Что сказал Заратустра?

Как у Платона говорит Сократ, так у Ницше говорит За- ратустра. Он не учит учению, а показывает, как нечто непонятное может стать понятым. На этом сходство кончается. Умение ставить и обсуждать вопросы Сократ, как ремесленник, выносил на рынок, чтобы обучить афинских граждан своему искусству. Заратустра же — пророк, точнее маска, под которой пророчествовал Ницше. Как могло случиться, что Заратустра оказался сплавом Сократа и Хри- ста — двух ненавидимых Ницше персонажей? С одной стороны, как Сократ, он перевел мораль на уровень метафизики. С другой стороны, как Христос, он рассказывает предание, обнаруживающее границы метафизики. Миф в философию привлекал и Платон. Рассказ в форме мифа — это евангелие, сообщающее о судьбе учителя и тем самым о судьбе учения.

«Так говорил Заратустра» состоит из четырех частей. В первой части Заратустра предлагает учение о сверхчеловеке, но, не будучи услышанным, покидает город. Во второй части речь идет о тайне жизни самого учителя, судьбой которого является самопреодоление, т. е. воля к власти. В третьей части говорят животные Заратустры.

Три учения трех частей «Заратустры» раскрывают три перспективы морали. Учение о сверхчеловеке ставит под вопрос различие добра и зла; учение о воле к власти является самопреодолением перспективизма; вместо различия добра и зла вводится различие слабого и сильного с точки зрения жизни; учение о вечном возвращении равного устанавливает перспективизм справедливости в Ницшевом смысле. Понятие сверхчеловека означает, что человек находится в состоянии самопреодоления. Речь о смерти старых богов порождает требование создать нового бога. Во второй части это требование отвергается, ибо бог — это отрицание творчества человека. Творчество Ницше связывает с жизнью. Именно она, а не вечность, становится масштабом оценки творчества. Вместо создания сверхчеловека Ницше говорит о самопреодолении, которое поясняется через волю к власти.

Мысли, образы и переживания, зафиксированные в этой самой дорогой для Ницше книге, формировались во время непростых отношений с Лу Саломе — весьма «продвинутой» дамой, соединявшей в себе каприз и ум. Некоторые исследователи предполагают, что именно Лу Саломе была прообразом Заратустры. Как бы то ни было, после разрыва с нею, на вершине отчаяния, всего за 10 дней Ницше создает первую часть «Так говорил Заратустра». Возможно, если бы Лу Саломе не вынуждена была из-за той жалкой роли, которая в то время доставалась женщине, испытывающей интерес к мужчине, выдавать себя за ученицу философа, а могла оставаться просто глупой и капризной девицей на выданье, то книга Ницше получилась бы еще интереснее. За масками он сумел углядеть природу женщины как выражение стихийных сил бытия111. «Так говорил Заратустра» — это не книга пророчеств и прозрений одинокого мистика, прячущегося в горах от людской тупости, а «роман бытия», книга о жизни.

Встретившись с отшельником, который любил Бога, а не людей. Заратустра сказал: «Я люблю людей» — и подумал: «Святой еще не знает, что Бог умер». Вместе с тем он говорил: «Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти»113. Это странные проповеди. Тот, кто вынужден проповедовать, встает на рынке признания в особую позицию, которая глубоко чужда Ницше. Он не пытается очаровывать людей, он хочет развеять дурман. Его Заратустра говорит, обращаясь к народу: «Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека»114. Критико-идео- логическая позиция левых гегельянцев не кажется философу эффективной. Он не просвещает, а эпатирует людей. Заратустра говорит: «Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором»115. Даже самый совершенный человек — это переходная форма между растением и призраком. Людская противоположность распределяется между идеалистами-призраками и существами, ведущими растительную жизнь. Ницше учит о сверхчеловеке, который является «смыслом земли», а не собеседником Бога. Именно на земле он должен найти того, кто ближе ему, чем он сам. Возможно, это нечто похожее на Пятницу Робинзона или вообще нечто не из породы людей. Тоска по другу, единомышленнику превратила все творчество Ницше в постоянный поиск сильных и близких взаимосвязей между людьми.

Ницше говорит о телесном разуме и тем самым отвергает мнение о том, что местом возвышенного является голова. Не разум, а любовь преодолевает отчуждение тела: «мы любим жизнь не потому, что находимся в жизни, а потому, что мы жительствуем в любви».

