Трубецкой. «Философия Ницше.

В философской эволюции Ницше было принято различать три периода: 1) увлечение Шопенгауэром и Вагнером, 2) позитивизм, 3) собственная философия (заратустризм). Трубецкой признает принципиальное различие первого и второго периодов, но не считает принципиальным различие второго и третьего. Так называемый «позитивизм» Ницше содержит значительный компонент романтизма и критики разума. Черты «заратустризма» проявляются уже в «Человеческом». Таким образом, Трубецкой выделяет два этапа философствования Ницше и их гранью называет 1876 г., когда произошел отход Ницше от идей Шопенгауэра и музыки Вагнера.

Трубецкой видит в сочинениях Ницше первого периода его философской эволюции непримиримые противоречия: отрицание цели и смысла мирового процесса и наряду с этим утверждение о том, что философия раскрывает смысл бытия; великие люди, с одной стороны, есть нечто чуждое природе, а с другой стороны, являются завершением эволюции. Аналогичные противоречия Трубецкой указал в понимании Ницше индивидуального начала: в трагедии искусство разоблачает ложь индивидуального существования, а в платоновской философии ужасная судьба человека скрывается. Трубецкой полагал, что с учением Шопенгауэра Ницше расстался потому, что «оно не могло дать ответа на вопрос о смысле жизни индивида»171. Трубецкой пережил острое чувство наслаждения от чтения Ницше в подлиннике и считал, что ни один перевод не в силах передать дивной прелести его текстов. Он цитирует Ницше, описывающего меланхолию художника, которому не удается передать невыразимое. Эта глубокая меланхолия и составляет тайну, которую Ницше скрывал под маской веселости. Трубецкой писал: «Нас, конечно, больше всего интересует не маска Ницше, а именно то, что он прикрывает: это — тот образ странника, бесприютного скитальца мысли, который обошел вселенную, не нашел того, что искал, и не имеет, где преклонить голову»172.

Трубецкой провел сравнение Ницше и Достоевского и указал значительное влияние романов великого русского писателя на философию Ницше. Оно связано не только с признанием, но и с отрицанием. Так, пугавшее Достоевского вечное повторение, стало для Ницше опорой новой философии. Трубецкой полагал, что проблема человека была для Ницше самой главной. Учение Ницше о вечном возвращении он интерпретировал с точки зрения понимания человеком места в бытии и достойной жизни. Трубецкой писал: «Прежде всего, для человека всеобщее возвращение означает своего рода бессмертие, вечную жизнь»173. И добавлял: поскольку Ницше не признает загробной жизни, повторение одного и того же означает вечные муки и страдания в этом мире; бессмертие у Ницше означает «вечность страдания, бесплодность всяких попыток улучшить окружающее и усовершенствовать самих себя»174. Здесь мы сталкиваемся, может быть, с особенным русским искажением Ницше. Вопрос о вечной жизни — наследие христианства, которое обещало избранным лучшую жизнь в ином мире. Вечная же жизнь на Земле мало чем отличается от адской. Понимание вечного возвращения на буддийский манер, как бесконечной череды рождений и умираний, вряд ли соответствует замыслу Ницше. Он понимал жизнь прежде всего с позиций рода, а не индивида и утверждал его «бессмертие».

Трубецкой подметил языческую суть вечного возвращения.

С христианской точки зрения мир лежит в грехе. Ницше, оправдывая жизнь, отрицает традиционное различие добра и зла. Становясь по ту сторону их различия, он достигает примирения с жизнью, которое, впрочем, не сводится к смирению и покорности. Признавая себя частью всемогущей природы, Ницше утверждает себя как волю, жаждущую жизни. Отсюда постоянное подтверждение своей верности Дионису как символу вечного возвращения и круговорота жизни. Оправдание жизни предполагает и оправдание страданий. Этим обусловлен трагический характер мировоззрения Ницше. Искусство превращает осуждаемую с точки зрения морали жизнь в прекрасное, завершенное целое, творцом которого является сам человек. Но искусство приукрашивает жизнь. Чтобы ее вынести, необходима сверхчеловеческая сила воли. Крушение религии обрекает слабых на вымирание, лишившись высшей цели, они впадают в апатию. Только сверхчеловек может самостоятельно выжить в ситуации после смерти Бога. Так, считает Трубецкой, произошло отрицание человека и обожествление сверхчеловека. Он находит имморализм Ницше непоследовательным и противоречивым. С одной стороны, языческое отождествление с природой не дает возможности обожествления человека, а, скорее, ведет к смерти человека, т.

