3. «ЭКОНОМИЯ МЫШЛЕНИЯ»
Р.
Авенариус формулировал «Принцип наименьшей <<принцип наименьшей меры силы» меры СИЛЫ» г г, 'так: «Б случае присоединения новых впечатлений душа сообщает своим представлениям возможно меньшее изменение; или, другими словами, после новой апперцепции содержание наших представлений оказывается возможно более сходным с их содержанием до этой апперцепции.. На новую апперцепцию душа затрачивает лишь столько сил, сколько необходимо, а в случае множества возможных апперцепций она отдает предпочтение той, которая совершает ту же работу с меньшей затратой силы» [6, с. 3]. Этот принцип служит далее методологической основой для требования «очищения опыта» и в качестве самостоятельного, а тем более ведущего принципа больше не фигурирует.
«Принцин наименьшей меры силы» представляет собой перенесенный в іносеологию механический принцип наименьшего действия. Уже этим определяется метафизически-механистическая сущность этого принципа познания. Авенариус использует его затем как принцип сведения, делая сведение неизвестного к известному, частного закона к общему принципом научного познания вообще. Поэтому «принцип наименьшей меры силы» препятствует качественному приросту знания, не сводящегося к уже известному и представляющего собой нечто подлинно новое. Но важна и общефилософская его тенденция — «принцип наименьшей меры силы» вырождается у Авенариуса в требование устранять «все излишнее» . кроме ощущений Так теория сведения, являвшаяся ранее методом механистическою материализма, превращается в орудие субъективного идеализма.
«Экономия мышления» Э.
Мах занялся проблемой «эко- и механика номного подхода» к познанию всвязи со своими исследованиями по истории механики. В условиях, когда механическая модель всех происходящих в природе процессов казалась ученым единственным и совершенным их изображением, Мах выступил против этого взгляда. Вот что писал позднее об этом А. Эйнштейн. «Даже Максвелл и Г. Герц, которые, ретроспективно, кажутся людьми, поколебавшими веру в механику как окончательную основу всего физического мышления, в своем сознательном мышлении целиком придерживались механики как надежной основы физики. Именно Эрнст Мах потряс эту догматическую веру» [156, р. 21]. Это было важное достижение Маха как физика, положившее начало преодолению механицизма в физической пауке и использованное затем Эйнштейном. Однако сам Мах использовал свою критику механицизма не для положительной разработки физической теории, а в иных целях. В частности, он подверг критике ньютоновское понимание абсолютности пространства и времени, показав, исходя из физических оснований, что формулировка физических законов связана с взаимодействием масс («принцип Маха»). Этим опровергалось допущение Ньютона относительно абсолютности пространства и времени в смысле их независимости от распределения тяготеющих масс. Однако установленная этим физическая относительность простраігства и времени послужила Маху Основой для отрицаниі их объективности. Иными словами, Мах, подобно Беркли, не пожелал заметить, что идея абсолютного пространства у Ньютона содержит, по существу, два момента: объективность пространства и его физическую абсолютность. С основанием отвергнув второе, Мах неправомерно перенес свою критику и на первое.
Отрицание абсолютности пространства означало отрицание его самостоятельности в отношении материи, что делало картину мира в некотором роде компактнее, «экономнее» (существуют не материя и пространство, а пространственно упорядоченная материя). Но Мах пошел по пути интерпретации «экономности» как истолкования пространства и времени в виде упорядоченных систем рядов ощущений, т.
е. субъективных образований. Косвенным результатом этого был отказ от гносеологической основы классической физики, состоящей в требова- нии соответствия физических законов реальному положению вещей. На место последнего Махом ставится субъективистская «экономия мышления». Она была, вообще говоря, абсолютизацией действительно используемого наукой методологического требования логической и по возможности содержательной простоты и единства теории. И эта абсолютизация состояла в том, что «экономия» была противопоставлена как якобы высшая методологическая установка требованию соответствия между теорией и фактами.Мы видели уже, что Авенариус, Экономное мышление развивший «биологическую» сторо- как „чистое 1 ,
описание" НУ экономии мышления, фактиче
ски исключил своим «принципом наименьшей меры силы» возможность формирования новых понятий, вывода новых законов, не сводимых к уже известным. Признав несводимость законов природы к механическим, Мах тем самым подрывает теорию сведения и в то же время ставит под сомнение «принцип наименьшей меры силы» в применении к познанию. Поэтому он делает акцент на другую сторону «экономии мышления»: обращается к позитивистскому учению о познании как «чистом описании». Его историческим источником была философия Беркли, призывавшего поставить на место исследования причинно-следственных связей описание видимых результатов действий. Именно эту мысль воспринимает Мах.