Заратустра проповедовал другим, но больше всего пытался убедить себя. Учитель усваивает собственное учение в процессе его создания. Например, разговоры с карликом обнаруживают абстрактность учения о вечном возвращении. Ницше искал аутентичный язык для его изложения и с этим связана попытка создания четвертой книги, хотя по окончании третьей книги ему казалось, что больше сказать нечего. Но и после четвертой книги у Ницше не было уверенности, что его труд окончен. Правда, речь шла лишь о фигурах, но не о самой сути учения, которое он вложил в уста Заратустры. Три составные части учения — вечное возвращение, сверхчеловек и воля к власти — казались ему недостаточно оформленными и сформулированными. В 1881 г. Ницше был уверен, что учение о вечном возвращении того же самого является ярчайшим выражением творческой силы жизни. Он планировал книгу о Заратустре как введение в искусство существования, для которого главными являются ценности жизни и любви. Заратустра должен был, как солнце, нести людям свет и дружбу. Он хотел вручить людям свой дар.

Ницше находит для своего учения весьма пластичное выражение в виде притчи о трех превращениях. Верблюд говорит: «Ты должен» — и превращается в льва, который борется с миром должного во имя «я хочу». Однако его борьба есть не что иное, как возвращение «ты должен». Соединить долг и волю удается лишь ребенку, который обладает способностью забывать и начинать новую игру. Зара- тустру интересует не столько предметный мир, сколько ин- тенциональный акт. Не познаваемый предмет, а воля к знанию — вот что дает наслаждение знанием. Знание в «Утренней заре» характеризуется как прекрасная и ужасная действительность116. Оно само прекрасно. Радость познания преумножает красоту мира.

Сюжет вдохновенного труда Ницше напоминает что-то неуловимо знакомое: отчасти историю Христа, описанную в «Новом Завете», отчасти нисхождение в ад Данте, может быть, немного «Фауста» Гете. Несомненно, эта книга относится к разряду «богодухновенных», ниспосланных свыше.

Хотя книга о Заратустре «инспирирована» свыше, она по-человечески экзистенциальна и подкупает своей искренностью. По своей чистой наивности и правдивости она сильно напоминает «Новый Завет»; и поэтому можно понять тех, кто трактует Ницше как проповедника новой религии взамен изолганного христианства. «Так говорил Заратустра» — необычная по своей стилистике книга. Ее магические чары исходят не только от образов, но и от созвучий. Она воздействует на читателя не только идеями, но и внутренней магией звучания. Говор Заратустры, если читать по-немецки, напоминает песню. Русский перевод лишен значительной части смысла, передаваемого тональностью слов. Недаром Ницше говорил, что предтечей Зарату- стры является «дифирамбический художник». Стало быть, сила книги не в логике и доказательности, а в самом слове, которое воздействует на читателя без ссылки на «последние истины». То, на что указывает Ницше,— грядущий сверхчеловек — это не факт, а миф. Им Ницше хотел околдовать людей и заронить мечту о преодолении и преображении живущих на земле бедолаг в сильных и свободных личностей.

Откуда Заратустра набрался «горьких истин», если он жил в уединении? Началом книги могла бы быть глава о «Простодушном» — некая повесть о «добром дикаре», выросшем на лоне природы, среди честных людей и сильных животных. Повесть о том, как он попал в «цивилизованный» мир, основанный на взаимном обмане. Это была бы исповедь самого Ницше, нечто вроде того, что он набросал потом в «Ессе Номо». Но в этом случае Заратустра не воспринимался бы как рупор высших сил бытия, и книга о нем не читалась бы как пророческая. Поэтому Ницше написал не пасторальную историю в духе Руссо, а новое евангелие.

