Глава двенадцатая ВО ВЛАСТИ СОМНЕНИЯ. ЕВРИПИД Афины второй половины V в.

Вдохну ли я когда-нибудь иной воздух, кроме тюремного ?

Ф. Й. Кафка

Софокла и особенно Эсхила можно было бы в каком-то смысле назвать учителями жизни. В своих трагедиях они выражали определенное религиозное миросозерцание: будь то вера в Провидение и Правду, будь то учение о Судьбе и благих богах- В этом их коренное отличие от третьего великого афинского драматурга Еврипида (480-404), который предпочитал не давать ответов, но лишь спрашивать.

Ученик Анаксагора и софистов, философствующий поэт — Еврипид весь в кризисе, в борении; все его трагедии окрашены болью и отчаянием, кажется, что у Еврипида подточены все опоры; он полон сомнений и мечется от одного полюса к другому, не находя успокоения. Он жаждет веры, идеала, но ничто его не удовлетворяет.

Для Еврипида дорога к религии старых богов была уже закрыта. В своих драмах он использовал мифологические сюжеты, но только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть полную неприемлемость народной веры. Боги у него, как правило, грубы, возмутительно жестоки и бессердечны, Их мстительность — источник человеческих бед. Он уже не может, подобно Эсхилу, защищать Аполлона,

толкнувшего Ореста на убийство матери, а в одном месте прямо говорит: "Друзьям в беде помочь бессильны боги: искусства не хватает или сердца".1

В трагедии "Геракл" Еврипид рассказывает, как Гера карает неповинного героя и тот, обезумев, убивает любимых детей. Низость богов и их безнаказанность подают людям самый дурной пример. Царь Тезей говорит Гераклу:

Послушаешь поэтов - что за браки Творятся в небе беззаконные !

А разве не было, скажи мне, бога,

Который в жажде трона, над отцом Ругаясь, заковал его ? И что же ?

Они живут, как прежде, на Олимпе,

И бремя преступлений не гнетет их.2

Геракл отказывается верить этому: "Все это — бредни дерзкие певцов". Но разве о богах было сказано что-либо иное ? Ведь о них известно лишь то, что говорили поэты и собиратели мифов.

Что же Еврипид ставит на место Олимпа ? Современники намекали, что у него "своя вера" и "свои боги"; есть свидетельства, что он был последователем Анаксагора, но от признания космического Перводвигателя до живой веры еще очень далеко. Главной же страстью Еврипида было разрушение. Он крушил идолов, и на их месте оставалась пустота, куда слетались демоны. Народных богов нет, однако существует "нечто", какие-то таинственные силы, которые обступили человека и мучают его. Они гнездятся в самых недрах души.

Театр Еврипида вводит нас в мир разбушевавшихся страстей и патологических надрывов. Стихия темного, подсознательного лишает людей разума. Ослепленная ревностью, Медея своими руками убивает детей; Ипполита губит преступная любовь мачехи. Человек не может справиться с бесами в собственном сердце. Вот где его Судьба ! Вот та сила, от которой не убежать. Бешенство Электры, мстившей своей матери Клитемнестре, исступление

Агавы, в припадке помрачения растерзавшей сына, — все это примеры роковой предопределенности людей ко злу.

Какая плотина может преградить путь этому потоку ? Разум здесь беспомощен, бессильны законы общества.

Еврипид — скептик, но скептик, верящий в злые силы; вольнодумец, который порабощен демонами. И все же он боится окаменеть в отчаянии и ищет веры, любой веры. Не желая слышать о гражданских богах, он делает попытку обрести Бога в Дионисе. Об этой попытке рассказывает трагедия "Вакханки", написанная Еврипидом среди лесов Македонии незадолго до смерти.3 Быть может, покинув Афины, он мечтал исцелить истерзанную душу в слиянии с природой, в экстазах вакхического культа. Но, как видно из трагедии, и эта надежда обманула его.

"Вакханки" переносят нас в те времена, когда религия Диониса только появилась в Элладе, где одни приняли ее с восторгом, а другие противились успехам юного божества.

Фиванский царь Пенфен, главный герой драмы, - непримиримый противник Диониса; он наслушался всяких ужасов о женских оргиях и объявил им войну.

нем постепенно пробуждается болезненное любопытство.

Доказать Пенфею преимущество нового культа берется сам бог Дионис, который для этого принимает облик человека — жреца вакхических радений. Ему известно, что Пенфей хочет идти во главе вооруженного отряда ловить в горах женщин, и старается оградить их от посягательств царя.

Мнимый жрец не выдвигает перед царем аргументов в пользу дионисизма, он лишь обещает ему показать мощь бога стихии: ведь в Дионисе явлена сила Природы, которая не может не увлечь в свой водоворот.