Мах явно недооценивает логическое мышление, считая, что оно не может дать никакого нового знания. Источником же последнего является лишь наблюдение, интуиция (Anschauung). Правильно утверждая, что познание вырастает из ощущений, Мах ошибается, когда на этой основе приходит к выводу, что всякое знание сводится к ощущению. Именно эта мысль послужила затем основой для неопозитивистского истолкования «принципа наблюдаемости» в физике. Неопозитивист Ф. Франк писал по этому поводу: «Согласно Маху и его непосредственным последователям, фундаментальные законы физики должны формулироваться таким образом, чтобы они содержали только понятия, которые могЛи бы быть определены непосредственными наблюдениями, или, по крайней мере, связаны короткой цепью мыслей с непосредственными наблюдениями» [156, р.
274]. Но это и есть, с одной стороны, формулировка в зародыше неопо- зитивистского «принципа верификации», а с другой — возрождение берклианского тезиса «существовать — значит быть воспринимаемым».Несомненна субъективно-идеалистическая сущность этого принципа. Однако даже и помимо этого «чистое описание» обнаруживает свою несостоятельность тем, что в нем, по существу, сводится на нет активная роль логического мышления, а наука подменяется плоским эмпиризмом. Поэтому махизм не мог рассчитывать на успех в условиях научного развития XX в., когда важное место в теории познания все более и более стали занимать проблемы логической структуры науки.
В эмпирическом описании и применении «экономии мышления», по существу, смешиваются три разнородных понимания этого принципа Во-первых, это дидактическое пожелание выражать наличное научное содержание в возможно более простой форме; во-вторых, методологическое требование формулировать проблемы простейшим образом и применять для их решения простейшие средства; в-третьих, «метафизическое» утверждение о том, что природа выбирает для совершения своих действий простейшие средства [см 26, с 204— 205] Последнее принятое Авенариусом понимание «экономии» как «принципа наименьшей меры силы» превращается в идеалистический в своей сущности принцип, исключающий объективность материального мира Более последовательный позитивист Мах понимает «экономию мышления» лишь как принцип познания Но каково происхождение последнего' « Если не признавать объективной реальности, данной нам в ощущениях, то откуда может взяться «принцип экономии», как не из субъекта? Ощущения, конечно, никакой «экономии» не содержат Значит, мышление дает нечто такое, чего нет в ощущении! Значит, «принцип экономии» берется не из опыта ( = ощущений), а предшествует всякому опыту, составляет логическое условие его, как категории Канта» [2, т. 18, с 177]
Как и во всех вопросах теории познания, Мах и Авенариус непоследовательны в проведении принципов «экономии мышления» и «чистого описания».