Раздел «О друге» показывает, что Ницше не заблуждался по поводу дружбы. Было бы глупо допускать, что на этой зараженной болезнями земле может сохраниться нечто столь чистое, как дружба. Мечта о ней, мечта о друге или подруге — великая иллюзия. «Наша вера в других выдает, где мы охотно хотели бы верить в самих себя. Наша тоска по другу является нашим предателем»119. Как и в случае других добродетелей, Ницше пытается исправить ставшее слишком слащавым романтическое представление о друге. Для наших предков друг — это тот, кто всегда прикроет тебя со спины во время опасности, мы же готовы к тому, что он станет предателем. Наша духовная дружба не предполагает привычки к телу другого. Выросшие в изолированных помещениях мы стыдимся наготы и общаемся с другом чуть ли не в перчатках. Люди не могут избавиться от лживых одежд и опутывающих, как цепи раба, дурных привычек. В этом должен помогать друг. Так он становится врагом твоих дурных пристрастий. Ты должен уважать в своем друге еще и врага. Раб и тиран не могут быть друзьями. Женщина, в которой слишком долго жили оба, тоже не может быть другом. Но и мужчины не способны к этому, ибо им мешает скупость души.

«Не о ближнем учу я вас, но о друге». Что значат эти слова Заратустры в контексте предшествующего разоблачения мифа о дружбе? Любовь к ближнему — это дурная любовь к самому себе. Заратустра говорит: «Я хотел бы, чтобы все ближние и соседи их стали для вас невыносимы; тогда вы должны были бы из самих себя создать своего друга с переполненным сердцем его»120. Любовь к ближнему — это худший миф, это способ потери себя. Но если фантом друга как ближнего разоблачен, то открывается роль друга как дальнего, т. е. дистанцированного, созидающего другого, способного дарить. Человек сам должен стать своим другом. Для этого он должен быть созидателем. Что значит свобода? Свобода для чего? Заратустра спрашивает: «Можешь ли ты дать себе свое добро и свое зло и навесить на себя свою волю как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьею и мстителем своего закона?»121 Это звучит как кан- товское самоограничение автономного Я. Вопреки распространенному мнению о том, что Ницше негативно оценивал учение Канта, можно заметить, что им восприняты и разработаны многие моменты кантовского учения. Особенно это относится к учению об автономии как самоограничению воли. В главе «О пути созидающего» Ницше описывает тяжесть пути к себе. Что значит идти к себе? Ведь дорога всегда впереди путника, и она проложена не им. Возвращение к себе, по сути, предполагает отказ от всего, что так дорого, что считается своим. Любовь к себе может быть после презрения к себе.

Во второй части описывается переход от одиночества и тоски по другу к наставничеству. Заратустра одинок, но не стал еще мизантропом. Он находит учеников и разоблачает перед ними священников, моралистов, ученых, мудрецов. Таким образом, аудитория и предмет критики меняются. Речи Заратустры обращены к избранным ученикам и направлены против фальшивых кумиров. Однако и эта попытка не удается. Ученик — это не друг, который знает тебя лучше, чем ты сам. Лучший ученик — это не тот, кто носит портфель профессора, а тот, кто идет своими путями. Учитель всегда одинок. На земле еще нет сверхчеловека, друга, достойного Заратустры. Книга завершается тремя песнями и гимном о жизни как воле к власти.

Рассказ о трех превращениях: дух становится верблюдом, верблюд — львом и, наконец, лев становится ребенком — это история становления человека, новая историческая антропология. Выносливый дух героя приучен таскать на своих плечах тяжелый метафизический груз. Вспомним лица атлантов. Очевидно, что искажающая их мука не физическая, а духовная. Какой же страшный груз несет наша душа — унижение, искушение, голод, болезнь, одиночество, презрение, отчаяние? Когда тяжесть становится невыносимой, дух-верблюд сбрасывает ее и становится свободным духом-львом. Вместо «ты должен» он говорит «я хочу». Так он обретает право для новых ценностей. Но почему он должен стать ребенком? Дитя «есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения»122. Ницше гениально угадал исток человеческого в детстве. Незавершенность, недоношенность младенца делают его пластичным. Долгий период взросления дает также возможность его культурного моделирования. По идее, формирование сверхчеловека следует начинать с младенческого возраста. Но Ницше, хоть и был критиком Просвещения, остался в плену многих его посылок. Он понимал, что начинать работать с детьми необходимо как можно раньше, но не осознавал, что тем самым дети лишаются детства. Конечно, его школа — это не «работный дом», но и не материнский инкубатор. Мы и до сих пор не понимаем, что до того как нагружать детей знаниями, необходимо сформировать их тело и душу. Данное антропологическое открытие привело Заратустру к поискам юных учеников, души которых, как он думал, окажутся более восприимчивыми к его словам. Успех наставника зависит не от пояснения значения слов, его речи напоминают песни-речитативы. Они полезны, если выполняют иммунную функцию и зовут к подвигу, заставляя людей стать выше и лучше, чем они есть.

