противопоставляют ему высший трансцендентальный интерес, во имя которого жертвуют жизнью. Поскольку мы интернировали негативные элементы и опираемся только на позитивные ценности, то не имеем иммунитета по отношению к тем вирусам, которые вносит в нашу культуру радикальный исламизм. Мы можем противопоставить ему лишь права человека, весьма слабые в качестве иммунной политической защиты.

Удивляет не то, что кто-то буквально и триумфально заговорил на языке насилия и смерти, несмотря на петиции интеллектуалов. Отрицание направлено именно на разум и добрую волю. Запад имеет силу оружия, а Восток противопоставил ей символическую власть, которая превосходит оружие и деньги. В определенном смысле — это месть другого мира. Стратегия исламистов удивительно современна в противоположность тем стратегиям, которые пытаются ей противопоставить, и состоит во вливании незаметных архаических элементов в современный западный мир. Конечно, если бы он был устойчивым, все это не имело бы ни малейшего смысла. Но наша система чрезвычайно чувствительна к этим вирусам. Поэтому мы переживаем месть другого мира: есть остатки болезней, эпидемий и идеологий, против которых мы уже беззащитны, и ирония истории состоит в том, что, морально и физически очищая себя, мы оказались бессильны по отношению к этим крохотным микробам.

Сегодня мы философствуем в условиях чрезвычайной ситуации. Стремительно распадаются старые привычные формы жизни, а складывающиеся новые отношения людей не радуют, потому что оказываются весьма далекими от идеалов. Как, например, расценивать нарастающий индивидуализм людей, стремление к личной независимости и комфорту, разрушительным образом действующих на целостность социальной ткани? Философы со времен Просвещения говорили о достоинстве, свободе и правах человека, но весьма мало писали о его несовершенстве.

Акты террора, ставшие отличительной чертой нашего времени, требуют своего осмысления и анализа. Чтобы противодействовать террору, устранить саму возможность его применения, должны быть соединены усилия как психологов и политиков, так и военных. В «мозговой атаке» на террор должны принять участие и философы. В последние годы как у нас, так и за рубежом стали появляться социально-философские исследования природы и видов, а также стратегий и тактик террора. Традиционный, «натуралистический» подход состоит в описании происхождения и эволюции террора как формы протеста тех или иных меньшинств — маргинальных личностей, групп или целых народов, права которых ущемляются большинством — господствующим классом, государством, церковью. Специфика террора усматривается в тактике «партизанской борьбы», которая не признает ни правил, ни знаков отличия и этим ввергает в ужас профессиональных военных.

Трудности борьбы с террористами затеняют то обстоятельство, что в современном обществе они обрели новое качество. Недостаточно понимать их как революционеров, ведущих непримиримую борьбу за освобождение народа. Национальные, этнические, религиозные и классовые противоречия не объясняют ни спектакулярности протеста, ни виральности новых форм зла, обусловленных коммуникативными структурами. Современное общество, старательно очищаемое от беспорядка, представляет собой благодатную почву для террора. С одной стороны, сложные технологические структуры подвержены сбоям, и об этом свидетельствуют все более ужасные по своим последствиям технические катастрофы. С другой стороны, автономные индивиды, привыкшие к защите со стороны полиции, утратили не только бдительность, но и способность сопротивления на местах. Все сказанное позволяет сделать вывод, что понимание причин террора как сопротивления демократизации и цивилизации «тоталитарных», «архаичных» режимов оказывается явно недостаточным.

На основе анализа литературы, посвященной осмыслению террора, можно выявить четыре стратегии его пробле- матизации: как характеристики объективного мира (натуралистический дискурс); как состояния субъективной воли (критический дискурс); как понятия (спекулятивный дискурс); как формации (генеалогический дискурс).

«Натуральный чужой» стремительно исчезает, и об этом свидетельствуют толпы людей, одетых в живописное стилизованное этническое тряпье и проводящих время в барах и пабах современных мегаполисов. Вместе с тем город не только стирает, но и прочерчивает свои различия. Главари исламских террористов, как правило, получили образование на Западе. Но они не приняли его ценностей. Аятолла Хомейни возглавил революцию в Иране, после того как в 1979 г. вернулся туда с Запада. Более того, как исполнитель первого теракта в Международном торговом центре 26 января 1993 г. тихий и незаметный «восточный» инженер-химик, так и иракские летчики-террористы, атаковавшие Центр 11 сентября 2001 г., получили образование в США. Возможно, боль за «свою» родину, униженную «чужой» и ненавистной Америкой, заставляет сыновей Востока совершать отчаянные поступки.

Модели политологов часто некритически наследуют ими же самими внедренные в сознание масс образы «своего» и «чужого», различия которых упрощенно представляются как этнические или политические. Фигура террориста не сводится к образу врага. Совершенно недостаточно считать, что «бородатые анархисты» — это исключительно продукты пропаганды, создаваемые для доказательства необходимости увеличения репрессивных органов. Конечно, нередко дискурс о терроре используется как «диспозитив» власти. Не только «критико-идеологическая» риторика, но и семиотическая техника анализа принуждают к абсолютизации символического подхода, в рамках которого растворяется специфика как политического, так и культурного террора. Между тем следует различать такие формы зла, как вербальное насилие или компьютерные вирусы и заранее спланированные, тщательно подготовленные акции боевиков, стремящихся не только испугать, но и убить как можно больше народа. Террор — это всегда насилие, протест, интенсивность, и эффективно противодействовать ему можно только повышением способности людей к активному противодействию.