Гносеологически и тот и другой принципы суть составные части эм- пириокритической теории познания. Но наряду с этим мы постоянно наталкиваемся в работах Авенариуса и Маха на стихийно-материалистические моменты в трактовке познания, не совместимые с исходными субъективистскими установками. Так, Мах утверждает, что «полное и наипростейшее описание», о котором говорил физик Кирх- юф, «экономическое изображение действительного» — формула самого Маха, и постулат «согласие мышления с бытием и согласие процессов мышления между собою» выражает одну и ту же мысль. «Приспособление мыслей к фактам превращается при сообщении их другим людям в описание, в экономическое изображе- ниє действительного при полном и простейшем описании» [63, с. 291]. Однако <гэкономность мышления в такой связи есть просто неуклюжее и вычурно-смешное слово вместо: правильность» [2, т. 18, с. 176], тем более что «экономность» описания как закономерный признак теории в действительности производна от правильности, объективности нашего познания: ведь «экономно» то, что верно изображает реальное положение вещей. Делая «экономию мышления» исходным моментом, Мах неизбежно открывает дорогу идеализму. Отвергая идеалистическое понимание «экономии мышления», материализм далек от недооценки методических приемов так называемой эко- номизации информации в процессе ее фиксации, хранения, воспроизведения и использования.В начале второго десятилетия XX в. махизм (эмпириокритицизм) распался перед лицом новых фактов естествознания, гносеологическим выводом из которых было убеждение, что субатомная физическая реальность несводима к простым комбинациям (комллексам) ощущений. В «физическом» идеализме на смену последним приходит «логическая конструкция», требующая для своего создания новых логических средств, дававшихся математической логикой. Но как раз логика составляла камень преткновения для махизма, базировавшегося на узком эмпиризме и психологическом истолковании логических законов и форм мышления. Поэтому махизм довольно быстро сменяется логическим позитивизмом — этой первой развитой формой современного позитивизма, неопозитивизма или аналитической философии.
4.
КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ А. ПУАНКАРЕПо ряду гносеологических вопросов примыкал к эмпириокритицизму известный французский математик, физик и методолог науки Анри Пуанкаре (1854— 1912). В его философских воззрениях перед нами еще более явно, чем у Маха или Авенариуса, выступает зависимость эмпириокритицизма ог идеологических процессов, связанных с революцией в естествознании на рубеже XIX и XX вв.
Если Мах во многих вопросах, осо-
А. Пуанкаре бенно в период становления его о «кризисе физики» г
доктрины, опирался не столько на
новые открытия, противопоставляемые классической физике, сколько на констатацию слабых пунктов в по- следней, го А. Пуанкаре уже хорошо видел эти изменения и пытался подвергнуть их гносеологическому анализу.
В книге «Ценность науки» (1905) Пуанкаре сформулировал известное положение о том, что «прогресс науки подвергает опасности самые устойчивые принципы — даже те принципы, которые считались за основные» [84, с. 8] В итоге — «современный кризис математической физики», которому он посвятил восьмую главу своего труда. Вот его аргументация. Броуново движение ставит под сомнение принцип Карно, согласно которому осуществляется постоянное рассеяние движения: мы видим в этом случае, как на наших глазах то механическое движение превращается в теплоту (путем трения), то, наоборот, теплота превращается в механическое движение, и все это без каких-либо потерь, так как движение осуществляется постоянно. Принцип относительности в классическом (галилеевском) смысле ставится под сомнение, поскольку опыты Майкельсона и Морли показали, что скорость света абсолютна, т. е. не зависит от скорости источника света. Третий закон Ньютона попадает под угрозу в силу того факта, что испускаемая радиопередающим устройством энергия не обладает массой покоя и эквивалентность действия и противодействия здесь отсутствует. Принцип сохранения массы подрывается тем, что масса микрочастиц — это «электродинамическая масса», зависящая от скорости и направления движения Закон сохранения энергии подвергается сомнению в связи с открытием внутриатомной энергии и т. д. [см. 84, с. 127—140]
Что же останется нетронутым среди всех этих катастроф?— спрашивает Пуанкаре. И каков же гносеологический статус науки, которая так недавно была твердо уверена в том, что достигнутые ею знания представляют собой объективную истину?
Мы видели уже, к какому выводу приходит махизм: наука не отражает независимой от ощущений реальности. Пуанкаре присоединяется к этому выводу. «Невозможна,— пишет он,— реальность, которая была бы вполне независима от ума, постигающего ее, видящего, чувствующего ее. Такой внешний мир, если бы даже он существовал, никогда не был бы доступен нам. Но то, что мы называем объективной реальностью — в конечном анализе — есть то, что обще нескольким мыслящим существам и могло бы быть обще всем; этой общею стороною, как мы увидим, может быть только гармония, выражающаяся математическими законами» [там же, с. 9—10].
