<<
>>

Судьба евангелий эпохи Просвещения.

Наступила эпоха ученых и сложилась новая евангелическая традиция, которая в конце концов привела к научному подходу к религии. Ницше усмотрел в этом окончательный крах христианства.
Сначала моралисты направили религию против жизни. Затем теологи превратили Бога в абстракцию, которая уже не согревала души людей, наконец ученые и философы восстали против примитивной веры и, поставив вопрос об истине, окончательно опровергли веру. Розеншток Хюсси в книге «Язык рода человеческого» указал на несостоятельность «научной критики» религии, которая опирается на сбор исторического материала, на факты, а также на «кри- тику идеологии» как метод социальных наук. Они представили Иисуса Христа как реальную личность, появившуюся на свет около 3 г. до н. э. и казненную на кресте приблизительно в 30 г. Этот еврейский юноша проповедовал своим ученикам, которые записали его проповеди в виде евангелий. Не все из них принадлежат непосредственным ученикам. Например, таинственный писатель по имени Иоанн, претендовавший на статус «любимого ученика», жил через столетие после смерти Учителя.

Исторические и филологические исследования, господствующие в большинстве современных университетов, не должны подменять ни философских, ни теологических подходов. Здесь важно выявить статус философии религии. Возможно, сегодня она должна стать деконструкцией базисных религиозных понятий. Религиозные понятия вовсе не безопасны, особенно во время расцвета фундаментализма. Когда «Бог умер», философ может защищать религию. Но в принципе ему следует дистанцироваться от «живой веры», ибо теология и фанатизм, каждый по-своему, приводят к кризису религии. У одних Бог оказывается грозным судией, у других он превращается во все более абстрактную сущность. Но в чем состоит деконструкция базисных религиозных понятий? Пожалуй, лучше других ее осуществил Ницше, хотя на исправление и прежде всего на улучшение евангелий претендовали просветители, убиравшие не вполне гуманные места и акцентировавшие рациональный и моральный смысл Христовых заповедей.

Вопрос о том, почему канонизированы именно четыре евангелия, не больше и не меньше, обсуждался давно.

Еще тысяча лет назад высказывалась идея дополнить их число в соответствии с пятью человеческими чувствами. Но настоящая ревизия евангелий началась в эпоху Реформации и Просвещения, при переводе Библии на национальные языки. Французы, немцы, американцы и позже русские использовали язык восхваления Бога для восхваления демократии, свободы и прав человека и гражданина. Незаметно договор с Богом был переписан и подменен. Он приобрел более рациональный вид, а также стал удовлетворять экономическим, юридическим и моральным нормам бур- жуазного общества. Отчасти это проявилось и у Лютера, учение которого в отличие от католицизма, опиравшегося на идею долга, который необходимо вернуть, можно назвать кредитной системой. В соответствии с принципами двойной бухгалтерии каждый верующий сам подсчитывал свои долги перед Богом. Лучше всего это видно на примере Евангелия Джефферсона.

Проблема исправления и улучшения Евангелия состояла в том, чтобы вместе с восславлением коллектива возвысился и индивид. За эту задачу взялся, например, не кто иной, как сам Т. Джефферсон — президент США и редактор американской Декларации о независимости. Очевидно, что он взялся за редактуру Евангелия с вполне определенной прагматической целью вмонтировать американцев в семью «всемирных народов». США — это не только продукт независимости и борьбы против господства британской короны, но и самостоятельное органическое образование. Естественно, что христианское послание было использовано для прославления Америки. Джефферсон в годы своего президентства нашел время для сравнения греческой, латинской, французской и английской версий перевода Евангелия и составления на их основе текста, названного «Жизнь и мораль Иисуса из Назарета» и известного как «Библия Джефферсона». Критерии редактирования Библии определялись попыткой соединить христианский монотеизм с идеями Просвещения. Тот, кто воспитан на идеях французской и американской революций, не может пользоваться библейским языком. Но Джефферсон, утонченный представитель Просвещения, вынужден был прибегнуть к риторике исторических евангелий.

