Как возникла наша душа?

Разумеется, суть души, критерий ее наличия — это совесть. Странный она феномен! Каково ее происхождение, кто «вдохнул» ее в нас? Дана она от Бога, или же каждый обретает ее сам? Скорее всего, душа — это искусственно сформированная, принудительно заданная «машина» переживаний, и как таковая она есть место для совести и других моральных феноменов. Поскольку совесть может быть, а может и не быть (как говорится, многие ее «не имеют» или «теряют»), постольку разговор о ее происхождении вполне оправдан.

Если следовать языку (говорят о зове совести), то совесть — это вызов. Он обращен к конкретному человеку. Но кто обращается к твоей душе: другой человек, ждущий сострадания, Бог, требующий послушания, или общество, ожидающее соблюдения социальных норм? Обычно человек, выросший под сенью религии и романтического идеа- лизма, обращается в поисках загадки совести к чему-то возвышенному, к божественной справедливости например.

В иерархии моральных понятий ближе всего к совести располагается вина. Ее происхождение можно вывести из таких понятных вещей, как ущерб или долг. Присваивать чужое, брать и не отдавать, обещать и не выполнять сказанного — знакомые человеческие отношения. Не удивительно, что Ницше начал с анализа простых взаимосвязей. При понимании таких концептов, как «обещание», «наказание», «вина», «долг», выявляется трудность, вызванная тем, что анализ не может претендовать на «истину» и зависает на уровне фикций. Действительно, Ницше неоднократно сталкивается с тем, что его перспективистская позиция, отрицающая онтологические основания понятий, по сути, уравнивает все ценности. Точнее говоря, ему приходится отыскивать новые критерии их выбора.

Совесть не есть нечто субстанциальное, она — продукт воли, обращенной на саму себя. Мораль культивирует рефлексивного субъекта, контролирующего самого себя. Доводя до логического конца концепцию морали Ницше, можно сказать, что субъект, противостоящий насилию, является ее эффектом. Точно так же чистая воля является предпосылкой моральных ограничений. Собственно, кан- товский императив предполагает такую автономность, которая ограничивает саму себя. Можно ли разорвать такого рода круги?

Это попытался сделать М. Фуко, который построил настолько запутанный образ власти, что сам был не в состоянии указать выход из его лабиринта. Последователи Фуко различают две формы власти: одна формирует субъекта, а другая используется им для самореализации. Эти формы можно дополнить и такими формами власти, как угнетение и освобождение, воспитание и совращение и т. п. Но суть дела в том, что власть на одном уровне осуществляется как внешнее принуждение, а на другом — как внутреннее самопринуждение.

Влечение, обращенное на самого себя, т. е. первичный нарциссизм, становится катализатором формирования субъекта. Совесть, ставшая инструментом рефлексии, превращает субъект в объект самоанализа. Ницше считал рефлексию следствием совести, которая в свою очередь является следствием наказания: совесть — это самонаказание. Он писал, что нечистая совесть фабрикует душу, расширяет внутреннее психическое пространство. Действительно, практика исповеди не только способствует сдержанности и самоконтролю, но и существенно обогащает знание субъекта о самом себе, об «изгибах» своей души. Эти знания, мир понятий и фикций включается в психический процесс. Даже письмо порождается нечистой совестью, и, таким образом, лекарство оказывается зараженным вирусом, от которого оно предназначено лечить. Теория тела порождает само тело.