„ Но в таком случае перед Пуанкаре
Конвенционализм J г j г
встает вопрос о сущности математических законов, как и вообще законов природы. Уже в книге «Наука и гипотеза» (1902) Пуанкаре утверждал, что законы природы следует понимать как конвенции, т. е. условно, по соглашению, принятые положения. «Эти конвенции являются произведениями свободной деятельности нашего духа, который, в данной области, не знает никаких препятствий. Тут он может утверждать, так как он же и предписывает...» [234, р. 3].
Именно это понятие закона как условно принятого положения, т. е. конвенции, стало ведущим понятием гносеологического учения Пуанкаре, получившего отсюда название конвенционализма. Оно представляет собой неправомерный вывод из некоторых действительных фактов развития науки. В первую очередь, среди этих фактов следует выделить создание неевклидовых геометрий, показавшее, что геометрия Евклида не есть единственно возможная геометрическая система. Разные системы геометрии отличаются друг от друга, по Пуанкаре, разными конвенционально принятыми определениями некоторых исходных своих понятий. «Каково происхождение первоначальных принципов геометрии? — спрашивал Пуанкаре.— Предписываются ли они нам логикой? Лобачевский, создав неевклидову геометрию, показал, что нет. Открывают ли нам пространство наши чувства? Также нет, потому что пространство, открываемое нашими чувствами, совершенно отлично от пространства геометра. Происходит ли геометрия из опыта? Более глубокое обсуждение покажет, что нет. Нам приходится заключить, что эти принципы суть не что иное, как конвенции» [ibid., р. 5]. Пуанкаре утверждал даже, что математик сам «творит факты этой науки, или, скажем иначе, их творит его каприз» [82, с. 17].
В обоснование этой точки зрения мы встречаем у Пуанкаре две линии. Одна ведет к довольно туманному утверждению, что конвенциональные принципы выбираются субъектом на основе его «удобства», его взглядов на «полезность» и т. д. «Никакая геометрия не может быть более истинна, чем другая; она может быть лишь более удобной» [234, pp. 66—67]. Вторая сводится к ут- верждению, что конвенции (предписания), выбираемые нами, должны быть взаимно непротиворечивы, а кроме того, должны выбираться с тем учетом, чтобы отражать отношения между вещами. «Эти предписания необходимы для нашей науки, которая была бы без них невозможна; они не необходимы для природы. Следует ли отсюда, что предписания эти произвольны? Нет, тогда они были бы бесполезны. Опыт сохраняет за нами нашу свободу выбора, но он руководит выбором, помогая нам распознать наиболее удобный путь» [ibid, р. 3]. Но этого мало. Если бы наука строилась на основе произвольных конвенций, то она «была бы бессильна. Но мы ежедневно видим, как она действует у нас на глазах. Это было бы невозможно, если бы она не давала нам познания чего- то реального; но то, чего она может в конечном счете достигнуть,— это не вещи сами по себе, как думают наивные догматики, это лишь отношения между вещами. Вне этих отношений не существует познаваемой реальности» [ibid, р. 3—4].
