Ницше как антрополог

То, что человек является частью сущего, возможно, наиболее сложной и развитой,— это не вызывает особых споров. Биология считает человека вершиной лестницы живых существ. Правда, в отличие от религии и гуманитарных наук она не видит принципиальной разницы между животным и человеком. Также и физическая антропология методично ищет переходные звенья эволюции живого и тем самым пытается восстановить цепь развития природы от материи к сознанию. Представители гуманитарных наук тоже стали усматривать основание человеческого в нечеловеческом — природе, социуме, технологиях. Не удивительно, что возражения против философской антропологии высказывались как биологами, так и философами. В ХХ в. аргументы М. Хайдеггера и М. Фуко свидетельствуют о роли дисциплинарных приоритетов, которые затрагивают интересы специалистов в той или иной сфере знания.

По-видимому, вопрос о человеке надо ставить каким-то особенным образом.

Стимулом философствования для Ницше всегда оставалось недовольство обществом и страстное стремление к подлинному и возможному человеку. Созерцание скверной картины человека вынуждает Заратустру любить не людей, а богов. Ницше оставил самые яркие самоуничижительные характеристики своих современников. Так, он писал: «Чем нынче подстрекается наше отвращение к „человеку"? <...> Тем, что пресмыкающееся „человек" занимает авансцену и кишмя кишит на ней»60. Известно жутковатое предложение Ницше освободиться от жизни и вновь стать мертвой природой.

Возможно, это был какой-то особенный гуманизм, не связанный с любовью к ближнему. Что не удовлетворяло Ницше, о каком человеке он, собственно, грезил? Был ли

Ницше недоволен представлениями о его сущности, или ему не нравились физиономии и запах современников? Скорее всего, и то и другое. Как все городские индивидуалисты, Ницше был мизантропом и ненавидел ближнего. Его внешность, запах, лицо, то, что он ест и пьет,— все отталкивало Ницше («Я не хочу вдыхать дыхания их»61).

Ницше признавался в том, что его отвращение к человеку было слишком велико. В этом он видел великую опасность, которая должна быть преодолена. Не без гордости Заратустра констатировал: теперь я люблю людей62. Как же это случилось? Не похоже ли это на чудо, случившееся с Раскольниковым у Ф. М. Достоевского или с Лаевским у А. П. Чехова. Оба писателя изобразили метаморфозу двух мизантропов, один из которых совершил преступление, а другой дрался на дуэли. Именно после этих событий они вдруг почувствовали жалостливую любовь ко всем людям. Пережив ужасные страдания, Раскольников и Лаевский оказались способными сострадать боли других людей. Но такой христианский переворот был немыслим для Ницше, ибо христианская любовь казалась ему неглубокой. Ницше полагал, что святой, высасывающий гной из ран больного, отмахивается от него как от конкретного человека: он либо видит в нем божьего раба, либо совершает подвиг ради собственного спасения. Любовь кчеловеку вызвана переменой перспектив с возвышенного образа на действительного че- ловека: «что оправдывает человека, так это его реальность»63.

Ницше никогда не ограничивался простым изучением человека как научного объекта и всегда пытался понять его место в мире. Хотя биология и философская антропология боролись между собой за право определения сущности человека, тем не менее обе эти дисциплины возвышали (по разным основаниям) людей на верхнюю ступеньку лестницы живых существ.

В современной философской антропологии человек понимается как еще не установившееся, незавершенное животное. В споре с представителями биологической антропологии М. Шелер указал на то, что именно незавершенность открывает возможность обретения человеком себя в культуре. Ницше считает, что неопределенность может стать причиной ужасного беспорядка, и поэтому часто говорит о человеке как о несчастье и болезни. Человек — это не только неполноценное, незавершенное природой, но к тому же и больное животное. Однако эта болезнь становится носителем позитивной ценности. Например, болезненное величие вполне может быть продуктивным. Понимая человека как культурное существо, Ницше отмечал, что его развитие основано на заблуждениях. Они необходимы, чтобы обмануть и победить дикого зверя, живущего внутри нас. Больше всего Ницше беспокоит превращение человека в стадное животное.

Ницше стремился вернуть человека в природу. Но что такое «природа»? Если мораль — олицетворение и исток всех законов, то природа как внеморальная «сущность» является отрицанием закона и порядка. Ницше призывал не стыдиться себя самого и, вместе с тем, намекал на постоянство природы, т. е. предполагал в ней некий порядок в форме вечного возвращения того же самого. Человек желает двигаться в каком-то определенном направлении, он ищет устойчивости и тем самым не желает быть игрушкой в потоке становления.