Заратустра принял решение обратить на путь сверхчеловека не народ, а учеников. Он повторяет старую традицию, которой следовал и Христос, также передававший Послание через учеников. Взрослые обладают слишком сильной иммунной защитой против всего нового, угрожающего найденной идентичности. Но и дети, подверженные влияниям, более восприимчивые к тому, что говорят старшие, переживая «детские болезни», причиной которых являются чужие влияния, тоже постепенно вырабатывают проти- воядие, у них формируется защитная скорлупа собственного мнения. Поэтому в конце первой части Заратустра прощается со своими учениками. Он говорит им: теперь вы должны искать свой путь и обрести себя. Сделана только половина дела — теперь ученики должны обрести самостоятельность. Ученичество — это болезненная прививка нового. Когда оно окажется усвоенным, ученики становятся друзьями, соратниками учителя. Это Ницше называет «великим полднем». «Великий полдень — когда человек стоит посреди своего пути между животным и сверхчеловеком и празднует свой путь к закату как свою высшую надежду: ибо это есть путь к новому утру.. „Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек" — такова должна быть в великий полдень наша последняя воля»123.

Рассмотрим заповеди, которые дает Заратустра — этот новый посланник, проповедующий идею сверхчеловека. Прежде всего, перечисляются грехи «последних людей». Они презирают жизнь, они отравили самих себя. Раньше они хулили Бога, а теперь умирают сами. Они воспитаны христианством, и отрицание Бога не изменило их сущности. По привычке они с презрением смотрят на землю, превозносят душу над телом. Их тела стали тощими и бессильными, а души алчными и ненасытными. Лучший час для них — это презрение к самим себе. Заратустра говорит: ваши грехи банальны и вам не хватает безумия. Он раскрывает людям свои симпатии: я люблю тех, кто живет, зная, что погибает, тех, кто умеет ненавидеть; я не люблю тех, кто жертвует земной жизнью ради небесной, а люблю тех, кто познает, трудится, изобретает; люблю не тех, кто бережет и экономит, а тех, кто не рассчитывает на благодарности и ответные подарки.

Свободный ум Заратустры подвергает критике современное государство, составляющую его толпу и слепых вождей хромого человеческого стада. Маленький человек заполонил поверхность земли. Все испорчено тщеславием, глупостью, трусостью. Заратустра сравнивает людей с базарными мухами. Он говорит: «Твои ближние будут всегда ядовитыми мухами; то, что есть ктебе великого,— должно делать их еще более ядовитыми и еще более похожими на мух»124. Горькая правда состоит в том, что чем чище учитель и чем возвышеннее учение, тем ниже ученики. Люди действуют от противного, и в этом проявляется закон равновесия.

Заратустра обратился к людям с критической проповедью. Он сказал: «Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим как земляная блоха; последний человек живет дольше всех»125. Последние люди — это те, кто уверовали, что обрели счастье, и видят свободу в независимости частной жизни. Они создали цивилизацию комфорта, бережно относятся к своему здоровью, хотя не чуждаются алкоголя, табака и наркотиков. Нет пастыря, осталось одно стадо, наступила эра равенства. Но народ высмеял сверхчеловека и возликовал от образа последнего человек. Заратустра осознал свою неудачу, увидев сцену падения канатоходца, который был ему близок. Взвалив мертвого канатоходца на плечи, он потащил его в лес. Схоронив погибшего в дупле дерева, Заратустра понял, что людям, которые превращены в стадо, бесполезно проповедовать о сверхчеловеке. Он подумал: «Свет низошел на меня: мне нужны последователи, и притом живые,— не мертвые последователи и не трупы, которых ношу я с собою, куда хочу»126. (Может быть, это символические похороны любимой Ницше фигуры?) Заратуст- ра возвращается в горы, а затем снова ищет тех, кому сообщить послание. Сколько попыток он предпринял? Ницше не посылает на смерть своего героя. Христос слишком рано умер, если бы он еще пожил на этой земле, то почувствовал бы ответственность не за потустороннее, а за посюстороннее. По Ницше, получается, что Бог отправил Христа на казнь, чтобы избежать его земного перерождения.