Приведенные рассуждения Пуанкаре поражают сочетанием в них несоединимых гносеологических принципов. С одной стороны, это прагматическая установка субъективного «удобства» принимаемых принципов, с другой — признание основой выбора отношений между вещами Если принимаемые нами конвенции определяются только субъектом, то как они могут выражать разные отношения между природными вещами? Если конвенции принимаются на основе «удобства», то почему бы не уточнить это многоликое понятие и не признать, что «удобство» — это следствие истинности теории, а не самодовлеющее качество выбранной системы аксиом? Здесь надо принять во внимание, что, выдвинув целый ряд теоретико-познавательных положений, Пуанкаре не развивает их последовательно [см 2, т. 18, с. 267] Но выдвинутые им в общем идеалистические принципы подхода к познанию стали основой для многих идеалистических спекуляций. Одним из первых выступил с подобным «развитием» взглядов Пуанкаре французский философ-идеалист Эдуард Леруа (1870—1954), пытавшийся осуществить «синтез» католицизма, интуитивизма Бергсона и... науки. Он рассуждал так: если истины науки условны, конвенциональны я если наука не может познать объективную реальность, то следует признать, что наука имеет практическое значение только для определенной области человеческих действий Религия же имеет полное право на существование в другой области человеческих действий и в области мировоззрения, и наука не имеет никакого права отрицать теологию
Опровержению выводов, сделанных Леруа из философских положений Пуанкаре, последний посвятил целую главу книіи «Ценность науки» Отмежеваться от агностических выводов относительно науки, иррационалистических и фидеистических относительно мировоззрения, он мог, однако, лишь прибегнув к материалистической по своей сущности трактовке гносеологических основ науки
Пуанкаре противопоставляет Леруа критерий практики, утверждая, что «если научные «рецепты» имеют значение правил действия, то это оттого, что они... приводят к успеху. Но знать это уже значит знать кое-что, а в таком случае почему вы нам говорите, что мы ничего не в состоянии знать?» [84, с 153]. Наука предвидит, продолжает Пуанкаре, и успех предвидений служит причиной того, что она может быть полезной н служить правилом действия. Наука может совершенствовать свои предвидения и тем подтверждает свою объективность. Наконец, критерий объективности науки в том, что она раскрывает объективные связи между вещами. Мера объективности для связей, раскрываемых наукой, «совершенно та же, что для нашей веры во внешние предметы. Эти последние реальны в том смысле, что вызываемые ими у нас ощущения представляются нам соединенными между собой как бы некоторой неразрушимой связью, а не случайностью момента. Так и Наука открывает нам между явлениями другие связи, более тонкие, но не менее прочные... Они не менее реальны, чем те, которые сообщают реальность внешним предметам» [там же, с 189].
Рассматривая полемику Пуанкаре против попыток Леруа вывести фидеизм из его гносеологических построений, В. И. Ленин писал: «Что автор такого рассуждения может быть крупным физиком, это допустимо. Но совершенно бесспорно, что брать его всерьез, как философа, могут только Ворошиловы-Юшкевичи. Объявили материализм разрушенным «теорией», которая при первом же натиске фидеизма спасается под крылышко материализмаI Ибо это чистейший материализм, если вы считаете, что ощущения вызываются в нас реальными предметами и что «вера» в объективность науки такова же, как «вера» в объективное существование онешних предметов» [2, т. 18, с. 309]. Впрочем, материализм, в котором Пуанкаре ищет убежище от фидеизма, тут же сменяется утверждениями, что «все, что не есть мысль, есть чистое ничто», что нельзя «мыслить ничего, кроме мысли», и т. д. Опять он не может сладить с «конструктами» в теории.
Мало этого, Пуанкаре нередко отождествляет реальность с отношениями вещей, немыслимыми якобы вне связи с умом, который их воспринимает. Объективность этих отношений состоит в том, что они «общи и остаются общими для всех мыслящих существ» [84, с. 190]. Эта точка зрения, видимо, была заимствована Пуанкаре непосредственно у французского «неокрити- циста» Ш. Ренувье, но восходит к английским философам XIX в., эпигонам шотландской школы У. Гамильтону и Г. Мэнселю. Она связана с противопоставлением «абсолютного» (аналог кантовской «вещи в себе») конкретным вещам, связанным отношениями друг с другом. Поскольку познание есть отношение, рассуждали сторонники «философии относительного», постольку «абсолют» (действительность так, как она существует сама по себе) непознаваем: вступив в отношение с познающим, он пе- рестал быть «абсолютом». Эту агностическую концепцию некритически от Ренувье и воспринимает Пуанкаре.
„ Тем не менее, когда Пуанкаре рас-
Наука и гипотеза J
' суждает как естествоиспытатель,
он высказывает ряд интересных мыслей о науке, путях ее развития и поступательной смене научных теорий Объективно эти мысли в определенной степени помогли преодолению кризиса в физике. Так, в своих «Последних мыслях» (книга опубликована посмертно) он приходит к мысли о реальности атомов как материальных частиц, каждая из которых обладает бесконечной сложностью, представляя собой «целый мир». Пуанкаре во многом верно подходит к факту смены ньютоновской механики новой механикой, основанной на принципе относительности (он связывал последнюю с именем Лоренца), видя в ней не голое отрицание прежней теории, а подъем на качественно новую ступень познания. Он высоко оценил квантовую гипотезу М. Планка [см. 83, гл. VI, VII]. Работы Пуанкаре, посвященные анализу новых физических теорий, проникнуты верой в возможности науки все глубже раскрывать тайны материи.