То, что отречение от моральных ограничений может привести к высвобождению произвола, мало беспокоило Ницше. Он не чувствовал опасных последствий своей философии и исключал даже саму мысль о возможности ее анархического истолкования. Творчество — вот что, по Ницше, создает порядок подлинного бытия. Он проявляется не только в переоценке ценностей, но прежде всего в вере и любви. Жизнь не сводится к воле, нацеленной на «придание формы», ей присуще уничтожение. «Творчество» как предельное философское понятие у Ницше столь же переменчиво и неопределенно, как «воля к власти» и «вечное возвращение». Оно самостоятельно и не вытекает из какой-либо родовой сущности. Творящий — тот, кто сохранился в уничтожении, прошел через горнило сомнений и отрицаний, сохранив твердость духа. Даже безбожие и имморализм у Ницше возможны в конечном счете благодаря энергии созидания, которая накоплена христианством.

Формулу «смысл жизни» Ницше модифицировал как вопрос: что есть ценного в жизни, чем она вообще ценна?

Он полагал, что ответить на этот вопрос нужно не умозрительно, а жизненно, т. е. не теорией, а экзистенцией. Поэтому следует обратить внимание не только на то, как люди теоретизируют или морализируют, аинато, как они живут. Отсюда вытекает требование «переоценки всех ценностей». Ценности христианской морали направлены на человека, но своим основанием имеют не удовольствие, благополучие и счастье, а такие абсолютные идеалы, которые не выполняются в условиях земного существования.

Традиции самопознания, основанной Платоном, Ницше противопоставлял «психологию» и «физиологию» культуры. Он описывал познание как «очеловечивание» сущего, т. е. как восприятие мира с точки зрения потребностей.

Во множестве афоризмов Ницше указывает на то, что человек смотрит на вещи сквозь призму собственных потребностей и познает не мир, а себя самого. Закономерности, приписываемые миру, суть законы человеческого бытия в мире, который есть не что иное, как «инвентарь человеческого опыта».

Однако антропоморфизация оборачивается у Ницше чем-то странным, если учесть, что он описывает человека как «патетическое», «неполноценное», «больное» животное. Человек характеризуется Ницше то как «плачущее», то как «смеющееся», то как «счастливое», то как «несчастное» создание. Может быть, более интригующе выглядит определение им человека как «интерпретирующего существа». Ницше везде ищет смысл — даже там, где его нет,— в событиях и явлениях. Он вкладывает смысл «инстинктивно» в вещи, события, тексты; из всего делает знаки, везде ищет значение, и это относится прежде всего к ценностям и целям. Так происходит отчуждение от собственно животной природы. Человек у Ницше становится то выше, то ниже животного. Способный не только познавать, но и действовать, он не ограничивается конструированием образа мира и преобразует его для своих нужд, изменяя при этом самого себя. Человек — само себя создающее существо, творящее не только «вторую природу», но также третью, четвертую и т. д. Становясь все более искусственным, он при этом остается природным существом. Ницше нервически относится к социальному контексту. Не в силах отрицать факт социальности, он описывает становление человека на основе общения с другими людьми. Человек создается культурой в качестве экземпляра рода. Человек — это «социальное животное», для которого даже разговор с Богом выступает как часть социального общения. Социальность бытия оказывается конституирующим фактором генеалогии ценностей и смысла. Мир возникает как продукт отношения по меньшей мере двоих человек. При этом интерпретация собственного положения в бытии определяется взглядом другого.

Ницше раскрывает общественный характер человеческой души, содержание которой вложено в человека обще- ством. Конечно, социальность человека — это не то, что интересует Ницше. Предмет его внимания может быть назван «физиологией», или антропологией, культуры. При этом речь идет о сильных, твердых характерах, о верности, честности, справедливости, о добре и зле, о государственном инстинкте и солидарности людей. Об этом много говорили античные философы, ибо воплощение философских идей предполагает определенные человеческие качества. Сегодня воспитание человека понимается как процесс познания им самого себя, как управление «страстями души» на основе разума. Вместе с тем один из родоначальников этой программы — Б. Спиноза понимал, что разум бессилен перед аффектами, и Ницше подхватывает его учение, согласно которому управление человеком осуществляется как игра аффектов. Поведение людей определяется не понятиями, а борьбой, где одна сила ограничивает другую силу, поэтому развитие культуры он описывает не в терминах производства идей, а как волю к власти. В поздних сочинениях Ницше кроме душевного пафоса и страстей учитывает изменение страстишек, мелких чувств, он говорит об изменении слуха и оптики, о деформации телесных органов. Их измельчание Ницше усматривает даже в ритмах сердца и работе кишечника (ссылки на «перистальтику» восходят, по-видимому, к А. Шопенгауэру). Возможно, он увлекся психологической риторикой и, исчерпав ее, взялся за «физиологические» аргументы, но то, что получилось, вышло за уровень метафорики и стиля.