Язык старой Библии использовался им для глорификации самого себя как гражданина и гуманиста. Для этого не было более убедительных аргументов, чем использование образа госслужащего, отрывающего время для сравнения 6 списков евангелий и составления собственной приватной книги, своеобразного «силлабуса». Смесь сентиментальности и рациональности проявляется в самопрезентации редактора как куратора, отделяющего чистый текст от исторических наслоений. С наивностью человека эпохи Просвеще- ния Джефферсон отделяет то, что должен был говорить Христос, от того, что он, по словам своих непросвещенных учеников, сказал. Не удивительно, что реконструированный Христос представляет собой носителя евро-американского просвещения. От заповедей остался один моральный кодекс, уместившийся на 64 страницах. Джефферсон писал о том, что стремился отделять золото от шлаков и среди многих приписываемых Христу изречений отобрал лишь те, которые не являются непонятными, абсурдными, не соответствующими действительности. И все-таки главное для Джефферсона не реконструкция реального, рационального, исторически существовавшего Иисуса, а утверждение новой морали, соответствующей эпохе Просвещения.

Аналогичным образом действовал Л. Н. Толстой, искавший особый русский путь слияния религии и просвещения. В небольшой статье «Как читать Евангелие и в чем его сущность?» (1896) он писал: «Я читал евангелия и нашел в них вполне доступную истину. Для того чтобы понять всякую книгу, необходимо выделить из нее все вполне понятное от непонятного и запутанного, и из этого выделенного понятного составить себе понятие о смысле и духе всей книги, и тогда на основании вполне понятного выяснить для себя места не вполне понятные и запутанные». Толстой, разочаровавшись во всех толкованиях религии, в конце концов сам берет на себя исполнение функции посыльного. Подобно Августину, он описывает свою жизнь: до 50 жил ни о чем, кроме удовольствий, не думая, а затем перед лицом болезни и смерти впал в отчаяние. Толстой стал читать евангелия и выделять в них то, что соответствовало требованиям его разума и сердца.

Он постиг даже не откровения Христа, а то, что совпадает с мнением лучших представителей человеческого рода: Моисея, Исайи, Конфуция, древних греков, Будды, Сократа, Паскаля, Спинозы, Фихте, Фейербаха. Ответ на вопрос о смысле жизни, даваемый ими и найденный самостоятельно, Толстой хочет передать людям. Он пишет: «.побуждает меня к тому, что я делаю, не корысть, не слава, не мирские соображения, а только страх не исполнить того, чего от меня хочет

Тот, Кто послал меня в этот мир, к Которому я каждый час жду своего возвращения»58. Толстой писал о «вечном начале истины и добра», которое проходит через него. Он видел необходимость создания нового вероучения, соответствующего духу просвещения. Прежде всего, Толстой признает человека духовным существом, желающим блага не только себе, но и всем другим существам. Бог, полагает Толстой, проявляется в разумном человеке желанием блага всему существующему. Это и есть любовь. Она раскрывается в таких рациональных актах, как наблюдение, предание, и размышление.

Современность признает лишь классиков, и не признает евангелия. Цитирование классиков похоже на ренту. Искупление же есть возвращение кредита. Просвещение — это такая языковая игра, которая делает ставку на когнитивную победу. Последняя увеличивает счет в банке, в то время как вера, связанная с покаянием, не дает прибыли. Не удивительно, что в джефферсоновской Библии и в толстовском Евангелии не нашлось места Апокалипсису. Более того, Просвещение превратило легенду в новеллу, а Христа в литературного героя. Хвалебная речь стала подцензурной и допускалась лишь относительно «политкорректных» личностей, которые ведут себя рационально. С научной точки зрения апелляция к сверхчувственному миру считалась недопустимой. Поэтому Христос превратился в реального человека, который мужественно боролся с предрассудками своей эпохи и был казнен представителями церковной и светской власти, видевшими в нем угрозу собственному существованию.

Вместе с тем современный культ героев наталкивается на ту трудность, что их воспевание определяется критериями научной рациональности, которые и являются критериями политкорректности.

Необходимо постоянно иметь в виду побочные последствия славословия и постоянно учитывать угол отклонения самовозвышения. Главное правило состоит в том, что все славословия должны оставаться онтологически корректными и не предпринимать интервенций из сверхчувственного мира в реальный. Игровое пространство славословия существенно сузилось; культур- ная стратегия косвенного самовозвеличивания заставляла инвестора повышать расходы при снижении нарциссиче- ского дохода. Это положение дел суммирует тезис гуманизма, как он звучит в современной этике: всем говорящим рекомендуется возвращение к самоаффирмации, которая отличается от опустошающей депрессии весьма малой сплоченностью. Из этого затруднительного положения находит выход только массовая культура ХХ столетия, ибо в ней самовосхваление выдающихся деяний и прочих достижений руководствуется высокими критериями чуда, представления которого на сцене так ждет наше примитивное чувство, ищущее выход в бурных аплодисментах. Джеф- ферсон еще не дождался такого бурного изъявления чувств со стороны публики. Ему пришлось связывать свой порыв со Священным Писанием и использовать традиционные средства для выражения культурных абстракций своей эпохи на языке человеческих чувств. Джефферсон писал своим корреспондентам: Я есть Христос в том единственном смысле, которого он желал — чтобы всякий был способен всерьез следовать его учению и самому себе придать человеческие качества. О Джефферсоне говорили, что его лицемерие спонтанно и когерентно. Он выхватил бриллиант из навозной кучи традиций, и это хорошо иллюстрирует американскую способность к селекции европейского наследия. Импорт из Иерусалима, Рима, Женевы и Вит- тенберга также прошел американскую таможню.