Эти выводы Пуанкаре в определенной степени основаны на учении его о роли гипотезы в науке, развитом в книге «Наука и гипотеза». Уже в ней Пуанкаре старался избежать крайностей скептицизма и догматизма, ибо в последнем случае принимают научную теорию на веру как абсолютную истину, в силу того что она — научная теория. Между тем, подчеркивает Пуанкаре, научные теории суть скорее гипотезы, плодотворные подходы к истине, каждая из которых, однако, потом не умирает целиком, но оставляет нечто устойчивое, непреходящее, и «его-то и нужно стремиться улавливать, поскольку в нем и только в нем заключается подлинная реальность» [234, р. 6].
Развитие науки осуществляется, согласно Пуанкаре, противоречиво. Прогресс научного знания сочетает в себе объединение знания, открытие новых связей между явлениями, которые представлялись нам до этого изолированными друг от друга, и открытие все новых и новых разнокачественных явлений, которые смогут найти свое место в системе научного знания только в будущем. Две противоположные тенденции — к единству и простоте, с одной стороны, к многообразию и сложности — с другой, постоянно соперничают друг с другом. Вместе с тем меняются формы объединения знаний: если в XIX в казалось, что единство науки достижимо на основе классической механики, то в начале XX в. назревает решительный поворот, состоящий в том, что место механических принципов занимают принципы электромагнитные.
И все же Пуанкаре приходит к такому мировоззренческому выводу из своей трактовки соотношения науки и гипотезы, с которым нельзя согласиться. Поскольку наше познание касается только отношений между явлениями, считает Пуанкаре, постольку оно должно отвечать только требованию, чтобы между моделями, которые мы ставим на место «вещей», устанавливались те же отношения, что и между самими «вещами» [см. 234, р. 190]. Поэтому совершенно безразлично, о какого рода «реальности» идет речь, — важно, чтобы две противоречащие гипотезы выражали одни и те же отношения, ибо «может случиться, что та и другая выражают истинные отношения, тогда как противоречие коренится в тех образах, в которые мы облекли реальность» [ibid., р. 192]. Совершенно по-позитивистски Пуанкаре утверждает, что вопросы о «подлинной реальности» должны быть исключены из обихода научного исследования' «...они не просто неразрешимы, они иллюзорны и лишены смысла» [ibid]
Таким образом, относительность нашего знания приводит Пуанкаре вновь и вновь к релятивизму, а затем и отрицанию мировоззренческого значения философии Вначале он пришел к такому итогу исходя из понимания законов науки как конвенций, теперь он приходит к ним исходя из понимания науки как гипотезы, говорящей только об отношениях вещей, но не о самих вещах Его мысль относительно иллюзорности и бессмысленности философских вопросов перекликается с более поздними построениями неопозитивизма, как перекликается с ними и конвенционализм Пуанкаре Разница в том, что Пуанкаре рассматривает философские концепции как м е- т а ф о р ы «Ученому столь же необязательно избегать их, как поэту не следует избегать метафор; но он должен знать им цену. Они могут быть полезны, давая удовлетворение уму, и они не могут быть вредными, поскольку они остаются безразличными гипотезами» [234, р 193]
Конечно, философские концепции, которые строятся иа основе научного знания (или сознательно противополагаются ему), не могут быть безразличными к научному знанию. Они способствуют развитию науки, если ясно видят ее перспективы, выявляют и совершенствуют ее методы, формулируют реальные задачи научного исследования, либо же тормозят это развитие, вводя чуждые науке элементы агностицизма, фидеизма, идеализма В рабо- тах самого Пуанкаре мы постоянно встречаемся именно с этой двоякой функцией философских концепций.
