Наука и альтернативные формы знания

В «Веселой науке» Ницше набрасывает проект новой науки, который более или менее последовательно воплотил М.

История чувственности не получила должного развития из-за того, что чувства, страсти, желания считались в христианстве причиной зла. Люди — вечно недовольные и по- этому страдающие существа. Но среди них есть, писал Ницше, слабые и сильные. Первые озабочены украшательством жизни и по-женски мечтательны. В силу неискоренимости своего недовольства действительностью они охотно дают обмануть себя тем, кто предлагает разного рода духовные наркотики. Вторые — сильные недовольные — ориентируются на преобразование и обеспечение жизни. Европа — это неизлечимый больной, в котором женская романтика и страдание сочетаются с преобразованием одной формы недовольства в другую. В отличие от Китая, где недовольство давно искоренено, Европа черпает в нем стимул развития; оно является источником необычайно обостренной интеллектуальной чуткости, которая и составляет европейскую гениальность.

Здесь Ницше еще не зациклился на «ресентименте» и видит в недовольстве важный фактор развития европейского духа. По-настоящему опасно не вечное желание лучшего, а смирение с тем, что оно никогда не сможет осуществиться. Молодой Ницше был не чужд романтике «фаустовской души».

Ницше снова и снова возвращается к своей мысли о плодотворности так называемого зла. Понять этот интерес можно и без помощи психоанализа. Всякий свободный от псевдогуманистической идеологии человек понимает, что зло неизбежно и по-настоящему важный вопрос состоит в том, как жить со злом в себе и в других, как признать, что жизнь — это не только счастье и полет к увлекательному неизведанному новому, но также страдания и смерть. Возможно, мы несправедливы к тому, что приносит нам лично боль и страдание.

В «Веселой науке» Ницше отмечал, что недоверие к моралистическим утопиям делает человека более злым. Однако кроме разочарования, которое несет точное знание, есть еще иные формы зла, идущие не от интеллекта, а от коварства и злобы, от отсутствия чистой совести.

Ницше считал, что военизированное общество нравственно выше и чище индустриального. Он писал: «Солдаты и командиры находятся все еще в гораздо лучших отношениях друг к другу, чем рабочие и работодатели»149. Капиталисты достигают более эффективного порабощения по сравнению с тиранами и генералами. Но самым постыдным в современном рабстве является то, что работодатели мало чем отличаются от рабочих. Различие их положения обусловлено не благородством происхождения и воспитания, а случаем. Однако не юнгеровская тематика волнует

Ницше. Как эстет он, конечно, видит превосходство старой аристократии над нуворишами, но при этом не может отрицать, что для понимания современности важнее изменение характера труда. Наши современники мало разборчивы в выборе работы — главным критерием считается барыш. Есть лишь редкие люди, которые не делают того, что не приносит им удовольствия. К ним Ницше относит не только великих художников, но и праздных людей, увлеченных путешествиями, собирательством и т. п. Эти люди умеют примириться со скукой — бичем современных невротических личностей, которые находятся в состоянии бегства от самих себя и ищут забвения в труде или развлечениях.

В качестве лекарства Ницше предлагает «вопросительные знаки о ценности всякой жизни», возникающие в такие времена, когда в силу утонченности и облегченности существования, «комариные укусы души и тела считаются слишком кровавыми и злостными». Наши предки проходили жестокую выучку страдания: они охотно причиняли боль и наблюдали на других ужаснейшие ее реакции. Современные люди боятся боли, сама мысль о ней является для них невыносимой.

Необходимо крайне осторожно говорить о «смысле», «сущности» или «ценности» применительно к воззрениям Ницше. «Генеалогия» вовсе не проливает ослепительного света на «действительное» положение дел. Лучшим примером тому является двойственность оценок истины и заблуждения. С одной стороны, Ницше говорил об иллюзиях, в которых пребывает человечество, и, подобно Спинозе, призывал к бесстрашному поиску истины. С другой стороны, он писал о великих заблуждениях прошлого, благодаря которым люди смогли выжить в более суровых условиях бытия. Ратуя за науку как мужественное следование объективной истине, какой бы она ни была с точки зрения морали, Ницше указывал и на позитивную роль искусства, которое затушевывает, приукрашивает, «эстетизирует» и этим «анестизирует» ужас бытия. Заключая в кавычки такие понятия, как «сущность» и «видость», Ницше не отбрасывал их, а включал в процесс игры, в которой они обменивались ролями. «Видимость для меня,— писал он,— это само действующее и живущее, которое заходит столь далеко в своем самоосмеянии, что дает мне почувствовать, что здесь все есть видимость и обманчивый свет и танец призраков и ничего больше,— что между всеми этими сновидцами и я, „познающий", танцую свой танец»150.