Эстетические практики солидарности.

Не следует обвинять Ницше в разжигании «националистического угара». Сегодня под сомнением находится стремление любой нации к политической автономности и строительству национального государства. Однако никто не отнимает права на культурную автономность. Как каждый индивид имеет право и обязан мыслить себя гением, так и любой народ вправе стремиться к лидерству. Вопрос же о форме гегемонизма зависит, к счастью, не от намерений людей, а от устройства коммуникативных систем, медиумами которых выступают государства, институты и отдельные граждане. При этом вполне возможно мыслить сосуществование людей и их объединений так, как будто они абсолютно замкнуты и не озабочены тем, чтобы другие коллективы были похожи на них, т. е. они не оценивают другие коллективы через оппозицию «свое — чужое» и абсолютно равнодушны друг к другу. Однако такая модель «невмешательства» и «толерантности» давно в прошлом (когда-то, например, жители Америки не подозревали о европейцах, и наоборот). Сегодня толерантность следует представлять уже с учетом глобализации, которая выступает как объективный процесс, трансформирующий наши мнения, в том числе и о национальном.

Опыт размышлений Ницше чрезвычайно важен для обсуждения актуального вопроса о соотношении национального и национализма. Эволюцию его понимания можно представить так: под влиянием сборки Германии, активно осуществлявшейся при Бисмарке, культивировались идеи о превосходстве «немецкого духа», что нашло отражение как в системе образования, так и в музыке Вагнера. В борьбе между школьным учителем и музыкантом Ницше выбирает позицию художника. Боевой дух вырабатывается не в аудиториях, а в концертных залах, и не профессора, а теноры и примадонны вырывают нас из приватного существования и распахивают перед нами широкий горизонт героических деяний. Однако позже, и об этом свидетельствует разрыв с Вагнером и предисловие 1886 г. к «Рождению трагедии», мнение Ницше изменилось. В чем же усомнился Ницше: в ориентации на выработку национальной идеи, в основе которой лежит убеждение в превосходстве «германского духа», или в том, что этому способствует музыка, а не философия?

Однозначного ответа на этот вопрос не существует. Скорее всего, скепсис Ницше в отношении музыки Вагнера связан с переосмыслением и переформулировкой самого вопроса из политического в культурный. Исходным остается поиск оснований такого, несомненно, величайшего человеческого объединения, каким был греческий полис. Ницше не справшивает, почему все эти маленькие образования вели между собою непрерывную войну и с трудом объединялись, чтобы дать отпор могущественным государствам Востока. Он пытается ответить на вопрос об источнике их силы и крепости. Известно, что сам Перикл видел его в философии и дружбе. Однако Ницше отмечает не только «аполлоническое», но и «дионисийское» начало в греческой культуре и видит их примирение не в философии, а в греческой трагедии.

Важно отметить трансформацию понимания «политического» у Ницше, которую не заметили его комментаторы. Современное определение этого понятия значимо для сравнительно недавнего отрезка истории и не дает исчерпывающего ответа на вопрос о самосохранении государства. Его первичные силы формируются вовсе не в ходе дискуссий между членами политических партий и, тем более, не в их борьбе за власть. Сегодня человек реализует себя как политическое существо не чаще, чем один раз в четыре года, когда приходит к избирательной урне и голосует за одного из кандидатов, которые ему не всегда нравятся. Но разве такой смысл вкладывал Аристотель в свое определение человека как политического существа? Ясно, что «рожденные властвовать» мужчины греческого полиса занимались политикой не один раз в четыре года, а ежедневно и постоянно. Предметом их «политических» решений был не только вопрос о войне, которая и в те времена была, конечно, не рядовым событием. Ясно, что на городской площади обсуждались и другие вопросы. Но только ли агора была местом политического? Попытка ответить на этот вопрос снова приводит нас к его сущности.