Учение о сверхчеловеке вызывает у Трубецкого настороженность. Оно не ведет, как иногда думают, к оправданию вседозволенности. Наоборот, сверхчеловек оказывается у Ницше в высшей степени умеренным, контролирующим свое поведение существом, опирающимся на твердые правила. Трубецкой подошел к оценке философии Ницше слишком формально. Он отметил, что в ней, с одной стороны, отрицаются попытки навязать жизни моральные ценности, а с другой стороны, предлагаются новые, как якобы более эффективные, способствующие процветанию жизни. Всяческие ценности Ницше считает заблуждениями, поэтому и новые требования воспринимает не иначе как обольстительную ложь. Между тем эти новые ценности уже не претендуют на статус вечных и универсальных. Они являются феноменом не религиозным или метафизическим, а эстетическим. Трубецкой прав, предлагая ответить на вопрос, чем же эстетически оправданные ценности лучше моральных. Сам он явно не понимал их превосходства, поскольку недоумевал: «Может ли красота вселенной радовать нас, если мы сознаем, что вся эта красота — сплошной обман?»175

Однако Ницше не просто заменил этические ценности эстетическими. Он критиковал попытку искусства приукрасить жизнь и тем самым навязать ей если не метафизическую, то эстетическую целесообразность, единство и смысл. Трагическое, а не украшающее искусство — вот идеал Ницше. Трубецкой свел его философию к «любви к фатуму» и упрекнул ее в «комическом бессилии». Он сделал вывод, что результатом философии Ницше как эксперимента над собственной жизнью стало умопомешательство. Трубецкой писал о Ницше: «Он вложил душу в учение, которое отрицает смысл жизни. Но ведь это значит отрицать именно то, что обусловливает всю нашу жизнь и все наше сознание. Ницше отвергает безусловное, отвергает конечную цель, признавая в ней „тень Бога".

Когда не могут найти причин непонятого критицизма Ницше, часто считают, что его пессимизм и нигилизм вызван углубляющейся болезнью. Конечно, возраст не способствует оптимистическому взгляду на жизнь, а вкупе с болезнью и скверным самочувствием приводит к накоплению заряда ненависти, разряжающейся во вспышках гнева и опрокидывании столов. Не все нас любят, и мы любим не всех. Однако есть нечто, что заставляет нас не только удерживаться от непосредственного проявления недовольства, но и находить что-то позитивное, достигать на этой основе единодушия с другими. Хотя Трубецкой настороженно относится к попытке Ницше свергнуть «наши идеалы», он признает: «Запросы и сомнения Ницше приобрели всеобщий интерес, и это одно уже доказывает, что в них скрывается нечто большее, чем простое чудачество»177. Ницше выдвинул ряд аргументов, которые вынуждают к самопроверке, к критическому пересмотру того, что считают истинным или ложным. Другой важный вклад Ницше состоит в предчувствии катастрофы европейской культуры. Трубецкой отмечает: «Страдания Ницше интересны для нас как симптомы общественного недуга, которым заражено современное человечество»178.

Критический очерк Трубецкого оказался одним из самых читаемых из того, что писали о Ницше. В нем выразился здравый смысл образованной публики, относящейся к критике культуры как необходимому условию ее развития и совершенствования. Трубецкой рассуждал о необходимости такта и вкуса, не позволяющих переступать границы дозволенного. Даже если для любого зрелого мужчины не является секретом то, что Бога нет и в жизни отсутствует смысл, все-таки нельзя слишком часто и громко кричать об этом — мы не сможем выжить без веры в существование смысла и цели бытия, полагал он. Собственно, с этого и Ницше начинал критику нигилизма, причиной распространения которого является смерть Бога. Ницше не относился к «сердитым молодым людям», которые смысл жизни видели в том, что надо дело делать, а не философствовать. Осмысление жизни — это важнейший атрибут мышления, который ни в коем случае не должен быть утрачен. Сомнительны, и даже опасны, такие институции мысли, как метафизика и религия. Ницше отрицал их, хотя и жил на профессорскую пенсию. В этом и состояло «нарушение приличий». Нормальный человек не станет рубить сук, на котором сидит. А Ницше занимался именно этим. На его месте любой здоровый человек сошел бы с ума. Логика подсказывает, что радикальный нигилист сам исключает себя из человеческого сообщества. Ницше был в своих сочинениях гораздо радикальнее «практикующих нигилистов». Более того, испытывая настоящий ужас перед нигилизмом, он считал, что следует понять и принять этого «незваного гостя».

Трубецкой подробно проанализировал аргументы Ницше против рациональности и морали. В критике разума он усмотрел противоречие: согласно Ницше, с одной стороны, разум способствовал смерти Бога, с другой стороны, опираясь на старую веру в абсолютные истины, разум приписывал природе сущности, субстанции, законы, причины. Трубецкой выдвинул против скептицизма известное возражение: разум не подлежит сомнению и отрицанию, ибо даже самокритика есть не что иное, как утверждение универсальности разума. Этот же аргумент Трубецкой по- вторил для опровержения морального скептицизма: отрицание морали невозможно по той причине, что оно само является моральным суждением, т. е. отрицанием одной морали с точки зрения другой. Таким образом, оба возражения покоятся на тезисе о том, что безусловное не может быть отброшено, а перспективизм не исключает метафизики; отрицание «сущностей» делает невозможным утверждение о существовании явлений.

