Судьба евангелий эпохи Просвещения.

Исторические и филологические исследования, господствующие в большинстве современных университетов, не должны подменять ни философских, ни теологических подходов. Здесь важно выявить статус философии религии. Возможно, сегодня она должна стать деконструкцией базисных религиозных понятий. Религиозные понятия вовсе не безопасны, особенно во время расцвета фундаментализма. Когда «Бог умер», философ может защищать религию. Но в принципе ему следует дистанцироваться от «живой веры», ибо теология и фанатизм, каждый по-своему, приводят к кризису религии. У одних Бог оказывается грозным судией, у других он превращается во все более абстрактную сущность. Но в чем состоит деконструкция базисных религиозных понятий? Пожалуй, лучше других ее осуществил Ницше, хотя на исправление и прежде всего на улучшение евангелий претендовали просветители, убиравшие не вполне гуманные места и акцентировавшие рациональный и моральный смысл Христовых заповедей.

Вопрос о том, почему канонизированы именно четыре евангелия, не больше и не меньше, обсуждался давно.

Проблема исправления и улучшения Евангелия состояла в том, чтобы вместе с восславлением коллектива возвысился и индивид. За эту задачу взялся, например, не кто иной, как сам Т. Джефферсон — президент США и редактор американской Декларации о независимости. Очевидно, что он взялся за редактуру Евангелия с вполне определенной прагматической целью вмонтировать американцев в семью «всемирных народов». США — это не только продукт независимости и борьбы против господства британской короны, но и самостоятельное органическое образование. Естественно, что христианское послание было использовано для прославления Америки. Джефферсон в годы своего президентства нашел время для сравнения греческой, латинской, французской и английской версий перевода Евангелия и составления на их основе текста, названного «Жизнь и мораль Иисуса из Назарета» и известного как «Библия Джефферсона». Критерии редактирования Библии определялись попыткой соединить христианский монотеизм с идеями Просвещения. Тот, кто воспитан на идеях французской и американской революций, не может пользоваться библейским языком. Но Джефферсон, утонченный представитель Просвещения, вынужден был прибегнуть к риторике исторических евангелий.

Аналогичным образом действовал Л. Н. Толстой, искавший особый русский путь слияния религии и просвещения. В небольшой статье «Как читать Евангелие и в чем его сущность?» (1896) он писал: «Я читал евангелия и нашел в них вполне доступную истину. Для того чтобы понять всякую книгу, необходимо выделить из нее все вполне понятное от непонятного и запутанного, и из этого выделенного понятного составить себе понятие о смысле и духе всей книги, и тогда на основании вполне понятного выяснить для себя места не вполне понятные и запутанные». Толстой, разочаровавшись во всех толкованиях религии, в конце концов сам берет на себя исполнение функции посыльного. Подобно Августину, он описывает свою жизнь: до 50 жил ни о чем, кроме удовольствий, не думая, а затем перед лицом болезни и смерти впал в отчаяние. Толстой стал читать евангелия и выделять в них то, что соответствовало требованиям его разума и сердца.

Тот, Кто послал меня в этот мир, к Которому я каждый час жду своего возвращения»58. Толстой писал о «вечном начале истины и добра», которое проходит через него. Он видел необходимость создания нового вероучения, соответствующего духу просвещения. Прежде всего, Толстой признает человека духовным существом, желающим блага не только себе, но и всем другим существам. Бог, полагает Толстой, проявляется в разумном человеке желанием блага всему существующему. Это и есть любовь. Она раскрывается в таких рациональных актах, как наблюдение, предание, и размышление.

Современность признает лишь классиков, и не признает евангелия. Цитирование классиков похоже на ренту. Искупление же есть возвращение кредита. Просвещение — это такая языковая игра, которая делает ставку на когнитивную победу. Последняя увеличивает счет в банке, в то время как вера, связанная с покаянием, не дает прибыли. Не удивительно, что в джефферсоновской Библии и в толстовском Евангелии не нашлось места Апокалипсису. Более того, Просвещение превратило легенду в новеллу, а Христа в литературного героя. Хвалебная речь стала подцензурной и допускалась лишь относительно «политкорректных» личностей, которые ведут себя рационально. С научной точки зрения апелляция к сверхчувственному миру считалась недопустимой. Поэтому Христос превратился в реального человека, который мужественно боролся с предрассудками своей эпохи и был казнен представителями церковной и светской власти, видевшими в нем угрозу собственному существованию.

Вместе с тем современный культ героев наталкивается на ту трудность, что их воспевание определяется критериями научной рациональности, которые и являются критериями политкорректности.

Редакция Библии реформаторами показывает, что задолго до Ницше ее рецепция и использование стали проблематичными. То, что в западной традиции казалось столь хорошим, совершенным и, кроме того, прибыльным — признание человеком своего родства со сверхчувственным Богом,— оказалось утратой посыльного: слишком изменились представления о коммуникации, чтобы признавать возможными послания трансцендентного Бога.

Можно ли сегодня забывать об опыте своих предшественников? Интеллигенция в России все чаще говорит об отрицательных последствиях безбожия и, ничтоже сумня- шеся, переходит на язык Евангелия. Но что получается в результате. Лицемерие? Является ли Иисус Джефферсона, Гегеля и Толстого Сыном Бога, который отправил его на Землю с Посланием к людям? Очевидно, что нет. Но тогда как же выглядит Христос в дискурсе современных российских религиозных философов. Ясно, что для реанимации гуманизма нужен весьма авторитетный посланник и лучше Христа никто не сыграет эту роль. Все-таки, несмотря на десятилетия атеизма, его образ не пострадал. Можно даже допустить, что его культ был использован и при советской власти. Если римский император, почувствовав силу Христа, чеканил монету, на одной стороне которой был изображен он сам, а на другой Христос, то большевики использовали не столько Бога — ибо, будучи трансцендентным, он не способен воздействовать на реальность,— сколько его трон. На месте икон в «красном углу» появились портреты вождей. Да и они, по правде говоря, сменили изображения императора, который правил от имени Бога. Но культ императора также проблематичен сегодня, как и культ Христа. Между тем творцы «новой русской идеи» усиленно используют этих персонажей, символический капитал которых подвергся существенной инфляции и уже не дает высоких прибылей, как раньше. Надо придумывать что-то новое.

Проект Просвещения также поучителен в том отношении, что нельзя полностью отбросить наследие. Попытка отредактировать и рационализировать Библию интересна в том отношении, что при этом использовалась ее евлоги- ческая риторика. Как кажется, «Манифест» Маркса и «Бытие и время» Хайдеггера также используют эту риторику, и в этом секрет их воздействия на людей. Если современные философы хотят воздействовать на поведение людей, они тоже вынуждены писать «пятое евангелие».