Необходимо всерьез учесть те органические изменения человечества, которые обычно проходят по ведомству медицины. Современное понимание болезни дает возможность пересмотреть сложившееся разделение труда. Медицина уже не считает болезнь следствием только патогенных процессов на уровне органов. Современный человек болеет не так, как древний, страдавший в основном от ран. Наши болезни — следствие дурного образа жизни, а последний — продукт способа мыслить. Следовательно, подлинная критика нашей культуры написана языком тела. Мысль идет своей дорогой и все дальше уходит от жизни или, точнее, порождает свою действительность. Но рас- плата наступает, когда не ждали. За мысль приходится рассчитываться усыханием плоти. Только болезнь и смерть заставляют одуматься. Поэтому как болезнь, так и некоторую моральную неустойчивость Ницше оценивает положительно. Инновации происходят первоначально как аномалии; новое творится не красивыми гениями, а болезненными безумцами. Сила общества — в порядке, который требует сильного характера, надежности, честности, логичности и последовательности. На воспитание такого характера государство тратит значительные средства. Но в результате люди, замечает Ницше, глупеют, они не видят новых возможностей и застывают в безжизненной стагнации. Он указывает на то, что человек с одним глазом лучше развивает свою способность видеть, чем человек с двумя глазами.

Условием новой плодотворной идеи оказывается не столько усердное размышление за письменным столом, сколько телесная аномалия или болезнь. Вспомним, ответы Ницше на вопросы: как я пишу хорошие книги, почему я такой умный? Другие обычно отвечают, что книги пишутся из книг, что для создания хорошей книги требуется много знать и пережить, а главное, отказаться от прелестей жизни и вести крайне аскетический, духовный образ жизни. Ницше расценивает свои молодые годы учения как аскезу, подрывающую физическое здоровье: день проходит в библиотеке за книгами, а вечер в театре. Экзальтация духа сушит тело. Автор становится телом без органов. Как паук, он плетет паутину из головы. В ее сети попадают далекие незнакомые читатели, которые становятся жертвами духа. Он предает жизнь и питается мертвечиной. Ницше излагает историю своей болезни как результат нездорового образа жизни европейского интеллектуала. При этом он меняет представление о болезни и здоровье. Болезнь расценивается обычно как несчастье, и каждый больной мечтает как можно скорее выздороветь, чтобы вести прежний нездоровый образ жизни. Напротив, Ницше расценивает свою физическую болезнь как выздоровление духа. Он пишет: «Рассматривать с точки зрения больного более здоровые понятия и ценности, и наоборот, с точки зрения пол- ноты и самоуверенности более богатой жизни смотреть на таинственную работу инстинкта декаданса — таково было мое длительное упражнение, мой действительный опыт»67. Захватывающая прелесть и ценность жизни раскрывается по мере угасания витальности. Ницше превращается из пессимиста в оптимиста, более того ощущает себя сверхчеловеком — обитателем горных вершин. Не следует понимать его как очередного романтического героя, ибо сверхчеловек Ницше — это, возможно, самое умеренное существо, избегающее крайностей. Физиология сильных состоит не в том, что они обладают «сверхчеловеческой» силой и мужеством, а в том, что они вырабатывают чувство меры.

