Нечистая совесть (Батлер).

Ницше хотел отстоять превосходство господина. Он рисует портрет сильной, свободолюбивой личности, способ- ной давать обещание и держать слово. Так возникает этика, которую Ницше отличает от морали, характерной для рабского сознания. Обещание — форма воли к власти, характеризующая смелых и честных. Вина и долг — удел тех, кто не смог выполнить обещаний, кто живет с нечистой совестью. Здесь логика Ницше отличается от диалектики Гегеля. Согласно ей, должник, которого считают бесчестным человеком, переживает моральное чувство вины и, таким образом, поддерживает эффективный порядок общества, основанный на самопринуждении. Однако Ницше отказывается признать положительное значение рабского труда и сознания. Он считает мораль опасной для общества.

Вопрос о нечистой совести неожиданно и по-новому ставит Ю. Батлер в статье «Круги нечистой совести. Ницше и Фрейд». Развивая свой «перформативный» подход относительно совести, она предлагает специфическую точку зрения на ментальные и моральные феномены. Как известно, Ницше выводил совесть из памяти о наказании. Батлер считает, что сила совести питается агрессией сдерживания. Введение понятия совести через фигуру «животного, смеющего обещать», представляется ей неясным110.

Эта протяженная воля, сохраняющая самоидентичность во времени, формирует человека совести. Батлер видит непоследовательность Ницше в том, что концепция обеща- ния противоречит его собственной концепции знакового процесса как переоценки ценностей. Действительно, сообразно месту и обстоятельствам, человек может изменить перспективу и отказаться от принятых обязательств. Но, возможно, воля к власти как раз и балансирует спонтанность. Тогда совесть выступает ее важнейшей формой. Другое дело, когда речь идет о «нечистой совести». Она является предпосылкой ресентимента.

Если Ницше настаивал на принципиальной разнице совести и нечистой совести, то Батлер поставила их различие под вопрос. Нечистая совести есть не что иное, как сознание вины. Вина вытекает из другого процесса, связанного не с обещанием, а с долгом. Вина, согласно генеалогии Ницше, первоначально означала невыплаченный долг. Затем она трансформируется в моральную ответственность, реализацией которой является чувство вины. Культивирование этого чувства Ницше связывает с заимодавцем, который получает удовольствие сначала от наказания должника, а затем, с развитием цивилизации, от переживания вины, которое испытывает тот, кто не вернул долг.

Батлер считает, что обещание и кредит — это не чисто экономические понятия. Поскольку к ним примешано удовольствие, то они являются приманкой жизни111. Задержка, торможение инстинкта предполагает его интерна- лизацию, т. е. душевную жизнь. Производство души обществом связано с фабрикацией идеала. Проблему генеало- гии морали Ницше Батлер видит в том, что противопоставление двух типов — суверенного человека, дающего и выполняющего обещания, и морального человека с нечистой совестью — несостоятельно. Сам Ницше писал, что обещание создает устойчивое, протяженное во времени Я. Обещание, собственно, задает и Я, и время. Нечистая совесть фабрикуется как перенос невыполненного обещания. Однако, полагает Батлер, обещание можно считать продуктом культивирования внутренней жизни нашего Я. Поэтому смеющий обещать наделен ответственностью и, следовательно, нечистой совестью112. Действительно, выведение нечистой совести из подавления инстинкта свободы, трактовка ее как саморепрессии является упрощенной. Перевода внешнего насилия во внутреннее самопринуждение невозможно добиться, если не учитывать желание и наслаждение. Исток нечистой совести — удовольствие от причинения боли, удовольствие весьма специфическое, так как оно возникает при нанесении боли самому себе во имя морали. Собственно, Я и рождается в таком самоистязании.

Попытаемся еще раз вникнуть в проблему соотношения души и общества. Человек рождается с набором потребностей, обеспечивающих самосохранение. Строго говоря, они не антисоциальны, так как общество состоит из индивидов, и, стало быть, забота о себе необходима для существования общества. Тем не менее между социальными нормами и «естественными потребностями» возникает конфликт, который решается не полным запретом (это привело бы к смерти индивидов), а культивированием этикета, созданием моральных и иных ограничений, которые касаются форм и способов еды, секса и др. Таким, в общем-то простым, образом решается проблема социального контроля биологической жизнедеятельности.

Но чисто теоретически возможен и иной ход для объяснения странного союза общества и индивидуальной души. Если власть, как допускал Ницше, первоначально принадлежала сильным, то что мешало им институализировать ее таким образом, чтобы она способствовала реализации самых необузданных желаний. Но даже при чтении Г. Т. Све- тония не возникает впечатления, что имперская машина служила удовлетворению ужасных желаний власть имущих. Не являются ли необузданные желания искусственно созданными, и не специально ли позиционируют себя властители необузданно желающими? Потребности и желания человека социально обусловлены. Удовлетворение гастрономических, сексуальных и прочих потребностей возможно в общении с другими, следовательно, эти потребности являются формами коммуникации. Человек странное существо. С одной стороны, как показывают подвиги святых подвижников, он долгое время может обходиться без еды, питья и женщин. Разного рода минимумы и рекомендации — это социальный миф. С другой стороны, именно человек способен к таким эксцессам по части еды и секса, что с ним не сравнится ни одно животное. Естественно, «люфт» между аскетом и обжорой используется обществом. Старое выражение «любовь и голод правят миром» не потеряло своего значения. Очевидно, чувство голода, как и остальные потребности, искусственно стимулируются. Человек может жить на хлебе и воде, но «прогибается» из-за бутерброда: приученный к «нормальному питанию» и удовлетворению «естественных потребностей» он становится марионеткой власти, которая, «смоделировав» «потребительскую корзину», манипулирует его поведением.