Конвенционализм Пуанкаре и его Пуанкаре и проблема трактовка научных аксиом как ги- основанип математики
потез наложили существенный отпечаток на понимание им оснований математики и логики. Пуанкаре принял активное участие в развернувшемся в начале XX в. споре об основаниях математики. Спор этот был вызван разработкой учения логицизма, сводившего математику к логике и отрицавшего какое бы то ни было значение «интуитивного» ее обоснования. С критикой логицизма одним из первых выступил Пуанкаре.
Как справедливо отмечал В. Ф. Асмус [см. 11, гл. 8], в отстаивании французским ученым интуиции в математике содержится два, по существу, не различаемых им аспекта: чисто математический и философский.
С одной стороны, Пуанкаре рассуждает как математик, пытающийся выяснить, что именно в математическом исследовании не может быть достигнуто формально-логическим путем и нуждается в иных, содержательных средствах. Таким средством является, по Пуанкаре, интуиция, позволяющая математику «не только доказывать, но еще и изобретать» [84, с. 26]. Если бы математики не располагали интуицией, то вся математика свелась бы к тавтологиям и не могла бы создать ничего нового. В своей полемике против логицизма Пуанкаре был прав в том отношении, что математика действительно не может быть сведена к логике. Многие из решавшихся им математических проблем, связанных, в частности, с отношением к актуальной бесконечности, до сих пор служат объектом спора в математической науке [см. 105, с. 300—302; 106, с. 50-51].
Что касается, с другой стороны, философской трактовки интуиции Пуанкаре, то она сочетает признание интуиции как способа формулирования неопределимых исходных понятий и недоказуемых положений (аксиом) математики с кантианским, по сути дела, пониманием интуиции как способности осуществлять «синтетическое суждение a priori». Первое утверждение представляет собой констатацию того, что кроме логической дискурсивности в математике необходим еще и иной способ, позволяющий формулировать некоторые содержательные положения. Этот способ Пуанкаре и называет интуицией; вопрос о ее действии в рамках математики есть вопрос математиче- ский. «Логика и интуиция имеют каждая свою необходимую роль. Обе они неизбежны. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие изобретения» [84, с. 23]. Но вопрос о смысле самого понятия интуиции — вопрос философский, и оценка его решения, данного Пуанкаре, может быть, с точки зрения диалектического материализма, только негативной.
Ведь то, что Пуанкаре понимал как спонтанную интуицию, есть, по существу, нечто совсем иное, а именно акт сознательной фиксации положений, которые сложились и выкристаллизировались в математическом мышлении на основе миллиарды раз повторявшейся практики. И поскольку логические законы мышления также выступают как закрепление миллиарды раз повторявшейся человеческой практики, в этой последней диалектический материализм видит общий корень и «интуиции», и последовательного логического мышления, которые Пуанкаре противопоставляет друг другу.
Можно добавить к этому, что, вводя интуицию, Пуанкаре неизбежно включает в свою математическую концепцию существенные элементы психологизма. Полемизируя с логицистами, он писал: «Рассел, без сомнения, мне кажется, занимается не психологией, но логикой и эпистемологией; я же принужден буду ответить, что нет логики и эпистемологии, независимых от психологии; и это признание, вероятно, прекратит спор, так как выявит непоправимое расхождение взглядов» [83, с. 75]. И на самом деле: выросшее на почве философского осмысления логицизма новое позитивистское течение — неопозитивизм разошелся с махизмом, отказавшись от психологизма, хотя он был обязан махизму многим, и прежде всего субъективно-идеалистической трактовкой чувственно-эмпирического базиса науки.
В начале XX в. эмпириокритицизм широко распространился как в буржуазной философии, так и среди социал-демократической интеллигенции. Под маской «новейшего позитивизма» его сторонники распространяли ревизионистские идеи, пытаясь выхолостить материалистическое и революционное содержание марксизма путем «соединения» его с махизмом. Поэтому В. И. Ленин выступил с резкой критикой махизма как в лице его основоположников, так и их последователей. Выводы Ленина о гносеологической сущности и социальной роли эмпириокритицизма сохраняют свое значение и ныне, еще более подтверждаясь теми тенденциями, которые выступают в ходе эволюции современного позитивизма.