Если современные философы, вслед за М. Фуко и Э. Фроммом, называют себя «клиницистами цивилизации», то они должны вдуматься в проект Ницше, который не ограничивался критикой современного общества как источника психических и органических заболеваний составляющих его людей. В первом разделе работы «Человеческое, слишком человеческое» Ницше ставит задачу исследования «химии понятий и чувств». Он пишет: «В чем мы нуждаемся и что лишь при современном уровне отдельных наук может быть нам дано — есть химия моральных, религиозных, эстетических представлений и чувств, равно как всех душевных движений, которые мы испытываем в крупных и мелких отношениях культурной и общественной жизни и даже в одиночестве»68. Эту задачу Ницше решает как «генеалогическую» и указывает на необходимость преодоления «вечного человека», который, будучи неизменным, открывает новые идеи. Но в человеке постоянно происходят изменения, и они затрагивают не только ум, но также тело и душу. Речь идет о маленьких незаметных изменениях, которые Ницше ставил выше великих истин, на поверку оказывающихся великими заблуждениями. Прогресс культуры Ницше связывает с определенными психологическими характеристиками. Жизнь не состоит только из больших идей и не сводится к их провозглашению. Главным капиталом культуры являются люди, способные как переживать, так и действовать, люди, чувствующие ответственность как перед прошлым, так и перед настоящим;

люди, способные принять судьбу, и осуществить волю к власти.

Человек духа — интеллектуал в описаниях Ницше — напоминает жителя Поднебесной, это надутый, самодовольный мандарин, которому вовсе не чуждо «человеческое». Изображая из себя аскета, отрекаясь от пива и пирогов, он непрерывно о них думает. По Ницше, «философа узнают по тому, что он чурается трех блистательных и громких вещей, славы, царей и женщин»,— что отнюдь не означает, что последние не приходят к нему69. Целомудрие философов проявляется как страсть к производству идей. Воздержание от жизни оказывается всего лишь условием траты себя на поприще духа.

Размышляя об аскетическом идеале, Ницше различает, с одной стороны, его высокопарное выражение: манифестацию бедности, смирения, целомудрия, любви к истине, отказ от чувственных удовольствий и других радостей существования, а с другой стороны, его реальное «физиологическое» протекание. Аскетизм, таким образом, становится у него не отречением от существования, а способом протекания индивидуальной экзистенции. У существа, заботящегося обо всех, о справедливости, благе и истине, парадоксальная физиология. Тайну ее Ницше приоткрывает на примере Шопенгауэра, который ненавидел женщин, и Гегеля, который ужасно боялся смерти.

Вместо интерпретации, оценки и критики аскетического идеала Ницше предпринимает физиологическое исследование аскетов. Он изучает телесность «представителей серьезности», и перед ним открывается, как некогда перед изобретателем микроскопа, захватывающая картина борьбы за существование, в рамках которой аскетизм и воздержание становятся формами выживания. Аскетический идеал разоблачается Ницше как выражение воли к власти, как попытка господствовать над самой жизнью. Он пишет: «.позеленевший и злобный взгляд устремляется здесь на самое физиологическое процветание, в особенности на то, что его выражает,— красоту и радость; между тем как удовольствие ощущается и ищется в неудавшемся, чахлом, в боли, в злополучии, в безобразном, в са- мовольном ущербе, в обезличивании, самобичевании, са- мопожертвовании»70. Торжество при последнем издыхании — так характеризует Ницше результат реализации аскетической этики. Он пишет: «.письмо нашего земного существования соблазнило бы, пожалуй, к выводу, что Земля является по сути аскетической звездой, уголком, заселенным надутыми, высокомерными и гадкими тварями, которые не в состоянии отделаться от глубокой досады на себя, на землю, на всякую жизнь, и только тем и заняты, что причиняют друг другу боль, из удовольствия причинять боль — возможно, единственного их удоволь- ствия»71.

Такая «физиологическая» критика аскетизма как жизни, направленной против жизни, более эффективна, чем поиски теоретических аргументов, тем более, что они бессильны. Ницше показывает, что аскетизм физиологически бессмыслен.

Сегодня мы сталкиваемся с тем, что аскетизм не является моральным идеалом, а реализуется как организация жизни, основанная на запрете и воздержании, как система дисциплинарных практик, воспитывающих и приручающих человека. Иными словами, он не отвергается ни теорией, ни практикой. Почему аскетизм остается жизненной практикой сегодня, когда условия существования стали значительно более благоприятными, чем раньше? Ницше объясняет господство аскетического идеала инстинктом сохранения дегенерирующей жизни. Стало быть, он есть борьба против жизни, а не смерти. Человек достиг могущества благодаря приручению и цивилизации, но стал вследствие этого болезненным и слабым домашним животным. Сегодня аскетизм — средство не приручения дикого животного, а выживания слабого и больного домашнего существа. Почему человек стал «больным животным» — это главная тема раздумий позднего Ницше. Человек всегда был неугомонен, бросал вызов судьбе, он великий самоэкспериментатор, борющийся за право быть первым, он заложник будущего, одуревший от заложенной в него неведомой силы,— такими словами рисует Ницше зарю человеческого существования. Затем появляется Со- крат, и наступает эра приручения животного под названием человек.