Насколько «убийственными» по отношению к философии Ницше являются подобные возражения? Перспекти- визм предполагает абсолютное двояким образом. Во-первых, как предмет критики и преодоления: метафизика является генеалогической предпосылкой, т. е. истоком, пер- спективизма. Во-вторых, она является его логической предпосылкой, т. е. необходимой для утверждения имморализма доктриной. Не является ли такого рода аргументация старым схоластическим приемом, позволяющим легко отделаться от противника? Ницше не мог не понимать, насколько тесно связаны противоположности. Отрицание допущения о сущностях и идеях с позиций фактов и явлений есть не что иное, как утверждение относительного в качестве безусловного. Эмпиризм — это всего лишь форма метафизики, а не ее отрицание. Ницше же развивал новую форму философствования — учение о вечном становлении, в основе которого лежит воля к власти, определяющая энергию самоутверждения.

Указывать на самопротиворечивость философии Ницше или объявлять ее формой эпатажа — значит не замечать оригинальности, упускать эвристические возможности его проекта. Ницше утверждал, что внешняя природа не подчиняется понятиям добра и зла и индифферентна по отношению к морали. Он отрицал альтруистическую мораль и утверждал мораль аристократическую, основанную на чувстве гордости, дистанции и иерархии. В этом Трубецкой видел непоследовательность Ницше. Между тем имморализм Ницше — это такая позиция, которая предлагает мыслить поверх господствующей морали. Человек оценивает мир с собственной точки зрения. Тот, кто выдает свою мораль за абсолютную, навязывает ее остальным, которые рискуют потерять себя в случае ее признания. Хотя люди не верят во всемогущее существо, в абсолютного защитника, тем не менее они сохраняют веру в безусловность и общеобязательность христианской морали. Ницше не просто предлагал иерархическую мораль взамен христианской морали, настаивающей на равенстве людей перед Богом и его нравственным законом. Суть возражения Ницше состоит в том, что такая мораль все равно не выполняется в качестве практической этики. Те, кто настаивают на безусловности смирения, используют мораль как форму власти, а те, кто стараются следовать ей, оказываются «униженными» и «оскорбленными». Они прозябают и деградируют здесь, на Земле в надежде на спасение, т. е. на возможность потешить души будущими страданиями своих мучителей. Вместо радикальной борьбы со злом, точнее, злодеями они отдаются отвратительному чувству ресентимента. Именно как антипод такой морали, которая в умах прекраснодушных людей продумывалась и оттачивалась веками, Ницше противопоставил старую отвергнутую мораль, которая, является не индивидуалистической и не аристократической, а родовой, или, говоря по-русски, общинной.

Ницше вовсе не делал того, в чем упрекал его Трубецкой, да и другие критики, даже такие как К. Ясперс или М. Хайдеггер. В сущности, аргументация последнего мало чем отличается от возражений Трубецкого. Только его возражения направлены не против ницшеанской критики христианской морали и гуманизма (кажется, Хайдеггер соглашался с нею), а против понимания философии как учения о воле к власти. Хайдеггер объявил Ницше последним метафизиком, разоблачившим ее суть в форме учения о воле к власти. Трубецкой, по крайней мере, не объявляет Ницше последним моралистом, а признает, что перспективизм исходит из признания множества моралей. Он отмечает: «Бесконечному разнообразию человеческих характеров и дарований должно соответствовать разнообразие предписаний, множественность моралей»179. Трубецкой считает, что всегда должна существовать возможность критической дискуссии в сфере морали.

Любая книга о Ницше читается с интересом и не только комментаторами, развивающими оригинальную точку зрения. Писатель любого ранга вместе с Ницше волей-неволей выходит на вечные темы философии человека. В этом смысле книга Трубецкого особенно интересна тем, что утверждения Ницше обсуждаются в ней в контексте духовного климата начала ХХ в. При этом ответственность за противоречия Трубецкой возлагает на Ницше, тогда как последний всего лишь вывел в свет все «неувязки» дискурсов о человеке. Ницше показал, что непонятно и противоречиво само существование человека, а не только его понимание. Взять хотя бы «возвращение к природе». Это не просто легко опровергаемая указанием на внутреннюю противоречивость фикция. Мы все живем с этим фантазмом. Мы дети природы и наполовину (хотя как это измерить?) природные существа. Но с точки зрения того, что известно о жизни, мы являемся незавершенными организмами. Мы не имеем того, что имеют животные, и наделены тем, что противоречит чисто животной адаптации к окружающей среде. Поэтому Ницше прав, называя людей «больными» животными. Если оценивать человека по самым высшим требованиям, то можно считать его «обезьяной Бога», карикатурой на него. Идеалы, цивилизация и культура, с одной стороны, помогают человеку выживать, а с другой стороны, являются для него искусственной средой обитания, далекой от природы. Человек болеет и деградирует как организм, но ни за что не согласится лишиться разума и перейти в чисто животное состояние. Вопрос в том, возможна ли вообще гармония между природным и культурным, естественным и искусственным в человеке.