Но Пенфей не желает ничего слышать; к ужасу мэнад он приказывает связать жреца (самого Диониса !). Жалкие попытки: цепи распадаются, а бог продолжает увещевать и манить царя. Женщины же, одержимые вакхической страстью, лишь ждут сигнала своего владыки, чтобы начать исступленный танец.

"Ведь это бред — безумие сплошное !" — протестует Пенфей. "Безумие ? Пусть ! В нем слава Диониса", — отвечают ему. Вместо логики и недоверчивой рассудительности царю предлагают священное безумие стихий, опьянение вином, запахом земли и плясками.

Сладки дары Диониса:

В хороводы вакханок вплетать,

Да под музыку флейты смеяться,

Да из сердца гнать думы, когда Подают за трапезой богов Виноградную влагу. 4

Между тем Пенфей вовсе не намерен "из сердца гнать думы", он размышляет, колеблется. Старики уговаривают его бросить бесполезное сопротивление. Дионис все равно победит:

Да, перед богом тщетно нам мудрить. Предания отцов, как время, стары.

И где те речи, что низвергнут их,

Хотя бы в высях разума витал ты ? s

С такими словами, вероятно, не раз обращались к самому Еврипиду. В драме они звучат с какой-то безнадежной покорностью. Смешны старики, нацепившие на себя венки и шкуры, но они повинуются: можно ли гневить бессмертного ! Человек — мошка.

С гор приходит пастух и рассказывает о том, что вакханки все сметают на пути. "О, господин, - говорит он Пенфею, - кто бы ни был этот бог, но он - велик".

Однако для Пенфея это еще не доказательство, ему противно превозношение внешней силы. Что из того, что одержимые ведьмы могут творить удивительные вещи ? Разве этого достаточно, чтобы признать их бога ? "Стыд на всю Элладу !" — в гневе восклицает он.

И, странное дело, Дионис не находит слов в оправдание своему культу. Ведь разум - не его область; он может лишь дать Пенфею совет: смирись ! Но царь уже оставил колебания: он снаряжает воинов для похода в горы.

Тогда Дионис коварно расставляет сети, спрашивая, не лучше ли сначала Пенфею одному пойти в разведку: "Хотел бы ты их видеть там в дубраве ?" Быть может, прежде чем разгонять вакханок, Пенфею захочется тайно подглядеть за ними ? Соблазн велик:

Пенфей: Да ! груду золота бы дал я !

Дионис: Опомнись, что за странное желанье ?

Пенфей: Нет, нет ! На пьяных и смотреть противно.

Дионис: Противно, да ? И все ж хотел бы видеть ?

Пенфей: Ну да. Но молча, затаясь под елью.6

Ловушка захлопнулась, царь пойман. Дионис спешит переодеть его в женский наряд, и они отправляются в путь. Хор провожает их мрачными словами.

Медленным, твердым шагом

Божья сила к нам движется.

Дерзких она карает ...

Кто отвергает безумно

Жертвы богам и моленья,

За нечестивцем издали Зорко следят бессмертные.

Казнь приближается тихо к ним С каждым мгновеньем.

И кончает решительно, как бы в назидание всем сомневающимся:

Веры не надо нам Лучше отцовской. ?

Но вот Пенфей и Дионис в лесу. Там царя ожидает страшный конец: его обезумевшая мать Агава принимает сына за льва и ведет против него всю стаю мэнад. Они разрывают на куски тело Пенфея, и мать с торжеством несет во дворец его окровавленную голову. И только там, встретив своего отца, Агава приходит в себя и понимает, что сделала.

Теперь Вакх отомщен, скептик нашел конец, самый омерзительно-жуткий, какой только может измыслить воображение. Пусть все знают отныне силу Диониса.

Но победил ли бог в действительности ? Ведь он не сумел завладеть сердцем Пенфея, не мог убедить его и поэтому уничтожил при помощи коварства. В духовном смысле здесь проявляется не сила, а бессилие. Что противопоставил Дионис сомнениям Пенфея ? одну лишь мощь и месть. Языческий бог презирает человека, требуя от него в первую очередь рабской покорности.

Трагедия Пенфея это — в значительной степени трагедия самого Еврипида. Измученный блужданиями в рассудочных пустынях, он искал веры, подобно Пенфею, тянулся к тайнам природной мистики, подобно Пенфею, колебался и противился и в итоге, как показывает конец ”Вак- ханок", отверг Диониса.

Бог стихий - не его бог; пусть он силен и может

растоптать своего противника, но это самое большее, на что он способен.

Как и его великие собратья Эсхил и Софокл, Еврипид нуждался в Боге, который был бы не только Силой, но прежде всего Добром и Истиной.