Косвенно о трансформации форм зла можно судить по дискуссиям медиков, юристов, политиков, священников, а также специалистов по этике, конфликтологии и т. п. Предлагаемые ими дополнения к традиционным нормам права и морали говорят не только о недостаточности Нагорной Проповеди в новых условиях, но и о появлении новых, «стерильных», форм зла. Отмена смертной казни, перенос войн в космос, победа над массовыми инфекционными болезнями, помощь бедным и другие важные достижения доказывают наличие не только технического, но и нравственного прогресса. С позиций гуманизации для человека немыслимы убийства, войны, геноцид, болезни, бедность. Любые формы жестокости осуждаются, и во всех сферах жизни — от школы до казармы — можно наблюдать культивирование дружеских или, по крайней мере, партнерских отношений между теми, кто приказывает и подчиняется.

Именно в свете несомненной гуманизации и рационализации жизни кажутся необъяснимыми всплески насилия и жестокости, о которых с наивным цинизмом сообщают наши массмедиа. Этим они оправдываются перед критикой прежде всего за эскалацию фильмов ужасов и разного рода кровавых триллеров. Они как бы говорят: вы упрекаете нас за бестиализирующие зрелища, но посмотрите, что творится в жизни. Получается, что человек добр только на бумаге, в действительности же он ужасный монстр, способный на убийство? Чисто теоретически (на практике это вызвало бы взрыв негодования) можно поставить встречный вопрос: а не является ли нечеловеческое в человеке неким дополнением «слишком человеческого»? Если правдой является злобно-недоверчивое отношение людей друг к другу, то у них нет иного способа обезопасить себя кроме тех, которые веками вырабатывало человечество,— от самообороны до правоохранительных органов. Но, может быть, агрессивность человеческой природы, о которой столь убедительно написал К. Лоренц,— тоже своеобразный миф, порожденный страхом?

Становление человека в процессе гиперинсуляции сопровождалось порывом выхода наружу, что создавало высокое напряжение. Это было ценой, которую человек платил за свою биологическую незавершенность и культурную изнеженность. Стабильное существование и порядок взрываются в чрезвычайных ситуациях, и люди снова оказываются нагими и беззащитными перед природой. В таких условиях чрезвычайно важной оказывается способность вернуться от утонченного к рутинному образу жизни, к вечному повторению того же самого. Так открывается горизонт символической иммунологии и психосемантики, вне которого немыслимо существование homo sapiens с его хроническими страданиями.

В периоды высокой культуры основную опасность представляют собой не столько хищники и природные катастрофы, сколько враждебно настроенные соседи. Стресс чужого — это не чисто психологический продукт биологической слабости существа, условием выживания которого является агрессивность. Человек как незавершенное, открытое существо не добр и не зол по природе. Он — медиум техники (включая социальные и политические технологии, а также культурные антропотехники). Человеческая агрессивность не врожденная, а социально унаследованная. Конечно, крупные акции террористов принимают поистине апокалипсический характер, но это не основание для манихейства. Если посмотреть на наш неуклонно глобализирующийся мир с точки зрения безопасности, то можно прийти в ужас. Общество плохо защищено от сбоев, и любой недовольный, психически неустойчивый или просто нетрезвый человек может вызвать чудовищную техническую катастрофу. Однако вина лежит не на технике. В широком смысле террор — следствие мышления, сформировавшегося на стратегиях войны и покорения природы, а также технологии власти, опирающейся на насилие, ведущей к отчуждению людей. Страх перед новыми информационными технологиями, научно-техническими открытиями в области генетики и атома во многом вызван последствиями использования этих открытий людьми, мышление которых воспитано в традициях завоевания и покорения природных или человеческих ресурсов. Между тем как современный многополярный мир, так и современная техника предполагают мышление, основанное не на агрессии, а на мирном сосуществовании и сотрудничестве.

Уже христианские богословы описывали мир в терминах добра и зла, культивируя любовь, сострадание и прощение. По мере рационализации религии практическая мораль превратилась в своеобразного теоретического монстра, который посылал непокорных в адскую сферу, где наказание длится бесконечно, а боль превосходит любую вину. Такая интерпретация Евангелия привела к усилению мстительности, злобы и зависти людей. Как известно, Ницше предпринял попытку написать новое Послание, но оно не было прочитано и дошло до адресата в искаженном до неузнаваемости виде. На самом деле сверхчеловек Ницше — это не белокурая бестия, посылающая неполноценных в газовые камеры, а существо, контролирующее самого себя как в руководстве, так и в подчинении.

Речь идет о дистанцировании философии относительно морали. Ее абсолютизация приводит к деградации остальных институтов общества, и этим она не отличается от диктата идеологии. Философия будет полезной для жизни, если укрепит иммунную систему общества. Ницше прописал в качестве лекарства от морального бешенства микро- иньекции таких форм зла, которое хотя и не морально, но необходимо для жизни. Речь идет не об эстетизации наси- лия, чем увлекаются массмедиа. Задача философии состоит в том, чтобы внушать чувство достоинства человеку, культивировать гордость и уважение к самому себе, своему труду и стране проживания. Лишенный места, чувствующий себя бездомным человек перестает ценить самого себя и становится либо легкой добычей «чужого», либо отчаявшимся нигилистом.