Ницше много писал о недовольстве собой, о презрении к себе, и в этом он един с представителями психоанализа, предупреждавшими об опасности ужесточения культурных требований. Он призывает к самоуважению, которое предполагает отказ от христианского «пастырства плоти» и признание телесности: подавление инстинктов изнуряет человека. Ницше замечает: «Все инстинкты, не разряжающиеся вовне, обращаются вовнутрь». Так возникает «душа»72. Душа — тормоз инстинктов, и этот тормоз, считал Ницше, следует направлять не только против биологических инстинктов, но и против вбитых культурой иллюзий, веры в бога, чувства справедливости и т. п. Например, необходимо избавиться от мстительности, а также отыскать выход для разрядки инстинктов. Сублимация у Ницше предстает как модификация грубых инстинктов в более тонкие: душа должна иметь свои клоаки, куда бы она могла сливать свои нечистоты. Человек преобразуется не законами природы, а благодаря самому себе. Такое преобразование происходит и на основе морали. Вместе с тем Ницше атакует мораль в любой ее форме. Он делает это не для того, чтобы освободить людей от ее давления, а, наоборот, чтобы усилить ее нагрузку и тем самым поднять людей на более высокий уровень развития. Придавать себе форму — вот важнейшая задача человека. Только на место долженствования он ставит природу, на место свободы — творчество, на место греховности — невинность становления, на место общепринятого и общезначимого — индивидуальное и уникальное.

Ницше полагал, что реакция людей на осознание бессмысленности жизни зависит от темперамента, а не от познания. Благодаря воспитанию могла бы возникнуть более простая свободная от экзальтации жизнь, мы перестали бы переживать бурные страсти и существовали бы среди других людей, как среди природы, без излишних восторгов и печали. Для этого и нужен хороший темперамент, жизнерадостная душа, устойчивое настроение, которое бы не подрывали ни любовь, ни козни окружающих. Человек, с которого бы спали страсти — эти цепи жизни, мог бы жить ради познания, его должно было бы удовлетворять свободное парение над людьми, обычаями, законами и оценками. Это и есть «действительно освобождающая философская наука». И не в том ли проявляется «позитивизм» Ницше, что он призывает возвыситься над смрадом страстей, от «слишком человеческого» перейти по ту сторону добра и зла? Сегодня уже нельзя быть оптимистом, ибо нет Бога, который должен был создать «лучший из миров», но нет оснований и для пессимизма, так как мир сам по себе не хорош и не дурен, а понятия «доброго» и «злого» имеют отношение только к людям, да и то в весьма узком смысле слова.

Ницше, по сути, вынужден был заново сделать сам себя. Он не хотел быть креатурой Бога. Он отказался от карьеры профессора. Считается, что причиной тому стала его болезнь. Однако Ницше понимает болезнь совсем необычно. Да, болезнь — это ужасное несчастье, но о чем жалеет и о чем мечтает больной? Он думает о возвращении здоровья, чтобы снова жить той жизнью, которая и привела его к болезни. Ницше воспринял болезнь как величайший урок. Опыт болезни он превратил в философский метод. Однако «медицина», предлагаемая Ницше, не совпадает с расхожей психотерапией. Его принцип состоит в том, что надо жить, а не лечиться: здоровая жизнь состоит в абсолютном одиночестве, отказе от привычных условий жизни, от заботы о себе и от лечения73.

Ницше говорит о необходимости соблюдения чистоплотности в отношении самого себя. При этом имеется в виду не просто интеллектуальная честность. Речь идет о гигиене «близкого взаимодействии», в процессе которого дело доходит до «обоняния потрохов чужой души». Ницше пишет: «.моя гуманность состоит не в том, чтобы сочувствовать человеку, как он есть, а в том, чтобы переносить само это сочувствие к нему. ..<...> Отвращение к человеку, к „отребью" было всегда моей величайшей опасностью»74. На место гуманизма, ориентирующего на любовь к ближнему, ставится человечность, основывающаяся на принципе любви к дальнему. Абстрактный гуманист (отшельник, святой, профессор) призывает к любви, дистаницируясь от людей. Ницше, напротив, говорит о терпении к другому.