Редакция Библии реформаторами показывает, что задолго до Ницше ее рецепция и использование стали проблематичными. То, что в западной традиции казалось столь хорошим, совершенным и, кроме того, прибыльным — признание человеком своего родства со сверхчувственным Богом,— оказалось утратой посыльного: слишком изменились представления о коммуникации, чтобы признавать возможными послания трансцендентного Бога.

Сообщающий такого рода послания выглядит как тот, кто берет слово, но неверно говорит. Если продумать еще раз замысел философов-просветителей от Джефферсона до Толстого, то проблема рецепции христианского наследия становится поистине драматической.

Можно ли сегодня забывать об опыте своих предшественников? Интеллигенция в России все чаще говорит об отрицательных последствиях безбожия и, ничтоже сумня- шеся, переходит на язык Евангелия. Но что получается в результате. Лицемерие? Является ли Иисус Джефферсона, Гегеля и Толстого Сыном Бога, который отправил его на Землю с Посланием к людям? Очевидно, что нет. Но тогда как же выглядит Христос в дискурсе современных российских религиозных философов. Ясно, что для реанимации гуманизма нужен весьма авторитетный посланник и лучше Христа никто не сыграет эту роль. Все-таки, несмотря на десятилетия атеизма, его образ не пострадал. Можно даже допустить, что его культ был использован и при советской власти. Если римский император, почувствовав силу Христа, чеканил монету, на одной стороне которой был изображен он сам, а на другой Христос, то большевики использовали не столько Бога — ибо, будучи трансцендентным, он не способен воздействовать на реальность,— сколько его трон. На месте икон в «красном углу» появились портреты вождей. Да и они, по правде говоря, сменили изображения императора, который правил от имени Бога. Но культ императора также проблематичен сегодня, как и культ Христа. Между тем творцы «новой русской идеи» усиленно используют этих персонажей, символический капитал которых подвергся существенной инфляции и уже не дает высоких прибылей, как раньше. Надо придумывать что-то новое.

Проект Просвещения также поучителен в том отношении, что нельзя полностью отбросить наследие. Попытка отредактировать и рационализировать Библию интересна в том отношении, что при этом использовалась ее евлоги- ческая риторика. Как кажется, «Манифест» Маркса и «Бытие и время» Хайдеггера также используют эту риторику, и в этом секрет их воздействия на людей. Если современные философы хотят воздействовать на поведение людей, они тоже вынуждены писать «пятое евангелие».

<< | >>
Источник: Марков Б. В.. Человек, государство и Бог в философии Ницше.— СПб.: «Владимир Даль».— 788 с.. 2005

Еще по теме Судьба евангелий эпохи Просвещения.:

  1. Философия эпохи Просвещения
  2. Тема 42. ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ 1.
  3. Глава 1 И. Г. ГЕРДЕР: ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ
  4. § 20. ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ
  5. Особенности философской мысли эпохи Просвещения
  6. 4.Философия эпохи Просвещения: специфика и направления.
  7. НАУКА ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ (XVIII в.)
  8. Философия эпохи Возрождения, Нового времени и Просвещения 1.
  9. Философия истории эпохи Просвещения и идея общественного прогресса
  10. Рационализм эпохи Просвещения и метафизический материализм XVIII века
  11. ЛЕКЦИЯ 4. ФИЛОСОФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ (ХУ11 вв.) И ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ.
  12. Александр Мень. Дионис, Логос, Судьба. Греческая религия и философия от эпохи колонизации до Александра, 1992
  13. Часть 1. Личность и судьба Сценарии судьбы
  14. ЧЕТЫРЕ ЕВАНГЕЛИЯ
  15. Пятое Евангелие.
  16. ВСТРЕЧА С ЕВАНГЕЛИЕМ