II МЕТАФИЗИКА НАДЕЖДЫ

Как у личности у меня есть своя цель — опасение души. По воле божьей человек появляется на свет и вернется к богу, пройдя срок испытания, вся его жизнь — странствие, а цель этого непрерывного странствия к богу— спасение. С момента моего появления на свет мое бытие, мое личное существование находится под угрозой. Дело сводится к тому, чтобы спасти их для бога и благодаря божеской милости. В этой борьбе со злом за спасение души, борьбе, ставка в которой — бытие, и заключается смысл жизни

Духовіная жизнь, имея своим источником личностное существование, предполагает возможность или, вернее, заключает в себе возможность занять по отношению к этому существованию определенную позицию33. Человек может занять открытую позицию по отношению к источнику и цели своего существования, то есть сознательно связать себя с богом, рассматривая жизнь как обязанность, которую надлежит исполнить с верой и надеждой. Материальный мир лишен общих закономерностей и устойчивых форм. Любой шаг в этом мире, полном хаоса и бесчестья, может привести к духовному краху, отчаянию и смерти. Душа, замкнувшаяся в себе или ищущая избавления от своих внутренних горестей вовне, в материальном мире, отдаляется от бога — источника силы и носителя ценностей; истерзанная, подверженная постыдным соблазнам, связанная с существованием, утратившим человеческий облик, она скатывается к пессимизму и неверию.

Подлинный человек, человек открытой позиции,— это личность, устремленная к миру высших ценностей. Нам, брошенным в материальный, расколотый, «расщепленный» и бессмысленный мир, надлежит найти абсолютные ценности, восстановить мир нравственных ценностей. А они существуют в боге —как объективные, платонические идеи. Нужно покинуть мир материальный, мир социальный — это царство теней,— покинуть во имя любви к богу, чтобы эти ценности в нас расцвели, ибо они существуют вечно и незыблемо, ожидая, когда мы обратимся к ним вследствие нашей внутренней позиции (вовлеченности) и благодаря божьей милости, которая сорвет пелену с наших глаз. Таким образом, эти ценности объективны и, согласно толкованию Тимона Терлецкого, ждут нашего усилия, чтобы заявить о себе. Это усилие — личное дело, внутренняя тайна каждой человеческой личности, но оно касается интерсубъективных ценностей. Ибо, хотя мы существуем каждый по-своему и сам по себе, основа и смысл бытия у нас общие.

Здесь мы подходим к цепи понятий: личность — вовлеченность — общность — действительность, которые являются основополагающими в концепции Марселя, но в которые мы привыкли вкладывать совершенно иной смысл, чем Марсель.

Для Марселя ««Я» в той мере, в какой оно остается замкнутым в себе, то есть в той мере, в какой оно остается рабом своих ощущений, своих вожделений и томящего его глухого беспокойства, находится, в сущности, вне зла и вне добра...

Вовлеченность воспринимается, таким образом, как полное смирения и верности подчинение высшей духовной силе. Марсель не доказывает ее существования. Как и Кьеркегор, он, в сущности, не признает никаких доказательств существования бога. Рассмотрение проблемы бога в онтологической плоскости, с опорой на логические доводы представляется ему кощунством. Связь человеческого существования с богом является для Марселя основной аксиомой, исходной точкой всей системы, а не предметом интеллектуального анализа. И если он соглашается с аргументацией, то рассматривает ее как плод априорной интуиции, благодаря которой ему известно, что бог — основное условие бытия человека. Таким образом, вовлеченность — это такое состояние души, которое приближает благодать, вызывая присутствие бога. Присутствие это полнее всего в акте преклонения, в обожании.

Эта вовлеченность в смирение, послушание и любовь, вовлеченность в веру рождает надежду.

Марсель пишет: «Эта надежда является ответом существа на бесконечное бытие, о котором оно знает, что обязано ему всей своей сутью и не может ставить ему никаких условий. В тот момент, когда я как бы теряюсь перед абсолютным «Ты», которое в своей бесконечной милости вывело меня из небытия, в тот момент я, кажется, навсегда запрещаю себе отчаяние или, вернее, объявляю всякое возможное отчаяние столь великой изменой, что я не мог бы поддаться ему, не вынося одновременно приговора самому себе. Ибо с этой точки зрения отчаяние есть не что иное, как утверждение, что бог покинул меня»

В трактовке Марселя надежда как эмоция совершенно не зависит ни от каких интеллектуальных доводов. Дело здесь не в ожидании или предвидении чего-нибудь. Надежда беспредметна. Тот вид «душевной активности», который Марсель называет надеждой, следует, отказавшись от марселевской фразеологии, назвать полнейшим смирением, покорностью судьбе, фактической пассивностью в ожидании спасения души после смерти.

Бытие нельзя наблюдать, анализировать в эмпирических категориях. Но мы можем встретить бытие в других существах благодаря актам любви. Предметный, наблюдаемый извне другой человек, «Он», превращается тогда в интимное «Ты». В этом задушевном духовном общении основным моментом является стремление к общности сознания.

Следовательно, подобно тому как вовлеченность не являлась, по сути дела, признаком активного отношения к миру и реальной поддержки определенных ценностей, обнаруживаемых на деле, а была лишь духовной позицией, находящей свое высшее выражение в акте обожания бога, так и общность трактуется здесь не в общественном смысле, как ощущение общности земной судьбы, ведущее к единству действий, а лишь как понимание общего эсхатологического предназначения, углубляющее ощущение осмысленности моего собственного бытия.

Таким образом, оказывается, что земная общность не только не сплачивает людей вокруг земных целей, а, напротив, усиливает в каждом отдельном человеке чувство пребывания перед лицом реальных жизненных потребностей, работы, развлечений, общественной деятельности и т.

Габриель Марсель писал, что его экзистенциальная философия, основанная на интерсубъективизме, то есть на обобщенном понятии «Мы», в определенный момент неизбежно превращается в драму — подобно тому как слово, достигнув определенного эмоционального «тонуса», превращается в пение. Это «Мы» не является коллективом людей, это обозначение общности «Меня» и «Тебя», возникшей как результат нашей общей потребности воздавать хвалу богу. Терлецкий пишет что персонажи драм Марселя, герои его пьес — все стремятся к объединению, к более полному охвату бытия, поскольку ощущают, что они сосуществуют с другими. Стремление к общности сознания — основная тенденция их жизни, внутренняя необходимость.

Однако это стремление не имеет своей целью коллективные действия. Здесь идеал — сводный хор отдельных личностей, которые, сознавая общность своего предназначения, борются, каждая в отдельности, за конкретное и неповторимое дело спасения собственной души. Их общность, таким образом, предполагает в конечном итоге, что они объединяются на основе убежденности в бренности мира сего; и рассматривая его как мнимую действительность времени испытаний и странствий, они обращают свой внутренний взор к трансцендентной действительности, являющейся целью этих странствий.