ОПАСНОСТИ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ

«Человеческую личность можно сравнить с атомом, втянутым в водоворот, или — если угодно — с прелым статистическим элементом, ибо сна, большей частью, есть рядовой экземпляр среди несметного количества других экземпляров, поскольку убеждения, которые она считает своими, являются просто отражением идей окружающей среды, сообщенных ей ежедневной прессой, и становятся ка- ким-то безличным анонимом в молекулярном состоянии; личность почти не в состоянии избежать иллюзии относительно подлинности своих реализаций, воображая, что она в самом деле действует, в то время как, в сущности, она лишь пассивно переживает»

Это утверждение Марселя можно было бы приписать Хайдеггеру, признав в нем анализ состояния «das Man» (повседневное, «неподлинное» существование.— Ред.), или Ясперсу, как выхваченное из его критики дегуманизиро- ванной функционально-технической культуры.

Для самого Марселя оно является частью этической системы, брошенной на почву конкретных социальных обстоятельств. До тех пор, пока люди жили с послушанием и верой, покорно принимая существующее положение вещей, не посвящая жизнь борьбе за изменение условий своего существования, скромность их целей и действий, а также стихийное и вместе с тем метафизическое доверие к порядку, среди которого протекало их бытие, создавали основу супружеского союза между ними и жизнью. Скромные плоды земли и скромная жизнь патриархальной семьи, уважение к существующей общественной иерархии, вера, находящая выражение в верности божьим заветам, и надежда на вечное спасение — таков идеал земной жизни по Марселю. Он находит этот идеал в общественных отношениях и духовной структуре европейского средневековья.

Марсель, по его собственному убеждению, защищает свободу от посягательств современной цивилизации, которая душит эту свободу и растворяет человека в массе. Но он тут же оговаривается, что защищаемая им свобода не есть свобода прометеевская, свобода, желающая существовать сама по себе. Понятие свободы, не связанной с божьей благодатью,^ кощунство. Свобода, понимаемая как стремление преобразовать мир в соответствии с чаяниями людей,—безумие, порожденное сатанинской гордыней.

Для Марселя быть свободным — значит распоряжаться собою, отдавать себя. Но у человека, по его мнению, только две альтернативы: или отдаться в рабство земному, в рабство плоти и страсти, или отдаться богу, раствориться в любви к нему.

Оптимистический гуманизм XVIII и XIX веков представляет собою, по мнению Марселя, первый этап трагической дезинтеграции человека. «Все говорит за то, что упадок религиозных верований, наступивший в течение последних полутора веков на огромных пространствах цивилизованного мира, привел к ослаблению естественных основ, на которых эти верования держались» «Поэтому следует пробуждать набожность, чтобы снова расцвели смирение и скромность намерений в сфере человеческой деятельности, чтобы всякого рода планирование уступило место стихийности, ибо гигантский размах планирования является ошибкой и предвещает невиданный крах человеческой цивилизации»41.

«Силы разрушения, которые разбушевались повсюду вокруг нас и стремятся к уничтожению любых воплощенных ценностей, имеющихся как в семье, так и в школе, как в больнице, так и в музее или в церкви, могли получить столь безграничное распространение только потому, что они нашли поддержку в мысли, отрицающей действительность, отказывающей ей в святости» 42.

Следует пробуждать набожность, чтобы отвратить людей от объективных преобразований и ввести их снова в русло средневековых общественных структур, которые открывали людям глаза на свет внеземных вечных ценностей.

Такая критика симптомов деперсонализации и атомизации человека в рамках индустриально-городских организмов поздней буржуазной цивилизации превращается в ненависть к технике, к прогрессу, к процессу демократизации общества.

Таким образом, это тоска по миру, не зараженному бациллой эгалитаризма (от франц. egalite — равенство.— Ред.), по миру, который не требовал справедливости «здесь и сейчас», не потерял смирения перед природой, перед существующим общественным порядком, перед богом ?—не отрицал священность существующей действительности и тем самым исключал возможность бунта против нее.

Существовать — значит отдавать себя богу, служить ему, забывая о себе, и тем самым служить миру и установленному в нем порядку. «Безумная идея,— пишет Марсель,— согласно которой служение унижает того, кто служит, овладевает все большим числом сбившихся с пути истинного людей. Человеческая личность, все отчетливее трактующая себя самое как одержимую стремлением к возвращению собственности... не только сосредоточилась на положенных ей правах и привилегиях, но — более того — она охвачена завистью к гем, кто, по ее мнению, незаслуженно пользуется земными благами... Чувство обиды, которое, несомненно, всегда лежит в основе эгалитаризма, но корни которого слишком долго не удавалось обнаружить неумелым психологам, привело бесчисленное множество умов к отрицанию понятия какой-либо иерархии и к бунту против обязанности чему-либо служить... Необходимо заново научиться служить»

Поистине жалкой кажется теория, которая в наше время видит в ошибках мышления источник недовольства, вызванного несправедливостью социального распределения земных благ. Марсель, которого критика отрицательных последствий развития технической цивилизации в условиях капитализма склоняет к размышлениям, заставляя искать подлинную «меру человека» и требовать структур, приближающих рождение этой меры, почти ничего не может нам сказать о реальных общественных, нравственных и интеллектуальных проблемах, терзающих современное человечество.

Марселевская метафизика ведет к отказу от мира эмпирии, к признанию ценности только интерсубъективных эмоциональных связей, порождающих объединяющее людей сознание того, что они дети бога в силу испытываемой ими любви.

Возвратившись с высот этого мистического бегства в мир общественно-политических реалий, Марсель сумел дать лишь неглубокую, поверхностную критику «городской технической культуры», принадлежащую к консервативно- аристократическому направлению современных теорий массовой культуры, и выразить запоздалое сожаление по поводу упадка феодально-патриархальной семьи и средневековой авторитарной и антиэгалитарной социальной иерархии.

* * *

В своей попытке изложения взглядов Марселя, попытке краткого обзора интеллектуального содержания его философских концепций, мы, в общем, не касались вопроса об их идейных связях. Однако вопрос этот по ряду причин нельзя полностью обойти молчанием.

Как уже говорилось в начале главы, родословная мировоззрения Марселя по-новому освещает связи современного христианского— и, шире, любого современного — экзистенциализма с позднеантичной и средневековой идеалистической философией.

Его оппозиция по отношению к Хайдеггеру и Сартру периода «Бытие и ничто» и связь его системы во многих существенных моментах с идеями этих философов обнаруживает новые аспекты современных экзистенциалистских концепций. И наконец, зависимость персонализма Жана Лакруа, Эмманюэля Мунье, Поля Рикёра и других от концепций Марселя доказывает, с одной стороны, неадекватность мысли продолжателей прямому содержанию учения и тен- денциям этого философа, а с другой — позволяет обнаружить много двусмысленностей, содержащихся в его сочинениях. Это позволяет также косвенно выявить двусмысленности дилемм левого течения современного христианского персонализма.

Этим проблемам мы и посвятим следующие главы наших рассуждений о философии Габриеля Марселя.