3.2 Проблема делимости делимого: споры о человеческой природе
Но монофелитская доктрина потому и вызывала такое неприятие Максима и его единоверцев, что, помимо формулировок, имела вполне определенное содержание, и именно такое, при ко- тором вывод о том, что энергия и воля принадлежат ипостаси, становится единственно возможным.
Несмотря на значительные терминологические различия в области понятий, которыми монофелиты, с одной стороны, и Максим Исповедник, с другой, определяли деятельность и сознание индивида, не приходится сомневаться в том, что они друг друга понимали. Когда Максим объяснял, почему св. Анастасий Синаит, патриарх Антиохийский говорил об «одной энергии» во Христе, то он сделал точный перевод с языка «моноэнергетического» на свою собственную, диофелитскую терминологию (OTP 20 (229-233), см. ниже, раздел 4.2.2; о св. Анастасии см. предыдущую главу, раздел 3.3.3). Максим писал об этом до 640 г., когда споры еще не успели выйти из «мирной» фазы, и это лишний раз доказывает, что начавшаяся вскоре «горячая» фаза конфликта не была вызвана терминологическими трудностями: непримиримая позиция Максима была обусловлена той глубиной догматических расхождений, которую он увидел.
Глубина эта касалась не столько понятия воли или энергии— у монофелитов слишком аморфных, чтобы вызывать глубокие разногласия,—сколько самого понятия ипостаси (а уже вследствие этого—и другого понимания сущности).
Именно тогда, когда мы смотрим на монофелитство со стороны трактовки в нем понятий сущность и ипостась, оно перестает казаться учением аморфным и легко допускающим разные компромиссы. С этой стороны монофелитство нам отчасти известно через полемические труды св. Максима. Кроме того, известен богословский трактат, где соответствующая позиция была сформулирована, еще в VI веке, впервые: одно позднее произведение Леонтия Византийского, где он существенно откорректировал некоторые свои взгляды, выраженные в более ранних и известных произведениях.Нам представляется, что в данном случае перед нами—еще один период истории византийского богословия, когда новые идеи в философии светской (и даже все еще языческой) смогли настолько сильно повлиять на христианство, что стали причиной догматических конфликтов в нем. До сих пор классическим и самым известным примером такого влияния была эпоха влияния неоплатонизма в традиции, близкой к Плотину (III в., Ориген как главный результат этого влияния), а также эпоха влияния Прокла (V в., противостояние Книги Иерофея и Corpus Areopagiticum). VI век—это еще один период такого влияния, на сей раз, неоплатонизма, уже получившего прививку аристотелиз- ма, а именно, философской школы Аммония Александрийского. В предыдущей главе мы много говорили о ее не просто воспитаннике, но и видном деятеле—Иоанне Филопоне, который оказался едва ли не самым выдающимся деятелем и на поприще «ученого богословия» той эпохи. С ним—с его влиянием или с необходимостью противостоять его влиянию—и связаны основные успехи философской школы Аммония в продвижении своих идей на рынок христианской догматической полемики.
Помимо тех процессов, о которых мы говорили в предыдущей главе, в течение VI века развивались и другие, не менее важные для истории философии процессы, которые стали приносить плоды на почве христианского богословия только в VII веке. Нам следовало бы сказать о них еще в предыдущей главе, если бы мы описывали историю античной философии, которая продолжалась и в Византии до самого ее падения в 1453 г.
и имела статус либо светской науки, либо религиозного вольномыслия. Но мы излагаем историю философии христианской, то есть такой, которая была задействована в изложении христианской догматики—далеко не всегда православной, но всегда далекой от какого бы то ни было религиозного вольномыслия. Поэтому мы вспоминаем о тех или иных философских идеях не раньше, чем они станут факторами, влияющими на богословскую полемику.Светская философия начинает влиять на ученое богословие только тогда, когда в последнем возникает некоторая слабость, своего рода ослабление иммунитета против внешних идеологических влияний. В VI веке так и произошло: именно споры вокруг «единой природы Бога Слова воплощенной»—выражения, в каком-то смысле принятого у всех монофизитов и халкидонитов,—поставили очень остро сразу два вопроса: 1.
Почему воплотилась только одна ипостась Троицы, а не все три, коль скоро все три ипостаси едины?—Это был самый главный и самый острый вопрос, в чем мы уже успели убедиться из исторических фактов. 2.
Почему Христос воплотился не во всех людей сразу, если Он по плоти «единосущен нам»?—Изначальная очевидность делимости тварной человеческой природы делала этот вопрос не та- ким острым, а потому споры, им вызванные, разгорелись позднее, со «сдвигом по фазе» на целое столетие. Однако, интеллектуальная подготовка разных позиций для будущих споров началась уже в VI веке. Мы будем рассматривать ее в рамках этой, а не предыдущей главы, потому что, как можно тут выразиться, соответствующие концепции VI века принадлежали не столько настоящему, сколько будущему—и именно VII веку.
Еще по теме 3.2 Проблема делимости делимого: споры о человеческой природе:
- ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА
- Принципы человеческой природы
- И О ПРЕДРАСПОЛОЖЕНИИ К ЗЛОМУ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ
- Свойственно ли сострадание человеческой природе?
- IV О ПРОИСХОЖДЕНИИ злого В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ
- Об изначально злом в человеческой природе
- ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА Human nature
- Эмпиризм и субъективность: опыт о человеческой природе по Юму
- I О ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ ЗАДАТКАХ ДОБРОГО В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ
- Глава 1 БУДУЩЕЕ И ПРИРОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЗАБЛУЖДЕНИЙ
- Две крайности в понимании природы человеческих отношений
- Вместо заключения КОНЕЦ СВЕТА И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА