Фигура автора у Ницше.

Ницше по-разному позиционировал себя на протяжении своей жизни. Смолоду он не был чужд культа великих людей. И в последней работе он вводит себя как уникальное существо и просит не путать с другими. Однако при этом он отказывается от эстетики гения и описывает свою генеалогию, биографию, болезнь, а также время и место письма. Наряду с этим Ницше определяет автора как менеджера и даже создателя рынка. Проблема не в том, чтобы рассказывать правду о самом себе, а в том, чтобы создать «брэнд», марку, благодаря которой начинает работать символический капитал.

Кто такой Ницше, как мы понимаем его сочинения спустя столетие после его физической смерти? Почему этот ученый филолог, мастер тонких дистинкций стал достоянием вульгарной толпы. Был ли он родоначальником эры нарциссизма, прежде всего «восстания масс», предлагал ли диктатуру глобального рынка, или понимал «большую политику» как способ достижения коллективной солидарности? Почему с ним закончилась эпоха академической философии и началась история мышления в форме искусства? А может быть, событие Ницше — это прежде всего коммуникативная революция.

Ницше — этот автор для авторов — стал культовой фигурой, дизайнером тренда. Случайное имя Ницше он превратил в событие «Ницше». Его претензия состояла в том, чтобы стать художником и даже больше чем художником. Речь идет о его понимании успеха, которое было вполне рыночным, ибо только рынок приносит успех произведению. Но при этом Ницше не придерживался стратегии авангарда, описанной в ставшей классической книге Б. Гройса11. Руководитель рынка должен быть его создателем. Именно он должен предлагать то, из чего может выбирать публика. Ницше понимал, что идеи, определяющие будущее, выдвигаются отдельными людьми, которые понимают происходящее лучше, чем остальные. Таким образом, под субъектами истории Ницше имел в виду не обывателей, выше всего ценящих комфорт собственного существования. Это «последние люди» на нашей земле. Его индивиды — это великие люди: свободные умы, которые живут рискованно. Ницше также очень хорошо понимал, что искусственно созданная социальная система должна быть «автопойэтиче- ской» системой. Не существует ни истин, ни фактов; все — только интерпретации. Благодаря сверхчеловеческим усилиям Ницше внес свое имя в списки классиков, оно стало маркой продукта, называемого «ницшеанский индивидуализм». Ницше, как автор и создатель «брэнда», соединил евангелическую риторику и рекламу. Шут, создатель текстов, поэт — одно это словосочетание из самохарактеристики Ницше раскрывает всю глубину его понимания авторства в условиях современного рынка и массовой культуры.

Ницше описал свое авторское сознание как смесь хвалебных и евангелических речей в первой части «Так говорил Заратустра». Талант автора подобен свету солнца, которое отдает все, что у него есть, не ожидая ответного дара. Ницше все время писал о том, что у него мозоли на руках, натруженных дарением, которое есть не что иное, как imitation solis. Солнце светит от восхода до заката и в этом его героический подвиг.

Греющийся в лучах своей поздней славы автор — бесспорно, смешная фигура. Конечно, это старческая идиллия. Если быть честным, все, созданное нами, стимулировано желаниями. Не случайно Ницше предостерегает: не вздумайте подозревать, будто я гонялся за славой, деньгами и женщинами. Но если и не гонялся, то хотел. Более того, все это было и даже много. Разумеется, титанические усилия были потрачены не на прямое стяжание перечисленных ценностей. Нет, каждый из нас просто страдал или был счастлив, думал или писал, мечтал или любил.

Ницше не только использует евангелическую технику для восхваления себя как автора, но и самовосхваление понимает радикально по-новому. Не следует считать, будто от восхваления чужого Ницше переориентируется на самовосхваление. Восхваление себя он посвящает восхвалению чужого. Чуждость — нечто большее, чем другость, и она не преодолевается речевым общением и пониманием. Чуждость есть такое наполненное культурой, языком, воспитанием, болезнями пространство, куда можно только проникнуть и внедриться. Полнота чуждости — это и есть мир. Все, что в нем есть великого, превращается в восхваление в себе чужого: как мой отец я уже умер, а как моя мать я все еще жив и говорю; как мои будущие друзья я могу слушать. Ницше, таким образом, открыл нечто такое, что можно назвать гетеронарциссизмом: собственную самость он находит в чужом, которое есть внутри его. Интерес Ницше лежит в сфере возможности излучения и проникновения одного в другое. Он есть резонирующее тело: то, что мы находим в себе, есть другое, проникшее в нас и слившееся с нами. Понимание автора у Ницше не имеет ничего общего с философскими галлюцинациями о «субъекте» или о тождестве людей, общающихся в диалогической форме. Тут годится рассказ о том, как Иона путешествовал в чреве китовом. В коммуникации главное не обмен мнениями, а эманация.

Ницше-автор — это вершина развития немецкого языка. Как мыслитель-певец он ощущал себя инструментом веч- ности, звучащей в индивидууме. Как философ он попытался воплотить свои ощущения сопричастности к вечности в учении о воле к власти. Но именно это учение не было им исчерпывающе сформулировано и, естественно, было неадекватно истолковано. То, что названо волей к власти, есть лишь искусственный термин, обозначающий многообразие сил, речей и их композиций в Я.

Самопонимание Ницше весьма разнообразно. Поэтому Ясперс по-своему прав, выводя его мышление из экзистенции.

Как входит жизнь в текст, как литература определяет жизнь? Была ли жизнь Ницше всего лишь экспериментом над самим собой, и как понимать этот по-своему страшный опыт самопожертвования? Все эти вопросы заставляют не только противопоставить различные понимания Ницше-автора, но и снова сопоставить их с его собственными позициями. В предисловии к «Ессе Номо» Ницше говорит о желании «свидетельствовать о себе». Он полагает, что это необходимо не столько для доказательства «авторских прав», сколько для оправдания будущей задачи. Ницше пишет: «В предвидении, что не далек тот день, когда я должен буду подвергнуть человечество испытанию более тяжкому, чем все те, каким оно подвергалось когда-либо, я считаю необходимым сказать, кто я»13. Что это за будущая задача, не трудно догадаться. Гораздо важнее понять позиционирования себя как человека, готового взять ответственность за управление человечеством. Только в этом случае мы перестанем воспринимать «Ессе Номо» как биографическую работу. В ней не описывается жизнь автора, а конструируется фигура, способная взять на себя выполнение ответственной миссии. Поскольку Бог умер, Ницше готов взять на себя управление человечеством.

Несмотря на свою добродетельную жизнь и неустанное письмо книг, которые Ницше издавал на собственные средства, его имя почти неизвестно.

Миссия, взятая Ницше, по сути аналогична божественной. Поэтому он вынужден воспользоваться евангелической риторикой, если понимать ее как разновидность хвалебного дифирамба, прославляющего себя и обещающего светлое будущее. Ницше помещает себя между людьми и Дионисом, медиумом которого он становится, поскольку считает христианство ответственным за деградацию человечества. Позиционирование в свете новой задачи состоит в акцентировании автора не как тонкого гения, знающего то, чего не знают другие, а как чистоплотного в отношении самого себя человека. То, что Ницше вполне понимал эту задачу, свидетельствует его замечание: «Я живу на собственный кредит». Собственное имя — марка, которая взята пока под собственный кредит. Он отличается от кредита, который открывают и оплачивают другие. Они не спешат это делать. Другое дело автор, который взял кредит у самого себя, т. е. посвятил свою жизнь творчеству. Сначала он делает имя: если товар не идет на рынке, нужна хорошая реклама. Но затем имя овладевает владельцем и заставляет его соответствовать марке. Хорошо, что слава приходит поздно, а живой классик — это исключение, подтверждающее правило: хороший автор — это умерший автор. Тезис о смерти автора является продуктом литературоведов. Автор убивает героя, чтобы закончить роман, а литературовед-комментатор дожидается смерти писателя, чтобы тот не смог опровергнуть своим дальнейшим творчеством данную ему литературным критиком интерпретацию. Ницше оперирует понятиями рыночной экономики «кредит», «процент» и определяет автора как создателя рынка культурного капитала. И если иметь в виду способ присутствия имени Ницше в современной культуре, то можно утверждать, что его понимание автора как «брэнда», который сначала создается, затем присваивается и переприсваивается, является наиболее реалистичным. Но было бы поспешно квалифицировать Ницше как «рыночника», превзошедшего Маркса, который еще не решался применять экономические понятия к оценке произведений искусства. «Экономика» авторства в описании Ницше выглядит весьма необычно и не вписывается в модель «буржуазного письма», где автор выступает не как медиум высшей инстанции, а как старательный ремесленник, создающий «крепкий роман». Во-первых, Ницше определяет автора как предпринимателя, который не прибегает к могущественным спонсорам, а берет кредит у самого себя, инвестируя в письмо собственную жизнь. Во-вторых, автор, согласно Ницше,— это тот, кто отдает, не получая взамен ничего. Кажется, что тут Ницше слукавил. Сам-то он ожидал ответного дара, и даже прибыли, от своей чудовищной инвестиции. Вложив в письмо самого себя, он ожидал признания. Однако эти надежды не сбылись. Ницше с горечью констатировал, что его имя никому не известно и его давно можно считать мертвым. Не дожив до своей славы, он не познал, что обретение имени означает смерть. Как автор в эстетике Бахтина убивает героя, чтобы завершить роман, так и слава, превращение имени в «брэнд» означают, что признанный автор уже не принадлежит самому себе, что как человек он отброшен в сторону, с ним никто не считается и, по сути, он уже мертв.

Ницше мечтал создать себе имя, чтобы изменить человечество. Однако он стал маркой, символом такого движения, которое бы ему не понравилось. Ницше связывали то с индивидуализмом, то с коллективизмом. Но его индивид — это «свободный ум», «сверхчеловек», задающий высшие цели культуры, а не городской эгоист, озабоченный повышением комфортабельности своей жизни. Точно так же та солидарность, возрождения которой он хотел, никак не согласуется ни с коллективным телом фашистов, ни с демократической массой. Между тем фашисты переприсвоили марку «Ницше» для своих целей, а сегодня из него пытаются сделать «демократа». Это кажется ужасно несправедливым, и современные ницшеведы стараются бороться с такими интерпретациями. Их попытки вписать Ницше в философское наследие завершились тем, что он стал классиком, создателем не просто оригинальной системы, а дискурсивности, которая определяет и жизнь и письмо.