В. И. Ленин указывает на следующее. Во-первых, сравнение теоретических основ махистской философии и диалектического материализма обнаруживает идеалистическую и агностическую сущность эмпириокритицизма. Во-вторых, эмпириокритицизм (махизм) — одна из многочисленных школ современности, место которой определяется тем, что она пошла от Канта к Беркли и Юму, завершив тем самым тенденцию, начатую неокантианством и имманентной школой. В-третьих, махизм был связан с идеалистическими выводами из революции в естествознании на рубеже XIX и XX вв. и отразил в себе гносеологический кризис естественнонаучного материализма прошлого века. На этой основе махизм пришел к релятивистскому отрицанию объективности научного знания, к агностицизму и идеализму. Наконец, в-четвертых, «за гносеологической схоластикой эмпириокритицизма нельзя не видеть борьбы партий в философии, борьбы, которая в последнем счете выражает тенденции и идеологию враждебных классов современного общества. ...Объективная, классовая роль эмпириокритицизма всецело сводится к прислужничеству фидеистам в их борьбе против материализма вообще и против исторического материализма в частности» [2, т. 18, с. 380].
Выступив как вторая историческая форма позитивистской философии, махизм во многом подготовил дальнейшее развитие позитивизма. К числу элементов, заимствованных из махизма неопозитивизмом, относятся учение о «нейтральности» (в философском смысле) чувственного опыта, концепция «принципиальной координации» субъекта и объекта и «принцип наблюдаемости», а также конвенционализм, распространенный в семантической его трактовке неопозитивистами из сферы логики на всю науку, а затем и на мировоззрение Однако неопозитивизм не мог принять махистского психологизма в теории познания и логике, слишком открыто тяготевшего к субъектигному идеализму и не гармонировавшего с формалистическими тенденциями, которые в неопозитивизме возобладали.
Еще по теме 3. «ЭКОНОМИЯ МЫШЛЕНИЯ»:
- 11.3. Теории мышления в отечественной психологии Структурная организация процессов мышления 1.
- 31. ПРОЦЕССЫ, ФОРМЫ, СВОЙСТВА МЫШЛЕНИЯ. ВООБРАЖЕНИЕ, ТВОРЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ
- Политическая экономия финансовой глобализации
- 8. Мышление и интеллект 8.1. Мышление как психический процесс
- Б. Ф. ПОРШНЕВ. Очерк политической экономии феодализма, 1956
- Связь курса «Международные экономические отношения» с политической экономией
- САНОГЕННОЕ МЫШЛЕНИЕ И АВТОМАТИЗМЫ МЫШЛЕНИЯ
- Фернан Бродель. Материальная цивилиза ция, экономит и капитализм, ХV-ХVШвв. томЗ, 1992
- Глава VI. ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИИ И ТАК НАЗЫВАЕМАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ НАУКА
- ТРУДНОСТИ, СВЯЗАННЫЕ С ОПРЕДЕЛЕНИЕМ ПРИЧИН, СКЛОНЯЮЩИХ АМЕРИКАНСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО К ЭКОНОМИИ
- Политическая экономия глобализации: капиталистическая реструктуризация, информационные технологии и государственная политика
- 2. ПЕРЕХОД ОТ ТОВАРА К КАПИТАЛУ В ТЕОРИИ МАРКСА И БУРЖУАЗНОЕ ИСКАЖЕНИЕ МЕТОДА марксистской ПОЛИТИЧЕСКОЙ экономии
- И. В. Челноков, Б. И. Герасимов, В. В. Быковский. Региональная экономика: организацонно-экономический механизм управления ресурсами развития региона / Под науч. ред. д-ра эконом. наук, проф. Б. И. Герасимова. Тамбов: Изд-во Тамб. гос. техн. ун-та,2002. 112 с., 2002
- 77. МЫШЛЕНИЕ
- 79. ВИДЫ МЫШЛЕНИЯ -