Метафизика.

Хайдеггер известен как критик гуманистического проекта в философии. Он считал, что бытие и жизнь не ограничиваются общепринятой моралью, однако в своей интерпретации существенно обеднил ницшевское понимание жизни, утверждая, что для философа она состоит в том, чтобы мыслить и писать книги. Считая жизнь философским экспериментом, Хайдеггер квалифицировал Ницше как завершителя европейской метафизики в ее последней стадии воли к власти. Между тем Ницше трансформировал метафизику гораздо радикальнее, чем Хайдеггер. Он уничижительно оценивал эпистемологический идеал метафизики познать предмет «сам по себе», как тождественный самому себе, как субстанцию: «подслеповатые, кротовьи глаза» первых организмов сначала видели одно и то же, затем, ко- гда ощущения дифференцировались, стали различаться разные субстанции, наделенные одним атрибутом, выражающим единственное отношение такого организма к предмету. Ницше писал: «Нас, органических существ, первоначально интересует в каждой вещи только ее отношение к нам в смысле удовольствия и страдания»33. При этом сначала мы далеки от представлений о причинности и верим в свободу воли, ибо всякое внутреннее ощущение и изменение в мире кажется бессвязным и случайным. Как же возникает такое первоначальное заблуждение, как вера в безусловные субстанции?

Как, например, человек приходит к вопросу о сущности числа, неразрешимость которого так мучила философов.

Метафизика не сводится к гуманизизации или морали- зизации, она «инспирирует», «пневматизирует» мир. Алле- горизация, символизация, инкарнация — все это сохранилось в метафизике, в ее конструкциях высшей истины и смысла. Не является ли Франкенштейн продуктом метафизики? Не будучи инспирированным, он остался бы просто роботом. Метафизический мир — одухотворенный универсум смыслов, значений. Ницше отмечает: «Мы видим все вещи сквозь человеческую голову и не можем отрезать этой головы; а между тем все же сохраняет силу вопрос: что осталось бы от мира, если отрезать голову?»34 Ницше понимает, что это невозможно. Науке нужно постичь мир, как он существует вне «головы», но отрезать ее — значит перекрыть доступ к миру. Метафизика преодолевает это затруднение конструкцией «чистого разума»: якобы есть такие «большие» или «ясные» головы, которые представляют собой идеальное зеркало для природы. Ницше возражает на это: человеческая голова — это, скорее, сборище страстей, предрассудков и подозрительных желаний. Страсть, заблуждение, самообман — вот что движет познающими субъектами. Итак, мир науки и метафизики — это человеческий мир. То, о чем мечтает метафизика, напоминает апофатическое определение Бога — это нечто наделенное исключительно отрицательными качествами.

Как можно расценить «такую генеалогию». Она отличается от хайдеггеровской «деструкции метафизики» тем, что не претендует на исправление: да, метафизика опирается на примитивные желания, но исток всего возвышенного — низкое.

Прорывом в интеллектуальной эволюции человечества можно считать преодоление примитивной веры в «наивных ангелочков». Достигнув ее, люди способны освободиться не только от религии, но и от метафизики. Но генеалогический подход Ницше не уничтожает религию и метафизику, а переориентирует их на сохранение и расцвет жизни. Благодаря генеалогическим изысканиям становится понятным, что христианская мораль и метафизика никак не соприкасаются с миром самим по себе. Вопрос о критерии оценки метафизических и моральных представлений Ницше предлагает решить средствами философской «физиологии» и «психологии» организмов и понятий. При разобла- чении трансцендентальной философии Ницше предлагает весьма странный подход. Мы привыкли к трактовке ее как «языковой болезни» или «обоснованию настоящего», наконец как «воли к власти». Ницше связывает интерес к трансцендентальной философии с состоянием наших внутренних органов. Он использует для описания нашего к ней отношения термины «притягивает — отталкивает». Сначала, «на заре туманной юности», нам нравится метафизика. Нас тянет к ней. Но почему именно в юности, а не в старости, как обычно полагают, она нас притягивает? Ницше объясняет это обостренной чувствительностью молодых: есть вещи, которые неприятны, но их легче переносить, если мы узнаем о них нечто значительное.

Преодоление метафизики Ницше мыслит иначе, чем Р. Карнап или Хайдеггер. Последний в конце жизни, прав- да, устал с нею бороться и советовал «предоставить ее самой себе». Ницше предлагает более конструктивный подход: необходимо сделать «обратное движение» — понять историческую, а также психологическую правомерность метафизических заблуждений. Метафизика — это полезное заблуждение, преодоление которого приведет к плохим последствиям. Если мы откажемся от метафизической перспективы, то какими глазами будем смотреть на мир? Если предположить, что в отношении метафизических проблем люди постепенно станут скептиками, то что тогда станет с человеческим обществом? Первое негативное последствие нигилизма в отношении метафизики состоит в переоценке индивидуальной жизни — человек не захочет сажать деревья, плодов которых ему не удастся вкусить.

Хайдеггер видел в метафизике воли к власти ее завершение. Он резко возражал на предложение М. Шелера превратить антропологический проект в лидирующую форму современного философствования. Суть протеста Хайдегге- ра сводилась к тому, что человеческое — это не только спасение от отчуждения, но и его источник. Мир слишком очеловечен, но очеловечен каким-то бесчеловечным способом. Покорив природу, построив для себя искусственную среду обитания, люди в условиях комфорта и безопасности не просто утратили смысл существования, но стали деградировать. Ницше заявил, что вслед за смертью Бога должен быть преодолен и человек. Вопрос о том, кто мы, остается без ответа. Он отсутствует не по лености философов, а оттого, что человек по своей природе несубстанциален, не имеет сущности и не может получить определения. Может быть, как советовал Хайдеггер, вместо этого необходимо спрашивать, где мы, т. е. спрашивать о времени и месте человека в бытии.

Если можно дать определение человеку, то его необходимо соотнести с чем-то высшим, а он не признает никого и ничего выше себя. Автономный и независимый субъект сам диктует миру законы, не обращая внимания на свою конечность. Так он утратил бытие во времени. По Хайдеггеру, человек находит определение только в смерти: заменимый во всем, он сам выполняет только работу умирания. Но и до этого радикального определения своей конечности человек должен прислушиваться к бытию в заботе и тревоге, в голосе совести и ответственности. Преодолением «человеческого, слишком человеческого» у Хайдеггера становится Dasein, или «бытие-понимание». Феноменология уступает место «герменевтике фактичности».

Философскую герменевтику можно рассматривать как сущностную науку о человеке, открытом другому. Понимание свершается в языке, в разговоре. Чудо устной речи состоит в том, что она цивилизует, очеловечивает человека, приобщая его к порядку бытия. Слова действуют не как угрозы или приказания, а исключительно своим значением. Язык — это, строго говоря, не человеческая, а бытийствен- ная способность. Бытие посылает нам знаки. Прислушиваясь к ним, мы вырываемся из круга собственных переживаний и становимся открытыми другому. К сожалению, стремление к покорению природы и господству над людьми извратило язык общения. Он уже не является медиумом бытия. Сегодня все коммуницируют, но никто никого не слушает. Циркулируя в коммуникативных сетях современности, люди получают информацию и передают ее дальше. Знаки перестали соотноситься с чем-то потусторонним и отсылают к другим знакам, а не к «реальности», «идеям» или «смыслам». Это и определило наступление эры нигилизма, превозмогать которую учили Ницше и Хайдеггер.